Первая грань пирамиды

Куда, петербургские жители,

Толпою веселой бежите вы?

Какое вас гонит событие

С работы на Юго-Восток?

Там фрукты растут обалденные,

Чайханщики – люди степенные,

Летят из Кабула военные,

И песню поет ишачок…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ – НАЧАЛО.

У окна, непрозрачные от грязи стекла которого ярко освещены солнцем, стоит письменный стол, накрытый, как скатертью, листом белого ватмана. Среди хлебных крошек, чашек с остатками чая, бумажек от конфет и апельсиновых корок лежат в беспорядке сушки, пряники, нарезанный ломтями батон, несколько луковиц на разделочной доске и длинные парниковые огурцы. Рядом - хрустальная вазочка со следами варенья; дымящаяся алюминиевая кастрюля с водой, из которой торчат разномастные запотевшие баночки, закрытые металлическими крышками; электроплитка со сковородкой и большая пузатая бутыль с подсолнечным маслом. Посреди всего этого разгрома, в самом центре стола, возвышается полная воды трехлитровая стеклянная банка, внутри которой включенный в сеть кипятильник поднимает со дна редкие пузырьки воздуха. Работает радио.

Оркестр играет вступление.

Я еще не успела испить свою осень,

А уже снегопад сторожит у ворот.

Он надежды мои, как дороги, заносит,

И грозит застелить надо мной небосвод...

Вода в банке закипает и начинает интенсивно бурлить. Камера немного отъезжает, открывая стоящий справа от стола стул. Раздается шум распахнувшейся двери и цокот каблуков. К столу подбегает запыхавшаяся толстушка лет двадцати восьми, с яркой целлофановой упаковкой в руках. Она выдергивает из розетки шнур, вынимает кипятильник и вешает его на вбитый в подрамник гвоздь.

Зажав пакет под мышкой, она достает из ящика стола металлическую коробочку, всыпает в кипяток немного заварки, накрывает банку тарелкой и плюхается на стул. Вода в банке окрашивается в кирпичный цвет. Некоторое время девушка внимательно разглядывает пакет, прощупывает через упаковку его содержимое. Потом откладывает его в сторону, достает из алюминиевой кастрюли запотевшую баночку, насухо обтирает ее полотенцем, отвинчивает крышку, нюхает и ложкой начинает аппетитно вылавливать оттуда фрикадельки. Камера снова немного отъезжает, открывая еще один стул, но уже с другой стороны стола. Хлопает дверь. Входит высокая крупная женщина в распахнутом пальто, отягощенная двумя сетками, набитыми очищенными от кожуры лимонами.

Девушка проглатывает очередную ложку супа:

- Я же говорила, а вы мне не верили! По два десять?

Женщина: По два тридцать. И, главное, почти без очереди. Hароду никого, мы с Hинкой хотели картошки взять, так она уже кончилась. А тут, как раз, вывозят четыре ящика... Ну, мы и разделились - Hинка на Угол побежала, а я осталась.

Девушка достает кошелек:

- Сколько с меня?

Женщина: Ну... тут по два с половиной... та-ак... сейчас сосчитаю, погоди... пять семьдесят пять, вроде бы. Некоторые, правда, уже подгнивать начали...

Девушка: Так у них всегда так! Придерживают все до самого последнего момента, пока не сгниет!

Женщина: Они говорят - только сегодня привезли.

Девушка: Надо прямо сейчас все нарезать и пересыпать сахаром.

Женщина: Я хочу половину пересыпать, а остальное сварить. У Hинки где-то рецепт был записан. Туда как-то ванилин или корица добавляется, или мед - помнишь, она на Новый год приносила? Такой необычный вкус.

Женщина берет у девушки деньги, пересчитывает и кидает в карман своего пальто.

Женщина пододвигает к столу высокий одноногий вертящийся табурет, садится на него, отламывает кусок булки и достает из алюминиевой кастрюли свою баночку. Камера отъезжает еще немного, открывая слева от стола захламленный письменный стол и мягкое глубокое кресло перед ним. Ударив дверью, в комнату быстро входит невысокого роста худой мужчина лет пятидесяти; на нем три вязаных домашних свитера, надетые один на другой, и пузырящиеся на коленях пятирублевые джинсы.

Женщина откладывает ложку:

- Какой «Спецтоннель», Сергей Сергеевич?! Мы же с вами договаривались на сегодня! Вы же обещали! Мне завтра уже согласовывать надо! Меня же Галаудин теперь убьет!

