Аммиан фон Бек Хайреддин Барбаросса – легендарный османский адмирал Исторический роман

Глава IV.Год 1536

1.Великий султан Сулейман рассказывает притчеподобную быль из времен своего детства

Прошлой осенью по возвращении в Истанбул десятый правитель Дома Османов Сулейман Кануни получил два донесения с мест – от беглербега вилайета Южный Крым из Кафы Юнуса Балата и беглербега провинции Килия Адема Коруча – о том, что этот молдавский господарь Петр Рареш вступил в сговор с крымским ханом Хаджи Кереем, они двое замышляют покорить ногайский Едисан, русинскую Подолию и гагаузский Буджак, лежащие между их владениями, усилиться, заключить союз и отказаться от признания своим сюзереном османского султана. А христианин-католик Петр Рареш, кроме того, лелеял надежду вступить в Священную Римскую империю германской нации и признать над собой верховную власть Карла V Габсбурга.

Такие мятежи и недовольства следовало пресечь военной силой сразу же. В конце прошлого года великий султан собрал совещание высших должностных лиц империи, на которое были приглашены: главный визирь государства Ибрагим, главный казначей империи Муртаз-паша, начальник-ага янычарского войска Кудеяр и военно-морской министр Хайреддин Барбаросса, а также султаноглан Мустафа. Верховный главнокомандующий над всеми войсками государства десятый властитель Дома Османов Сулейман поставил общую задачу – готовить поход на северный берег Черного моря – Кара дениза.

Старый, толстый, с красными щеками, с отвислыми усами улуг казнаджи Муртаз-паша, ерзавший на ковре, пытаясь поудобнее опереться спиной о красную кожаную подушку, встрепенулся, услышав обращение к себе.

– А ты, уважаемый начальник над всеми казначеями государства ага Мустафа, должен изыскать деньги на содержание 30-тысячного войска, из них 10 тысяч пехоты, 10 тысяч конницы и 10 тысяч артиллерии при 350 орудиях, на срок до полугода, – великий османский правитель глядел на него своими светло-голубыми глазами весело: – Также не забывай расчет, что каждый каваллерист имеет по два коня, а каждая пушка должна быть обеспечена боекомплектом на 36 выстрелов.

Десятый повелитель турецкого государства также дал задание начальнику-аге янычарского корпуса Кудеяру (чтобы он готовил к походу 10-тысячный отряд артиллеристов) и военно-морскому министру – денизаскервизирю Хайреддину Барбароссе (дабы тот переправил бы все это войско с оружием, пушками, лошадьми, боеприпасом и провиантом из Истанбула через Кара дениз в провинцию Килия и высадил бы его на пристани напротив города Аккерман).

Только сидевшему по его правую руку на толстом персидском ковре, скрестив ноги под собой по-степному, фельмаршалу-муширу, старшему военному писарю и главному визирю империи Ибрагиму султан не дал никакого поручения и даже не обратился к нему с каким-либо вопросом, хотя прежде на подобных заседаниях десятый властитель Дома Османов часто прилюдно даже советовался с ним. Это был нехороший знак для улуг аскер-язара и улуг визиря Ибрагима. Несколько раздобревший в последнее время, этот ранее худощавый сановник сидел молча и обескураженно, желваки на его скулах над чисто, до синевы выбритом подбородке дергались сильно, также подергивались и его тонкие, свисающие над уголками рта усики. На главного визиря государства Ибрагима дохнуло могильным холодом, хотя военный совет проводился в небольшом зале для секретных совещаний Берегового кёшка-киоска Топкапы, который отлично обогревался через керамические трубы, вмонтированные в пол.

– Я вам расскажу одну быль, – неожиданно спокойно молвил великий османский властитель, пощипывая пальцами правой руки свои темные усы: – Мне тогда было семь лет, я только-только претерпел обряд обрезания и, едва выздоровев, встал с постели. Старый черный воспитатель-ага повел меня в дворцовый зверинец, чтобы поднять мне настроение. День был осенний, теплый и около клеток с заморскими птицами меня дожидался мой отец, благословенной памяти девятый султан Османского Дома Селим Грозный-Явуз. Но выглядел он тогда совсем не грозным, а скорее даже веселым и смешливым. Да, да, он смеялся, показывая рукой на клетки с заморскими пестрого, красно-бело-желто-голубого окраса курами. Полдня простояли мы вдвоем с отцом там около этих редких красивых птиц. Служители в нашем присутствии провели интересный эксперимент. Они взяли слабого, «забитого» петушка, заклеванного и гонимого своими же собратьями. Ему на голову поверх маленького желтоватого гребешка прикрепили огромный гребень из красного шелка, пропитанного каким-то раствором, чтобы стоял высоко и не падал набок, и отпустили обратно в курятник, где, кроме него, расхаживали, поклевывая корм, до 30 ярких курочек и пяток красиво-пестрых петухов. Поначалу этот петушок вел себя по прежнему скромно, уступая прочим собратьям дорогу и зерно, еще не сообразив, что у него поверху его жалкого гребешка «вырос» новый роскошный гребень. Но другие петухи, по старой привычке подбегающие к нему клюнуть и пнуть его, сразу же замечали огромный красно-оранжевый гребень и в испуге убегали прочь. Раз за разом, обнаруживая неуверенность своих былых обидчиков, этот еще некоторое время назад сам пасовавший перед всеми «забитый» петушок горделиво надувался, выше поднимал голову, клевал лучшие зерна в насыпанном в кормушке корме, долго пил воду из поилки, «покрикивая» на прочих своих сородичей, и принялся с удовольствием топтать даже тех кур, перед которыми он еще поутру выказывал большую робость. Так при полном потворстве окружающего птичьего общества он все выше и выше восходил по курино-петушиной иерархической лестнице. И в итоге он оказался намного более жестоким, нежели предыдущие вожаки, имевшие право клевать прочих своих конкурентов. Этот новоявленный «главарь» птичьей стаи умудрился чуть ли не до смерти заклевать одного молодого петушка, самого слабого в курятнике, которого в силу его юности и неопытности не смели трогать предыдущие петушиные «начальники». Через четыре часа служители сняли с этого «самозванца» его огромную искусственную корону-гребень и за какой-то час он очутился на том же самом месте, где некогда пребывал, – стал опять забитым и трусливым, получая пинки даже от куриц, среди которых он хотел укрыться от своих мстительных собратьев-петухов.

