Серьезные разногласия в лагере республиканцев

Эти факторы, подспудное заро­ждение которых относится к двум большим кризисам, имевшим ме­сто весной и летом 1938 года, стали выкристаллизовываться во второй половине января 1939 года, накану­не падения Барселоны.

Так, в республиканском лагере начался кризис, стержневыми во­просами которого были: не являет­ся ли капитуляция,к которой при­зывали некоторые после пораже­ния Каталонии, единственным вы­ходом, или же, если идти от про­тивного, имеет ли дальнейшее со­противление сколько-нибудь дли­тельную реальную перспективу, или, наконец, не является ли целью сопротивления спасение огромного числа бойцов и политически ак­тивных кадров, находящихся в Центрально-южной зоне, от ре­прессий и массовых преследований франкизма, подобных тем, что бо­лее года тому назад имели место после падения Севера и оставили ужасающий след в памяти?

Чтобы составить себе ясное представление, о чем шла речь, надо проанализировать эти во­просы порознь, один за другим.

Если обратиться к первому, ка­сающемуся стремительного распа­да высших органов республикан­ского государства, его следует рас­сматривать на трех уровнях: на уровне высшего звена государ­ственного управления, то есть пре­зидента, на уровнях парламент­ском и исполнительной власти, то есть коалиционного правитель­ства.

Что касается президента респу­блики, то мы уже говорили выше, что Мануэль Асанья, занимавший этот пост с весны 1936 года (то есть еще до июльского военного мяте­жа), в течение всей войны выражал поначалу свое глубокое неверие в возможность военной победы над мятежниками, а затем желание до­говориться с Франко относительно «мира на почетных условиях» или же «гуманного мира», хотя при ка­ждой новой попытке такого рода тот неизменно бросал ему в ответ: безоговорочная капитуляция.

Перед тем как покинуть (4 февра­ля 1939 года) территорию Катало­нии, Мануэль Асанья, подав­ленный и отчаявшийся, заявил Негрину, с одной стороны, что он «ни в коем случае» не отправится в Центрально-южную зону, так как «это значило бы поддержать и одо­брить своим присутствием планы сопротивления и продолжения вой­ны, которые я не одобряю», а с другой стороны, что с того момен­та, как он перейдет французскую границу, на него могут рассчиты­вать лишь в одном деле: заключе­ние мира, «мира гуманного», без «предварительных условий, при­званного немедленно положить конец военным действиям». При этом Мануэлю Асанье не приходи­ло в голову, что подобная цель с таким партнером, как Франко, бы­ла опасной утопией, западней, жер­твами которой станут сотни тысяч его соотечественников, а финалом будут расстрелы и тюремные за­ключения.

Эта позиция президента была чревата далеко идущими послед­ствиями.

Перебравшись во Францию, Асанья направился в Париж и обо­сновался в посольстве Испании, где его принял посол Марселино Паскуа (социалист). Вскоре отно­шения между ними обострились. Мануэль Асанья, одержимый своей идеей «гуманного мира», старался убедить различных своих собесед­ников (членов кортесов, просто ви­зитеров и т. д.) в том, что «прекра­щение борьбы» — чтобы не употре­блять термина «капитуляция» Цен­трально-южной зоны — не должно было сопровождаться какими бы то ни было условиями.

Паскуа, не разделявший его взглядов, избегал встреч со своим гостем, но Асанья ни во что не ста­вил мнения посла.

Решив действовать, он созвал ге­нералов — Рохо, начальника ген­штаба Народной армии, Идальго де Сиснероса, командующего авиа­цией, и Хурадо, которому он, как мы помним, доверил в феврале трудную задачу отвести армию Эбро и Восточную армию к фран­цузской границе, — и попросил их высказать свое мнение о военной обстановке в Центрально-южной зоне.

Из многих источников, которы­ми мы располагаем, известно, что генерал Висенте Рохо нарисовал очень мрачную картину, не подоз­ревая, быть может, как употребит президент содержание его доклада.

Генералы Идальго де Сиснерос и Хурадо ограничились замечаниями относительно наличных сил и воен­ной техники.

К концу беседы Асанья попросил трех генералов представить ему в

250

возможно более короткий срок письменное сообщение. На этом их свидание закончилось.

Что касается Рохо, он то ли по оплошности, то ли преднамеренно написал его и вручил Асанье.

Опираясь на этот документ, ко­торый в его руках внезапно превра­тился в идеальное оправдание ре­шения, в глубине души им уже принятого, он покинул испанское посольство и направился в Колонж-су-Салев. Там 27 февраля он написал письмо, предназначавшее­ся председателю кортесов Диего Мартинесу Баррио, в котором за­являл, что с этого дня отказывает­ся от своих функций.

В этом письме президент Ма­нуэль Асанья, обосновывая свой уход с поста, приводил три при­чины, вызвавшие этот шаг.

Первая касалась самой войны, которую он уже давно считал «бес­поворотно проигранной» — «мне­ние, разделяемое генералом Ро­хо», — написал он.

Вторая — того факта, что, при­знав де-юре бургосский режим, Франция и Англия лишили его ка­ких бы то ни было полномочий, дабы довести до сведения прави­тельств, что его собственным стре­млением и «желанием» испанского народа было заключить «мир, ко­торому сопутствовали бы гу­манные условия».

И наконец, третья сводилась к тому, что «с исчезновением госу­дарственного политического аппа­рата, парламента и представитель­ства партий на самом высоком уровне и т. д.» он вынужден отка­заться от обязанностей, связанных с его постом.

Но что бы ни говорить о том, как себя повел Асанья в эти дни — а от­нести это следует за счет полного отсутствия воли к сопротивлению и «физического страха» перед воз­вращением в пекло Центрально-южной зоны, — несомненно одно: его уход с поста нанес тяжелейший удар не только делу республикан­ской Испании на международной арене, но и правительству Негрина, вернувшемуся воздушным путем в Центрально-южную зону.

С другой стороны, выход Асаньи в отставку ставил проблему, требо­вавшую немедленного решения. В соответствии с конституцией Ис­панская республика, лишившись своего высшего государственного должностного лица, должна была в течение восьми последующих дней после отставки главы государства назначить его преемника.

Это конституционное требова­ние вызвало необыкновенную юри­дическую путаницу в республикан­ской коалиции.

По мнению одних (и их было большинство), толкование 74-й статьи конституции не оставляло сомнений в том, что в случае от­ставки президента республики выс­ший государственный пост должен был по праву занять в качестве вре­менно исполняющего председатель кортесов.

Автоматизм временного испол­нения обязанностей, говорили они, сработал, когда был снят со своего поста президент республики Нисе — то Алькала Самора в 1936 году, и тот же Мартинес Баррио в период, предшествующий избранию Ма­нуэля Асаньи, временно занял самый высокий пост в государстве. По мнению других (составлявших меньшинство), автоматическое за­мещение должности могло быть соблюдено лишь в том случае, если бы существовала возможность провести всеобщие выборы выбор­щиков (так называемых сотрготіsarios), которые дополняли первич­ную избирательную ступень, со­стоящую из депутатов *.

Но если было просто созвать в самом Париже постоянную депута­цию кортесов **, то возможно ли было за срок в восемь дней прове­сти в Испании избрание выборщи­ков? И следовало ли, за невозмож­ностью осуществить это, поло­житься на голосование постоянной депутации кортесов?

Действующий председатель кор­тесов Диего Мартинес Баррио, ко­торому Асанья направил свое про­шение об отставке, пригласив на обед в ресторан «Лаперуз» в Пари­же членов постоянного депутатско­го представительства кортесов (за исключением его вице-председате­ля Долорес Ибаррури), поставил перед ними вопрос.

На деле, кроме указанных сомне­ний юридического толка, были и другие трудности.

Во-первых, отказ Мартинеса Баррио отправиться, если его на­значат временно исполняющим обязанности президента, в Цен­трально-южную зону. Он ставил свои условия, а свой отказ он объяснил во время делового обеда следующим образом:

«Я отказываюсь, — сказал он, — вернуться в Испанию, ибо не же­лаю либо стать знаменем в новой распре, либо подорвать свой авто­ритет. Я поеду лишь в том случае, если мне будет гарантирована сво­бода действий».

___________

* Президент республики избирался осо­бой коллегией, состоящей из всего состава кортесов и специальных выборщиков в коли­честве, равном числу депутатов. Выборщики избирались всеобщим, равным, прямым и тайным голосованием. — Прим. перев.

** Кортесы избирали из своей среды постоянную депутацию из 21 члена по пред­ставлению разных фракций пропорцио­нально их численности в палате. — Прим. перев.

251

Глава французского дипломати­ческого ведомства, главный вдох­новитель переговоров между Бераром и Хорданой с 4 по 6 февраля и тех, что имели место с 14 по 26 фе­враля, произнес речь перед высо­кой Ассамблеей, в которой, ссы­лаясь на «французский суверени­тет», высказался против «суще­ствования на французской террито­рии испанского правительства в изгнании».

Альбер Сарро, министр внутрен­них дел, вторя ему, заявил:

«Мы не можем позволить испан­скому правительству, почившему в бозе или живому, водвориться на французской территории с тем, чтобы продолжать свою политиче­скую деятельность. Мы принимаем у себя испанских министров в качестве изгнанников, а не правите­лей».

Исходя из этих требований, ко­торые в том случае, если бы он был избран на пост президента, заста­вили бы его тотчас же переехать из Парижа в Мадрид, председатель кортесов заявил своим пригла­шенным, чтобы выйти из положе­ния, что он возьмет на себя такую ответственность лишь в том слу­чае, если будет располагать необ­ходимой властью, чтобы осуще­ствить единственно возможную в данной ситуации задачу: «поло­жить конец войне с как можно меньшим уроном».

Это заявленное намерение (его можно найти в различных свиде­тельствах, относящихся к этому достопамятному обеду), передан­ное по телеграфу главе правитель­ства, находившемуся в Централь­но-южной зоне, являлось вторым звеном маневра, позволившего Мартинесу Баррио отсрочить взя­тие на себя функций временно ис­полняющего обязанности президента республики, которые по­стоянное депутатское представи­тельство готово было возложить на него.

Председатель кортесов, хи­троумно используя в своей игре разные регистры — юридический, политический, дипломатический, — находил все новые предлоги для отсрочки решения вплоть до мо­мента окончательного развала Центрально-южной зоны.

И только когда это случилось, он согласился взять на себя функции президента, что теперь уже не пред­ставляло для него ни малейшей опасности.

Если такова была обстановка в верхах, как же реагировала на по­ражение в Каталонии исполнитель­ная власть?

Вечером 9 февраля Хуан Негрин, глава республиканского правитель­ства, перешел пешком границу в Пертюсе, и минуя Перпиньян, ки­шевший франкистскими агентами, присоединился в Тулузе к своим министрам, находившимся там в полном составе.

Главным вопросом, стоявшим на повестке дня, был немедленный отъезд правительства в Мадрид. Решение было поддержано мини­страми, представлявшими ИСРП, КПИ, НКТ и Баскское националь­ное действие.

Но ведущие деятели республи­канского левого крыла и Республи­канского союза, таких партий, как «Эскерра де Каталунья» и Нацио­налистическая партия басков, не поддались на увещевания.

Это можно было предвидеть, ис­ходя из позиции политических «па­тронов» этих партий, таких, как Асанья, Мартинес Баррио, Луис Компанис, Хосе Агирре, в предста­влении которых война была беспо­воротно проиграна. Немедленные же последствия оказались чрез­вычайно серьезными. Они оберну­лись публичным расколом коали­ции Народного фронта, благодаря которой народное единство ху­до-бедно, но смогло выстоять перед лицом различных кризисов, подрывавших его в течение всей войны.

Тем самым позиция тех партий, о которых шла речь, нанесла удар по авторитету центрального прави­тельства и его главы в момент, ког­да возникла настоятельная необ­ходимость объединить все силы и энергию в Центрально-южной зоне.

Вечером 9 февраля Хуан Негрин в сопровождении Хулио Альвареса дель Вайо занял место в самолете



Генерал Антонио Кордон, кадровый офицер, оставшийся до конца преданным правительству Негрина, в котором он занимал пост заместителя военного министра.

252

Воздушные линии правительства находились в состоянии такого развала, что невозможно было тут же найти республиканский транс­портный самолет для доставки в Центрально-южную зону других готовых к отъезду министров, сторонников Негрина.

В последующие дни благодаря энергичным действиям командующего военной авиацией несколько «Дугласов», этих не поддающихся износу гражданских самолетов, сослуживших великую службу в течение войны, было обнаружено на французских аэродромах, и их удалось получить обратно. С их помощью оказалось возмож­ным переправить последовательно, группами, чему не воспротивились французские власти, тех, кто, по меткому определению Сугасагоитиа, не был заражен «эпидемией страха».

Среди уезжавших первыми были Паулино Гомес (социалист), ми­нистр внутренних дел, Сегундо Бланко (анархо-синдикалист), ми­нистр народного просвещения, Висенте Урибе (коммунист), министр сельского хозяйства, министры Хинер де лос Риос и Хосе Хираль, представлявшие Республиканский союз и Левореспубликанскую пар­тию. Их сопровождал ряд руково­дящих деятелей КПИ. В эту группу входил также Пальмиро Тольятти, итальянский коммунистический деятель, являвшийся представите­лем Коминтерна при испанской компартии.

253

Тотчас же отправились в Цен­трально-южную зону лишь генерал Идальго де Сиснерос, командую­щий республиканской авиацией, Модесто, дотоле занимавший пост командующего армией Эбро, и ко­мандующие армейскими корпуса­ми — Листер, Тагуэнья, Этельвино Вега и Франсиско Галан.

Генералу Кордону, на которого было возложено проведение этих «воздушных экспедиций» над об­ширными территориями, отныне контролировавшимися франкист­ской армией, стоило огромного труда убедить большинство, что­бы они выполнили приказ главы правительства, чей авторитет от­ныне открыто ставился под сом­нение.

В этой связи Кордон в своих во­енных мемуарах рассказывает, очень сдержанно, избегая неблаго­видных эпитетов, о поведении упорствовавших, которые, встав в боевые ряды с первых же дней вой­ны, увенчанные славой, «под самыми различными предлогами отказывались вернуться в Ис­панию».

В те дни распространение «эпи­демии страха» шло с необычайной быстротой и косило ряды.

Сколь грустным оно ни было, но «эпидемия страха» по-своему сви­детельствовала о серьезности травмы, нанесенной людям, боль­шинство которых в течение всей войны мужественно вели себя и во многих критических ситуациях показали себя с наилучшей сто­роны.

В этой связи Сугасагоитиа рас­сказывает об инциденте, который произошел у него с генералом Рохо. Поскольку тот не проявлял осо­бого желания выехать в Централь­но-южную зону, генеральный се­кретарь министерства обороны на­помнил ему, что Альфред де Виньи * в своих замечательных но­веллах, которые он объединил под названием «Неволя и величие сол­дата», отметил эти две особенно­сти военной профессии.

Задетый за живое этим прямым намеком, Рохо запальчиво отве­тил:

«Действительно, в военной про­фессии есть и свое величие, и своя неволя, но величие требует, чтобы в определенных условиях, когда ва­ша совесть приказывает вам это, были нарушены приказы других». И добавил: «Мы живем уже не в те времена, когда начальнику было достаточно приказать выброситься из окна и этот приказ тут же вы­полнялся». Генерал Кордон указы­вает, что не один Рохо отказался отправиться в Центрально-южную зону.

Что касается позиции генералов, находившихся во главе четырех ар­мий Центрально-южной зоны и во­енно-морского флота, то, как мы увидим, за немногими исключения­ми, она определялась если не «эпи­демией страха», то по меньшей ме­ре ослеплением, толкавшим на бег­ство из Центрально-южной зоны или заставлявшим их верить, что, несмотря на капитуляцию, Франко пойдет на то, чтобы обращаться и с генералами, и с бойцами в соответ­ствии с традиционными правилами ведения войны, и что он не пере­даст их, как это случилось, чрез­вычайным трибуналам, которые после подобия суда поставят их к стенке и расстреляют или от­дадут в руки стражникам бесчис­ленных тюрем и концентрацион­ных лагерей победившего фран­кизма.

Если говорить о том, какие на­строения царили среди бойцов, ис­кавших убежища во Франции и тут же брошенных в концентра­ционные лагеря Алого берега, или же среди сотен тысяч солдат, вхо­дивших в армии Центра, Эстремадуры, Андалусии и Леванта, и об их отношении к проблеме продол­жения войны или же «почетного мира», то здесь имеются соответ­ствующие оттенки.

Вероятно, если бы они могли представить себе ужасающие физи­ческие и моральные условия, в ко­торых оказались сотни тысяч солдат, заключенные вместе с гражданскими беженцами в этих адских кругах «курортных радо­стей», именуемых Сен-Сиприен, Аржелес-сюр-Мем, Ле-Булу, то большинство вернулось бы в Испа­нию.

Скученные, подобно скоту в за­гонах, подвергаясь чаще всего гру­бому насилию со стороны жандар­мов и африканских войск **, страдая от песчаных бурь и не имея воз­можности укрыться, испытывая муки жажды, голода, подстере­гаемые болезнями, смертью, безу­мием, они предпочли бы что угод­но аду своей повседневной жизни на земле Франции, где, как они ду­мали, они обретут свободу и их примут по-человечески.

Другое дело, насколько по­лезным было бы после всего, что

___________

* Альфред де Виньи (1799-1863) фран­цузский писатель-романтик. «Неволя и вели­чие солдата» — книга, основанная на воспо­минаниях писателя, была последней вышед­шей при его жизни и имела шумный успех. Сугасагоитиа, очевидно, имел в виду сле­дующее высказывание де Виньи: «Некогда армия была большой семьей, проникнутой чувством долга и чести, стоицизмом беспре­кословной покорности во имя долга и че­сти». — Прим. перев.

** Границу с Испанией совместно с жан­дармерией охраняли французские коло­ниальные войска (сенегальцы). Они же составляли охрану концентрационных лаге­рей. — Прим. перев.

254

Что до нас, то, отказываясь от умозрительных построений, мы воздержимся от ответа.

Ну а если говорить о тех 750 ты­сячах, что находились под ружьем в Центрально-южной зоне, можно ли о них сказать что-либо опреде­ленное, будь это в пессимистиче­ском или же оптимистическом смысле?

Утверждать, что после падения Каталонии их моральный дух, их воля, по расхожему определению, оставалась «железной», было бы смешно. Но и утверждать обрат­ное, как это делают некоторые ав­торы, что все им казалось потерянным и что их единственным желанием было вернуться к себе домой, означало бы неправду, по­тому что до самого государствен­ного переворота, совершенного полковником Касадо в начале мар­та 1939 года, не отмечалось роста числа дезертиров и не было ни ма­лейшей попытки взбунтоваться и отказом сражаться положить ко­нец войне. Статистические исследо­вания в этом плане помогут уста­новить со всей точностью, что никаких происшествий подобного рода не было.

Можно повторить вслед за Ху­лио Альваресом дель Вайо, что на этих людях «последствия капиту­лянтской кампании сказывались гораздо более серьезно, чем есте­ственная усталость, вызванная за­тянувшейся войной». «Но, — при­совокупляет дель Вайо, — народ был готов бороться до конца, по-

255

Конечно же, все это лишь под­ходы к ответу на решающий вопрос о действительном военном потенциале сил Народной армии, все еще сосредоточенных в Цен­трально-южной зоне для продол­жения войны.

Этот вопрос наряду с проблемой развала высших органов власти ре­спубликанского государства и гене­рального штаба Народной армии был составной частью того, что мы назовем «риском отважных».

На риск небольшая группа

людей пошла, чтобы отвести страш­ную угрозу, неминуемый разгул насилия, ужаса и порабощения, ко­торые имманентно сопутствовали безоговорочной капитуляции, тре­буемой Франко, сопутствовали не как нечто иллюзорное, а как кон­кретная реальность, которую на Севере (с осени 1937 года) и в Бар­селоне вслед за ее падением при­шлось пережить тем, кто думал, что противник после всего того, что было выстрадано в войну, не допускавшую примирения, не при­бегнет к таким крайностям.

Заявить, несмотря на утрату Ка­талонии, о своей решимости про­должать войну?

Прикинуть, на какие возможно­сти можно было бы для этого рассчитывать?

Прощупать, насколько были рас­положены вести дальнейшую борь­бу наиболее видные военачальни­ки, командующие четырьмя армия­ми, располагавшими немалым ко­личеством вооружения, растянув­шимися на многие сотни киломе­тров — сотни километров окопов, укрепленных точек, тыловых рубе­жей на случай отхода?

Самому убедиться, каким было моральное состояние сотен тысяч бойцов, которых генерал Миаха, под чьим началом они служили, продержал почти в бездействии все лето 1938 и зиму 1938/39 годов, в то время как в излучине Эбро и в Ка­талонии одно за другим разверты­вались два самых крупных сраже­ния этой войны?

Уточнить условия, в которых в Центрально-южной зоне могла быть проведена эвакуация как можно большего числа людей из гражданского населения и военно­служащих, всех, кому грозили ре­прессии в том случае, если бы со­противление рухнуло?

Не так просто ответить со всей ясностью на эти вопросы, и по двум причинам.

С одной стороны, ни разу Хуан Негрин, скончавшийся в 1956 году, не высказался со всей определен­ностью на этот счет. С другой — расхождения в документах, какими мы располагаем, отражают те вер­сии, которым отдали предпочтение авторы.

Следует ли поэтому отбросить свидетельства и полупризнания со­временников этого особенно дра­матичного периода в истории вой­ны в Испании и удовлетвориться скрытой констатацией, что на нет и суда нет?

Но если разобраться, огромное количество текстов и воспомина­ний, относящихся к обстоятель­ствам возвращения Хуана Негрина в Центрально-южную зону тотчас же после поражения в Каталонии, дает достаточно богатый мате­риал, чтобы довольно четко про­следить в нем три основных напра­вления.

В глазах одержимых своего рода навязчивой идеей, что война была бесповоротно проиграна и следует «вести переговоры на почетных ус­ловиях» с Франко, глава прави­тельства был либо «заложником» КПИ, либо попросту «орудием Москвы».

Когда читаешь или вспоми­наешь, что они писали и говорили, выходит, что Негрину, вернувше­муся в Центрально-южную зону, не удалось осуществить свой па­губный план «продолжения борьбы до конца», потому что хун­та полковника Касадо «заставила его обратиться в бегство».

То, что поражает в этих свиде­тельствах, — это чувство ненависти к главе правительства, способство­вавшему сенсационному перелому в военной обстановке весной 1938 года. Поскольку действовал он против их воли, они ему этого не прощали.

Они по-иному оценивают воз­вращение Негрина на испан­скую землю после утраты Катало­нии.

Для Хулиана Сугасагоитиа, на­пример, речь шла о своего рода «отчаянной миссии», призванной подготовить эвакуацию из Цен­трально-южной зоны возможно большего числа военнослужащих и гражданского населения, которым грозила смертельная опасность в случае победы Франко.

Как полагает Альварес дель Вайо, Негрин преследовал более сложную цель.

«Рассчитать силы, способные оказать сопротивление, пока не бу­дут гарантированы гуманные усло­вия мира, но также, — пишет он в своей книге «Битвы за свободу», — способные сопротивляться еще шесть месяцев».

Сопротивляться еще шесть меся­цев? С какой целью?

«Мы мечтали, — поясняет он, — об испанском бастионе, каким бы ма­леньким он ни был, где бы мы дер­жались до тех пор пока не пробил бы час отвоевания [Испании]. Во­споминание об испанских либера­лах начала XIX века, которые на своем островке, осажденном вой­сками. Наполеона (Кадис в 1812

258

Их свидетельства различаются больше по форме, чем по сути. Ес­ли они и отличны по «тону», это скорее дело темперамента.

Объединяет же их двустороннее определение, о котором Долорес Ибаррури, председатель КПИ, пи­шет в своей книге «Единственный путь» и в соответствии с которым позиция Негрина после его воз­вращения в Центрально-южную зону характеризовалась «колеба­ниями» и «известным макиавеллиз­мом».

Колебаниями, потому что в раз­ные дни и при разных обстоятель­ствах глава правительства вы­сказывал противоречивые точки зрения. То он говорил о необходи­мости сопротивления «за отсут­ствием иного выхода», то он «в глубине души жаждал катастрофы, которая освободила бы его от вся­кой ответственности за судьбу го­сударства» **. Известным макиавел­лизмом, потому что «Негрин, в глубине души мечтавший освобо­диться от лежавшего на нем груза — руководства страной — и найти предлог для прекращения борьбы, на первом заседании правитель­ства в Мадриде говорил о комму­нистах в столь язвительном и угро­жающем тоне, что наш министр Висенте Урибе счел необходимым поставить точки над "i" и образу­мить его».

Прежде чем рассказать о том, как разворачивались события, не­сколько слов о «климате», превали­ровавшем в Мадриде, где государ­ственный переворот (5 марта) впрямую поставил вопрос — капи­туляция или продолжение войны.

В эту первую половину февраля 1939 года, когда на людей, исто­щенных более чем 900 днями со­противления, обрушились известия о каталонском разгроме и о кон­фликте между правительством Не­грина и президентом республики, испанская столица представляла необычное зрелище.

Мадридские бойцы, стоявшие в Университетском городке, в Каса дель Кампо, в Карабанчеле, где шла жестокая окопная война с пу­леметным огнем, ружейной паль­бой и ставшим привычным мета­нием гранат, были еще под впечатлением тяжелого поражения в брунетской операции (7 января 1939 года), возглавлявшейся полковни­ком Барсело. Операция осущест­влялась теми скудными средства­ми — имея в виду и военный мате­риал, и личный состав, — которые были выделены полковником Касадо, командующим армией Цен­тра.

Среди гражданского населения провал этой попытки наступления, свернувшегося за несколько дней, не воспринимался как бедствие, но, несомненно, он усилил ощущение, что военный путь, являясь вре­менным решением вопроса, не мо­жет положить конец военным дей­ствиям в будущем.

Для жителей Мадрида настал чуть ли не самый тяжелый период осадного положения, длившегося с ноября 1936 года. Они были обре­чены на жесткое пайковое распре­деление продовольствия из-за не­хватки его и из-за состояния транспорта (который, будь он лучше организован, мог бы доставить из богатых районов Леванта и портов Валенсии и Аликанте запасы про­довольствия, мертвым грузом ле­жавшие на складах).

Ежедневное снабжение города продовольствием составляло 1000 тонн продуктов, из которых 600 до­ставлялись поездами и 400 грузо­виками. И это в городе с населе­нием в 850 тысяч человек!

Перед магазинами, где жестоко сказывалась нехватка товаров, вы­страивались бесконечные очереди. Жертвами серьезного недоедания становились преимущественно ста­рики и дети.

В телеграмме от 16 февраля 1939 года корреспондент лондонской «Таймс» в Мадриде сообщал, что, по его данным «как минимум 400 человек в неделю становились жер­твами лишений и трагической не­хватки лекарств». Процветал чер­ный рынок. Им могли пользо­ваться благодаря своим тщательно припрятанным с начала войны цен­ностям и царившей неупорядочен­ности представители зажиточных слоев, которым таким образом удавалось избежать нужды в ее самых жестоких проявлениях.

Сердце сжималось при виде Ма­дрида с его обрубленными деревья­ми, скамьями, распиленными на чурки, с помощью которых разжи­гались домашние «брасеро» — ман­галы, единственное спасение от рез­ких утренних холодов на Кастильском

__________

* Островок существовал и в буквальном смысле. Кортесы, позже получившие назва­ние кадисских, были созданы в сентябре 1810 года на острове Леон близ Кадиса. — Прим. перев.

** Здесь и далее цитируется по книге: Долорес Ибаррури. Единственный путь. М., 1962, с. 434-435.

259

Газеты из-за недостатка бумаги выходили нерегулярно. И тем не менее Мадрид жил своей военной жизнью. Все мужчины в возрасте от 17 до 45 лет находились на дей­ствительной службе. Бездумно проведенная всеобщая мобилиза­ция обернулась сокращением про­изводства и возросшей дезоргани­зацией в административных орга­нах, призванных решать тысячи проблем осажденного города.

23 января 1939 года генерал Миаха ввел «военное положение» в Центрально-южной зоне. Мадридцев это в известной степени ошело­мило. А что же они делали с ноя­бря 1936 года, как не отбивали бесконечные атаки на столицу и бо­ролись с последствиями осадной войны?

8 февраля 1939 года, то есть на­кануне того дня, когда правитель­ство Негрина перешло границу с Францией, чтобы возвратиться в Центрально-южную зону, генерал Миаха, будучи «представителем министра обороны», был назначен Негрином главнокомандующим сухопутной армией, военно-воз­душными силами и военно-мор­ским флотом. В этом качестве он располагал верховной властью не только во всех военных делах, но и в делах гражданских.

Внезапно вознесенный и обле­ченный самыми высокими полно­мочиями в Центрально-южной зо­не, Миаха не соответствовал воз­ложенным на него обязанностям. Он даже временно не мог взять на себя столь непомерную ответственность.

Действительным командующим четырех армий, занимавших не­сколько сот километров фронта, был, по сути дела генерал Матальяна.

Эти четыре армии находились соответственно под командова­нием полковника Касадо (Центр), генерала Менендеса (Левант), гене­рала Эскобара (Эстремадура) и полковника Морионеса (Андалу­сия).

Что касается авиации, командо­вание ею было поручено полковни­ку Камачо, а во главе военно-мор­ской базы в Картахене был поста­влен генерал Бернал, в то вре­мя как военно-морским флотом в целом командовал адмирал Буиса.

В этом созвездии военачальни­ков высшего ранга выделялись двое: генерал Матальяна, ка­дровый офицер, который в течение длительного времени был заме­стителем Висенте Рохо, и полков­ник Касадо, состоявший в воен­ном эскорте президента республи­ки, а затем выполнявший — без осо­бого блеска — различные команд­ные функции во время республиканских наступлений 1937 года.

Заняв пост командующего ар­мией Центра, полковник Касадо разместил свой штаб в романтиче­ском дворце с символическим на­именованием «Каприз», стоявшем в центре огромного крупнопомест­ного владения с примыкающим к нему великолепным парком с ал­леями, украшенными статуями и цветочными клумбами. Касадо переименовал его в «Позицию Хака», а ныне он именуется «Аламеда де Осуна». К этой-то «Позиции Хака» и вели все нити государствен­ного переворота, совершенного в Мадриде спустя меньше месяца по­сле возвращения правительства Негрина в Центрально-южную зо­ну.