Мужчина не реагирует, сосредоточенно роясь в ящиках своего стола. (Вообще, внешне бурные выяснения отношений между мужчиной, женщиной и девушкой, их взаимные упреки, обиды и ворчание - на самом деле скорее игра, привычный стиль общения, не способный нарушить общего благодушного настроения.)

Я хочу напиться чаю,

К Маяковой подбегаю.

А пузатый от меня...

Камера отъезжает и теперь видна вся комната, облик которой несет печать долгого зимнего уныния - на фоне грязного мутного окна во всю ее стену теснятся письменные столы, заваленные рулонами бумаги и огромными картонными папками. По боковым сторонам громоздятся подрамники, кульманы и чертежные доски с брошенными на полпути чертежами. В углах под потолком серебрится паутина. Лоснящиеся обои свисают клочьями. Шумно открывается дверь.

Женщины отставляют в сторону баночки, достают кошельки и убегают. Оставшись один, мужчина делает еще несколько быстрых глотков, встает, поправляет кепку, выключает радио, поднимает дипломат, берет со стола девушки пачку сигарет и торопливо выходит вслед за ними…

Внезапно, на верхнюю часть окна надвигается большая бесформенная тень, которая, постоянно видоизменяясь и принимая различные причудливые очертания, движется сверху вниз и останавливается в его середине. Затем, с наружной стороны к стеклу прилепляется мокрая щетка, которая тщательно трет окно, отчего по нему начинают стекать грязные разводы. Потом, в верхней части окна, сдвигая грязную воду в сторону и оставляя за собой широкую полосу прозрачного стекла, проезжает склиз, приоткрыв кусок ярко-синего неба. Прошелестев бумагами, по комнате вдруг пробегает сквозняк. Несколько листков слетают на пол…

После того, как очищается еще несколько полос на стекле, с той стороны окна появляется Андрей. Он сидит на маленькой доске, прикрепленной с помощью строп и металлической рогатины к двум висящим веревкам. На нем черные, протертые на коленях, вельветовые брюки, заправленные в яркие желтые резиновые сапоги, и красная болоньевая куртка. Сбоку болтается полное грязной воды белое пластмассовое ведро. Убрав последнюю полосу грязи, Андрей критически оглядывает свою работу и слегка подправляет склизом в левом нижнем углу окна, как бы нанося завершающий штрих на открывающуюся перед нами картину города. После этого он прислоняется лицом к стеклу и, оградив ладонями глаза от солнца, с любопытством заглядывает внутрь. Потом, отстранившись от окна, сматывает закрученные на рогатину веревки и съезжает вниз…

За окном - безоблачное весеннее небо. Как гигантские театральные декорации, плавно выгибаются вдали купола соборов. Вспыхивают яркими солнечными зайчиками промытые дождями жестяные крыши. Теряются в дымке расплывчатые очертания парков и скверов. Бесшумно движутся по угловатым улицам потоки маленьких машин. Бесшумно плывут по каналам крошечные моторные лодки.
КРЫША СТАРИННОГО ДОМА.

По коньку крыши, между высокими печными трубами, осторожно крадется за голубями худая рыжая кошка. На мгновение она замирает, подняв мордочку на солнце, и ее зрачки сужаются до узеньких черных щелочек.

На освещенном солнцем уступе крыши Пушкинского театра, возле открытого окна, повернувшись лицом в сторону шумного Невского проспекта, стоит актер в черном фраке и белой рубашке. Держа в левой руке листок бумаги с текстом, он что-то громко декламирует, широко размахивая в такт правой рукой.

С крыши Дворца пионеров за актером угрюмо наблюдает бригада кровельщиков. Подставив солнцу болезненно-белые рахитичные тела в наколках и обгоревшие на солнце красные лица, шеи и кисти рук, они обедают, развалившись на рулонах рубероида. На засаленной газете перед ними - несколько бутылок кефира, редиска, зеленый лук, бутерброды с вареной колбасой.

Около скульптуры орла, перегнувшись через перила балкона, прапорщик внутренних войск, с автоматом за плечами считает вслух проезжающие далеко внизу черные правительственные машины. Пущенный из соседнего окна бумажный самолетик, описывая круги, плавно опускается вниз.

Яркое небо. Солнце. Асфальт в лужах. Голые деревья, за ними старый двухэтажный свежеоштукатуренный дом. Два белоголовых мальчика (семи и девяти лет) возятся с цепью своего велосипеда. Старший брат склонился вниз с седла, опершись ногой о поребрик. Младший, сидя на корточках возле заднего колеса, подкручивает что-то гаечным ключом.