Присутствовавшие на военном совещании султаноглан Мустафа, улуг казнаджи Муртаз-паша, чорбаджи-ага Кудеяр, денизаскервизирь Хайреддин Барбаросса никак не могли взять в толк, с какой целью великий османский властитель рассказал им эту историю. Только один улуг визирь Ибрагим догадывался, для кого и для чего была рассказана эта притчеподобная быль. Ему было ведомо, что третьего дня лично султану Сулейману была доставлена депеша от беглербега Южного Ирака Амира Мухаммеда, а этот новоназначенный наместник отличался большой щепетильностью и редкой честностью – может, истоки этого султанского повествования лежали в этом беглербегском донесении из Басры?

Сразу же после проведения обряда годовщины в память год назад скончавшейся матушки османского правителя Сулеймана – валиде-султанши Хафисы, проведенного с забиванием пяти белых быков и чтением девятью муллами-имамами в дворцовой мечети однодневной молитвы – дженаза, турецкое войско отплыло на транспортных судах по Черному морю на север. Поскольку Кара дениз являлся, в сущности, внутренним озером Блистательной Порты, то отбывающие транспорты и паромы шли без сопровождения военных галер – некого было опасаться здесь, никто не мог безнаказанно войти через Босфор или же с Дуная в воды Черного моря.

Сам же верховный главнокомандующий над всеми турецкими вооруженными силами султан Сулейман Великолепный отправился по суше на северный берег Черного моря в провинцию Килия, откуда планировалось начать усмирительный поход в молдавские земли. Компанию ему составили его сын султаноглан Мустафа, ученый-летописец Хаджи Хальф и старший дворцовый мулла-имам Ахмет Таш. Две недели находились в пути султан и его сопровождающие, оберегаемые трехтысячным отрядом конных янычар-мушкетеров. Из Истанбула их путь пролегал в Эдирне, оттуда на север в город Ямбол и далее в город Провадию и уже через болгарскую Добруджу султанская колонна, переправившись через множество дунайских рукавов, появилась в городе Килье, где уже давно разгрузились пришедшие по Кара денизу и поднявшиеся вверх по течению Дуная морские транспорты.

Все дни верхоконного путешествия стояла чудная весенняя погода: солнце грело умеренно, зелень распускалась бело-розово-красными цветами, птицы щебетали повсеместно, а необходимый весенний дождь шел словно бы строго по расписанию – уже к вечеру, когда путешествующие янычары заканчивали разбивать палатки и шатры. На четвертый день похода рано утром, уже после выхода из Эдирне, молодой султаноглан решился спросить своего отца-султана, в чем состоит мораль его рассказа о петушке с самодельным гребнем. Ничего не ответил султан Сулейман Законодатель, только хмыкнул в ответ, покрутил правой рукой усы, устроился удобно в высоком османском кожаном седле и словно бы забыл о вопросе своего сына. Но не таков был этот человек, прозванный в европейских странах Великим Турком. Не забывал он ничего и никогда. Уже вечером после сытного ужина при подвесных лампах в кожаном султанском шатре, после прочтения вечернего дженаза в память безвременно ушедшей на небеса в возрасте 58 лет матери султана валиде-султанши Хафисы специально для этой цели взятым в далекий поход немолодым дворцовым старшим имамом Ахмет Ташем, глубоко чтящий память своей матушки сын – султан Сулейман Кануни также прочел краткую соответствующую суру из Корана и затем обратился к присутствующим в его палатке спутникам: султаноглану Мустафе, ученому Хаджи Хальфу и улуг имаму Ахмет Ташу:

– Я тогда рассказывал одну реальную историю из времен моего детства, о том, как наличие короны, то есть яркого гребня, незаслуженно подымает недостойного человека, то есть петуха, на самый верх общественного, то есть птичьего, уважения и почитания. Отсутствие же такого выдающегося убранства правомерно опускает трусливого петушка на дно курятника. Эта рассказанная история имела конкретного адресата – нашего главного визиря Ибрагима, который проявил такую же «петушиную» сущность. Он возомнил себя могущим принимать такие решения, которые должны приниматься только царственными особами. В прошлогоднем походе на Ирак я усомнился в результатах наших победных действий, когда 20 тысяч осажденных в городе Эль-Кувейте португальцев смогли без никаких потерь выскользнуть из подготовленной западни. И тогда наш полевой фельдмаршал и главный министр Ибрагим докладывал мне, что он принял решение не уничтожать в бою этих многочисленных христианских солдат и моряков, исходя из целесообразности не нести особо больших потерь среди наших смелых аскеров, а потому дал им возможность уйти без боя. Я тогда поручил вновь назначенному мною беглербегу Амиру Мухаммеду, отличающемуся редким даром – исключительной правдивостью, разобраться в этом деле и написать мне обстоятельную докладную записку. Недавно я получил большое письмо от этого порядочного беглербега, в котором он сообщает о том, что в обмен на свободный выход португальских судов с солдатами и матросами в море он, главный визирь Османского государства Ибрагим, получил от них 28 больших ящиков с золотом, серебром и драгоценными каменьями. А сколько еще эти 20 тысяч неверных уничтожат в будущем, и уже сегодня убивают, наших единоверцев-мусульман! Этот недостойный человек, а другими словами, вор и бандит, фельдмаршал-мушир Ибрагим продал жизни мусульман за деньги. Это – подлый поступок, достойный шайтана. И ты, мой сын султаноглан, приведешь самолично приговор в исполнение – задушишь преступника шелковой веревкой, дабы не проливать мусульманской крови.

Из путевого дневника ученого-летописца Хаджи Хальфа: «Молдавский поход был предпринят против властителя Молдавии Петра Рареша, который навлек на себя гнев султана. Несмотря на помощь, которая была оказана Рарешу ханом крымским, Великий Сулейман взял Яссы. Столица молдавского княжества Сучава была принуждена сдаться, и все сокровища воеводы, все золото, хранившееся в его погребах, и прочие драгоценности достались в руки победителя. Султан Сулейман созвал бояр, и Стефан, брат Рареша, был избран на место этого прежнего властителя Молдавии. Петр Рареш, а также и главный турецкий визирь Ибрагим, вызванный в Сучаву, за большие прегрешения были казнены в один час один за другим.

Могущество султана Сулеймана достигло в этом году наивысшей степени и победы его в Молдавии немало тому способствовали».

