В какое проклятое время мы родились

В какое проклятое время мы родились

Я вернулся к своей повозке, чтобы попрощаться с мамой, с сестренками, взять рюкзак и вернуться к товарищам. Я весь дрожал как в лихорадке. Все мое существо сопротивлялось и тянуло меня назад, а внутренний голос говорил: «Как это так ты броса­ешь свою мать, малолетних сестренок на произвол судьбы в центре Европы, в глубоком ущелье? Разве для того ты оберегал их от холода, зноя и голода долгие три года, что бы потом бросить и уйти? Что бы спасти собственную жизнь? На кого ты их оста­вляешь, кто теперь станет им опорой? Разве ты не бросаешь их в пасть крокодила, говоря: «На, бери!». О, Аллах в какое проклятое время мы родились. Лучше бы я не видел этого света! О, Аллах! Почему ты натравил англичан на нас?»

Я еле передвигал ноги, боясь приблизился к своей повозке. Тот, кто сам не испытывал муки той ночи, не в состоянии понять, что со мной творилось. И словами это невозможно передать. Пусть Аллах и врага моего не накажет таким горем!

Уже шел второй час ночи. Когда я подошел к нашему «двору», мама стояла у повозки,, держа за ручки моих сестренок. Все они плакали. Я знал, что меня ждут товарищи и что задерживаться мне не­льзя. Волнение мое было так огромно, что сердце готово было вырваться из груди. Голова шла кругом, глаза ничего не видели. Я еле сдерживался, что бы не расплакаться и махнуть на все рукой. Но, собрав последние силы, я взял себя в руки, подошел к сестренкам, обнял, и припал к их мокрым глазкам.

Настало время прощаться с мамой. Не в силах смотреть в ее заплаканные глаза, я опустил свою голову на ее грудь. Она стояла молча, обняв мою поникшую голову. Я чувствовал, как ее теплые сле­зы струились по моим волосам.

— Уже поздно, — тихо сказала мама. — Не заставляй себя ждать. Пусть всем вам поможет Аллах! Не забудь взять свой рюкзак. — Я схватил рюкзак за лямки, крепко обнял мать, поцеловал ее в лоб и побежал...

Семеро моих единомышленников и я тихо сту­пая, двинулись в путь. Через охрану мы прошли благополучно и к рассвету добрались до густых лесов альпийских гор.

Из нашей общины убежало значительное количе­ство людей и, видимо, они, как и мы, прятались где-то недалеко меж скал и кустарника или в лесах. Из других общин никто еще не бежал, хотя многие из них знали, что мы готовимся к побегу. Видимо, они еще находились во власти надежды. Особую пассивность проявила кабардинская община.

Я и мои друзья облюбовали узкую щель между двух высоких скал, заросших у подошвы густым кустарником и окруженных густым смешанным ле­сом. Наша колония отсюда была видна как на ладо­ни. Я смотрю в бинокль, изучаю все, что попадет в поле моего зрения, но не вижу никакого необычного оживления среди колонистов и среди солдат, несу­щих караульную службу. Напротив, кажется, что сегодня англичане ведут себя значительно спокой­нее, чем вчера. Я наблюдаю, как многим они раз­решают сходить в село, обыскивая их для видимо­сти. А возвращающихся в лагерь вовсе не замечают. Я был убежден, что к ночи обстановка еще боль­ше разрядится, охрана будет ослаблена и нам удаст­ся вызволить и свои семьи. Я твердо решил вернуть­ся в лагерь и забрать свою семью. Горе и радость будем делить вместе и я тем самым избавлю себя от угрызений совести. Надо еще раз испытать судьбу.

Кто знает может и на этот раз фортуна окажется на нашей стороне.

Решив поставить в известность своих друзей, я сказал им:

— Хочу вернуться в лагерь ночью и забрать оттуда мать и сестренок. Я дал клятву, что не расстанусь с ними и должен исполнить данное мною

Никто не промолвил ни слова.

Один из наших друзей тоже изъявил желание вернуться в лагерь, но с совершенно иными намерениями: он сказал, что хочет попасть в списки уезжа­ющих на Родину и испытать судьбу там, у себя. Он заявил так же, что не хочет скитаться в горах и лесах на чужбине под страхом быть пойманным в любую минуту. Мы старались убедить, уговорить его, до­казать ему не разумность такого поступка, но все было напрасно. Он упорно стоял на своем.

