марта 1971 г. [По произведениям М. Горького. «Хозяин». Страницы автобиографии в двух частях. Ленинградский ТЮЗ. Сценическая композиция и постановка З. Я. Корогодского. Режиссер Л. А. Додин. Художник

9 марта 1971 г. [По произведениям М. Горького. «Хозяин». Страницы автобиографии в двух частях. Ленинградский ТЮЗ. Сценическая композиция и постановка З. Я. Корогодского. Режиссер Л. А. Додин. Художник А. Е. Порай-Кошиц].

{157} Быт не иллюстрируется, он не расчленен на отдельные последовательные события; жизнь течет, атмосфера, фон, тон. Возникают вспышки безудержного веселья и злобы, жестокая драка и тихая задушевная песня. Песня все время витает в этом доме, то тихая, задушевная, то лихая, разбойничья, похабная. Вспышки упоения трудом, отчаяния и ненависти, которая выливается на невинного, на того, кто попался на пути. Отчаяние, проклятие, сила, буйная и непобедимая, свободная. Страшная беспомощность, слепота. Все вместе, в единстве [позволяет] вывести из Горького и воспроизвести самую суть русской жизни. Не иллюстрация, не картинка рабочего быта дореволюционной России. Не тяготы и отупляющая бессмысленность. А скорее — огромная духовная тяга, то религиозного смирения и доброты, то разбойничьего буйства. Это главное, это делает спектакль подлинным, а не внешне-увлекательным. Это объясняет внутренние силы и среду революции. Брожение, та опара, закваска, в которой бродят дрожжи будущего революционного подъема (наивные мечты и грезы). Дикая, необузданная тяга Коновалова к свободе — слепая, инстинктивная, непобедимая, высокая, не эгоистическая, но губящая людей, к которым он прикасается (вся линия с Капитолиной [О. В. Волкова или Т. А. Уржумова]). Из этого активный и действенный фон, определяющий все отношения.

Театр не поддался легкому пути противопоставить Алексея Пешкова этой жизни. Алексей ее не принимает, но сам из нее. Только пришел не надолго, чтобы идти дальше, искать. Он взбунтовал рабочих и уходит в момент, когда они снова поддаются обстоятельствам, побеждает холопство. (Эпиграф спектакля в программке — цитата из Ленина о рабе, сознающем свое рабское положение, и рабе, не сознающем своего рабства). Сцена в конце — по образцу финала «На дне». Запивший Коновалов «портит песню». Лихая песня про атамана Кудеяра. Врывается крик Яшки [И. Л. Соколова] о том, что Коновалов повесился на чердаке. Алексей уже ушел, уже на улице, далеко — внимательно прислушивается к тому, что происходит в доме. Он в том же узком пальто, в обвисшей шляпе, с тем же неказистым сундучком, с каким пришел. Ничего не стяжал — уносит память, жалость, отчаяние и любовь, веру. Алексей — непокорность {158} и молодое неприятие неправды, грязи. Но он как-то в стороне. Это Алеша Пешков, но не Горький. Театр не торопится делать его более зрелым. Внимательный, немного грустный. Остается собой. Все к нему тянутся, в том числе и Семенов. Звучит его голос, внутренние мысли, он не поддается, не сгибается. В спорах он часто не находит слов, больше слушает и приглядывается, проявляется не в общении. Это современное.

Семенов вылеплен из того же теста, те же буйные силы. Только у него — хозяйская идеология, хочет внести свой порядок и свое устройство в эту буйную и непокорную стихию. Р. Ф. Лебедев — сродни корчагам. Весь внутри, в думах, убежденность и цинизм — но и внутреннее сомнение. Он не хозяин все-таки, только держится — цинизм, опора на дурные страсти, на безобразное. Тяга к живому, настоящему, честному — к Алексею, к Софке [Л. Е. Вагнер], которую он держит около себя, потому что она говорит правду, в самом униженном положении она независима. У Вагнер — характерность, внутренняя грация. Походка (почти танец), повадка, наивность и беспомощность, по-детски, по-заговорщицки она взглядывает на Алексея. Она не идеализируется. В ней и приниженность — и душевная высота. Алексей скорее современен. Не вмешивается, только наблюдает, вглядывается. Его внимательность помогает понять суть, сложность жизни, огромность народа, противоречия. Он не торопится осудить, заключить, определить. Ситуация приобщения к настоящей жизни. Гораздо серьезнее, чем вычитано из книг. Он приходит как посторонний — в этом отличие от [реального] Алексея Пешкова, который уже испытал многое. [Герой спектакля] — словно впервые, вместе с нами. Процесс приобщения проходит вместе [со зрителем]. Это делает спектакль значительным и по-современному содержательным. Историческая и бытовая точность ведет к живому содержанию. Корчаги — не символика, они из той жизни, из того быта. Документальная, этнографическая достоверность приобретает характер художественной правды. Понадобились куски подлинного. Ситуация — герой и народ, жизнь. Молодой герой выдвинулся в центр. От подлинности вещей и бытовых подробностей — подлинность сценических отношений (игра {159} Тараторкина, Вагнер, Лебедева). Чувство меры. Иначе эти корчаги зияли бы ненужной [достоверностью]. Может быть, теперь их можно убрать, и ничего не изменится, сохранится суть, уровень объективности. Не прием, не предвзятая мысль — но молодой герой в центре. Розов¹⁴⁴.

Лестница наверх, на чердак — обрывается. Бочки, тележка. Решетчатое окно свинарника. Идет жизнь и работа. Рабочие за столом с настоящим тестом. Семенов наверху занят своим делом, пьет чай. Повседневность — и вспышки отчаяния, бурного веселья, ухарства, жестокости, злости, бунта, чувствительности, вдохновения, человечности, звериности. Не получается «обличения», скорее наоборот — русская жизнь, и страшная, и интересная, настоящая. Гораздо больше духовного начала, исканий, неудовлетворенности. Алексей-Тараторкин с этим не справляется, но получается, что он сам отсюда берет, жизнь многому его учит. К нему тянутся — но пока незаслуженно.

Человеческие связи и их классовость, социальность. Семенов умен и ироничен, насаждает хозяйскую идеологию, из этого растет революция. Алексей — современный парень, немного неуклюжий, беззащитный, но непреклонный, пусть и несколько прямо (сравнить с Венькой Л. Н. Дьячкова в «Жестокости»¹⁴⁵). Дерево, глина, мука, тесто — ловко с ними обращаются, летят крендельки из их рук. Тоска по дому. Упрямство и непокорность Софки. Яшка И. Л. Соколовой.