2.Долгое плавание османских судов по Красному морю

28 османских крупных галер и шебекк, среднеобъемных сайков и багилл и мелких бумов вышли в одно раннее летнее утро в плавание точно по направлению стрелки компаса, всегда указывающего в руках опытного и умелого штурмана прямо на юг¹². Главноначальствующий морской командир создающегося Красноморского турецкого флота, боевой эскадренный капутан-паша Бекстал планировал за две недели без передыху пройти пролив Баб-эль-Мандеб, между азиатско-аравийским и африканско-абиссинским берегами, сделать большой «круг почета» по Аденскому заливу, опять вернуться через Баб-эль-Мандебский пролив в Шап дениз и бросить якоря в гавани йеменского приморского города Ходейды; там в Ходейде, по настоятельному письменному приглашению султана-имама Йемена и Хадрамауты Мухаммеда Бен Исмаила и совета старейшин султаната, османы должны были создать военно-морскую базу флота, для чего улуг дениз-дей должен был оставить там на первое время малое соединение кораблей в составе 21 полностью укомплектованых по боевому штату галер, шебекк, сайков, багилл и бумов.

Первые три дня плавания были удачными, дул легкий дневной бриз с северо-запада на юго-восток, который ночью почти не менял направления, и морской отряд из 28 турецких судов шел по заданному курсу в ясную солнечную погоду легко и быстро. Жаркая аравийская пустыня тянется ровно и далеко на востоке вот уже три дня. Близко к берегам в незнакомом месте подходить никак нельзя – куда ни кинь взгляд везде виднеются коралловые рифы, которые во времена отлива четко обнажаются. Омываемые волнами, эти рифы придают воде другой, красноватый цвет, в отличие от прочей небереговой части моря. Открываемые людскому взору при отливе цвета рифовых скал из-за красных кораллов приобретают ярко-розовый оттенок, который затем поглощается белой пенистой полосой прибоя.

Эти первые три утра навсегда запечатлелись в памяти старшего морского офицера Бекстала. Медленно из-за, казалось, близкого горизонта там, за восточной аравийской пустыней, всплывает огромный огненный солнечный диск. Ему представляется, что медленно рассекающие волны своими носами – в соответствии с правилами плавания в ночи в неизведанном месте – сорокапушечные галеры, тридцатипушечные шебекки, двадцатипушечные сайки, десятипушечные багиллы и восьмипушечные бумы, тихо колеблясь в дрожащем утреннем воздухе, плавно поднимаются вверх над водой, а вместе с ними – и немногочисленные вахтенные и палубные матросы, работающие с такелажем на корме, денизээры на соседних кораблях как бы зависают в воздухе, отделенные пространством в три-четыре человеческих роста от палуб. Но это – утренний мираж. Он длится недолго. И вскоре такое видение исчезает, все суда «опускаются» на море, а моряки – на палубы. Солнечный шар выплывает чуть выше, и вдали на горизонте становятся различимыми пестрые, оранжево-лилово-зеленые горы.

Широкий в плечах, с непокрытой головой на утренней, посыпанной ночной росой, палубе стоит на идущей второй в караване галере удалой янычарский офицер немалого ранга, улуг чорбаджи-топджи начальник всей янычарской имперской артиллерии Неждан. С тысячей своих канониров и пятидесятью пушками он также плывет в Ходейду, там он должен укрепить своими пушками-топами оборону береговых фортов с обеих сторон гавани. На некоторое время, на год или два, он останется в Йемене, чтобы разместить своих янычар-пушкарей в городских казармах и наладить несение ими службы по защите дружественной Ходейды от непрошеных португальских морских разбойников.

При укомплектовании экипажами кораблей создаваемого Османского флота на Шап денизе улуг-дениздей Бекстал испытывал нехватку двух категорий военно-морских специалистов: штурманов-думенчи и военных лекарей – табибов. Вакансии штурманов-думенчи на своих новопостроеных кораблях главноначальствующему морскому офицеру Бесталу удалось заполнить темнокожими иудеями из Абиссинии-Эфиопии, которых местные арабы называли: фалаши – пришлые. Эти фалаши, поклоняющиеся верховному иудейскому богу Яхве, а также и говорящие по-иудейски (разумеется, они отменно знали и арабский язык, а большинство из них уже выучило и османладжи – общегосударственный язык Османской империи), все до единого рослые, сухопарые, мускулистые, с курчавыми волосами, как выяснилось, оказались природными моряками-лоцманами, они великолепно ориентировались на море по звездам, по полету птиц, по морской воде, а также хорошо умели работать с компасом и астролябией. Многие из них ходили на кораблях под абиссинскими флагами по Аравийскому морю в Персию и даже в Индию. Прослышав о создании нового Османского флота на Шап денизе, они заявились в Суэц в немалом количестве, изъявив желание послужить во славу османского оружия и турецкого султана, конечно, если их труд штурмана будет сносным образом оценен и оплачен.

С корабельными военными лекарями – аскер-табибами дело обстояло намного хуже. Для военных судов османских флотов людей этой очень нужной в море профессии готовили в различных лекарских школах в Анатолии, Румелии и в Греции. На каждом крупном судне имелась лекарская группа, состоящая, обычно, из трех человек: старшего врача с патентом об окончании какой-либо лекарской школы и двух его помощников – младших врачевателей, число последних пополнялось, как известно, за счет городских цирюльников и мясников со скотобоен; словом, тех, кто мог без содрогания в душе отпилить хирургическим ножом раздробленную вражеским ядром руку или ногу, предварительно влив в рот стонущего или кричащего раненого крепкого вина, с тем чтобы он не испытывал бы ужасной боли. Но в конце концов, расторопному главному османскому морскому начальнику в Суэце Бексталу удалось на каждые три корабля нанять одного знающего выпускника лекарской школы, а на каждое отдельное судно – двух младших лекарей из числа мясников со скотобоен Каира и Суэца, установив им месячную плату, равную стоимости трех баранов-валухов, и долю при дележе добычи, равную доле денизээрбаши – морского унтер-офицера.

В связи с темнокожими иудеями, поклоняюшимися своему всевеликому богу Яхве, улуг-дениздей Бекстал вспомнил, что в Аль-Искандарии, а также, говорят, и в Истанбуле, есть немало иудеев, говорящих на османладжи и считаюших этот язык своим собственным и никак не знающих свой родной, исконный еврейско-иудейский язык. Ничем не отличаясь внешне от природных и неприродных турков, эти иудеи, говорящие на тюркском языке османладжи и называющиеся караимами, являются в своем большинстве посредниками-торговцами в продаже леса, железа, меди и олова, а также хозяевами многих истанбульских банков и меняльных контор.