Растрепанная старуха, высокая и очень худая, в обвисших тренировочных штанах, домашних тапочках и длинной красной кофте, что-то бормоча себе под нос, быстро идет по дорожке парка. На берегу пруда лежат на подстилках загорающие. Несколько пацанов, сидя на корточках, мутят прутьями воду, пытаясь подтащить к берегу красочный журнал, плавающий на поверхности.

Старуха вдруг останавливается возле них:

- Кто из вас старший?

Вскакивают одновременно несколько подростков, но самый бойкий из них, оттеснив остальных в сторону, первым подбегает к ней:

- Я! Я самый старший!

В глубине парка, за полупрозрачными силуэтами голых деревьев прячется длинное двухэтажное здание школы. Звонок с урока нарушает тишину: хлопают крышки парт, начинаются крики, топот, визг. Будто не выдержав этого все возрастающего давления, в середине здания распахивается дверь, выпуская на улицу фонтан радостных, бегущих по домам школьников.

На крыльце школы, прямо посреди этого бушующего потока, прижимая к груди журнал успеваемости, прикрыв глаза и подставив лицо солнечным лучам, стоит хрупкая и совсем юная учительница начальных классов. Она глубоко вдыхает ароматный весенний воздух и улыбается чему-то своему.

Среди прочих детей из школы выбегает девочка лет восьми, в легком клетчатом пальто с ранцем за плечами. Сбежав по ступенькам, она кидается на шею ожидающей ее бабушке.

Бабушка дает внучке большое красное яблоко, берет ее за руку и они не спеша идут по аллее парка. Пройдя мимо аккуратно подстриженных деревьев и неглубокого заросшего пруда, они выходят на сухую асфальтовую дорожку, тянущуюся вдоль огороженного металлической сеткой детского сада.

Детсадовские дети уныло бродят по своей территории, копаются в песочнице, лазают по металлической ракете. Некоторые дружно раскачивают какую-то уходящую вверх толстую ржавую проволоку, вделанную в большой бетонный куб, врытый в землю возле самого забора.

Дети (хором): Дядя! Дяденька!

Дети кричат и пытаются еще сильнее раскачать проволоку.

Привлеченная криками, бабушка останавливается и оборачивается в их сторону. В этот момент, в шаге от нее, на асфальт падает ведро с битумным лаком, обдав ее саму и внучку с ног до головы черной вязкой жидкостью. Онемев от шока и проследив взглядом по проволоке, бабушка обнаруживает высокую металлическую трубу, на самом конце которой видит Сергея. Чумазый, в насквозь пропитанных битумом штанах, ватнике и подшлемнике, стоя на верхней скобе лестницы и держась рукой за широкий раструб, из которого валит густой черный дым, Сергей, не двигаясь, как завороженный, смотрит на нее сверху. Потом, будто очнувшись, он медленно отцепляет от верхней скобы обмотанную вокруг пояса веревку и начинает обреченно спускаться вниз.
ИНЖЕНЕРНО-СТРОИТЕЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ.

На теплом освещенном солнцем подоконнике, поглощенные чтением конспектов, сидят две студентки и попеременно кусают лежащую между ними на полиэтиленовом пакете булочку с маком. На противоположной стене висит большой стенд. Крупная надпись сверху гласит: «Альпинизм в ЛИСИ». Чуть помельче девиз: «Десять месяцев подготовки - за два месяца в горах». Ниже идут какие-то фотографии, рисунки, коллажи и мелкие надписи к ним.

Откусив очередную порцию булочки, одна из девушек поднимает голову, облизывает пальцы и, оттопырив мизинец, указывает подруге в сторону стенда:

- А вон тот ничего, милашка.

Подруга нехотя отрывается от тетрадки и рассеянно глядит в указанную сторону:

- Который?

Первая девушка сползает с подоконника, подходит к стенду и, встав на цыпочки, тычет пальцем в отсвечивающую солнцем фотографию шерпы Тенцинга, запечатленного в базовом лагере на леднике Кхумбу после своего знаменитого первого в мировой истории восхождения на Эверест.

В небольшой светлой аудитории, уставленной по стенам застекленными коллекциями минералов, увешанной графиками геологических процессов и многочисленными картами, сидят студенты-первокурсники, разложив перед собой толстые тетради и разноцветные фломастеры. Лектор - плотный невысокого роста мужчина лет сорока пяти, в широких черных брюках, клетчатом пиджаке и больших квадратных очках, рисует мелом на доске какую-то картину.

Профессор выводит на правом и левом концах линии зазубрины, символизирующие вылезшую на поверхность плиту.

