Наземные усыпальницы (кешене)

До недавнего времени в Балкарии было известно около пяти десятков наземных усыпальниц различной степени сохранности. Но на сегодняшний день некоторые из них не сохранились вообще, хотя в единичных случаях мы все же имеем возможность судить о них по описаниям и иллюстративному материалу в дореволюционной и довоенной кавказоведческой литературе. Другие - например, усыпальница легендарного Анфако, - упоминаются в устной традиции, причем, судить о достоверности приводимых сведений не всегда представляется возможным. В настоящем экскурсе учтены лишь те из них, о типологических и иных особенностях которых мы можем судить с достаточной уверенностью.

Очевидно, требует доработки предложенная ранее дифференциация, согласно которой 15 балкарских усыпальниц (без трех карачаевских) оказались представленными 8 типами – ситуация, уникальная в истории мировой архитектуры. Недостаточно обоснованы, в частности, критерии, взятые автором за основу такой дифференциации. Например, две круглоплановые усыпальницы (в Мухоле и Ташлы-тала) якобы отличаются друг от друга тем, что у одной из них стены «почти вертикальные». [27] В действительности никаких принципиальных отличий между ними нет, а незначительные расхождения в соотношении отдельных частей построек - явление в любом случае неизбежное и оно еще не дает основания для деления их на два типа.

Нет таких оснований и в случае с прямоугольными мавзолеями, которые дифференцированы на типы по принципу наличия или отсутствия двориков [28]. Что касается усыпальницы у замка Джабоевых, то констатация автора, будто бы она сочетает в себе «куполообразное перекрытие круглых склепов и прямоугольное основание четырехгранных», [29] связаны с каким-то недоразумением.

Отсутствие единого критерия и дифференциация памятников по признакам второстепенной значимости привели к искусственному усложнению всей типологической схемы.

В действительности, по своим архитектурным формам наземные усыпальницы представлены только тремя основными типами: прямоугольные в плане с двускатным перекрытием, круглоплановые с полусферическим верхом, и многогранные с пирамидально-шатровым перекрытием.

Кроме того, мы располагали сведениями об особенностях еще трех несохранившихся до настоящего времени гробниц – Кашхатауской (кешене Урусбиевых), Усхурской (на территории замка), и Холамской (по фотоснимку 1939 г.).

Во второй тип входит всего две усыпальницы. Одна из них расположена в верховьях реки Хазнидон, в 9 км от с. Ташлы-Тала; другая - в Верхней Балкарии, в пределах старого села Мухол.

Усыпальниц третьего типа насчитывается девять: 3 в Верхней Балкарии (2 из них разрушены, но в публикациях В.Ф. Миллера и А.А. Миллера о них содержатся достаточно полные сведения - описание, фотографии, чертежи), [30] 4 - в Верхне-Чегемском некрополе Фардык, 1 - в с. Булунгу в Чегемском ущелье, еще 1 кешене Мисаковых – близ с. Кашхатау (не сохранилась; известна по фотоснимку 1939 г.).

Все усыпальницы возведены на прочном известковом растворе из необработанных или грубо подтесанных камней. Заметно лучше обработаны камни, предназначавшиеся для возведения входного проема-лаза, а также выступающих наружу козырьков или угловые камни в основании усыпальниц и плоские плиты, представляющие одну из конструктивных деталей перекрытия.

Во всех случаях применялась техника так называемого ложного свода, т.е. возведение стен методом напуска камней таким образом, что корпус сооружения постепенно сужается кверху, а затем переходит в полусферический, двускатный или пирамидально-шатровый свод. Но поскольку усыпальницы возводились в различные века и разными мастерами, то конкретная специфика применения этого метода не всегда одинакова.

В сооружениях некрополя Фардык (с. Верхний Чегем) Л.Г.Нечаевой отмечено применение деревянной опалубки, предназначавшейся как для стен, так и для перекрытий [31]. Автор полагает, что мастера целиком и полностью полагались на это приспособление. Но это не совсем верно: судя по сохранившимся отпечаткам деревянных конструкций, они - даже усиленные поперечными распорками - ни в коем случае не смогли бы выдержать столь значительное напряжение (толщина, стен усыпальниц нередко превышает 1 м, а высота их достигает 5-6 м). К тому же и сам факт использования напуска камней зачастую прослеживается в кладке совершенно отчетливо. А потому точнее было бы отводить указанным конструкциям не единственную и не решающую, а, скорее всего лишь вспомогательную роль. В какой-то (быть может, даже в существенной) мере они действительно могли быть рассчитаны на восприятие нагрузки стен и перекрытий, но вместе с тем это был и своего рода шаблон, позволявший корректировать заданные пропорции сооружения в процессе строительства.

Таким образом, о разновидности «истинного свода», как то прямо или косвенно подразумевается в контексте излагаемой автором характеристике, говорить, все-таки не приходится. В работе другого автора истинный свод подразумевается уже совершенно недвусмысленно, так как речь здесь идет уже о «замковых камнях» на верхушках перекрытий [32]. Скорее всего, автор употребляет этот термин по какому-то недоразумению. Эти камни не могут быть замковыми по той простой причине, что назначение их не конструктивное, а сугубо декоративное.

Наряду с рассмотренными выше известны и усыпальницы, возведенные без опалубки. Из сооружений 1-го типа это, например, усыпальница у замка Джабоевых. Не отмечены признаки применения опалубки и у памятников 2-й группы, т.е. круглоплановых мавзолеев в Ташлы-Тала и Верхней Балкарии.

У мавзолеев 1-го и 3-го типов верхняя часть сооружения возводилась в технике ложного свода приблизительно на две трети или три четверти общей высоты перекрытия. Затем на нем горизонтально устанавливали несколько (от 2-3 до 9-10) плоских каменных плит, поверх которых устанавливалась глухая кладка, составлявшая верхушку перекрытия. Но вместе с тем, например, в кешене Аккуловых таких плит нет вообще, а в усыпальницах 2-го типа (круглоплановых) они вмонтированы значительно ниже: в Ташлы-Талинский они находятся ровно посередине между полом и вершиной перекрытия, а в Мухольской - в средней части перекрытия. В двух последних случаях плиты настолько плотно подогнаны друг к другу, что установить наличие или отсутствие предполагаемой глухой кладки, к сожалению, не удалось. Но едва ли здесь приходится говорить о глухой кладке: при всей своей массивности плиты не выдержали бы столь чудовищную тяжесть, особенно в Ташлы-Талинской усыпальнице, где глухая кладка заняла бы половину всей высоты сооружения. Очевидно, в данном случае мы вправе предполагать конструкцию, аналогичную устройству одного из Карт-Джуртских усыпальниц (Карачай), т.е. двухъярусность. [33] Говоря иначе, внутреннее пространство перекрытий может оказаться полым, а горизонтально вмонтированные плиты могут нести функции креплений-распорок.

Практически все захоронения, имевшиеся внутри гробниц, давно ограблены, а во многих случаях и разрушены. Поэтому особенности погребального обряда и его эволюции прослеживаются лишь в самых общих чертах. В принципе этот обряд – особенно в доисламский период – ничем не отличался от общеэтнического, обнаруживая четко выраженную связь с традициями аланского прошлого. Заметна тенденция перехода от обычая коллективных погребений к индивидуальным, хотя, судя по материалам некрополя Фардык, семейные гробницы продолжали встречаться даже в начале XVIII в. Следует отметить также преобладание вытянутого трупоположения с западной ориентировкой.

По способу захоронения прослеживаемый в усыпальницах обряд делится на два варианта: первый, продолжающий склеповую традицию алан – укладывание покойников прямо на полу; второй, связанный с одиночными захоронениями той же аланской эпохи (а в какой-то мере, возможно, и с христианской традицией) – предание останков земле; самые поздние комплексы соответствуют уже погребальной обрядности ислама.

Первый вариант отмечен пока лишь в прямоугольных усыпальницах. Так, в усыпальнице владетелей Усхурского замка выявлены перемешанные грабителями останки 20-25 человек, уцелевшие после ограбления вещи датируются в пределах XV столетия [34]. На полу же были зафиксированы останки двух погребенных в склепе близ замка Джабо-кала (XV-XVI вв.), [35] и одного в Верхне-Чегемском склепе близ церкви Байрым. Здесь скелет лежал вытянуто на спине, головой на запад. Склеп датирован П.Г.Акритасом аланским периодом, но ошибочность такого вывода уже отмечена в литературе [36] Очевидно, решающее значение в этом вопросе следует отвести тому обстоятельству, что речь идет о наземном склепе, а таковые появляются в Балкарии только в послемонгольскую эпоху. Поэтому наиболее приемлемой датой памятника представляется XV столетие.

Второй вариант – погребение в земле – характерен для всех трех типов усыпальниц, а могилы внутри них представлены четырьмя основными типами: каменными ящиками, грунтовыми ямами, подземной сводчатой камерой (один случай), и поздними мусульманскими захоронениями.

Каменные ящики характерны преимущественно для восточной части Балкарии. Здесь они обычны и в некрополях простых общинников, и в рассматриваемых нами наземных усыпальницах, независимо от их форм (возможно, единственным исключением являлся не сохранившийся до настоящего времени кешене Урусбиевых близ с. Кашхатау, в котором, по словам В.Миллера, скелет лежал «в земле», вытянуто, головой на запад). [37]

В каждой гробнице имелось по одному, иногда два каменных ящика. Данных о погребальной обрядности практически нет, но в некоторых из них уже само расположение ящиков по линии СЗ-ЮВ (Мухол, Шканты) исключало западную ориентировку костяков. Заметим, что с XV-XVI вв. подобные отклонения от традиционных норм становятся явлением хотя и не массовым, но все же ощутимым также и в «рядовых» языческих захоронениях данного района.

Из-за отсутствия датирующего материала хронология восточно-балкарских усыпальниц с каменными ящиками может быть определена лишь суммарно и сугубо гипотетически – приблизительно в пределах XVI-XVIII вв.

Теперь о гробницах с грунтовыми погребениями. Как и в некрополях простого населения, они характерны, главным образом, для западных районов. Наиболее показательны в этом плане усыпальницы некрополя Фардык в Верхнем Чегеме. [38]

В 1959 г. Е.П.Алексеевой здесь было доисследовано два ограбленных и разрушенных захоронения – одно в прямоугольном кешене, другое в 8-угольном. Первое она ошибочно датировала XII веком, второе – XVII-XVIII вв. [39]

В 2003 г. на этом же некрополе нами обследовано 8 наземных гробниц: четыре прямоугольных (№№1,3,5,6) и четыре 8-гранных (№№2,7,8,9). В гробницах 1 и 7 оказалось по пять погребений, в гробнице 6 – одно, а в четырех остальных – по два. Кроме того, еще по два погребения вскрыто у стен усыпальниц 7 и 9, и три погребения у гробницы 8, на участках между этими строениями и окружающими их каменными оградками. Таким образом, с учетом этих последних, а также двух других, исследованных Е.П.Алексеевой в 1959 г., общее число зафиксированных комплексов составляет 29.

За исключением двух могил, представлявших разновидность каменных ящиков (гробница №5, погр.1 и гробница №7, погр.1), все захоронения выявлены в грунтовых ямах, из которых некоторые были обложены и завалены камнями. Погребения индивидуальные, положение костяков прослеживается в 14 случаях. Независимо от конфессиальной атрибуции комплексов останки фиксируются вытянуто на спине, головой на запад (иногда с отклонениями).

Черты мусульманской обрядности не отмечены только в гробнице №6. В гробницах №№2,3 захоронения только мусульманские, в остальных они встречаются вместе с захоронениями, конфессиональная атрибуция которых не поддается уверенной идентификации. Особенностью же мусульманских комплексов являются короткие поперечные горбыли или доски, перекрывавшие могильные ямы либо горизонтально сверху, либо наискось от верхнего края продольной стенки к нижнему краю противоположной. Такие погребения составляют примерно половину от общего количества исследованных, включая сюда и комплексы с перемешанными останками.

К сожалению, то немногое, что чудом уцелело от инвентаря после многократных ограблений могил, не дает возможности датировать их с точностью до одного столетия (табл.XV). Над погребением №5, выявленном в ограде гробницы №9, была вкопана стела с эпитафией. Верхняя часть стелы отбита, в нижней же части надписи сохранилось имя «Мусса» и дата – 1140 год Хиджры, или 1719 год современного летоисчисления. Если учесть, что на участках между гробницами и их оградками захоронения совершались в последнюю очередь – когда внутри усыпальниц уже не оставалось места – то ясно, что сама гробница №9 была возведена значительно раньше указанной даты, чуть ли не на рубеже XVII-XVIII столетий или в первые 5-6 лет XVIII века.

Но это - лишь один из хронологических параметров некрополя; в данном же случае нас более всего интересует вопрос о нижней дате мавзолеев. Весьма архаичен, в частности, облик погребений без отчетливо выраженных признаков мусульманской обрядности, но с остатками колод, гробов и их деталей вроде железных скоб и гвоздей. Правда, по мнению Р.А.Даутовой, ни гробы, ни колоды сами по себе еще не говорят о доисламской дате конкретных комплексов. [40] Факты, приводимые ею в пользу такого вывода, достаточно убедительны; не исключено, что указанный тезис действителен и в отношении некрополя Фардык. Тем не менее, мы никак не вправе игнорировать то обстоятельство, что ни гробы, ни колоды не разу не встречены в сочетании с такой специфической деталью мусульманских захоронений, как перекрытие могильной ямы из поперечных горбылей и досок. Отметим и другое. Еще в 1892 г. В.Я.Тепцов обратил внимание на различное расположение входных лазов: у прямоугольных усыпальниц Фардыка они устроены в восточной стене, а у 8-угольных обращены на юг (кроме 8-угольной гробницы №2). Автор склонен был объяснить это различие особенностями конфессиональной атрибуции памятников: прямоугольные гробницы – христианские, а многоугольные – мусульманские [41]. Теперь, когда мусульманские комплексы выявлены и в прямоугольных усыпальницах (за исключением гробницы №6), нам, казалось бы, остается лишь констатировать ошибочность мнения В.Я.Тепцова. Но, вероятнее всего, предположение В.Я.Тепцова не лишено оснований. Возможно, мавзолеи с лазами на восточной стене стали возводиться в «переходный» период, незадолго до исламизации части местных феодалов, и первые захоронения совершались в них по традиционным (доисламским) обрядам. А несколько позже в них же стали хоронить и родичей, перешедших в мусульманство. Сейчас это кажется чем-то невероятным, однако, в XVII-XVIII веках, когда о перспективах исламизации горцев современники чаще всего писали с иронией, такое было вполне возможно.

Тем не менее, влияние мусульманского духовенства все же продолжало возрастать; не исключено, что следствием этого влияния явилась переориентация входных лазов в более поздних гробницах Фардыка. Как отмечено выше, архаичные по своему внешнему облику погребения (без досок и горбылей) выявлены и в 8-угольных кешене, но очевидно это и есть тот случай, когда, по мнению Р.А.Даутовой, они вполне могут оказаться мусульманскими (добавлю, что захоронения по всем канонам мусульманского обряда, но без деревянного перекрытия из плашек спорадически встречались даже в минувшем XX столетии).

Таковы некоторые соображения, на основе которых я нахожу возможным датировать мавзолеи Фардыка не XVIII (как Л.Г.Нечаева), [42] а скорее XVII-XVIII столетиями.

Обзор разновидностей могил внутри наземных гробниц-кешене мы завершим кратким описанием таковой в мавзолее Камгута Крымшамхалова, находящемся в Баксанском ущелье близ средневекового поселения Эльжурт.

Мавзолей в плане прямоугольный (5,8 х 4 м.) с высоким двускатным перекрытием. До его разрушения общая высота у фасада достигала более 6 м. Несмотря на сравнительно большие размеры, он изначально был рассчитан только на одно захоронение. Находившаяся внутри него могила представляла собой нечто вроде саркофага, вытянутого с востока на запад, и частично углубленного в пол. Его продольные стенки плавно переходят в стрельчатый свод. В плане он представляет прямоугольник со слегка выгнутыми наружу длинными сторонами. Внутренние размеры: длина 2,7 м., ширина в средней части 1,1 м., ширина в торцах по 0,9 м., высота 1,3-1,4 м. В восточном торце «саркофага» устроено небольшое окошко. Судя по рисунку в альбоме Д.А.Вырубова, останки покойного были помещены в это сооружение в гробе. [43]

При некоторой своей необычности отмеченный в кешене Камгута «саркофаг» все же не является чем-то новым в кругу погребальных памятников Балкарии. Близкие или даже идентичные конструкции, восходящие еще к прототипам аланской эпохи, неоднократно фиксировались в местных некрополях позднего средневековья. С другой стороны, в позднеаланский период в горах Центрального Кавказа нередко практиковалось захоронение отдельных знатных лиц в так называемых криптах – подземных сводчатых склепах, устроенных внутри небольших церквушек или часовен. Одна такая крипта выявлена, например, в церкви Байрым в Верхнем Чегеме. [44]

Как известно, Камгут являлся одним из четырех братьев Крымшамхаловых, упоминаемых в документах российского посольства 1639-1640 гг. в Мингрелию. Но умер он задолго до переселения карачаевцев на Кубань, имевшего место как раз в те же годы. [45] Таким образом, рассмотренный памятник можно датировать приблизительно 20-ми годами XVII века.

Вопрос о генезисе архитектурных форм мавзолеев-кешене Кабардино-Балкарии остается в числе наиболее актуальных. Сравнительно давнюю историю имеет версия происхождения прямоугольных гробниц от подземных и полуподземных склепов аланской эпохи, но относительно рассматриваемой территории она ставится под сомнение Л.Г.Нечаевой: «все архитектурные разновидности мавзолеев появились в Кабардино-Балкарии в XVIII в. «внезапно», не опираясь ни на какие местные традиции...» [46] (выделено мной; В.Б.).

Вывод, надо сказать, более чем странный. Положим Л.Г.Нечаева могла упустить из виду склепы Верхне-Балкарского «городка мертвых», которые и по обряду и по архитектуре в пределах одного и того же некрополя отражают линию развития именно аланских традиций. Могла не придать значения мавзолею Камгута, который при всем желании невозможно датировать XVIII веком. Наконец, могла не вспомнить даже о тех наземных склепах Верхнего Чегема [47], которые буквально по всем признакам – сухая кладка, слегка сужающийся корпус, плоское перекрытие, квадратные и прямоугольные (а не арочные) лазы – идентичны с аланскими, и тем самым наглядно отражают процесс «выхода на поверхность» подземных и полуподземных склепов, процесс, наметившийся уже в первые столетия послемонгольской эпохи. Но, полагаю, мы вправе были ожидать разъяснений хотя бы по поводу того противоречия, которое возникает между выдвигаемой автором концепцией «исламского» генезиса прямоугольных мавзолеев и общепризнанным фактом их практически полного сходства с формами ... христианских церквей и часовен горного Кавказа. Последнее еще в довоенные годы было отмечено А.А.Иессеном, [48] и, кстати говоря, не только не противоречит, но скорее даже удачно дополняет версию «склепового» происхождения наземных усыпальниц. Ведь только влиянием церковного зодчества можно объяснить, например, такие особенности мавзолеев, как высокие двускатные крыши и штукатурная облицовка – особенности, которые никогда не были характерны ни для аланских склепов, ни для жилищного зодчества горцев. Концепция же Л.Г.Нечаевой, хочет этого автор или нет, неизбежно ставит нас перед абсурдной дилеммой: либо христианские постройки – следствие массовой «исламизации» края, либо наоборот – «мусульманские» гробницы были сооружены по образцам христианских церквушек.

Много сложнее вопрос о генезисе усыпальниц второго и третьего типов, т.е. шести-, восьмиугольных и круглоплановых. Версия о связи 8-гранных гробниц типа Верхне-Чегемских с процессом исламизации была выдвинута еще в дореволюционной литературе, [49] а в 1970-е годы ее в самой категорической форме отстаивала Л.Г.Нечаева, [50] мнение которой разделяют и некоторые другие кавказоведы. [51] Теперь, когда многие из выявленных на Фардыке погребений действительно оказались мусульманскими, вопрос, казалось бы, можно считать исчерпанным.

Но, увы, до этого еще очень далеко, в чем нетрудно убедиться, обратившись к конкретным формулировкам и логике суждений сторонников этой версии. Поскольку в наиболее развернутой форме она впервые изложена в работе Л.Г.Нечаевой, то, прежде всего, рассмотрим приводимые ею аргументы. А суть аргументов, в общих чертах, сводится к следующему.

Между архитектурой склепов и мавзолеев нет генетической связи, ибо это разные категории погребальных сооружений: склепы содержат останки десятков людей, уложенных либо на полки, либо на полу; мавзолеи же рассчитаны на 2-3 покойников, останки которых погребались в земле. Склепы характерны преимущественно для вайнахов и большей части Осетии, где они по архитектуре и погребальному обряду связаны с исконно местными традициями. Мавзолеи же распространены, главным образом в Кабардино-Балкарии, где они появились под влиянием извне, о чем свидетельствует предание останков земле и форма восьмигранных мавзолеев.

Все эпитафии на мавзолеях относятся к XVIII столетию, следовательно, в XVIII веке вместе с исламом здесь появились и сами мавзолеи.

Большинство мавзолеев возведено на известковом растворе с использованием деревянной опалубки-шаблона. А поскольку до XVIII века горцы не знали ни того, ни другого, то отсюда следует, что в большинстве случаев мавзолеи возводились странствующими строителями Востока.

Надуманность всех этих «аргументов» столь очевидна, что они сводят на нет даже те немногие конструктивные моменты, которые, безусловно, имеются в работе Л.Г.Нечаевой. К сожалению, автор проявил здесь полнейшую неосведомленность в истории архитектуры не только мусульманского Востока, но даже горного Кавказа; далеко не бесспорны и сведения о погребальном обряде.

Начнем с первого тезиса, т.е. с мавзолеев как соционормативном элементе культуры. Говоря о происхождении этого феномена, и Л.Г.Нечаева, и все ее последователи признают значимость социального фактора только на словах. На деле же все выводы авторов сводятся только к акцентации примера «знатных мусульман Востока» - столь неотразимо гипнотическое воздействие мусульманских эпитафий на гробницах. Едва ли есть необходимость доказывать, что фиксация социального статуса феодала в каких-то особых формах погребальных сооружений предполагается уже самой спецификой классового общества, что сама по себе это не ахти какая гениальная идея.

О предании останков земле. В конкретных условиях Балкарии это был переход от склеповых захоронений (в которых тела усопших укладывались прямо на полу) к погребениям в простых грунтовых ямах или каменных ящиках, известных здесь с глубокой древности, а в аланскую эпоху существовавших параллельно со склепами. Однако по признанию самой Л.Г.Нечаевой, содержащемуся в одной из ее предшествующих работ, [52] в Балкарии этот процесс был завершен уже где-то в VII-VIII вв., и связан был вовсе не с исламизацией, а с инфильтрацией в горы тюрок. Констатация не совсем точная – склепы встречались и много позже. Но тенденция налицо и она никоим образом не связана с исламом. И хотя этот «переходный период» затянулся на ряд столетий (см., напр., Усхурский склеп), важно отметить, что он обрел глобальный характер, т.е. затронул все слои населения. В том числе и феодальные круги: выше уже говорилось неоднократно, что типы могил внутри мавзолеев полностью совпадают с локальными особенностями общесельских некрополей в том или ином районе Балкарии.

Далее, о значимости эпитафий в вопросах генезиса усыпальниц. Логика автора здесь предельно проста: раз все эпитафии мусульманские, и раз все они относятся к XVIII столетию, то значит и «все архитектурные разновидности» мавзолеев появились в XVIII веке вместе с исламом. Но, как мы уже видели выше, такая логика совершенно не приемлема в отношении прямоугольных гробниц; в таком случае, где же уверенность, что по эпитафиям можно судить о времени появления граненых усыпальниц? Конечно, уверенности нет и быть не может. Иначе невозможно понять, например, каким образом на стенах «мусульманской» 8-угольной усыпальницы могли оказаться изображения двух огромных крестов? [53] Непонятно также, почему эпитафии имеются далеко не на всех мавзолеях, хотя многие из них были рассчитаны только на одно захоронение? Совершенно очевидно, что они были выстроены еще до того, как вместе с новой религией – исламом – появилась и письменность.

Если под мавзолеями подразумевать не «архитектурный», а только социальный смысл термина, то, судя, например, по усыпальнице Камгута, они появились не в XVIII-м, а где-то уже в начале XVII века, если не раньше. Очень сомнительно, чтобы к тому времени ислам столь прочно утвердился в среде феодальной знати Балкарии; ведь даже исламизацию Кабарды Л.Г.Нечаева приурочивает к XVIII веку. В работе И.М.Мизиева, на которую Л.Г.Нечаева неоднократно ссылается, об этом говорится вполне определенно: XVI-XVII вв. – время полного и окончательного возобладания феодализма. Это получило отражение в таких зримых явлениях, как перенос феодальных резиденций из неприступных горных высот в долины [54]. В сфере погребальной обрядности подобным изменениям соответствовала «персонификация» монументальных надгробных сооружений, превращение их из коллективных усыпальниц в мавзолеи.

Последний из рассматриваемых нами тезисов – о технологии строительства мавзолеев – способен ввергнуть в состояние шока даже неискушенного читателя. В самом деле, как можно всерьез говорить о незнакомстве горцев с кладкой камней на растворе вплоть до XVIII века, если в работе И.М.Мизиева, к которой автор постоянно аппелирует, говорится нечто совершенно обратное? И говорится вполне обоснованно, если учесть, что первые укрепления, сложенные на растворе, появились в Балкарии никак не позже XIV столетия.

Но это еще куда ни шло. Недоумение вызывают понятия автора «о полном блеске и расцвете ... мастерства» [55] тех загадочных пришельцев с Востока, которые по окончании строительства мавзолеев оставили незаполненными довольно глубокие пустоты на стенах от бревен опалубки, а в ряде случаев ... не удосужились демонтировать даже саму опалубку (!). Конечно, будь Л.Г.Нечаева более последовательна в своих суждениях, она не преминула бы приписать «мусульманским» мастерам также и строительство, например, сванских башен, в которых неразобранные опалубки были обычным явлением. [56]

Настаивая на версии экзогенности многоугольных гробниц, Л.Г.Нечаева сочла за благо воздержаться от поисков их исходных форм в странах мусульманского Востока. Этот пробел с лихвой восполнен ее последователями, а отчасти и предшественниками. Так, в 1949 г. К.Э.Гриневич пытался «выводить» их из Крыма, а в последние десятилетия особую популярность обрела версия из азербайджанского происхождения. [57] Однако эти направления поиска обусловлены не столько спецификой самого материала, сколько поверхностными ассоциациями и весьма приблизительным внешним сходством сопоставляемых объектов. Вопреки утверждениям отдельных авторов, ни в Крыму, ни в Азербайджане нет ни одной (!) абсолютной аналогии усыпальниц типа Фардыкских, а версия о центральнокавказских гробницах как «упрощенных» дериватах азербайджанских или крымских бездоказательна по существу. Единственная параллель – полигональность плана – дает основание констатировать лишь «точку соприкосновения», но если в интересующем нас вопросе исходить только от нее, то прототипы гробниц можно найти чуть ли не в любой точке земного шара.

К сожалению, объем и структура главы не позволяет завершить приведенный экскурс хотя бы простым перечнем других, не упомянутых здесь, противоречий и курьезов. Но общее впечатление таково, что не лучшая из укоренившихся в кавказоведении тенденций – увлечение внешним фактором в вопросах культурогенеза – в случае с рассматриваемыми памятниками доведена до полного абсурда. Энтузиазм и чудеса эрудиции, проявляемые порой в поисках их экзотических прототипов, конечно, впечатляют. Но мне эти изыски все больше напоминают стрельбу из пушки по воробьям. Пора бы, кажется, понять, что речь у нас идет не о Парфеноне на склонах Эльбруса и не о Тадж-Махале в Чегемском ущелье, что проявление локального своеобразия в столь непритязательных по облику постройках вполне возможно и без подсказок со стороны.

Похоже, однако, что сама мысль о такой возможности внушает сторонникам «мусульманской» концепции суеверный ужас. Иначе чем же объяснить столь упорное игнорирование ими факта, имеющего для решения затронутой проблемы решающее значение? Речь, в частности, об особенностях локализации многоугольных мавзолеев. Ведь еще А.А.Иессеном было отмечено, что в основной своей массе они сконцентрированы в Балкарии и Кабарде, что вне этого ареала они единичны и встречаются только в сопредельных с ним районах. [58] И если они действительно появились под влиянием Крыма или Азербайджана, если они действительно являются следствием исламизации, то закономерно возникает вопрос: а почему их нет на промежуточных территориях? Разве процесс исламизации не коснулся Дагестана, Чечни или Адыгеи? Или же на всем этом пространстве не нашлось ни одного феодала, желающего последовать примеру «знатных мусульман Востока», и увековечить память о себе в монументальной усыпальнице? Ответ может быть только один: многоугольные усыпальницы Балкарии – сугубо местного происхождения, а пресловутые «прототипы» Крыма и Азербайджана не имеют к проблеме их генезиса никакого отношения.

Главная и единственная причина строительства мавзолеев в Балкарии – не конфиссиональная, а социальная. Наряду с такими памятниками средневековья, как замки и боевые башни, они представляли собой соционормативный компонент феодальной субкультуры. Все типы гробниц характеризуются единством строительного «почерка» и единством архитектурного стиля.

Зародившись на территории Балкарии, формы многоугольных усыпальниц оказали некоторое влияние также на зодчество соседних районов (за исключение Верхней Сванетии, где в силу социальных причин мавзолеи не строились вообще). Наиболее ощутимо это влияние в Кабарде. Нельзя не согласиться с выводом Л.И.Лаврова, считавшего, что «появление мавзолеев у кабардинцев в конце XVII века правдоподобнее рассматривать как результат усиления культурного контакта кабардинцев с соседними горскими народами и в первую очередь с балкарцами». [59] Встречающиеся иногда попытки пересмотреть это положение [60] откровенно наивны, тем более что исходным пунктом суждений служит в них все та же теория крымских прототипов.

Отрицать роль ислама в интересующем нас контексте целиком и полностью, конечно, нельзя. Но, на мой взгляд, она состояла вовсе не в том, в чем ее принято видеть. Скажем, строительство мавзолеев в Кабарде действительно приходится преимущественно на время исламизации (хотя отдельные случаи могли иметь место и раньше). Однако, вопреки мнению Л.Г.Нечаевой – и это важно подчеркнуть – оно знаменовало собой не переход к каким-то «исламским» формам погребальных сооружений, а, прежде всего альтернативу заведомо языческой традиции погребения в курганах. Поэтому типы каменных гробниц не имели существенного значения.

Несколько иначе обстояло дело в Балкарии. Здесь доисламское прошлое ассоциировалось не с курганами, а с прямоугольными наземными гробницами, о сходстве которых с христианскими церквушками и часовнями уже говорилось выше. Судя по материалам Фардыка, первых неофитов из числа таубиев, принимавших ислам пока еще формально, из конъюнктурных соображений, это сходство не очень уже и беспокоило. Их хоронили рядом с сородичами в выстроенных ранее прямоугольных кешене. Но со временем все же намечается тенденция к более широкому, чем в XVII веке, распространению «нейтральных» по происхождению 8-угольных усыпальниц. За исключением лишь одной, последние на Фардыкском некрополе локализованы обособленно от прямоугольных, и, судя по эпитафии у гробницы №9, построены позже всех остальных.

И последнее. Вполне возможно, что элементы сходства круглых и граненных мавзолеев с подобными постройками в тюрко-монгольских (а не «мусульманских») регионах действительно неслучайны. Неслучайны – вовсе не в том смысле, каком это нам пытаются внушить. А только в том, что ввиду заметной роли кочевников в этногенезе балкаро-карачаевцев здесь не исключена и вероятность конвергентных совпадений в закономерностях эволюции народного зодчества. Одной из таких закономерностей, более или менее глобальных в пространстве и времени, было преобладание круглых и многоугольных в плане построек, реликты которых сохранялись еще многие столетия после полной и окончательной седентаризации номадов. В частности, надгробные сооружения с подобной планировкой никогда не были редкостью для тюрок. Некоторые исследователи склонны связывать зарождение этой традиции с древним обычаем оставлять на месте захоронения кибитку или юрту покойного. [61] Так это или нет, но почти во всех указанных регионах – и в Азербайджане тоже – историки идентифицируют исходные формы многих мавзолеев именно с разновидностями кочевнического и «посткочевнического» жилища. [62] В том числе – и с многоугольными срубами, единичные образцы которых фиксировались в Балкарии и Карачае еще в XX столетии. [63] Являются ли граненые мавзолеи типа Фардыкских дериватами таких жилищ, или они восходят еще к тем «остроконечным домикам», о которых в начале XIII в. писал Рубрук, пока трудно сказать. Совершенно бесспорно только то, что в народном зодчестве Балкарии они глубоко самобытны, и никоим образом не обязаны своим происхождением влияниям извне.