Как-то однажды в беседе с главным османским военно-морским начальником в Суэце улуг-дениздеем Бексталом один из этих фалашей, возрастом старший и цветом своей коричневой кожи несколько светлый, нежели прочие его соплеменники, высказался по поводу родства иудеев-фалашей и иудеев-караимов: мол, оба эти рода происходят из одного-единого иудейского племени Левитов и что они разошлись из Иерусалима-Эршалаима в разные стороны (фалаши в Аббиссию-Эфиопию на западное побережье Красного моря, а караимы во Фракию-Македонию на западное побережье Босфора) еще две с половиной тысячи лет тому назад, и хотя оба эти иудейских рода – фалаши и караимы – говорят на разных языка и цвет кожи у них различный, но вера у них единая и древняя – они чтят всевластного бога Яхве.

На четвертый день к пополудни, когда османская эскадра проходила мимо порта Джидда (гавани недалекой, в полутора десятках румийских миль, Мекки), куда направлялось много кораблей как с северной, так и с южной стороны обширного полуторатысячемильного Красного моря – это паломники ехали на богомолье в Мекку поклониться святому камню Каабе – Кыбыле, – разыгралась непогода. Вначале пропали белокрылые чайки, и днем, и ночью с пронзительными криками кружившие над палубой, потом из близкой Аравийской пустыни с восточных берегов Шап дениза повеяло ужасающей жарой, да такой, что казалось расплавятся мозги в голове, а затем послышались сильнейшие звуки, словно бы гудели трубы при султанском выезде из Топкапы, – это все было началом песчаного самума на море, когда все небо покрывалось серой пеленой песка, который обрушивался на корабельные палубы, словно густейший ливень.

Больше всего хладнокровный эскадренный капутан-паша улуг-дениздей Бекстал опасался паники, поскольку это было первое серьезное плавание и первый серьезный шторм, переживаемые корабельными пока еще неспаянными экипажами, больше половины палубных матросов которых состояла из новичков. Положение осложнялось тем, что приливающая штормовая волна поднимала в трех румийских милях восточнее огромный пенный водяной вал, обозначающий границу коралловых рифов, без сомнения, гибельных для попадающих на них судов, днища которых будут легко распороты, как старый пуховый матрац из османской городской спальни. Только около получаса назад ровные ряды подводных коралловых скал, тянущихся уже три дня беспрерывно, казались в безбрежном пространстве моря огромным красивым красно-бордовым гребнем в серебряной оправе белой и отсвечивающей на солнце морской пены. Но сейчас это было убийственное, остро наточенное лезвие мясника, готовое перерезать баранье горло; в качестве баранов выступали османские судна, бросаемые на огромных волнах во внезапно наступившей темноте словно легкие щепки. В коралловых рифах, однако, есть узкие проходы, через которые в такую опасную бурю может провести судно только очень опытный лоцман, отлично знающий эти места. И такой знающий и храбрый лоцман нашелся в лице немолодого, с оливковым цветом кожи абиссинца-фалаша, который незадолго до этого в беседе с морским начальником – дениз баканом Бексталом рассказывал об общем происхождении иудеев-фалашей и иудеев-караимов.

Конечно же, если ураган на море был бы чуть послабее, волны чуть пониже и водяной вал не перехлестывал бы через палубу, то опытный морской капитан Бекстал отдал бы приказ убрать все дико надуваемые паруса, выставить все весла в воду для поддержки равновесия и бросить в воду все корабельные якоря, дабы на внешнем морском рейде переждать непогоду. Но буря на море крепчала каждую минуту, не оставалось никакого выхода, кроме как дать согласие эфиопскому штурману, и одновременно лоцману, на проведение первой галеры в относительно тихие прибрежные воды небольшого залива, отделенного от моря подводными коралловыми рифами. И думалось старшему османскому морскому офицеру Бексталу: «Горе тому капитану, который рискнет войти в проход между рифами в шторм. Но еще большее горе тому капитану, кто останется в такой ужасающий шторм в открытом море».

И абиссинец-эфиоп из иудейского племени фалашей не подвел – провел на веслах при убранных парусах самую большую галеру в залив за рифами. Ну а прохождение прочих, меньших по размеру кораблей через коралловый проход было уже делом чести…

Пять долгих дней длился этот яростный шторм, то затихая и давая редкие солнечные проблески, то разгораясь с новой чудовищной силой, подавляя волю в общем-то небоязливых моряков османской эскадры. Но все 28 турецких судов были уже в относительной безопасности, хотя изредка и их подкидывало огромными волнами, которые, теряя на последнем дыхании свою гигантскую силу, пробивались в залив. На шестой день установилась ясная погода, и османские галеры, шебекки, сайки, багиллы и бумы стали выходить назад в море через спасительный коралловый проход из залива, который, как выяснилось, располагался всего в пяти-шести милях южнее порта Джидда.

Турецкие корабли продолжили плавание к южной оконечности Шап дениза.

На пятнадцатый день затянувшегося морского похода при подходе к островам Фарасан османы заметили плывущее в их сторону, встречным курсом на север, судно, объятое пламенем. А далее южнее его на горизонте удалялись, все уменьшаясь, черно-белые точки морских судов неустановленной государственной принадлежности. Полагая с тревогой, что это может быть судно-брандер, готовящееся взорвать их флагман, эскадренный капутан-паша Бекстал отдал приказ освободить проход для стремительно приближающегося к ним брандера. Но уже вблизи стало ясно, что это никакой не брандер, а обыкновенный трехмачтовый корабль неясной конструкции, со скошенными вперед линиями, весь объятый пламенем и дымом. На борту кричали люди, взывая о помощи. Османы спустили шлюпки и кайики, подошли близко к горящему судну и стали снимать с его борта уже отчаявшихся спастись пассажиров.

Как рассказали спасенные, а многие из них знали арабский язык, они были мусульмане из мусульманской части Индии из города Каликут и плыли обратно к себе домой после вознесения молитв в благодатной святой Мекке. Но три дня назад на них напали пираты-португальцы, число судов которых было не менее десяти. Они взяли их судно на абордаж, ограбили подчистую и заперли в трюме команду из 180 человек и 500 пассажиров, среди последних было около 300 детей, женщин и стариков. Потом эти португальцы зажигательными снарядами подожгли их корабль. Оставшимся в живых несчастным удалось вырваться из трюма, они принялись за тушение огня, все набирающего силу. Жестокие пираты заново открыли стрельбу из пушек и опять огонь разгорелся с новой силой. Эти жестокосердые португальцы не решились опять вступить на мусульманское судно, опасаясь отчаявшихся и обреченных людей, поскольку последние швыряли в них горящие доски и бревна.

Обгоревшие и полуобезумевшие пассажиры и матросы мусульманского судна кидались в воду и тонули. А бессердечные и свирепые христиане-португальцы все продолжали стрелять по ним из пушек зажигательными ядрами.

– Кто же мог быть таким лютым капитаном у этих подлых португальцев, храбрых и неистовых в борьбе с безоружными стариками, женщинами и детьми? – задался вопросом капутан-паша Бекстал.

Один из спасенных стариков-пассажиров в обгоревшей одежде отвечал по-арабски с болью в голосе:

– Я немного знаю их португальский язык. Их начальника звали Жуан да Роша, капитан королевского португальского флота.

3.Семейно-родственный портрет денизаскервизиря Барбароссы при пристальном рассмотрении

А такого суеверия старшая жена Айше набиралась в общественных банях – хаммумах, которые она полюбила посещать чуть ли не через день в сопровождении своих двух белокожих и одной темнокожей служанок. Благородные женщины – жены больших истанбульских начальников-баканов, разгоряченные после горячей парной, сидели укутанные в розовые простыни в большом предбаннике за круглым мраморным столом, попивали горячий пахучий китайский чай со сладостями и рассказывали о разных интересных суеверных вещах и явлениях. О том, например, что входные с улицы двери и ворота обязательно следует украсить керамическими амулетами в виде ладошки, которые отгоняют прочь и оберегают своих подопечных от зависти, дурного глаза и злых наговоров.

Однако и чудесные керамические амулеты, по мнению этих родовитых женщин, оказываются бессильными перед репликами типа: «Отлично выглядишь», «Как ты похорошела» или «Тебя не берет возраст». От таких слов, как они уверяли, можно зачахнуть на глазах. И потому надо иметь на шее медальон, содержащий внутри кожаный пергамент с сурой об обязательном скором жертвоприношении Танри-Аллаху: «Тот из скота, что у вас, в определенные дни отдавайте Аллаху, принесите жертву – это для вас оправдание перед Аллахом».

Много еще всяких суеверий и предрассудков набралась добрая в душе, до сего возраста еще красивая, ширококостная и с объемными телесами 53-летняя туркоманка Айше, родившая своему благоверному двоих детей: сына Бекстала и дочь Айзат. Ежедневно два раза, по утрам и вечерам, она возносила особые молитвы Аллаху, чтобы всевышний господь Бог-Танри покровительствовал бы обоим ее взрослым детям в их жизни, а равно и их супругам, и их детям – ее внукам.

Ни с чем несравнимую радость испытала улуг кадын Айше, когда в начале лета в Истанбуле объявилась ее 28-летняя дочь, звонкоголосая миловидная Айзат, которая прибыла сюда в столицу огромного османского государства вместе со своим 31-летним мужем Усаме-Али, немногословным, рассудительным, черноволосым и среднего телосложения малым, пребывающим на османской военно-гражданской службе «людей пера – калам-аскеров» в Западном Алжире в высокой должности начальника Оранского военно-гражданского гарнизона и администрации. Зять Усаме-Али и дочь Айзат привезли с собой шестилетнего малыша, дорогого чернявого и черноглазого внучонка Ентера Курта.

Для почтенного главы семейства, важного военно-морского министра – денизаскервизиря Барбароссы, было очень приятно, что вместе с зятем и дочерью из далекого Алжира на попутном корабле в составе эскадры из 7 судов прибыл и сват – отец зятя Усаме-Али, главное духовное лицо – имам и главный мусульманский судья – кади провинции Алжир 55 летний шейх многих арабских племен из Западного Алжира Сеит-Али. Дражайший сват прибыл в Истанбул со всевозможными дарами намеренно – поздравить своего родственника, бывшего алжирского беглербега и нынешнего улуг адмирал-бакана османского Адмиралтейства – Денизлиманреислика Хайреддина Барбароссу с новым назначением на самую высокую в Турецкой империи «военно-морскую» министерскую должность.

Вдвойне увеличилась радость и лучезарная улыбка не сходила с лица улуг кадын Айше в связи с приездом ее невестки Зайнагуль – жены сына Бекстала. В свои 29 лет ставшая, как и ее свекровь – главная жена Айше, дородной, но от этого еще желаннее и привлекательнее, с точки зрения настоящего османского мужчины, эта некоренная турчанка Зайнагуль, некогда в девичестве – еще до покупки ее в жены молодому денизаскеру Бексталу – звавшаяся Снежаной (коренные османы выговаривавли это имя: Сенежана) привезла с собой своего 9-летнего сына и, следовательно, внука биринджи кадын Айше, уже коренного маленького турчонка Алп-Арслана.

Верно говорится в древней османской пословице: каждая птичка поет о чем мечтает в обществе тех, кто ей приятен. Ежедневно с раннего утра и до позднего вечера проводила свое время очень довольная жизнью и собой главная жена Хайреддина Айше с двумя молодыми женщинами: дочерью Айзат и невесткой Зайнагуль. За этот месяц, который у нее пробыла ее ненаглядная дочь, три дамы: сама матушка, дочь и невестка – выработали определенный приятный распорядок дня. С утра пили чай со сладостями в мансардном хареме, затем в сопровождении трех молодых служанок и немолодой темнокожей служанки-экономки Зехры, жены чернокожего старика-домоправителя невольника Мухаммеда, отправлялись на базары, бедестаны, в лавки, магазинчики и торговые ряды за самыми разнообразными товарами, которые всегда необходимы знатным женщинам. Они закупали отрезы материи и шелка, маленькие коврики и настенные ковры, дорогие украшения из серебра и золота, прекрасно пахнущие румяна, различные мази для кожи лица, снадобья для удержания мужа и многое другое, чего не имелось в необходимом достатке на рынках и магазинах алжирского города Орана и египетского города Суэца.

Вскоре молодой зять Усаме-Али, начальник Оранского гарнизона, и немолодой сват Сеит-Али, главный имам-кади провинции Алжир, покончили со своими служебными делами, сдали необходимые отчеты, получили новые письменные распоряжения по своей дальнейшей деятельности во славу Османской империи, одарили мелкими прощальными дарами в виде кожи для сапог, полотен для халата или бязи для рубашек всех мелких и средних чиновников, оказывавших им всевозможную помощь при решении необходимых вопросов, нанесли прощальные визиты главным начальникам-баканам соответствующих ведомств (сын Усаме-Али в Управление резерва армии – Аскерредифреислик, а отец Сейи-Али в Канцелярию мусульманских судей – Фетва Эминиреислик), и всё семейство Али, их сноха Айзат и их внук Ентер Курт отбыли на почтово-налоговой эскадре из 9 быстрых шебекк назад в Алжир, оставив мать снохи – улуг кадын Айше в несколько опечаленном настроении, которое улучшалось, когда она созерцала своего внучонка – сына Бекстала, малолетнего Алп-Арслана, и свою невестку Зайнагуль-Снежану.

Средняя жена – ортан кадын денизаскервизиря Хайреддина Барбароссы 39-летняя, невысокая ростом и также, как и улуг кадын Айше, полная в теле, со всегда ласковой улыбкой на лице и своими синими глазами располагающая к себе, арабка Мариам предпочитала ходить в длинном арабском белом платье с желтым покрывалом на голове и лице, чем несколько выделялась в своем квартале Перу, где турчанки имели на себе недлинные платья и широкие шаровары под ними. Средняя дочь Хайреддина Айдай от икинджи кадын Мариам достигла 18 лет, это тот самый возраст для девушки, когда приходит время отцу и матери побеспокоиться об ее будущем. Заботящийся о своей дочери отец временами посматривал на свою кровиночку: хотя она и была крупная телом, но выглядела еще несколько угловато, для своих 18 лет имела по-девичьи притягательный и в то же время какой-то беззащитный взгляд.

Уже объявился и подходящий жених для этой дочери – 21-летний старший сын богатого банкира из турков во втором поколении. По поручению любящего отца мать невесты Мариам уже принимала, пока еще неофициально, старуху-сваху и мать жениха; с ними она обсудила, как это принято в Истанбуле и в метрополии, сроки подписания брачного контракта, а также размеры выкупа, называемого здесь «шартом», который вручается семье невесты, и подарки самой невесте, называемые здесь «калымом». Отец невесты Барбаросса знал, что размеры «шарта» и дороговизна «калыма» зависят в первую очередь от знатности рода девушки и величины ее приданого; в богатых и родовитых семьях Истанбула – к каковым, без никакого сомнения, принадлежало и семейство денизаскервизиря улуг адмирал-бакана Денизлиманреислика Хайреддина Барбароссы – совокупная их стоимость (шарта и калыма), в зависимости от красоты, здоровья и молодости невесты, колеблется от 500 до 1000 османских золотых акдже и должна по традиции вдвое превышать приданое – сепет, даваемое за знатную девушку.

Имя отца жениха, владельца меняльных лавок и контор и состоятельного банкира было Чалышкан, а самого жениха, окончившего Истанбульскую высшую школу мусульманских судей – кадиев и получившего по распределению работу в провинции Едисан, находящуюся далеко за Черным морем, звали Эмрах. По всей вероятности, дело закончится осенней свадьбой, когда скот бывает жирный, а закрома полными, у людей водится много денег и они пребывают в приподнятом расположении духа.

Младшая жена – кичик кадын 32-летняя рослая и крупная белолицая красавица Гульджамал – бывшая Джанина, происходящая из некоего знатного испанского рода, досталась тогда еще алжирскому беглербегу Хайреддину Барбароссе в наследство от погибшего за правое османское дело младшего брата Ильяса вместе с детьми покойного: девочкой Айнагуль, которой в этом году уже исполнилось 13 лет, и мальчиком Алтынбашем, которому недавно стукнуло 9 лет. По древним степным османским законам, да и сельджукским также, жена погибшего брата вместе с детьми всегда переходила к живому брату и он был обязан через год, после проведения траурной годовщины, стать ей заботливым мужем, а детям – любящим отцом. Скучая по забавным маленьким ребятишкам, отец-ата Хайреддин сильно привязался к дочери и сыну погибшего смертью храбрых брата и в соответствии со всеми степными установлениями – истеп адетом и исламскими законами – шариатом он записал их во всех налоговых документах как своих собственных детей: Айнагуль, дочь Хайреддина (Айнагуль Хайреддин-хызы), и Алтынбаш, сын Хайреддина (Алтынбаш Хайреддин-оглу).

В один из летних теплых дней отец 9-летнего Алтынбаша и дед также 9-летнего Алп-Арслана 60 летний военно-морской министр Хайреддин, сын Джакуба, провел обряд обрезания обоих мальчиков и посвящения их в лоно правой веры – мусульманство. Для совершения этого святого ритуала обрезания (в котором, как знали и сами обрезаемые, было больше ритуала, нежели обрезания), свойственного двум религиям: исламу и иудаизму –, был приглашен мулла-имам из ближайшей мечети в центре предместья Перу. Оба мальчика, светловолосый и светлоглазый сын Алтынбаш и темноволосый и темноглазый внук Алп-Арслан, перенесли надрезание кожицы на крайней плоти мужественно, без болезненного кривляния и плача. Это порадовало отца и деда Хайреддина, поскольку чувствовалось, что этим небоязливым маленьким туркам уже с 9 лет свойственны пять присущих османам качеств: боевитость, решительность, упорство, самостоятельность и стойкость. Все семейство денизаскервизиря угостилось традиционным пловом и завалило обоих посвящаемых в мусульманство мальчиков подарками: засахаренными фруктами, тростниковыми сладостями и медовыми пряниками. Три дня пролежали оба прошедших обряд обрезания мальчика в доме у кичик кадынки Гульджамал, которая закармливала их самыми вкусными и лакомыми блюдами.

4.Османские средиземноморские флоты осаждают остров Мальту

Во исполнение боевых директив-фирманов военно-морского министра Османской империи, главноначальствующего шеф-адмирала Адмиралтейства и трехбунчужного адмирал-паши Хайреддина Барбароссы в конце весны и в начале лета пришли в движение флоты государства, дислоцированные на разных морях.