Профессор затушевывает получившуюся дольку, обозначив отложения.

Для большей наглядности, профессор изображает какое-то подобие Кремля, но у него получается плохо и он завершает рисунок большой пятиконечной звездой на одной из башен.

Голос профессора постепенно стихает.

Два молодых человека с рюкзаками за спиной и девушка спускаются с небольшого заросшего соснами пригорка и выходят на железнодорожную колею, ограниченную по бокам двумя рядами невысоких скал. Обращенная к югу, обильно освещенная солнцем сторона скал, - уже сухая и чистая. Другая, спрятавшаяся в тени, сырая и темная, - еще сверкает заполнившим трещины льдом и пятнами не растаявшего грязного снега. Молодые люди идут по солнечной стороне. Дурачась, раскинув руки в стороны, они пытаются пройти прямо по рельсу, но то и дело теряют равновесие и сходят вниз, чуть не падая на скользких, залитых мазутом шпалах. Около чахлого, покрытого копотью куста они останавливаются. Девушка забирается на большой, нагретый солнцем, камень и усаживается на нем, поджав колени к подбородку. Молодые люди снимают рюкзаки и оглядываются по сторонам. В одном из них мы узнаём Сергея.

Сергей расстегивает молнию своей новенькой ярко-зеленой пуховой куртки, достает из внутреннего кармана пачку «Беломора» и вынимает из нее папиросу:

- Тебе вредно блины. Ты же растолстеешь...

Татьяна: Ой-ой-ой, кто бы говорил! Гроза комплексных обедов! Да я такой толстой, как ты, вообще никогда не буду! - она снимает вязаную шапочку, достает из кармана расческу и зеркальце и начинает тщательно причесываться.

Сергей сминает пальцами папиросу под губы:

- Посмотрим, еще не вечер... Юлиан, - обращается он ко второму - симпатичному цыганистому парню в ватнике, который в это время достает из рюкзака термос и пакет с бутербродами, - дай, пожалуйста, спички.

Юлик: Я же завязал...

Сергей: Не вовремя как-то вы всегда завязываете, - он шарит в своем рюкзаке, находит спички, закуривает, потом снимает пуховку, под которой оказывается грубо заштопанная выцветшая олимпийка, накидывает ее Татьяне на плечи и делает несколько широких разминочных взмахов руками.

Татьяна: Ой, какая легкая! Совсем ничего не весит, - она плотнее закутывается в пуховку. - И теплая... Так, говоришь, сам ее шил? Что-то не верится.

Сергей делает неопределенный жест рукой: мол, не хочешь - не верь. На это Татьяна, быстро тараторя, начинает забрасывать его вопросами, имитируя тон газетного репортера:

- Как вам удалось достичь таких высоких результатов? Сколько лет вы потратили на сбор материала? Вы работаете один? Вы проводили опыты на собаках? На людях?

Сергей и Юлик начинают смеяться, а она, уже вкрадчивым и ласковым голосом, продолжает:

- Прямо как на меня сшита... Тебе, Серега, нельзя носить красивые вещи, они тебе не идут. Правда, Юлик?

Юлик: Что правда, то правда, - он открывает термос, наливает в металлическую крышку дымящийся кофе и подает Татьяне. - Серега, бери бутерброды.

Татьяна (резким, отрывистым тоном следователя): Откуда у вас эти красивые вещи?! Где вы их взяли?! Они же вам не идут!.. А-а-а, какой горячий!! - взяв крышку, она начинает быстро перекладывать ее из руки в руку, потом кидает на колени шапочку, ставит на нее крышку и, подвывая, машет обожженными руками.

Сергей: Ка-кие мы нежные!

Юлик: Танюха, держи, - он кидает ей толстый вязаный носок, Татьяна надевает его на руку, снова берет крышку, дует на кофе и отпивает его мелкими глотками.

Сергей с некоторым удивлением следит за ее руками:

- Ну, у тебя и ногти!

Татьяна: Ой, слушайте, я же совсем забыла! - она смотрит на свои длинные, ухоженные, выкрашенные белым лаком ногти на левой руке. - И ножниц нет... Что же теперь делать?

Сергей: Что делать, что делать... Обгрызай!

Татьяна: Ну да! Как так обгрызать? Я же не могу. Я не умею... Ой, ну надо же так... - она с искренним огорчением снова и снова разглядывает свои ногти, как бы примериваясь, каким образом еще можно их укоротить. Вдруг ее осеняет какая-то идея, и она с надеждой оборачивается к Юлику.

Мгновенно оценив ситуацию, Юлик порывается тут же уйти: