В Амстердаме
Мысли и заметки
I
Ежемесячный орган английской социал-демократической федерации, «The Social Democrat», говорит в своей сентябрьской книжке, что амстердамский социал-демократический съезд является наилучшим изо всех международных конгрессов новой «серии», т. е. серии, начинающейся с 1889 года, когда состоялся первый съезд «Нового Интернационала». Не менее восторженно отозвался об амстердамском съезде Каутский в «Neue Zeit». Признаюсь, я не вполне разделяю этот оптимистический взгляд. Конечно, мы, марксисты, представители революционного социализма, одержали в Амстердаме решительную победу над международными оппортунистами и мы не можем не радоваться этой победе. Но о чем спорили мы там с нашими противниками? Не более и не менее, как о том, быть или не быть революционному социализму. Это именно так, потому что тактика, которую отстаивал и превозносил в своих длинных и напыщенных речах вождь оппортунистов всех стран Жорес, на деле означает полный отказ от революционного социализма и переход на точку зрения буржуазной демократии. Как ни рад я нашей победе, но меня все-таки неприятно поражает воспоминание о том, что эта постыдная тактика могла быть защищаема на международном съезде социалистов, не вызывая решительного и единодушного негодования. А кроме того, я не могу скрыть от себя и от своих читателей то неоспоримое обстоятельство, что Вандервельд и Адлер довольно-таки испортили, — своим «мягким» проектом решения по важнейшему вопросу съезда, — ход вызванных этим вопросом прений и ослабили нравственное значение победы, одержанной марксизмом над международными оппортунистами. Я назову великолепным (prächtiger — выражение Каутского) только тот съезд, который будет свободен от таких больших недостатков. Когда и где состоится такой, действительно великолепный, между-
310
народный съезд? Не знаю. Скажу больше: я не уверен даже и в том, что он состоится когда-нибудь. Очень возможно, даже — увы! — очень вероятно, что современный социализм вплоть до самой революции, т. е. до завоевания власти пролетариатом, не излечится от оппортунистической язвы. Но именно потому у нас и нет оснований для оптимизма. Наш неприятель потерпел поражение. Это очень хорошо. Но напрасно говорит «The Social Democrat», что теперь пришел конец международному оппортунизму. К сожалению, это еще не так. Наш неприятель хотя и поражен, но еще не уничтожен. Его главные силы, — французская армия все того же Жореса, — «отступили в порядке» и, поддерживая против нас сильный огонь, очевидно перестраиваются для новой борьбы. Если это так, — а разве же это не так? — то марксисты должны, не теряя ни минуты, преследовать потерпевшего поражение неприятеля, а не льстить себя тою приятною, но пока еще неосновательною уверенностью, что он уже не существует.
«The Social Democrat» говорит далее, что, несмотря на жаркие спорь по вопросу о тактике, на амстердамском съезде господствовало стремление к единству. Это, пожалуй, и так, но я боюсь, что наш английским собрат очень преувеличил смысл этого явления. Где объединенные между собою элементы имеют одни и те же общественные задачи, выражающие одни и те же классовые интересы, там единство не только хорошо, но прямо обязательно для торжества этих интересов. А где это необходимое условие отсутствует, там единство не может быть ни прочным, ни полезным. И вся «мораль» амстердамского конгресса сводится к вопросу о том, возможно ли прочное единство между оппортунистами и марксистами. Я думаю, что нет, и в этом случае со мною согласны итальянские «реформисты», давно уже высказавшие твердую уверенность в том, что реформизм (наиболее употребительное в Италии название оппортунизма) и революционный социализм составляют в сущности две отдельных партии. А что на амстердамском съезде было, к сожалению, немало оппортунистов, в этом вряд ли кто усомнится. Правда, не многие из них выступали открыто, но это не мешало им иметь значительное влияние на ход прений: их сравнительной многочисленностью на съезде и объясняется тот, на первый взгляд странный и непонятный, факт, что социалистические представители пролетариата могли целых три дня и как нельзя более серьезно спорить о том, должен или не должен этот класс продавать буржуазии свое право первородства за чечевичную похлебку.
В предлагаемых очерках я хочу осмотреть вместе с читателем те позиции, которые были заняты на амстердамском съезде марксистами,
311
с одной стороны, и оппортунистами — с другой. Но прежде чем мы приступим к этому осмотру, мне необходимо сделать объяснение по предметам, относящимся к тому, что делалось на съезде российской социал-демократической делегацией вообще и мною в частности.
Здесь я, прежде всего, скажу два слова о том моем поступке, который «Московские Ведомости» обозвали позорным поступком русского социалиста. Читатель, вероятно, уже понял, о чем я говорю.
Выбранный вместе с Сен Катаямой в вице-президенты первого заседания съезда, я обменялся с представителем японского социалистического пролетариата дружеским рукопожатием. Московский реакционный орган считает это национальной изменой. С своей точки зрения он прав, но в том-то и дело, что я не стою на его точке зрения. И, — пусть хорошенько заметят это «Московские Ведомости», — далеко-далеко не один я. Сознательный пролетариат России целиком идет под знаменем международной социал-демократии, а международная социал-демократия не может не восставать против международных войн; ее горячим содействием и ее энергичной поддержкой пользуется один только род войны: классовая война эксплуатируемых с эксплуататорами. В этой войне я сам охотно и давно принимаю посильное участие. Но эта война кажется преступной не только реакционерам и охранителям, а даже многим «прогрессистам». Вот что значит различие точек зрения.
Мой «позорный поступок» сопровождался речью, в которой я сказал, между прочим, что войну с Японией ведет не русский народ, а царское правительство, злейший и опаснейший враг этого народа. Пусть попробуют «Московские Ведомости» доказать мне, что это не верно; мне будет очень интересно выслушать их доводы. Я сказал далее, что в случае победы царского правительства над Японией главным побежденным окажется не кто иной, как тот же русский народ. Московская газета, как и вся наша реакционная клика, прекрасно знает, что это правда: для нее прелесть победы над «япошками» особенно усиливалась бы тем обстоятельством, что победоносное царское правительство могло бы, пользуясь ее обаянием, еще сильнее затянуть те цепи, которыми оно сковывает русский народ. Я напомнил съезду ту, к сожалению, неоспоримую историческую истину, что иностранная политика царского правительства издавна была политикой хищничества и захвата; что это правительство издавна стремилось подчинить себе все те из окружавших «ас народов, которые не были достаточно сильны, чтобы дать ему грозный отпор, и что оно окружило собственно-русскую землю целым ожерельем из побежденных народностей, возвращавших ему в виде
312
ненависти то, что они получали от него в виде угнетения. И я прибавил что от такой политики само русское население страдало не меньше, если не больше всех, потому что ни один народ не может быть свободен, служа орудием угнетения своих соседей, и потому, что «порядок», который, благодаря нашему правительству, царствовал в Варшаве, в Гельсингфорсе и в Тифлисе с такой же силой, с какой «царствует» смерть на кладбище, «царствовал» также в Петербурге, в Москве, в Киеве, в Одессе, словом, во всей России. Может быть, в этих моих словах заключалось что-нибудь, похожее на неправду? Или, наконец, ложью было та место моей речи, где я сказал, что, преследуя в нашей несчастной стране все талантливое, все живое и независимое, царское правительство видит себя теперь изолированным, окруженным жалкими и жадными бездарностями, которые думают только о своей собственной карьере и не могут обеспечить ему ничего, кроме целого ряда постыднейших поражений? Все это самая чистая правда, и когда я говорил все это, я сознавал, что я выражаю мысли и чувства огромной массы русских людей. Никогда еще прежде голос российской социал-демократии не был в такой сильной степени голосом русского народа.
Съезд отнесся чрезвычайно сочувственно к моему «позорному по ступку». Он ответил на него целым взрывом долго несмолкавших криков и рукоплесканий. Вышла целая демонстрация, которая произвела сильное впечатление даже на людей, видавших на своем веку » не такие виды. Я упоминаю об этом, разумеется, не для того, чтобы похвастаться своим успехом перед читателями «Искры», а для того, чтобы обратить их внимание на интересную черту психологии съезда. Один из австрийских делегатов удивлялся потом, в разговоре со мной, тому, что представители международной социал-демократии могли придти в такой восторг ввиду поступка, который подсказывался всем нашим миросозерцанием. «Кому же неизвестно, — воскликнул он, — что мы, социал-демократы, против войны?» Это в самом деле всем известно; и все делегаты, наверно, помнили как относящиеся к милитаризму решения предыдущих международных съездов, так и те дружеские адресы, которыми обменивались между собой сознательные рабочие Франции и Германии при начале франко-прусской войны. Почему же они пришли в такое возбуждение при виде «позорного поступка»? Да просто потому, что они вовсе не такие сухие и холодные люди, какими их считают многие сентиментальные старушки; просто потому, что торжественное открытие съезда восколыхнуло в их душе свойственный им энтузиазм к своему делу, и этому энтузиазму нужен был только под-
313
ходящий повод, чтобы шумно вырваться наружу. Вот и все. И это маленькое обстоятельство очень знаменательно. Пролетарии всех стран могут только радоваться тому, что у его представителей так много энтузиазма. Еще Гегель справедливо сказал, что без энтузиазма — «без страсти» — не делалось ничего великого в истории...
Заканчивая свою речь, я заметил, что социалистический пролетариат является единственным в настоящее время носителем прогресса и что, вследствие этого, все те, которые в той или другой стране защищают то или другое действительно прогрессивное дело, невольно обращают свои взоры в сторону социалистического пролетариата. Наиболее ярким доказательством справедливости этих моих слов служило присутствие на съезде, — в английской делегации, — престарелого индуса Дадабгая Наороджи, который приехал для того, чтобы перед лицом международного пролетариата протестовать против долгого, беспощадного и систематического угнетения его родины Англией. Когда на одном из следующих заседаний он стал объяснять цель своего приезда, ему устроили целую овацию. Решение, принятое съездом по этому вопросу, гласит так:
«Собрание представителей рабочих всего цивилизованного мира выслушало от представителей Англии и Индии, что в Индии, как и повсюду, Англия не перестает отнимать у народа все источники существования, что она эксплуатирует и обворовывает его, что она является источником величайших бедствий, лишений и голода для более чем 200 миллионов населения на английской почве. Международный съезд обращается поэтому с призывом к рабочему классу Великобритании и приглашает его побудить свое правительство к уничтожению нынешней безрассудной и позорной колониальной системы и к замене ее легко осуществимым самоуправлением Индии под верховной властью Англии».
Угнетенное человечество, действительно, не имеет теперь другого »защитника, кроме революционного пролетариата. И, разумеется, это делает пролетариату чрезвычайно большую честь. Но это имеет и свои неудобства. Недостаточно испытывать известное угнетение для того, чтобы ясно понять задачи социализма и усвоить себе социалистическое миросозерцание. Неудивительно поэтому, что на международные социалистические съезды посылают подчас своих представителей такие общественные элементы, которые в сущности очень далеки от современного социалистического движения и имеют о нем лишь весьма смутное понятие. Как быть с их делегатами? Если их явится очень много, то их присутствие может поставить в затруднительное положение, хотя и
314
не весь съезд, то, по крайней мере, делегации тех стран, из которых они приедут. Ввиду этого казалось бы, что международным съездам следует очень разборчиво относиться к социалистическому «credo» организаций, посылающих на них своих делегатов. Но, во-первых, делегаты более или менее неопределенного и сомнительного образа мыслей являются преимущественно из таких стран, общественная жизнь которых, — вследствие того, что в них нет политической свободы, которая позволяла бы всем их партиям делать свое дело у всех на виду, — крайне мало известна другим народам. Легко ли разобраться, скажем, бельгийцу Вандервельду или голландцу Трульстре в вопросе о том, что представляет собою на самом деле та или другая русская, польская, литовская, армянская или грузинская «социалистическая» организация? Не только не легко, но прямо невозможно за полнейшим отсутствием у него всяких сколько-нибудь убедительных данных.
Если же нельзя разобраться, то нельзя и высказаться, а еще менее можно принять практическое решение, да еще такое, которое, наверно, огорчит данную организацию и, вероятно, создаст для нее известные практические затруднения. Да если бы и были серьезные данные, если бы большинство членов съезда твердо знало, что такая-то грузинская, армянская, литовская, польская или русская организация называет себя социалистической более для красоты слога, то и тогда оно вряд ли решилось бы удалить со съезда ее делегатов. Noblesse oblige (звание дворянина налагает известные обязанности), говаривали в старину французы. Теперь можно сказать, что благородное звание представителя социалистических пролетариев обязывает быть снисходительным. Если угнетенное человечество имеет теперь в социалистическом пролетариате единственного надежного и бескорыстного защитника, если этому пролетариату принадлежит гегемония во всем прогрессивном движении современных цивилизованных народов, то как нельзя более естественно, что в такие решительные и торжественные моменты, какими являются его международные съезды, к его представителям пожелают примкнуть также и представители других общественных слоев, разумеется, несравненно менее революционных и универсальных, но все же до известной степени служащих делу поступательного движения. И точно так же естественно, что представители пролетариата только в самых крайних случаях и только при обстоятельствах, не оставляющих у них ровно никаких сомнений, решатся оттолкнуть от себя, удалить из своей среды представителей таких общественных слоев. В огромном большинстве случаев они добродушно скажут им: «мы очень рады вам; посидите с
315
нами», совсем не отдавая себе отчета в том, что подобное гостеприимство может вредно отразиться на пролетарском движении тех стран, откуда являются эти «тоже социалистические» представители более или менее прогрессивных непролетарских течений. Конечно, нет правила без исключений. Если бы подобные «тоже-социалисты» приехали из Германии и если бы германская социал-демократическая делегация потребовала бы от съезда их удаления, то они, наверно, не получили бы делегатских карт. Но в том-то и дело, что германские «тоже-социалисты», — Бернштейн и его почтенная компания, — пока еще стоят под знаменем социал-демократической партии и потому являются на съезд вместе с настоящими представителями; за пределами же социал-демократии в Германии нет, по крайней мере, таких «тоже-социалистов», у которых могло бы возникнуть желание поехать на международный съезд. Правда, местами там водятся, в очень небольшом количестве, анархисты; но анархисты, — как это всем известно, — на социалистические международные съезды совсем не допускаются; стало быть, немецким социал-демократическим делегатам не приходится теперь и поднимать «а съезде подобные вопросы. Не то мы видим, например, в Англии. Английские социал-демократы имели бы довольно серьезное основание поднять такой вопрос. На международные съезды с давних пор приезжают представители от так называющей себя «Независимой Рабочей Партии». Социалистические понятия членов этой партии до крайности смутны: ее вождь Кейр-Гарди высказывается даже против борьбы классов. Так как, — по постановлению брюссельской международной конференции 1899 г., — признание этой борьбы составляет одно из необходимых условий допущения на международные съезды, то английская социал-демократическая федерация имела бы, собственно говоря, полное право требовать удаления с них делегатов «Независимой Рабочей Партии». Она не делает этого. Почему же? Вероятно, по той простой причине, что знает психологию международных съездов и понимает, что ее требование было бы отклонено. Ввиду этого читатель скажет, может быть, что международные съезды простирают свою снисходительность дальше, чем это допускается требованиями логики. Я спорить не стану. Я только замечу, что эта чрезмерная, — и нелогичная, — снисходительность имеет свое достаточное основание. В самом деле, вообразите, что должно было бы произойти, если бы английские марксисты в самом деле начали добиваться удаления Кейр-Гарди и его товарищей, а съезд стал внимательно разбирать основательность их требований. Пришлось бы назначить комиссию для пересмотра всех изданий «Независимой Рабочей Партии»,
316
для изучения ее программы и для наведения точных справок о том, что говорили в тех или других спорных случаях ее агитаторы. Словом, началось бы целое следствие, и международный социалистический съезд попал бы в положение верховного судилища, произносящего приговоры над еретиками. А он ни за что не захочет принять на себя такую роль 1). Вот почему путаные головы, подобные Кейр-Гарди, могут спокойно пропагандировать свой странный «социализм», нисколько не опасаясь того, что перед ними закроется дверь «международного парламента рабочих». «Независимая Рабочая Партия» не только допускается на съезды, но пользуется даже правом представительства в Международном Социалистическом Бюро.
Такова психология международных съездов. Нам, российским социал-демокра-там, она давно известна, и мы, равно как и социал-демократы всех остальных стран, не могли не считаться с нею. Когда, на лондонском съезде 1896 г., мы потребовали удаления представителя организации «социалистов-революционеров», то мы поддерживали свое требование не тем соображением, что социализм «социалистов-революционеров» очень сомнителен, а указанием на тот факт, что названная организация имела слишком ничтожные размеры: она состояла, если память не обманывает меня, из шести или семи заграничных студентов. И если съезд удовлетворил наше желание, то единственно потому, что этот наш довод показался ему убедительным. А если бы мы начали критиковать перед съездом взгляды социалистов-революционе-ров, то он очень скоро положил бы конец нашим рассуждениям, объявив их не-уместными, а себя некомпетентным. Ко времени парижского съезда 1900 г. социалисты-революционеры ни на вершок не подвинулись вперед в идейном отношении. Но их организация несколько выросла к этому времени, и вследствие этого никому из нас и в голову не пришло поднимать в Париже вопрос об их недопущении. Заметьте при этом, что, строго говоря, мы тогда уже имели право протестовать против присутствия делегатов от социалистов-революционеров. Брюссельская конференция 1899 г. решила, что на международном съезде допускаются только такие общества, которые признают необходимость завоевания политической власти пролетариатом,
1) Известно, что от такой роли отказывался и «Старый Интернационал», руководителем которого был Маркс. Когда Бакунин, основавший в Женеве свой «Всесветный Союз Социальной Демократии», пригласил Общий Совет Международного Товарищества Рабочих высказаться по поводу его программы, то Совет ответил, что в его функции не входит «суд над теоретическими принципами программ различных секций».
317
организованным в классовую партию. Этим самым она поставила на вид всем и каждому, что точка зрения современного социализма есть пролетарская точка зрения, и что в среде представителей этого социализма нечего делать делегатам от тех организаций, которых эта точка зрения почему-либо не удовлетворяет. Но к числу этих последних несомненно и неоспоримо принадлежит организация социалистов-рево-люционеров. Все знакомые с их учением знают, что они находят пролетарскую точку зрения слишком узкой и, — «широта ты, широта, окиян-море!» — дополняют ее точкой зрения крестьянства и точкой зрения интеллигенции. Эти широкие джентльмены хотят держаться сразу трех точек зрения. Но, к сожалению, это «широкое» желание неосуществимо. Стоять в одно и то же время на трех точках зрения так же невозможно, как невозможно одному купцу одновременно ехать в трех каретах. Поэтому «социалисты-революционеры» на самом деле довольствуются весьма узкой точкой зрения мелкой буржуазии. Ясно, стало быть, что присутствие их делегатов на международном съезде 1900 г. противоречило постановлению, принятому год тому назад в Брюсселе. Но после всего вышесказанного читатель понимает, что ни у кого из нас не могло явиться охоты обнаруживать перед парижским съездом это противоречие: мы и не спорили против принятия в русскую секцию двух «социально-революционных» делегатов, которые, — замечу мимоходом, — оказались решительными и непреклонными сторонниками Жореса, как известно, бывшего ответственным издателем Мильерана, уже покрытого тогда кровью рабочих Шалона и Мартиники. Не собирались мы воевать с «с.-р-ми» и в Амстердаме. Мы сделали бы большую и непростительную ошибку, если бы оказали хоть одно слово против их присутствия на съезде. Съезд, наверно, отклонил бы критическое рассмотрение их программы, а они стали бы на все голоса и на всех крышах, на всех перекрестках кричать, что доброкачественность их широкого социализма признана и засвидетельствована социалистами всех стран, что решение нашего второго съезда, объявляющее их партией мелкой буржуазии, признано неосновательным и так далее, и так далее. А простяки, так охотно подставляющие свои широкие носы под цепкие пальцы этих мастеров рекламы, внимали бы их крикам и наивно радовались бы тому, что узкий порок потерпел, наконец, поражение, и что широкая добродетель была торжественно вознаграждена за все полученные ею от него оскорбления. Зачем же нам было вводить во искушение «малых сих»?
Орган «социалистов-революционеров» не верит тому, что у нас не было намерения атаковать их в Амстердаме. Это его дело. Но он плохо
318
взвесил значение тех доводов, с помощью которых он хочет доказать, что мы совсем уже выступили в поход против них и пробили отбой только потому, что увидели, как нежно любят их, «социалистов-революционеров», социал-демократы других стран. «Рев. Россия» вспоминает о том, что после всем известного кенигсбергского процесса я напечатал в центральном органе германской социал-демократии статью против терроризма. Такая моя статья, действительно, появилась в указанном органе. Но я ее написал единственно потому, что в Кенигсберге много и неправильно говорилось об отношении нашей партии к террору. Предстоявший амстердамский съезд тут был решительно ни при чем 1). Кроме того, «Революционная Россия» приводит те строки из статьи «К амстердамскому съезду», — напечатанной в нашем 71 номере, — в которых сказано, что мы будем отстаивать для российской социал-демократии право на единственное представительство в международной организации пролетариата и выступим против безразличного отношения социалистов других стран к нашим отечественным «фракциям». Я согласен, что эти слова могли быть приняты гг. «социалистами-революционерами» за некий неприятный намек на некую «нехватку» в их «социалистической» программе. Но где же в этих словах угроза добиваться удаления со съезда «социально-революционных» делегатов? Такой угрозы в них нет и следа! В них прямо и недвусмысленно говорится только то, что мы считаем нашу партию единственной представительницей сознательного пролетариата России и готовы доказывать это, между прочим, и в Амстердаме. Но нам не пришлось доказывать это по той простой и вполне достаточной причине, что там никто не выразил никакого сомнения на этот счет. Правда, в докладе, представленном амстердамскому съезду «социалистами-революционерами», встречаются очень «большие чудеса» насчет их собственного отношения к пролетариату. Но ни на заседаниях съезда, ни в его комиссиях доклады никогда не подвергаются обсуждению, поэтому нам оставалось, — и остается, — характеризовать этот доклад в печати, и гг. «соц.-рев. могут быть уверены, что мы не забудем исполнить эту свою обязанность.
Достарыңызбен бөлісу: |