«Умирающего и уходящего остановить труд­но», — говорили наши древние Нарты. Мудрость этого изречения доказывало поведение нашего дру­га. Нам оставалось сказать ему: «Да благословит тебя Аллах. Счастливого тебе пути». Вот и все.

Но как не рвался он покинуть нас, всемогущей судьбе угодно было, чтобы он с нами прожил еще сорок четыре года и побывал во многих странах мира, но об этом поговорим потом...

Наш друг решил вернуться в лагерь сейчас, не дожидаясь вечера и он по-своему был прав. Я по­просил его:

— Передай маме, что поздно вечером я приду за ними. Пусть соберет все крайне необходимые вещи в переметные сумки. Пусть оседлают двух лошадей и навьючат на них вещи. Все должно быть готово к моему приходу, чтобы уйти сразу же, не задер­живаясь.

Он трогательно, как настоящий друг, попрощал­ся с нами и ушел обратно в лагерь.

Этот человек честно выполнил мое поручение. Когда я вернулся в колонию и пришел во «двор», все уже было готово, как я просил. Более того мама «навьючила» даже детей, снабдив каждую сестренку мешочком по ее возрасту. Она мне показала места, куда спрятала наши ценности.

Всем растерявшимся семьям я дал знать, что побег возможен и надо воспользоваться этой воз­можностью.

Узнав о том, что по сообщению английского штаба до отправки беженцев остается еще два дня, я совершенно успокоился. За эти два дня, следуя нашему примеру, могли спастись немало людей...
Глава пятая

Решение мое окончательно

Услышав, что я только что вернулся из леса и вновь собираюсь уходить туда, соседи прибежали ко мне, распросили меня кое о чем, получили необ­ходимые советы и ушли.

Тут же откуда ни возьмись, появился какой-то мальчик и сказал:

— Вас просит к себе Ер. X.

Ер.Х. был из тех беженцев, которые начали свое жалкое, беспросветное путешествие с Кавказа и все время находились с нами рядом, пока не прибыли к берегам Драу. На последнем отрезке пути он сло­мал ногу и его тащили на носилках. Вчера ночью со мной бежали и его близкие друзья. Как мне рассказывали его друзья, он их благословил и сам настоял на том, чтобы они оставили его и спаслись сами. Я не понимал, что он хочет от меня, но, учитывая, что Ер.Х. прикован к постели, я пошел.

Он лежал внутри своего фургона. Я залез под тент и поприветствовал его.

— Спасибо, дорогой племянник, что пришел. Я много думал и принял окончательное решение, — сказал он мне. — Если ты когда-нибудь встретишься с моими близкими, передай им все, что знаешь ;)бо мне. Если даже останусь жив, вернуться туда я не могу. Достаточно того, что я отбыл пять лет наказания на Беломорканале, коченея и воя от холода, как собака, сдыхая от голода, абсолютно безо всякой вины. На подобные скитания у меня уже нет сил. И я предпочел смерть здесь смерти там. Видимо, я утоплюсь в Драу.

— Как это так? — возмутился я. — Самоубийство — большой грех. Не дай Аллах, чтобы об этом слышал кто-нибудь. Я посажу вас на коня и заберу собой. Там, в лесу, долечим ногу. — Но Ер.Х. был непоколебим.

— Мое решение окончательно. Иди. Да поможет всем вам великий Аллах! Не забудьте меня в своих молитвах, — сказал он и подал мне руку. Я рожал его руку двумя руками, залил его рукав своими слезами и, трепеща всем телом, с трудом сполз с фургона.

На следующее утро стало известно, что он в ту же ночь, после прощания со мной, утопился в реке Драу. Его вещи обнаружили утром, аккуратно сложенными на береговом камне.

Решив покончить с собой, Ер.Х. не думал о греховности своего поступка. Он ушел из жизни, и не потому, что не любил ее и не хотел жить. Он бежал уже не с Кавказа в Европу, а с белого света в иной мир, устав от режима, от гонений и репрессий, от духа сталинизма, чьи безжалост­ные щупальца добрались уже и до реки Драу... Он стал первой жертвой, не устоявшей против темной силы...
Глава шестая