Большая часть Западного турецкого флота на Средиземном море, базирующаяся в Алжире, в составе соединения из 42 боевых кораблей под водительством своего командующего, новоиспеченного однобунчужного адмирал-паши 54-летнего некоренного турка Сидик-Али (бывшего до 22 лет алеманским датчанином и звавшегося до этого возраста Зигердаллом) и заместителя командующего, главного эскадренного капутан-паши 44-летнего араба родом из Туниса Салиха взяли из алжирских портов курс на север, в сторону Балеарнских островов. Часть Западного османского средиземноморского флота в составе 21 боевого судна под началом другого заместителя командующего этого флота, 49-летнего алжирского араба Бири Раиса, происходящего из знатного рода шейхов Бангу, направилась с алжирских баз в сторону восхода солнца курсом на Мальту.

Еще одно огромное соединение кораблей, состоящее из 84 боевых судов, вышло в одно ранее утро начала лета из Эгейского моря, обогнуло южную оконечность полуострова Пелопоннес и легло на западный курс, в направлении острова Мальта. Сам заместитель военно-морского министра Высокой Порты, новоиспеченный однобунчужный адмирал-паша 38-летний коренной анатолийский осман Тургут Реис стоял во главе этого флотского соединения, ему непосредственно подчинялся флот Мраморного моря из 21 боевого судна (так было заведено испокон веку, что этот флот находился под прямым управлением Адмиралтейства и никогда не имел своего отдельного командующего), а также 21 галера, шебекка и сайк из состава Черноморского османского флота, большая часть которого еще несколько лет назад во главе с однобунчужным адмирал-пашой Ахмедом Кылычем ушла на защиту от испанцев архипелага Керкенны, расположенного близи восточных тунисских берегов. На 100-пушечном галеасе заместителю военно-морского министра Тургуту Реису в качестве многознающего морского специалиста по прокладыванию курса помогал начальник учетно-картографического ведомства, главный флагман-штурман Адмиралтейства 48-летний природный румелийский турок Насин Калкан.

Остальные 42 корабля этого большого флотского соединения под началом заместителя военно-морского министра Тургута Реиса были из состава Эгейского османского флота, прямо подчинялись своему командующему, новоиспеченному однобунчужному адмирал-паше Назыму Арслану, ранее долгое время служившему заместителем командующего Египетского османскиого флота иудея Зенона.

Соединение кораблей из 84 тяжелых галеасов и галеонов, средних галер и шебекк, легких каравелл и сайков растянулось на море на огромном расстоянии. На носу самой верхней, десятой, палубы 100-пушечного, 6-мачтового, тяжеленного громадного флагманского галеаса, на котором число обслуживающей команды: палубных и мачтовых матросов, матросов-гребцов и пушкарей-топджи – составляло 550 человек, стояли двое военно-морских начальников: главнокомандующий похода заместитель денизаскервизиря Тургут Реис и его помощник улуг штурман-думенчи Насин Калкан. Последний докладывал:

– Немалой протяженности остров Мальта относится к одноименному архипелагу, где имеются и другие, более мелкие острова: Гоцо, Комино и еще некоторые. Географическое положение этого архипелага исключительной важности – он находится как бы в центре громадных морских ворот (две противоположные части которого составляют остров Сицилия и северные берега Туниса) между Восточным и Западным Средиземноморьем. Кто владеет этим островом, тот контролирует этот важный проход-ворота. Подойти к островам Мальты с востока и севера – очень проблематично, здесь мало помогают паруса, надо задействовать весла, поскольку сильное морское течение с запада омывает острова и уходит на север в Ионическое море. С десяток лет тому назад христианские рыцари-иоанниты из иерусалимского ордена госпитальеров, после изгнания их нашим доблестным султаном Сулейманом Кануни с острова Родос, прочно обосновались на Мальте и даже взяли себе другое имя: рыцари Мальтийского ордена. Их начальниками являются некие храбрые морские воины: один преклонных лет по имени Хуан д`Омедес, а другой молодой – Жан Ла Валет.

Стройный, крупнотелый и темноглазый осман, молодой новоиспеченный однобунчужный адмирал-паша Тургут Реис задумчиво взглянул на своего более старшего собеседника, огромного увальня со свисающими длинными усами, флагман-штурмана Насина Калкана и молвил:

– Согласно фирману денизаскервизиря, досточтимого бея Хайреддина, мы обязаны скрытно подойти именно с востока к южным берегам острова и высадить там наших десантных башибузуков, ну а затем обогнуть восточные берега Мальты и приступить к осаде главного мальтийского порта, расположенного на северо-востоке острова. Значит, приставать к южным берегам и высаживать там десантников – будет очень сложно из-за встречного морского течения, ведь мы идем с востока напротив течения? Ну а после высадки башибузуков, выгрузки их пушек и тягловых лошадей и мулов, мы налегке и уже по течению поплывем к главной островной крепости…, – и, с интересом взглянув на хлопочущих на нижней палубе башибузуков в бараньих лохматых шапках у своих некорабельных, на больших тележных колесах орудий, добавил: – Начальник-баши этих десантных воинов из славянского народа болгар по имени Ыстаян утверждал, что ночью, выходя по нужде в гальюн, он узрел невдалеке корабль-призрак Бузлу шайтан – Ледяного шайтана.

Улуг штурман-думенчи похода Насин Калкан кивнул головой штурманской группе из пяти человек, взбирающейся на штурманское место понизу передней фок-мачты с огромной медной астролябией для измерения расстояния и прокладки курса по восходящему солнцу: мол, я скоро подойду, – и отвечал:

– Мой молодой адмирал, знающие и бывалые моряки в портовых закусочных и караван-сараях Истанбула говорят, что это уже не Бузлу шайтан, он давно ушел на северные франкские моря, а Летучий алеман-голландец, призрачный корабль из затонувших судов алеманской Голландии. Якобы, он пришел сюда из северных морей в поисках новых жертв, которых он хочет увлечь за собой на дно. Но если его не пугаться, то он бессилен нанести какой-либо вред. А наши башибузуки – болгары не испугаются ненароком?

– Нет, это неустрашимые бойцы, они из той части славянского болгарского народа, которая исповедует, также как и мы, правую веру – ислам, – стал давать пояснения главный начальник морского похода Тургут Реис: – Мне интересно беседовать с их баши Ыстаяном, из бесед с ним выясняется очень много занятного. Он утверждает, что мастера-кожевенники из его народа еще в глубокой древности славились отлично выделанными кожами – булгары и потому их так и назвали: булгары-болгары, что означает: кожевенники. Кроме того, эти болгары имеют древнее, дохристианское и домусульманское, верование в Танри Ан (разум – Ан всевеликого Танри). Также этот Ыстаян поведал мне, что некоторые посвященные женщины из его народа один раз в год исполняют во время сабантуя ритуальный танец босиком на раскаленных угольях, при этом ступая на горящие угли безбоязненно, поддевая их пальцами ног и подбрасывая их руками в воздух. И ничего с ними не проиходит, они остаются совершено невредимыми. В этой связи я вспомнил рассказ моего отца, старшим сыном которого я являюсь, что в нашем древнем османском племени сабиров-суваров некогда, несколько поколений тому назад, также существовали такие обрядовые танцы, которые исполнялись в честь богини огня Нестины, дочери всеблагой богини – покровительницы природы Омай-аны. И такие женщины у наших османских предков из племени сабиров-суваров назывались нестин-хатынками.

– Все бы хорошо с этими мусульманскими булгарами-болгарами, но они до сих пор не соблюдают запрет на вино, наложенный нашим святым пророком Мухаммедом, – вставил неодобрительно увалень-штурман, потряхивая головой, при этом конец его белой чалмы сбивался с висков на глаза. – Этот твой баши десантников Ыстаян не далее как вчера днем занимался в своей каюте засыпанием кислых дрожжей в сладкое вино, предназначенное для раненных матросов, он устанавливал какой-то объемный аппарат со множеством трубок для перегонки этого вина в крепкий алкоголь. А на его койке лежала открытая книга некоего Стефана Фалимижа на литературном болгарском – церковнославянском языке под названием «О дистилляции водок из трав». Показав мне и похвалившись передо мной этой редкой книгой, кстати, изданной в благословенном Истанбуле два года тому назад, этот Ыстаян также поведал мне, что в ней содержится 72 рецепта настоек и напитков.

– Что ж поделаешь, – вздохнул однобунчужный адмирал-паша Тургут Реис, – коли их, булгарское, толкование заповедей пророка Мухаммеда в части пития горячительных, спиртных напитков никоим образом не совпадает с общепринятым. Да ведь и мы, османы, сами порой не прочь попробовать запретный алкоголь. Да и к тому же лечим же мы своих тяжелобольных спиртовыми настойками.

– Так это больные, – так же вздохнул флагман-штурман Насин Калкан и, кивнув своему молодому начальнику головой, направился к штурманскому мостику, где его уже ожидали его подчиненные.

Хитрость удалась на славу. 84 боевых галеаса, галер, шебекк, каравелл и сайков османских флотов (Черноморского и Мраморного под прямым началом самого заместителя денизаскервизиря Тургута Реиса и Эгейского под непосредственным управлением Назыма Арслана), пришедших из-за Пелопонесского полуострова, под общим командованием заместителя военно-морского министра Турецкой империи однобунчужного адмирал-паши Тургута Реиса блокировали подходы и гавань главного порта Мальты на северо-востоке острова, обстреливая из дальнобойных орудий фортовые укрепления. В этот же день к этому немалой численности соединению кораблей присоединилась и эскадра в 21 судно из состава Западного средиземноморского османского флота под предводительством главного эскадренного капутан-паши Бири Раиса. Три дня готовились к решительному штурму островных фортовых укреплений и цитаделей многочисленные турецкие воины, они пока еще беспрепятственно захватывали плацдармы, выгружали пушки, оружие, боеприпасы и провиант, окапывались на ближайших холмах на берегу с обеих сторон порта, устанавливали в отдалении вне досягаемости фортовых орудий шатры и палатки, сооружали треноги и котлы для приготовления пищи и вообще начинали вести походно-боевую лагерную жизнь, словно бы готовились к долговременной осаде. На третий день к вечеру после недолгого артиллерийского обстрела с суши и с моря башибузуки из коренных османов пошли на штурм, со стен форта отвечали ответным огнем, среди османов появились первые раненые и убитые. В суматохе боя защищающиеся рыцари-иоанниты не обратили особого внимания на крики опасности с противоположной от моря стороны, где невесть откуда появившиеся из глубины острова средние орудия-мортиры на прямой наводке в пух и прах разносили дубовые ворота, это были тайно высаженные с кораблей адмирал-паши Тургута Реиса и капутан-паши Назыма Арслана 4 тысячи бестрепетных десантников-башибузуков из мусульманской части народа болгар, при 50 пушках на конной тяге. Они подошли к месту внезапного нападения скрытно (для чего им пришлось ограничить передвижение местных жителей) и в нужное время. Передовые отряды башибузуков-болгар во главе со своим лихим командиром Ыстаяном ворвались в город, едва только показались вечерние звезды.

Огромную добычу взяли турки и их союзники-болгары. Около 3 тысяч отменно вооруженных и закованных в тяжелые металлические доспехи рыцарей, 12 тысяч солдат и офицеров, а также свыше 2 тысяч красивых нерожавших девушек и молодых рожавших женщин. Главный начальник обороняющихся, старший монашествующий рыцарь 39-летний граф из французской земли Гасконь по имени Жан Ла Валет был самым высокородным пленным. Он был закован в цепи и помещен в отдельную каюту на флагманском галеасе. По всем законам войны он стал пленником самого руководителя похода, заместителя военно-морского министра Османской империи однобунчужного адмирал-паши Тургута Реиса.

Все 105 судов победителей, захватив с собой также 24 мальтийские каравеллы и каракки из гавани побежденного острова Мальты, направились в порт Алжира, где их ожидала приятная новость: 42 боевых корабля основной части Западного османского флота на Ак денизе, ведомые однобунчужным адмирал-пашой Сидик-Али и главным эскадренным капутан-пашой Салихом, вернулись с похода на остров Менорку, приведя с собой еще 18 плененных каравелл и каракк, на которые были погружены среди прочих пленных около 3 тысяч молодых, здоровых и красивых белотелых невольниц, последние были очень кстати в османской провинции Алжир, где местные девушки-арабки по сумме выкупа-шарта и подарков-калыма были недоступны для простых турецких воинов, нуждавщихся в женах.

жүктеу/скачать 2.06 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: