Поэма ростов на -дону 2014 г действующие лица

31. ЕГОР-БОБЫЛЬ – На первый взгляд: ни то, ни сё, а туда же! – А приглядеться – та же душа живая.

32. БАБА С УХВАТОМ – добрая баба, которой все без разбору дети.

ГОРОДСКИЕ:

33. ТРАКТИРЩИК – огорчённый человек

34. МАНЮНЯ ГОРОДСКАЯ – гламурная мещанка

ВОРОВСКОЙ НАРОД:

35. ПОСЛАННИК – честный вор из шайки-лейки Митяя

36. ЛЫКОДЁР АБРОСЬКА – наголодавшийся мужик, живёт отхожим промыслом. Каждую ночь во сне еду видит – слюнки текут.

37. МОЛОДАЙКА – вторая жена Митяя, потасканная, отчаянная, ей всё равно к кому прилепиться

38. СВАХА ПЕРЕЕЗЖАЯ – Во все времена есть у нас такие, громкоголосые, бесстыжие, свободные и самодостаточные женщины. Своё мнение главенствует в ней, устраивая многие судьбы, сама не может устроиться, характер не тот.

ВОЕННЫЙ НАРОД:

39. ОТСТАВНОЙ СОЛДАТ – Зеркальное отражение своего командира

40. ФЕДЬКА ТОЛСТЫЙ – Степенный мужчина, бравый военный, рассудителен, да несколько умом неповоротлив. Военный.

41. ОНИСЬКА ЧУДНОЙ – Чудной, он и есть чудной, у нас ведь как? – Кому и смолоду прозвище прилепят, а кто и в жизнь отметины народной не дождётся. Так многие ушли беспамятно.

БУНТУЮЩИЙ НАРОД:

42. МЫКОЛА АЛТЫН – Личная гвардия Михайлы.

43. ОСТАП ТУРКА- Личная гвардия Михайлы.

44. ОХРИМ ГОДУЙ- Личная гвардия Михайлы

45. ПЕРВЫЙ ПОПАВШИЙСЯ МУЖИК – Характер. Вскинется, в драку полезет, а одумается и делай с ним, что хочешь, много таких по каторгам жизни свои пополомали.

46. ЛАМА – Олицетворение Востока, другая сторона Руси.

САМИ ПО СЕБЕ:

47. ГЛАВНЫЙ ЦАРСКИЙ ДОПРОСЧИК – Честный служака с идеалом в голове, лучше б таких и не жило вовсе на свете, но у нас их сплошь и рядом.

48. СЕНЬКА – Освобождённая, прозревшая душа.

49. ХАРИТИНА – она про себя всё знает, и про других. Все сволочи, раз я – сволочь, то и все сволочи.

50. АРХИП – Архип-Мерзавец. Открытый мерзавец, не скрывающий, своего естества. Мстителен и нечестен. Это он убил Вовиньку-Свистни.

ДУХ:

51. ПОЛЕВОЙ – Есть Лесовик, это Полевой, первый помощник земледельца, но бывает и злым.

СКАЗОЧНИК: ГЛАВА ПЕРВАЯ

(ПАУЗА)

Ну.

Не в той стороне, где мужики в дождь сено косили, и не в той, где в бурю

стога метали, жил-был дед Егор.

ПАУЗА)

Не тот, который извозом перебивался и у которого изба соломой крыта. А другой, у

которого – тёсом.

Вот другой-то и был наш: худой такой шаркун*. Ноги вперёд языка вприпрыжку

бегут, руки вперёд мысли дело знают.

А тот – на лавку сядет, на ушат с братиной** глянет, дескать, что, братина, воды не нясёшь? – пить хоцца!

А у нашего жёнка-то была.

У самого нос, как клюв, всё в землю смотрит.

Бежит, когда в поле, деркач**** деркачом.

И жёнка его туда же.

Правда, нос-то у неё клювиком в небо.

Дед её касаточкой***** звал, когда ласкался, а так кирпочкой****** дразнил.

Смолоду хохотуньей была она и певуньей первой. Верхов не брала, а низом такое выводила, через лес да две проплешины птицы замолкали.

Куда что делось? Ходит – семенит. Вяжет – засыпает.
ХОР: Хорошо жили, ласково, а детей не нажили.

(ПАУЗА)
СКАЗОЧНИК: Смолоду к бабке Груне ходили.

Не к той, что замужем в Гореловке побывала, а когда мужа топором зарубили, домой сбежала и живёт сейчас милостью божьей, да людской.

И не к той, которая смолоду слаба на передок была, да и по сю пору только молодых мужиков лечит, и которая в Верхнем Среднепоречном живёт, а не в Нижнем.

(Сказочник перечит сам себе) В Нижнем Среднепоречном не бабка вовсе, а молодайка, и не Груня, а Грашка. Правда, с мужиками у Грашки тоже беда. Не одна жёнка ей грозила волосья повытрепать. И потрёпывали многажды…

(ПАУЗА)

А ходили они к той, которая когда-то пиво ячменное варила на продажу, и которой слово было передано от прабабки Василисы. Да и жила она неподалёку.

Дед горькую пил, медовухой шипучей* запивал, напивался, пьян, сердился и говорил так.

(ПАУЗА)

А то на ходу гудит в дуду.

А жёнку свою на удивление людям, пальцем не трогал. И советовали ведь ему люди.

а то были и третьи.

Четвёртые тоже своё долдонят, да разве всех переслушаешь. Мужики те больше Афиногеновну винили, а бабы такие узоры языками заплетали, что только плюнуть, да и пойти прочь.

(ПАУЗА)

А Афиногеновна скучает без дитя пуще деда.

Тоже бабку Груню ругать примется.

А тем временем, далеко от той деревни, то ли по ветру, то ли против ветра, знаю только, что далеко, глухой лес широко по окрестностям раскинулся.

Не тот, за которым край света дыбом в небо стоял, тот совсем уж далёк рос.

(ПАУЗА)

И не тот, который не так дремуч был, а поплоше, и овраги его крутые так не резали, но в котором нежить и нечисть всякая стаями разгуливала…

Правда, искали как? Подойдут к опушке, покричат, покричат, а в лес идти боятся.

А оттуда, из-за кустов ореховых, визг и хохот, и плеск воды, и опять хохот и визг. Край болотца отсюда проглядывает, а там, кто его знает, может и озерцо лесное хрустальное.

А там русалки, нежить холодная…
ХОР (испуганно): Не они ли визжат, да хохочут?
СКАЗОЧНИК: Дней через десять никак, да уже не только покос завершили, валки дважды перевернуть поспели, выполз Артёмко из лесу.

(ПАУЗА)

На него девки, землянику по опушке сбирая, наткнулись.

(ПАУЗА) (насмешливо)

Лежит, глазюки в небо уставил синие-синие…

локтями.

Сам, правда, отощавший, как кот мартовский. И улыбается загадочно.

Так ведь и не признался, что с ним случилось в лесу том. Заулыбается в усы жёлтые,

в глазах синее полымя полыхнёт, а не говорит.

(ПАУЗА)

Жёнка его, та, понятно, не верила.

Вернётся вот Ерофей с промысла, ему расскажешь почём пряники на той ярмарки…

(ПАУЗА)

и, как и чем их там печатают!

с такими-то с ярмарки возвращаются?

(ПАУЗА) (плаксиво) Заладили нечисть, нечисть. Вон она нечисть мокрощелая!

(ПАУЗА)
СКАЗОЧНИК (растерянно откашливается): Так вот не про этот лес – речь, а про тот, через который дорога в тридевятое царство, да в тридесятое государство проходила.

Там, в том глухом лесу воры*** жили-поживали.

Да не те, которые по базарам, да по ярмаркам пирожки с лотков тырят*.

Не те, которые по амбарам, да по сараям шарятся.

И не, – спаси и пронеси! – не конокрады бесстыжие, а воры жжённые, крученые-верченные.

(ПАУЗА)

А воры – мирный народ был.

Да шестеропёрик** невелик у него же. Ему больше на что?

Он гикнет-зыкнет, взмахнёт топориком, невесть как в руку влетевшим, так кто тут против?

Были, конечно, и против которые.

Трезубчик остренький, да сабелька кривенька были у Михайлы.

Ну, и ещё сабелька ровненька дамасская, да кинжальчик в пару к ней у него же.

Арбалетик латинский для случая, да болты с крючьями и бечёвочкой крепенькой к нему Михайло за плечами таскал. Переправу наладить, возок быстрый за колесо прихватить, мало ли…
ХОР: Евсей тот и вовсе, считай, что ни с чем!
СКАЗОЧНИК: Бердышёк***, старенький, кованный, чуть ли не, – врут, поди, люди! – дедом Евксеном из Загорья, точенный-переточенный, держачок клееный рыбьим клеем наособицу для упругости и крепости из трёх разных деревьев: берёзы карельской, черёмухового прикоренья, да дуба в силу вошедшего, спелого для поделок.

И шип, невелик, в держачок встроен. Можно и шаркнуть при надобности, пополам не достанет, а до хребетка прощекочет.

Кроме бердышка, сабелька ровненька, широконька.

Ножик такой, кинжальчиком…

И ножик такой кривенький, как сабелька у Михайлы, да помене, рукоятка каменьями отделана, погордиться, чтоб чем.

Дубиночка дубовенькая с шипами, посошок походный с тайным стилетиком в ручке и шипом на оконечности…

Пистолетик кремневый, да пистолетик пистонный.

Кистенёк* костяной, свинцом залитый, да кистенёк литой бронзовый на ремешке бычьей кожи.

(ПАУЗА)

Того самого Федота, кто, по слухам, приспособил племенного козла Боярина валушков**, да овечек на убой в бойню заводить.

(ПАУЗА)

Запустят козла в малый базок***, он круг по базку даст, овец в отару собьёт, а как работные люди калитку в проход откроют, он в проход идёт, и отара за ним тянется.

(ПАУЗА)

На деле, говорят, и было ему за что любить козла: Федот с ним горькую пил. Лучшего сотоварища ему не было. Нажарит мяса бараньего в закуте за кошарой, поманит козла табаком, да бутылкой. Нацедит ему в ковшик, тот губы трубочкой сложит да налитое и высосет. Заедал, как и Федот мясом бараньим****. Иной раз подолгу сиживали голова к голове. Бородёнки спутают, беседуют.

По смерти же Федота, который, говорят, опился свежей кровью, перешла бойня вместе с работными людом вдове Анюшке. А та вскорости махнула юбками перед своим работным шкуродёром, а там чином и свадебку сыграли.
ХОР (задумчиво): Вот тогда-то люди и запоговаривали, а точно ли, сам по себе Федот преставился?
СКАЗОЧНИК: Сосипатка и в самом деле шкуродёром был знатным. Он-то уж знал точно, с какого места, куда шкура годится.

А солил, мочил, скрёб, да мял кожу для ремешка кожемяка, врут, Сват-Еремеич. А тиснение на ремешке печатал, снова, поди, врут, Сам-Еремеич.

Они оба краснорукие, краснощёкие, круглоголовые, круглоглазые, молчаливые.

И жёнки у них, Кума-Миронишна, да Кума-Саввишна, такие же. Как они их разбирали, людям невдомёк.

И потомство у них такое же. Колобками по обоим подворьям понасыпано, дюжины две на двоих.

Или больше.

(облегчённо) Шустрые все. Пересчитать не успеваешь.

(ПАУЗА)

Еремеечи оба с Подолья, а жёнки тутошние.

Рука в руку работают, и заказы друг другу передают.

(ПАУЗА)

Ничего больше не было у Евсея.

Кистенёк малый, не хуже, чем у Евсея, в походной суме придерживал.

Шестеропёр сзади за кушачок припрятывал.

Мечик боевой, самих скифов работа – где добыл только? – он примащивал под левую руку на правой лопатке в заспинные ножны.

А ножик набедренный под правую – в деревянный чехол, медной проволокой в узоры отделанный, на левом бедре.

Все уж и знают, пока ещё Фимка правую руку в драке пользует, можно покуражиться.

А как левую руку к акинаку** кинул, то либо сразу тикай, либо ложись, не тронет.

А как ещё и ветром морозным взвывать начал, то помолясь наскоро, лучше самому помереть.

Шёлковая была?

А Антип с ней без малого с Петрова дня по Спас Медовый провозжался, напоследок мало не удавил, заставши в омшанике за медогонкой на мешках крапивных с Кекой Губой, который нарочно к Грашке аж из-под Калиновки бегал.

Дело молодое, понятно…
ХОР: Да и кто с Губой, кроме Грашки шашни крутить станет?
СКАЗОЧНИК: Льняная, из пряжи, которую свила баба Евпракса-Скаженная, та самая, что деда Охрима, сперва вилами приткнула, а потом на себе женила, была?
ХОР: А как же!

СКАЗОЧНИК: Обыкновенная крапивная?
ХОР: И крапивная была!
СКАЗОЧНИК: Из толстой бечевы?
ХОР: Была!
СКАЗОЧНИК: Ременная?

(ПАУЗА)

Струнная, любимая, чтоб резала? Были?

Евсей две своих пистоли и кисет с камнями самоцветными в придачу давал Антипу, тот ни в какую.

Цаца та ещё! Всё тихой сапой. Всё улыбочка смутная и блеск белесый в глазах.
ХОР: Чёрных, как свет по ту сторону света…
СКАЗОЧНИК: Митяй, по бесшабашной своей воровской жизни, засапожник имел, а остальное ему сроду не нужно было.

Он в драку не лез, и греха на душу не брал бы.

А когда и брал, то совсем уж худо ему приходилось, никак по-другому.

А так ножик за голенище в петелечки сунул, порты крашенного сукна в мелкую полосочку, в беленькую по синему, на голенища напустил, руки размял, натёр воровским составом, чтоб рука не пахла, сухая и скользила, и – в народ! – Нырь!

Ну, не то чтоб и драки без пользы, если по краю пройти, в драку не ввязываться, да у лежачих* приостановиться, то кое-чего подсобрать можно.

Рожны, обожжённые из лиственницы болотной самоделка, на случай лошадь наскочившую придержать, да и кого суматошного на бегу скором приостановить сгодятся.

Бич плетённый из ремней телячьей кожи, распущенный, на длинненьком таки кончике, в семь жил, секущий не хуже ножиков Евсеевых. Рукоятка плетена из змеиных шкурок.

И тот ему Евдоха подарил вместе с прозваньем.

Два кистеня литых шиповатых цепных в обе руки и дождинке капнуть на голову не даст в самый ливень.

За ту учёбу, за лихость и весёлость полюбил Вовинька Евдоху. Первый Атаманом Евдоху-Горюна звать стал и других приучал, – когда чем.

(скромно) Вот и всё чем воры разжились на своём воровском пути.
ХОР: Сказать не о чём!
СКАЗОЧНИК: Были, конечно, у них, у всех запасные ножички засапожные, без них никак.

(ПАУЗА)

Ещё ружьеца воинские на всех и больше, не считаны, от греха в кучу сложены, под выворотень, смальцем мазаны, промасленной тряпицей прикрыты.

Редко приходилось постреливать.

Так управлялись.

Две пушечки были под Притулиным прикопаны под кривую сосну, от которой вёрсты до Города-Столицы меряны, нарочно на виду спрятали.

Чтоб подскочить мигом, и вот уже пушечки жерла, куда надо правят, да, покамест, не пригождались.

И место пригожее, на берегу Светлоярки, напротив Пристени Царской, на которую Царь, не этот, а дед этого, лёгкой ножкой ступить изволили, по хотению своему сошедши, чтобы Прасковью Хохотушку, Ивашки Петого дочь, забрать с собой навсегда.

Хохотушку потом не видел никто, Ивашка Петый тоже куда-то делся, говорят, пошёл в Город-Столицу дочь искать.
ХОР: Ни Прасковьи, ни Ивана!
СКАЗОЧНИК: И остальная семья Петого по дворам пошла куски собирать и, видно, куда-то так далеко зашла, что назад не вернулась.

А Малая Пристень с той поры Пристенью Царской стала зваться.

На двору постоялом он хозяйничал, как раз между Притулиным и Запритулиным.

На перекрёстке дорог у рощицы Караул, там, где раньше мытня* стояла, сейчас от неё бугорок в бурьяне, да и то для тех, кто помнит.

(ПАУЗА)

Были и ещё кой-какие схроны**, про то Евдоха лучше знал, где, сколько и

чего припрятано.

По добычам глядя, на полк должно хватить, да, поди, у Горюна дознайся,

балагурить станет, в тоску кинется, слёзы вот такие лить будет, заморочит,

а не скажет.

Фёдор Макаров

Скор Евдоха и хитёр в драке.
ХОР (вразнобой): Атаман! – Атаман! – И сказать по-другому нечего.
СКАЗОЧНИК: Вот и распорядиться умел всегда выгодно. Свистнет Фимка с развилки кедра придорожного. Атаман ткнёт пальцем, ты, мол, туда, ты оттудова, те так-то, и вот он обоз купеческий.

Ну, и там уж, товары брать брали, а рукам волю редко давали. Если только попадётся особенно жирный, томный, да докучный купец. Всё плачет, да канючит. Намнут ему бока и скажут.

А тем временем зима – сперва в гости запоглядывала, а потом и прижилась, распоряжаться стала, медведей в берлоги позагоняла, волчьи стаи на поля

людские, поближе к жилью приманила, белок в кедрачи увела, клестов в гнёзда на высидку посадила.

Только они и попискивают радостно, да дятел дробь пригоршнями в тишине морозной рассыпает.

Ну, с этими всё ясно: клесты те от забот семейных с ума посходили, радуются, а дятел, тот смалу с умом отшибленным живёт.

(ПАУЗА)

А так, скучно в лесу.

Ветер с голыми ветками балуется, зимние песни поёт.

Посмурнеет Михайло-Мытызурка, папаху серую на уши потянет, в бекешу*

кутаться станет.

Следом Фимка ветру подпевать начнёт.

Вахрушка засопит.
ХОР (протяжно): Тоскливо.
СКАЗОЧНИК: Другие вслед носы в костёр сунут, взгляды тусклые в землю упрут.

Свистнет Атаман, вскочит на пень, да как начнёт трепака оттаптывать. – Всем и весело станет. А зима жмёт, деревья трещат.

Вороны прилетят. Сядут, головы вбок склонивши.
ХОР: Кар-р!
СКАЗОЧНИК: Каркают.
ХОР: Кыш! Негожие, – рано прилетели!
СКАЗОЧНИК: А Горюн-Атаман трепака пляшет и похабщину выкрикивает, оно и слушать его мерзко и зазорно, а всё веселей.

Задвигаются воры, затопчут ногами, руками захлопают.

Костёр подновят, воды из снега натопят, сядут с кружками и пьют кипяток вприкуску с ничегошечкой**. Разговаривают.

И кажут они не сказки, а свои воровские истории.

А то, как заведут по очереди за жизнь свою рассказывать, всё выходит, что кто-то виноват в ихней нынешней воровской жизни, а они только так без вины страдают.

Да и то сказать, у Горюна-то, у Атамана, и на самом деле жизнь вся наперекосяк пошла не совсем по его вине.

Жил себе до возраста разумного с отцом, матерью, да сестрой Фотиньюшкой-любушкой. Светланкой по-нашему.

Жил, ни пол-горя не знал, ремеслу у батяни учился, а выучился, и батянины сапоги, да валенки, не в укор ему, умельцу славному, побледнее против сыновых.

Материал тот же, инструмент батя же и ладил,

(ПАУЗА)

а работа…

Шовик двойной – в ниточки, носочек в полукружочек, и ладненько всё.

А у батяниного сапожка, вишь, вот – узелочек!

Сам пляшет.

В мастера Евдоху смолоду записали, семейные не нарадуются. Выправил

Евдоха бумаги и в отход пошёл сам кормиться.

А тут ехал мимо змеиный выползок, Зелен Тугаринович*.

Выезд его известен, семь лошадей разномастных в упряжь цугом поставит, выползки по двое на запятках корячатся, хвостами подруливают. А сам голову из окошка выставит, гребень на лоб надвинет, распустит, вроде как от солнца прикрывается, глаза, нелюдь, спрячет и по сторонам высматривает.

Вот и увидел Фотиньюшку, девушку-любушку светлую, и полюбил её своей змеиной любовью.

Увёз её ко двору царёву, где Зелен Тугаринович послом числился, и извёл, слыхать, вконец девушку.

Вернулся вот Евдоха домой, подарки раскинул, расстелил, ждёт. Мать с отцом слёзы пролили, как вошли.

Втащил гад гребёнчатый кровиночку в возок, засипел страшно, дымом вонючим пыхнул, и ускакал.

День под оградой ходит, ночь ходит.

Другой день ходит – и ночь бы ходил, да подвалила к нему стража; руки завернули за спину, так, что Евдоха света белого невзвидел. – И поволокли.

Приволокли его в темницу, в подвал. – Пришёл Главный Царский Допросчик.

А Главный Царский Допросчик невзлюбил с самого начала Тугаринового посла.

А политика тогда стояла на том, чтобы дружить с Тугарином Змеевичем, он эвон какую силу набрал!

Куда ни кинься со своим товаром, хоть в самое захудалое Тридесятое Царство, глядь, а там уж выползки змеиные свои лавки держат, ярмарки открывают, цену сбивают, в компаньоны просятся.
ХОР: А не возьмёшь, козни строят змеиные мерзопакостные!
СКАЗОЧНИК: Нельзя было Царю с ним, то есть с Тугариновым послом, ссориться.
ХОР (злорадно насмешливо): Рад бы, – да никак!
СКАЗОЧНИК: Выслушал Царь Главного Царского Допросчика, погоревал втихомолку, да и повелел.
ЦАРЬ: Евдоху-Сапожника высечь кнутами до бесчувствия, а Тугариновича на ужин пригласить, пир, мол, править будем.
СКАЗОЧНИК: Поутру-то Евдоху вывели перед красное крыльцо, кинули на лавку, сел один стражник ему на ноги, другой – на голову, здоровёхонёк был Евдоха, и давай палач его охаживать! А Царь, батюшка всемилостивый, сам из окошка поглядывал и жену звал смотреть.

(ПАУЗА)

Опосля бросили Евдоху за воротами.

Сидит, значит, Евдоха последнюю ночь в подвале на цепь посажен. И не поймёт ничего. Что с ним делается, где он и кто его побил так.

Взяли Главного Царского Допросчика по доносу, и не успел он Евдохе проведать, где Зелен Тугаринович, не опасаясь, прогуливается.

А Главного Царского Допросчика разжаловали, били палками по животу до потери памяти и сослали царским указом подале от столицы, дав за прошлые заслуги деревеньку в три двора, где жили, небо коптили, три карлицы, горбун-недоумок, да старый отставной солдат.

(ПАУЗА)

А Евдоха по Руси пошёл гулять.

Тоска его взяла: за правое дело битым быть, да мало не повешенным. И много чего приключалось с ним. С дедом Мандрыкой судьба свела, тот его на обе руки биться научил.

(ПАУЗА)

Люди говорят, дед Мандрыка у Султана за морем в стражах ходил, оберукий боец, на вес золота там. Врут, кажись, что бы ему от султана, да в болото, в Торфянку, где кроме, как этого торфа вонючего, ничего и никого.

Шишиги, да кикиморы* болотные в догонялки по кочкам прыгают.

Про то – и про то, как его дед Мандрыка биться учил, Евдоха под чарку сам расскажет, он любитель языком узоры плести, да всё у него ровненько получается, гладенько, как шовик по голенищу.

Были и другие, да Горюн-Атаман не любил, когда ребята простой народ обижали.

Антипа-Молчуна у болотца Криничного к иве сам лично привязал.
ЕВДОХА: Любишь кровушку, пущай теперь комарики твою попьют.
ХОР: А за что?
СКАЗОЧНИК: Вякнул Молчуну глупое слово один из возчиков купеческого обоза, который они потрошили.
ХОР: Да кто? – Не Митроха ли Бедуля?
СКАЗОЧНИК: Тот, который порченого поросёнка с ярмарки домой принёс? Выпустили поросёнка в баз, а тот волчком вертится, из-за болезни, которая у поросёнка в голове с рождения жила. А люди на смех подняли.

Не сидит ежели человек смирно, его и шпыняют.

Молчун возьми да и побалуйся удавкой.

Вовинька же и вступился на третий день. Пристал к Атаману, мол, прости, да прости.

Усмехнулся Евдоха непонятно.

ЕВДОХА: Ну, иди, отвяжи, коли есть, кого.
СКАЗОЧНИК: Высидел Молчун три ночи у болотца, опух, страшно смотреть, как комарами искусан.

Встретились с Атаманом, глянули в глаза друг другу. Молчун плечами пожал, дескать, а то ты без греха? И ничего. Не отстал.

Архипа-Мерзавца били смертным боем за то, что он у деда Ярушки козу увёл.

Козу увёл, молоко выдоил, а животину невинную зарезал и в лесу опосля зря кинул.

Уложили Архипа-Мерзавца рядом с козой, а ночью ещё четверо в шайку сбились, сами сбежали… Такой мелкий народишко, пакостный, и помнить не хочется кто.
ХОР: Так и гуляли они по Руси.
СКАЗОЧНИК: Пока не догуляли до границ до самых. До леса этого глухого.

Стали в нём на постой, да и жить остались.

А тем временем рассказал своё горе Атаман-Горюн, Митяй-Воровайко ему поперёк слова встряёт.

дел, он из дому в воры подался, чтоб весело, да лихо жить. А тут снова то же да по тому же.

Степенный Мытызурка ворохнулся и цыкнул на Митяя.

Любил Евсей, любил, когда кого-нибудь били не до смерти. – Чтоб знал и не высовывался.

Молчал Атаман. – Думал.

(ПАУЗА)

Вот сидят они у костра посолонь* Ефрем, Михайло, Евсей, Вахрушка, Антип, Митяй, Фимка, Вовинька. Все сотоварищи добрые.

Ефрема расстригли, за то, что не дотерпел поста великого, до разговенья причастился крепко. Его ко всенощной ищут, ему службу служить, а он матерные припевки кричит в баньке у Харитины Чалой, за сорок вёрст от прихода бесовские пляски устроил.
ХОР: Крест святой поповский пропил!
СКАЗОЧНИК: Когда отгулял, каялся, было, не простили.

Обиделось его начальство, что дня не дотянул.

Усмехнулся Атаман, вспомнил, как Ефрем к нему прибился.

У Варфоломея Дикого на дворе постоялом Колун с Михайлом на перебой белое пили. Сначала подбоченясь сидели, потом кое-как, потом лбами упёрлись и сидят, из-подо лба друг на друга смотрят.

Им чарки нальют, они разом откинутся, выпьют и снова лбами – стук!

Как игрушки деревянные, только там медведи дрова рубят, а тут кацап*, да

хохол** горькую пьют.

Упали разом.

Михайло, как очнулся, сразу.
МИХАЙЛО: А дэ той що зи мною горилку пыв? (А где тот, кто со мной горилку пил?)
СКАЗОЧНИК: Пошёл «шукать» *** и нашёл Ефрема, в канаве.

Привёл.
МИХАЙЛО: Цэ ж золото, а пропадае. Хай з нами будет. (Это же золото, а пропадает. Пусть с нами будет.)

Тощий, как Кащей, усы обвисли, оселедец, как мочало болтается.

Выходили, вынянчили.

А Михайло пропал было, да снова нашёлся.

Встретились.

Евдоха ему попенял, дескать, что ж ты, больной, слабый, ушёл.

А Михайло ему.

Спытай, чи з ног собьешь. (Кто слабый? Я? Я сроду слабым не был? Вот, давай, я встану, а ты ударь. Попробуй, сбить с ног.)

Полежал, встаёт.

Встаёт.
МИХАЙЛО: Та не, цэ ж я став ны так. Ось щас, бый! (Да нет, это я встал не так. Вот сейчас, бей!)

Встаёт, юшка из носу течёт, кровью плюётся. Захохотали тогда товарищи, Евдоху за руки придержали, Михайлу обнимают.

И подневольный.

Наслушался тогда Вовинька-Свистни от товарищей. И Митяю с Вахрушкой доставалось. Митяй отшучивался, а Вахрушка в тоску кидался.

Прижились.

А теперь, ты гляди, Митяй хвост поднимает.

Ефрем-Колун пошевелился, дровишек в костёр подкинул.
ЕФРЕМ: Жрать хочется. А то и правда, пойдём Евдоха на Русь прогуляемся. У Харитины в баньке попаримся. Сей раб божий хоть и дерзок не в меру, да и прав, что ж или век тут сидеть?

ЕВДОХА: А не придётся всю жизнь-то. Не век же ему послом быть. Ох, чует моё сердце…
МИТЯЙ: Мать, отец померли. Сестрица, поди, опоганилась совсем, что дальше делать не знаешь, нет, Горюн, мне не с руки так-то. Были мы вместе, да видно расходятся наши дорожки.
ВОВИНЬКА: А ты сто, куда зе?
МИТЯЙ: А есть у меня, робя, хорошее дело, – размягчился Воровайко. – Люди сказывают, есть где-то на Руси человечишко, дрянь-человечишко, денег же у него два амбара и всё червонным золотом.
ЕВДОХА: Хватил: два амбара!
ЕФРЕМ: И то.
ЕВСЕЙ: Бить тебя некому.
МИТЯЙ: Ну, два сундука, ну, точно, сундук, люди сказывали. А скупой человек-то этот до невозможности. Говорят, снега шайку*** в зиму просили, не дал. Дескать, в этом году снега ещё не бывало, мало ли.
ЕФРЕМ: А ты что ж?
МИТЯЙ: Так проверю.
ВАХРУША: А тож и то слыхал.
СКАЗОЧНИК: Оживился Вахруша, длинный и суетливый мужичонко, самый негодящий в шайке*.
ВАХРУША: Ей-бо, слыхал, вот те крест… Я ишо в ямщиках** был, дак проезжий барин к тому скупцу на поклон ездил, стало быть, он и говорил, ну, точно: он говорил. – У меня ишо коренник*** прихрамывал, хороший коренник-то был, кабы не барин-то этот, пропади он дымом без пламени, дак и…
ЕФРЕМ: А не егози!
СКАЗОЧНИК: Одёрнул Ефрем-Колун Вахрушу.
ЕФРЕМ: Не егози егоза, толком говори.
ЕВСЕЙ (обрадованно): Ты его под рёбра ткни, ну-к, под рёбра-то.
ЕВДОХА : Цыц! – Цыц, робя,
СКАЗОЧНИК: И к Воровайке.
ЕВДОХА: Ну-к, возьмёшь ты это золотишко. Возьмёшь, если возьмёшь, а дале-то что? Сам спрашиваешь, дале-то что?
МИТЯЙ: А я гулять буду!
СКАЗОЧНИК: Бесшабашно отвечал Митяй Воровайко.
МИТЯЙ: Я-то гулять буду, а ты со своего Тугариновича шкуру зелёную снимешь и – народ пугать? Взять-то с него нечего. То-то!
ВАХРУША: Коренник-то хромал, а у барина деньги, пропади он совсем, ну я, его и это того… как без памяти-то. Так и бросил коней… И ножик и деньги забыл, вот те крест! И не думал греха на душу брать…
СКАЗОЧНИК: Бубнил никудышный человечек Вахрушка-Беспортошный, жалея и коней, и проезжего барина, и его деньги, которые так и пропали даром, а пуще всего этого, жалея себя и свою порченную, пропащую жизнь.
ХОР: Так они и остались каждый при своём.
СКАЗОЧНИК: Митяй-Воровайко на Русь подался – своё счастье ловить.

Вахруша-то-Беспортошный дожалелся до того, что из петли его вынули, а он и не дышит, повесился, стало быть, никудышный человек, на биче Евдохой дарённом.

Атаман им много всяких весёлых дел наобещал.

Потешимся, а ежели в зиму – не дождёмся, то по весне сами к нему в гости наведаемся.

Приладил дед Егор упряжь, вывел Рыжуху в поле, клюнул носом, поплевал на ладони.

Долго ли дед, да лошадь пахали, кто ж его знает, только время обедать

всё равно пришло.

Распряг Старик Рыжуху.

Совсем уж, было, есть принялся, глядь, странник идёт.

А от Лыковой до Берёзовой.

А от Берёзовой поворачивай на правую руку до Осиновой, и дальше до Нехлебовой и Нееловой, и дальше до Несытой.

И поворачивай на левую руку и иди мимо города Лишнего до заката солнца и ещё две недели дальше.

Как речку Родниковую перейдёшь, так и деревня Бедовая будет, а там уж рядом.

Дом-то у него под горой стоит.

Как не близко?
ХОР: Как не близко?
МИТЯЙ: Оно и то! – Близёхонько…
ДЕД: Да и не ходи. Либо собаки разорвут, либо в острог попадёшь, а там, что ж за радость?
МИТЯЙ: Это так, а и без денег пропадать тоже.
ДЕД: Да что ж пропадать? Вишь, вот, живу.

МИТЯЙ: Скучная у тебя жизнь, старик. Всё работай, да работай, вон ты худой-то, несладко видно?
ДЕД: Дак и ты не больно жиром заплыл…
СКАЗОЧНИК: Захохотал Странник, это, понятно, Митяй-Воровайко был.
МИТЯЙ: А я иду куда хочу, ем, что возьму, а ты видно и попросить погордишься?
ДЕД: Ну, что ж, твоя правда: несладко жить приходится, а другой раз так и тоска возьмёт. Молодой бы был так бы и ушёл. Работой-то и спасаешься только.
СКАЗОЧНИК: Встрепенулся Митяй.
МИТЯЙ: Как же работой? Сам говоришь: скучно.
ДЕД: Без работы-то скучно, а так хорошо.
МИТЯЙ: Не по мне это, старик, я уж пробовал.

(ПАУЗА)

Была у меня и жена. Красивая была, да весёлая, да ласковая.

Бросил.

(ПАУЗА)

Сын у меня – богатырь, что ты!

А зудит всё вот тут, зудит, шепчет, дескать, что ж ты, Митяй, люди-то эвон без работы золотом обсыпаны, сгинешь ты, – шепчет, –Митяюшка ни за понюшечку…

А мне и так тошно. Пошёл свет белый смотреть. Всю землю так-то и обошёл.

Да, чтобы кушанья – заморские.

Да, чтобы книги учёные.

Да, чтобы песни с утра до ночи.

Да охота, чтоб соколиная.

Да полы, чтоб паркетные дубовые, да балы, чтоб на тех паркетах. Да чтобы руки белые.

А ты говоришь – всё!

Ты, вон, червя в яблоке ешь, а жизнь хвалишь.

Задумался дед Егор.

Тут и солнце показывает: пора, мол, Старик, за работу. И Рыжуха от речки пришла.
ХОР (в роли Рыжухи): Запрягай, хозяин, пора дело делать.
ДЕД: Прощай, странник.
СКАЗОЧНИК: Молчит Митяй.

(ПАУЗА)

Так уж зацепило его. Всю жизнь дед спину гнёт, минуты свободной нету, квасом да хлебом пробавляется, а говорит: хорошо!

Молчит Митяй, ножичек из-за голенища достал, хорошую веточку выбрал, свистульку вырезает. Ровненькую, да крепенькую. Ковыряет ножом.

А дед поле пашет.

Пожалел Воровайко деда, да возьми и соври ему.

чужеземец, когда с женой спать ляжешь, так ты свистульку-то спрячь под подушку, а сам жену-то и приласкай. Сына родите.

А Митяй ему врёт!

А тем временем загостился Тугаринович у Царя-то у батюшки. Носа к своему папеньке казать не хочет. Всё депеши шлёт.

ПРЕДПОЛОЖИТЬ НЕ МОЖЕТЕ, КАК РАСПРЕКРАСНО Я ТУТ ПРИЛОВЧИЛСЯ СВОИ ДЕЛА ЗМЕИННЫЕ РАЗДЕЛЫВАТЬ.

ЦАРЬ-ТО САМ ГЛУП, А ГЛУПЕЕ ЕГО ГЛАВНЫЙ ГЕНЕРАЛ. ПЬЁТ СО МНОЙ ГОРЬКУЮ И ПЕСНИ, ЗАПРЕЩЁННЫЕ СОЛДАТСКИЕ ПОЁТ.

А СОЛДАТЫ ЕГО ХОЛОДНЫЕ И ГОЛОДНЫЕ БЕЗ ДЕЛА СИДЯТ.

СОВСЕМ ПЛОХА, АРМИЯ-ТО СТАЛА. ЗАТЕЯЛИ, БЫЛО, УЧЕНИЕ, ДА И ОСРАМИЛИСЬ.

РУЖЬЯ РЖАВЫЕ СТРЕЛЯЮТ И РАЗРЫВАЮТСЯ.

ЛОШАДИ ХИЛЫЕ, ПУШЧОНКУ И ТУ ПОТАЩИТЬ НЕ МОГУТ.

А СОЛДАТЫ ОГОЛОДАЛИ, ОТ ВЕТРА КАЧАЮТСЯ, ГДЕ ПРАВО, ГДЕ ЛЕВО РАЗЛИЧИТЬ НЕ МОГУТ.

ТУТ-ТО ТЕБЕ БЫ, ПАПЕНЬКА, И ИДТИ ВОЙНОЙ НА РУСЬ»

(ПАУЗА)

«ТОЛЬКО ОДНОГО Я БОЮСЬ, ЕСТЬ ТУТ СТАРИЧОНКО ПРИ ДВОРЕ, В ЧЁМ ЕГО ДУША ДЕРЖИТСЯ, А НАТЕРПЕЛСЯ Я ОТ НЕГО МНОГО. ОН,

ПРЕХИТРЫЙ И ПРЕПРОТИВНЫЙ СТАРИКАШКА.

Я БЫ ЕГО ИЗВЁЛ ДАВНО, КОНЕЧНО, ТОЛЬКО ОН НА МОИ ЗМЕИННЫЕ ХИТРОСТИ НЕ ПОПАДАЕТСЯ.

А МЕНЯ В ХУДОМ СВЕТЕ ПЕРЕД ЦАРЁМ ВЫСТАВЛЯЕТ.

(уныло)

ЦАРЬ И НЕ ВЕРИТ МНЕ ВО ВСЁМ.

НА УЖИН РАЗВЕ ЧТО ПРИГЛАСИТ, А ЗА УЖИНОМ МЕНЯ *МЕДОВУХОЙ НА ТАБАКЕ ОПОЯТ, НУ, Я ПЬЯН БЫВАЮ И НЕДЕЛЮ ПРИТТИ В СЕБЯ НЕ МОГУ.