Третья «Вещественная цивилизация»

«Вещественная цивилизация»

У истоков

В литературе, посвященной истории англо-русских отношений, изложение обычно начинается с середины XVI в., когда корабль Р. Ченслора бросил якорь в устье Северной Двины¹. И возникает впечатление, что прямые связи между Россией и Англией устанавливают­ся только с того времени. Между тем они гораздо более давнего происхождения. Уже князья Древнерусского го­сударства поддерживали отношения с Западной Европой, в том числе с Англией. В период татарского ига и удель­ной раздробленности эти связи ослабели, но и тогда мос­ковские и новгородские купцы торговали с заграницей,

* 69 *
а среди «заморских гостей» были и англичане. Отсутст­вие прямого выхода к морю затрудняло Московскому го­сударству связи с внешним миром, в том числе с Англи­ей, поэтому торговля шла главным образом через третьих лиц и была нерегулярной. Визит Ченслора привел к установлению прямой торговли, а льготы, которые анг­личанам дал Иван Грозный, способствовали ее быстро­му росту.

Некоторые исследователи полагают, что на протяже­нии 150 лет с середины XVI в. отношения между обеи­ми странами ограничивались исключительно торговлей и как политическая сила Россия для Англии не суще­ствовала: «С самого начала интерес Британии к полу­варварской Московии почти целиком ограничивался торговлей»². Вряд ли такое категорическое утвержде­ние справедливо: само географическое положение Рос­сии неизбежно делало ее фактором европейской полити­ки, а с ростом силы и могущества Московского государ­ства его влияние на соотношение сил в Европе росло. Поэтому можно не сомневаться в том, что к английской торговле с Россией всегда примешивались политические соображения.

В Англии с известным опозданием пришли к пони­манию политического значения России как фактора европейской политики, а по мере ее усиления стали опа­саться, что это может повести к нарушению сложивше­гося равновесия на северо-востоке Европейского конти­нента. Руководясь этими соображениями, в период Се­верной войны (1700—1721 гг.) Англия поддерживала Швецию против России и пыталась оказать влияние на ход войны и на мирные переговоры. С этой целью анг­лийский флот неоднократно появлялся в Балтийском море³. Английская политика тех лет имела явную анти­русскую направленность.

Однако обострение англо-французских противоречий заставило английских политиков пересмотреть свое от­ношение к России. В середине 30-х годов был заключен первый англо-русский торговый договор⁴, а с середины XVIII в. начинается англо-русское сотрудничество в

² Reading D. К. Anglo-Russian Treaty of 1734. New Haven, 1938,
p. 61.

³ Никифоров Л. А. Русско-английские отношения при Петре I. M,
1950.

⁴ Reading D. К. Op. cit.

* 70 *

Швеции, направленное против французского влияния в этой стране. Конвенции 1747 и 1755 гг. обязывали Рос­сию в обмен на английские субсидии защищать своими войсками Ганновер, германское владение английского короля. В 1750 г. Англия примкнула к русско-австрий­скому союзу. Англо-русский торговый договор 1766 г. содержал статьи политического характера, определяв­шие общую позицию обеих держав в Швеции и Поль­ше. Враждебность между обеими странами сменилась политическим сотрудничеством.

Первая русско-турецкая война 1768—1774 гг. не по­влияла на это сотрудничество. В ходе войны Англия даже оказывала некоторую помощь русскому флоту, главным образом снабжая его припасами. Английские моряки и офицеры с санкции своего правительства слу­жили наемниками на русских судах⁵. В 60-е годы меж­ду Россией и Англией велись даже переговоры о заклю­чении союза, которые, впрочем, не дали положительных результатов.

Поворот к ухудшению англо-русских отношений на­ступил в конце 70-х годов XVIII в. Известную роль в этом сыграло столкновение между ними по вопросу о морской торговле. Англия, объявив блокаду своих аме­риканских колоний, пыталась пресечь их торговлю с Европой. Захватам подвергались корабли всех стран, в том числе и русские. В 1780 г. Россия выступила про­тив английского морского произвола. На этой почве между Англией и Россией произошел ряд серьезных конфликтов.

Однако корни ухудшения в отношениях между Анг­лией и Россией лежали глубже: английские политики опасались, что Россия нарушит сложившееся в Европе равновесие. Вторая русско-турецкая война (1787— 1792 гг.) сильно встревожила английскую буржуазию, прежде всего круги, связанные с колониальными инте­ресами. В парламенте заговорили об угрозе русского за­воевания Ближнего Востока и потребовали обеспечить безопасность пути в Индию. Правительство начало де­монстративные приготовления к войне против России. Однако в среде правящих классов Англии обнаружились разногласия. Партия вигов выступила против воинствен-

⁵ Родзинская И. Ю. «Естественные» союзники: Русско-английские отношения 60—70-х годов XVIII в.— В кн.: Проблемы британ­ской истории. М„ 1972, с. 208—218.

* 71 *

В конце XVIII — начале XIX в. Англия и Россия были вынуждены вновь сблизиться для борьбы против общего врага — революционной и наполеоновской Фран­ции. Противоречия между ними отодвинулись на второй план.

Традиция сотрудничества, закрепленная в годы совместной борьбы, продолжала действовать и после нее, а противоречия, которые обнаруживались и давали о себе знать то в одной, то в другой сфере, еще не при­няли значительных масштабов. Географическое положе­ние обеих держав, отсутствие общих границ исключало мелкие тяжбы и взаимные претензии территориального характера. Большую роль в укреплении и развитии анг­ло-русских связей играла торговля.

По мере развития и укрепления контактов между обеими странами уточнялись и представления об Англии и англичанах. На протяжении XVI и XVII вв. англича­не еще не выделялись из среды других чужеземцев, при­езжавших из Западной Европы: все они именовались просто «немцами», т. е. немыми, не говорящими по-рус­ски. Когда возникала необходимость точнее определить эту группу чужеземцев, их именовали «ангилейскими немцами» ⁶~^г. Лишь постепенно — по мере усиления кон­тактов экономических, политических и культурных — вместе с накоплением конкретных знаний об этой стра­не представления о ней становились все конкретнее: «туманный Альбион» обретал более отчетливые очерта­ния. Перед Россией возникал образ страны, непохожей

на все другие страны Европы, с особой культурой и

бытом.

Одновременно в плоть и кровь облекался образ анг­личанина— «Джона Буля» — как особого национально­го типа, непохожего на все другие. Конечно, в народных представлениях, в глазах широких слоев англичанин еще долго ничем не выделялся из общей массы «нем­цев», однако для многих представители английской на­ции стали приобретать собственное лицо. Это относится в первую очередь к помещикам, для которых Англия, крупнейшая покупательница русского хлеба и сырья, уже не могла быть абстракцией, а также к купцам, ко­торые торговали английскими товарами. Одна из самых ранних характеристик английского народа относится ко второй половине XVII в. В «Космографии» 1670 г. гово­рилось: «Английские люди доброобразны, веселоваты, телом белы, очи имеют светлы, во всем изрядны, по­добны итальянцам. Житие их во нраве и обычаях чинно и стройно, ни в чем их похулити невозможно. Воинско­му чину искусны, храбры и мужественны, против всяко­го недруга безо всякого размышления стоят крепко, не скрывая лица своего. Морскому плаванию паче иных государств зело искусны. Пища их большая статья от мяс, яствы прохладные, пива добрые и в иные страны оттоле пива идут»⁸. Такой детальный портрет англича­нина свидетельствует о начавшейся дифференциации эт­нических представлений.

"D ыше уже говорилось о том повышенном интересе, •■"'который вызывала Англия — ее экономика, полити­ческое устройство, социальные проблемы, быт и психо­логия народа. Внимание к Англии было обусловлено как практическими, так и идеологическими причинами.

Эта страна с ее развитой экономикой и политической жизнью служила источником опыта в самых разных об­ластях— в деле развития промышленности, сельского хозяйства и пр. Профессор Петербургского университе-

⁸ Книга глаголемая космография сиречь описание всего света зе­мель и государств великих, 1670. СПб., 1878—1881, с. 241.

* 73 *

та Порошин призывал воспринимать, изучать и распро­странять опыт Англии в этой области⁹. «Англия,— пи­сал экономист Жуков,— может нам служить предметом в хозяйственном и промышленном отношении любопыт­ного изучения и полезного подражания»¹⁰.

Практический интерес не ограничивался заимствова­нием: Англия, ушедшая далеко вперед в своем эконо­мическом и политическом развитии, служила в какой-то мере моделью, на которой проецировались некоторые проблемы русской действительности. При обсуждении этих проблем опыт Англии — прямо или косвенно — фи­гурировал часто. Возникала мысль: а как эта проблема решена в Англии и какие получились результаты? При­емлемо такое решение для России или нет? Одни утвер­ждали, что надо следовать за Англией, другие заявляли, что именно история Англии убедительно доказывает ги­бельность подобного пути. В любом случае обращение к этому примеру никого не оставляло равнодушным. Ре­дактор журнала «Библиотека для чтения», публикуя выдержки из одного сочинения немецкого писателя об Англии, в примечании от редакции писал: «Англия со­ставляет обыкновенно предмет или самых мрачных кар­тин, или неумеренной похвалы» (1836, кн. 7/8, отд. 3, с. 28—29).

Иллюстрацией сказанного может служить то внима­ние, с которым в России следили за борьбой вокруг «свободной торговли», т. е. пошлин на сырье и продо­вольствие, развернувшейся в Англии на протяжении 30—40-х годов. Этот вопрос непосредственно касался рус­ских производителей хлеба, которые заинтересованы были в снижении пошлин. Однако в этом деле имелась и другая сторона. В России в те годы также шла острая борьба вокруг тарифной политики. Естественно, что представители обеих группировок — и фритредеры, и протекционисты — внимательно следили за аргумента­цией, которую развернули борющиеся лагери в Англии и одновременно изучали английский опыт, причем каж­дый из них толковал его по-своему и в свою пользу. Русские журналы подробно освещали кампанию за «сво-

• 74 •

боду торговли» и следили за обсуждением в английском парламенте закона об отмене пошлин на ввозной хлеб.

Фритредеры, защищавшие в основном интересы поме­щиков, во второй четверти XIX в. имели значительный вес. Их взгляды разделяли такие влиятельные лица, как Д. А. Гурьев, до 1823 г. занимавший пост министра фи­нансов, и ряд видных экономистов, в том числе А. Бу­товский, автор труда «Опыт о народном богатстве» (1847), экономист И. В. Вернадский и многие другие. Идеи фритреда активно пропагандировал журнал «Сын отечества». Он решительно критиковал протекционизм и запреты на ввоз иностранных товаров. «Ввоз,— писал в журнале публицист за подписью «Стр.»,— есть та бла­гоприятная теплота, при влиянии которой развивается зерно промышленности и разрастается в обширное де­рево... Ввоз товаров иностранных животворит и приво­дит в движение внутреннюю промышленность; зачем же останавливать ее успехи, останавливая ввоз?» По мне­нию автора, ввоз порождает соревнование и стимулиру­ет деятельность промышленников. Если при этом неко­торые мануфактуры и пострадают — не беда: капита­лы просто перейдут в другие отрасли (1830, кн. 34, с. 37). Другой экономист (Е. Козьмин) в том же журна­ле доказывал, что надо широко открыть ворота для вво­за иностранных товаров: ведь для того, чтобы купить что-либо за границей, надо продавать свои товары, а если их не будут там покупать, то прекратится и по­купка заграничных товаров (1836, кн. 7, с. 407—415). Голоса против таможенного протекционизма нередко раздавались и позднее.

Русские протекционисты решительно отвергали ут­верждения фритредеров о том, что свобода торговли полезна и что она, в частности, способствовала эконо­мическому возвышению Англии. Экономист Щулепни-ков доказывал, что Англия достигла преимущества «над всеми торгующими странами в мире покровительством, которое три столетия постоянно оказывала своей про­мышленности наблюдением охранительной торговой си­стемы и продолжаемыми преимуществами собственному торговому флагу». Сейчас она отказывается от этой по­литики, по мнению автора, только потому, что ее про­мышленность более не нуждается в защите ^и.

¹¹ Щулепников М. С. Мысли о русской промышленности. СПб., 1830, С. 7—8.

* 75 *

Еще резче по этому поводу высказывался журнал «Живописное обозрение», который всю шумиху, подня­тую в Англии по поводу «свободы торговли» именовал надувательством. То, что предлагает Кобден и его еди­номышленники другим странам, по словам журнала,— это нечто вроде «компании между хитрым миллионщи­ком и простодушным бедняком, который должен рабо­тать для своего друга...». Свободу торговли автор назы­вал «сущей нелепостью» и доказывал, что охранитель­ная система —«единственное средство для составления и умножения богатства народов и государств». Англи­чане хотят оставить России роль земледельческого го­сударства, чтобы она отпускала только хлеб, «а брала у других и шляпу, и ножичек, и сукно, и бронзу». Но почему мы не можем это делать сами? Если сейчас еще не умеем, то можем научиться, «а если будем данника­ми у Англии, то их никогда не будет» (1837, с. 266— 267). Автор статьи в журнале «Северное обозрение» прямо утверждал, что кампания Кобдена лишь при­крывается «личиною филантропии и образованности», а на деле она порождена теми трудностями, которые английский сбыт встречает за границей. Свою статью автор заключал словами, что Кобден «мягко стелет, да жестко спать» (1848, кн. 2, отд. 2, с. 39—72). Экономист Н. Жеребцов в «Журнале министерства народного про­свещения» доказывал, что кампания в пользу свободы торговли, развернутая в Англии, предпринята не от хо­рошей жизни, а порождена безвыходным положением, в котором оказалась английская промышленность. Анг­лия при помощи запретительной системы «продвинула свою промышленность до несоразмерной огромности», возможности сбыта ее товаров все сужались, и в ре­зультате «она была вынуждена искать новых рынков мечом и политикою». Всеобщее открытие границ стало для Англии жизненной потребностью: перед ней «в на­стоящих обстоятельствах остается только два пути — или достижение свободы торговли, или всеобщее про­литие крови и водворение везде беспорядков» (1849, кн. 1, ч. 2, с. 251—254).

Из полемики вокруг свободной торговли в России видно, какую роль играл пример Англии в решении многих важных вопросов внутренней жизни России. Вставал ли вопрос о реформе денежной валюты, о зай­мах, об учреждении страховых компаний, строительстве

железных дорог или фабрик — всякий раз ссылались на пример и опыт Англии. Оценка этого опыта оказыва­лась важным аргументом обеих сторон. Эта страна представляла собой как бы огромное зеркало, в котором русские наблюдатели видели отражение своих проблем.

Однако чисто практической стороной дело не огра­ничивалось: отношение к Англии, ее опыту и ее учреж­дениям оказывалось важным и при решении общего во­проса об отношении России к «Западу», т. е. к той ци­вилизации, которую олицетворяла Западная Европа. В глазах многих именно Англия в силу исторических причин как бы воплощала «Запад», западную цивили­зацию. «Из всех европейских государств, говорилось в «Современнике», Англия представляет в себе более все­го средств изучить Европу», поскольку в ней черты по­следней «более рельефны» (1847, кн. 8, отд. 2, с. 71).

Англию в эти годы чаще, чем другие страны Запад­ной Европы, сравнивали с Россией и противопоставля­ли ей. Это противопоставление возникало при обсужде­нии всех острых и животрепещущих проблем тогдашней России. Развитие капитализма поставило перед страной вопрос: что сулит ей (будущее и как следует оценивать прошлое? Пойдет ли Россия по пути Западной Европы, просто восприняв ее опыт и усвоив культуру, или она способна найти собственный путь, создать что-то новое, отличное, избежав темных сторон западной цивилиза­ции? Профессор Московского университета Шевырев, близкий по взглядам к славянофилам, в статье, опубли­кованной в «Москвитянине», так формулировал этот вопрос: «Запад и Россия стоят друг перед другом, ли­цом к лицу. Увлечет ли нас он в своем всемирном стремлении? Пойдем ли мы в придачу к его образова­нию? Составим ли какое лишнее дополнение к его исто­рии? Или устоим в своей самобытности? Образуем мир особый по началам своим, а не тем же европейским?» (1841, кн. 1, с. 219—220).

Для ответа на этот кардинальный вопрос требова­лось понять и оценить западноевропейскую цивилиза­цию, ее положительные и отрицательные черты. Сопо­ставляя русскую историю, экономику, политическую си­стему и культуру с западными, следовало решить: в чем состоят различия между ними? Чем они объясняются? Являются ли они результатом только исторического от­ставания России или проистекают из каких-то глубоких

* 77 *

национальных особенностей страны и ее народа? Пред­стоит ли этим особенностям по мере дальнейшего раз­вития слабеть и в конце концов исчезнуть, или они останутся навсегда и с ними следует считаться? Все эти вопросы занимали видное место в идейных спорах того времени. Французский исследователь считает, что вся история умственной жизни России тех десятилетий в сущности вращалась вокруг этих вопросов ¹². С ним со­глашается немецкий автор: «В истории русской мысли вряд ли есть какой-либо вопрос, который был бы столь волнующим и плодотворным»¹³,

Эти вопросы приобрели остроту в обстановке подъ­ема национальных чувств в России. Победа в отечест­венной войне и успехи русского оружия привели к неви­данному росту международного авторитета и влияния России, что не могло не вызывать прилива националь­ной гордости. «Вестник Европы» в 1839 г., обращаясь к этим годам, писал: «Мы упивались первыми громовы­ми звуками нашей славы, приобретенной оружием, мы самодовольно любовались этим блеском, который ослеп­лял Европу» (1839, кн. 2, с. 2—3). «Война 1812 г.,— говорил Герцен,— сильно развила чувство народного со­знания и любви к родине» '⁴. Подъем национальных чувств порой порождал крайности. Панаев позднее вспоминал, что именно в это время Кукольник «пустил в ход патриотические драмы с трескучими фразами, в которых немцев выбрасывали из окна при диких кри­ках и рукоплесканиях райка» ¹⁵~¹⁶.

Однако к чести этого поколения следует сказать, что его патриотизм в целом был далек от шовинизма. Во­енные успехи и более близкое знакомство с Западной Европой у передовых людей того времени вызывало критическое отношение к русским порядкам и стремле­ние их изменить. Декабрист С. Волконский писал: «Кампании 12 года и последующих 13 и 14 гг. подняли наш народный дух, сблизили нас с Европой, с установ­лениями ее, порядком управления и народными гаран­тиями; противоположность нашего государственного

15-ie Панаев И. И. Литературные воспоминания. М., 1950, с. 141.

быта, ничтожество Наших народных прав, скажу, гнет нашего государственного управления резко выказались уму и сердцу многих...» ".

Это признает серьезный американский исследова­тель. «Характерной чертой лучшей части этого поколе­ния,— пишет он,— было то, что этот искренний патрио­тизм не был искалечен идеями мировых завоеваний или национальной исключительности.

Победа над Наполеоном не породила стремления к военным приращениям или славе. Наоборот, трезвые размышления этого поколения обратились вовнутрь, к внутренним порядкам, ослабляющим Россию, и к по­иску путей и способов освободить подавленный челове­ческий и культурный потенциал страны»¹⁸.

В атмосфере подъема национальных чувств пробле­ма «Россия и Запад» приобретала особую остроту. От­ношение к Западу и его оценка оказывались в тесней­шей связи с идейной позицией.

Отношение революционных демократов к Западу не было однозначным. Наблюдая страдания, которые ка­питализм принес рабочему классу, Герцен высказывал надежду, что особенности исторического развития Рос­сии, в частности сохранение крестьянской общины, по­могут избежать некоторых наиболее тягостных послед­ствий капиталистического развития.

Герцен и Белинский трезво оценивали как матери­альные успехи западного капитализма, так и его глубо­кие язвы. В отзыве на выход в свет сочинений В. Ф. Одоевского Белинский в 1844 г. писал: «Пока он говорит об ужасах царствующего в Европе пауперизма (бедности), о страшном положении рабочего класса, умирающего с голоду в кровожадных разбойничьих ког­тях фабрикантов и разного рода подрядчиков и собст­венников; о всеобщем скептицизме и равнодушии к делу истины и убеждения, когда говорит обо всем этом, нель­зя не согласиться с его доказательствами, потому что они опираются и на логике и на фактах. Да, ужасно в нравственном отношении состояние современной Ев­ропы!» ¹⁹.

¹⁷ Волконский С. Г. Записки.— Избранные социально-политические
и философские произведения декабристов: В 3-х т М, 1951, т 3
с. 265.

¹⁸ Christoff P. К. The Third Heart. Hague, 1970, p. 57.

¹⁹ Белинский В. Г. Поли. собр. соч., т. 8, с. 316.

* 79 *

Исходя из этого, Герцен решительно отвергал напад­ки на Запад: «Открытая ненависть к Западу есть откры­тая ненависть ко всему процессу развития рода чело­веческого, ибо Запад, как преемник древнего мира, как результат всего движения и всех движений — все про­шлое и настоящее человечество... вместе с ненавистью и пренебрежением к Западу — ненависть и пренебрежение к свободе мысли, к праву, ко всем гарантиям, ко всей цивилизации»²².

Совсем иное видели в Европе славянофилы — группа либеральных помещиков, находившаяся в уме­ренной оппозиции к существовавшим порядкам ²³. Сла­вянофилы наиболее полно и последовательно развили мысль о противоположности России и Запада, в которых они усматривали два различных типа цивилизации. Это противопоставление стояло в центре всех славянофиль­ских теоретических построений. При этом славянофилы исходили из идеи, что все русское безусловно превосхо­дит все западное. «Англичане, французы, немцы не име­ют ничего хорошего за собой,— утверждал Хомяков.— Чем дальше они оглядываются, тем хуже и безнравст­веннее представляется им общество... Западным людям приходится все прежнее отстранять, как дурное, и все хорошее в себе создавать»²⁴. Другой лидер славянофи-

²⁰ Герцен А. И. Собр. соч., т. 7, с. 63.

²¹ Там же, т. 8, с. 43.

²² Там же, т. 9, с. 48—49.

²³ Здесь имеются в виду «ранние славянофилы», а не их реакцион­
ные продолжатели типа Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева.

²⁴ Хомяков А. С. Поли. собр. соч.: В 8-ми т. М., 1900—1914 т 3
с. 20. ' ' '