Библиотека научного социализма под общей редакцией д. Рязанова

319

По поводу получения ими этого права, революционный орган рос­сийской мелкой буржуазии затянул громкую победную песню, — нечто вроде «тебе бога хвалим», — самой бравурностью своего напева обна­руживающую ту неуверенность, с которой делегаты этой партии ехали в Амстердам и которая не переставала мучить их в «северной Венеции» вплоть до той счастливой минуты, когда им было, наконец, объявлено благоприятное для них решение. Однако, беспристрастный историк от­метит, что в данном случае успех социалистов-революционеров был не так велик и, — главное, — не имел такого лестного для них харак­тера, как воображает российский орган мелкобуржуазного соци­ализма.

Дело было так. В промежуток времени, отделявший парижский съезд от амстердамского, некоторые организации, действующие в России, но не входящие в состав российской социал-демократической партии, — напр., «партия» социалистов-революционеров, литовских социалистов, Бунд и т. д., — обратились в Международное Социалистическое Бюро с просьбой дать им право самостоятельного представительства в этом Бюро. Просьба эта обосновывалась различными организациями различно: одни из них ссылались на свои национальные особенности; другие на свои программно-тактические или организационные разногласия с нашей партией, но и те и другие ставили Бюро в одинаковое затруднительное положение. Так как один из двух голосов, приходящихся на долю России, во всяком случае принадлежит российской социал-демократии, то в рас­поряжении Бюро находился только один голос, на который явилось, по крайней мере, три претендента. Кому он должен был достаться? На этот вопрос можно было ответить знаменитым словом: «достойнейшему». Но, чтобы найти достойнейшего, нужно было бы войти в рассмотрение программы и взаимных отношений действующих в России организации, а именно этого-то и хотело избегнуть Бюро, следуя указанному мною выше обыкновению международных съездов. Что же ему оставалось делать? В заседании Бюро, состоявшемся накануне открытия амстер-

320

Когда оно принялось, наконец, решать ее, представитель Бунда и представитель «социалистов-революционеров» были приглашены на его заседание для объяснений. В своей краткой и крайне неловкой речи представитель Бунда, — неужели эта организация не могла выставить более искусного оратора? — имел бестактность сказать, что его орга­низация потому должна иметь особый голос в Бюро, что она не может быть удовлетворительно представлена уполномоченным Рос. Соц.-Дем. Раб. Партии, из которой она выступила и с которой она теперь «на ножах». Я должен был вступить в спор с неумелым адвокатом Бунда и я сказал, что так как его организация выступила из нашей партии, то благодаря этому в наших взаимных отношениях, несомненно, возникло некоторое неприятное трение (froissement), но что, к счастью, мы все-таки еще не «на ножах». А что касается разногласий, существующих между нашей партией и Бундом, то я заметил, что этот последний вы­ступил из нашей организации не потому, что он не согласился с нами в каких-нибудь вопросах программы или тактики, а потому, что устав нашей партии не оставлял, по его мнению, достаточно места для его более или менее националистических стремлений (que le statut de notre parti ne laissait pas assez de place à ses tendan­ces plus ou moins nationalistes). Наконец, я счел себя обязан­ным по совести прибавить, что, как организация рабочих, Бунд несравненно сильнее и влиятельнее, чем партия социалистов-ре­волюци-онеров. На мою речь не возражал ни г. Рубанович, — упустивший таким образом прекрасный случай показать нам,

321

что его «партия» также является представительницей пролета­риата ¹), — ни делегат от Бунда. Я не знаю, почему промолчал этот последний; недавно мне на одном публичном собрании пришлось услы­шать, что он не отвечал мне единственно потому, что председатель Бюро не дал ему слова. Но этот довод не выдерживает критики. Во-первых, после моей речи представитель Бунда, — сколько я помню, — брал слово еще два раза. Но если бы это было и не так, то странно, что он хранил такое глубокое молчание во время моей речи, между тем, как он чуть не на каждом слове прерывал представителя «социалистов-рево­люционеров», г. Рубановича, и не постеснялся прервать Р. Люксембург, когда она не совсем точно перевела на немецкий язык как раз то место моей речи, где я говорил о причинах, побудивших Бунд разорвать с нашей партией: тут-то можно и должно было, мне кажется, кстати уже крикнуть, что хотя ошиблась переводившая меня Р. Люксембург, но что я тоже изложил дело неправильно. Как бы там ни было, предста­вителей обеих добивавшихся голоса организаций, после данных ими подробных объяснений, попросили выйти, и Бюро стало подводить итог их доводам. Впечатление большинства было, сколько я мог судить, в пользу Бунда: некоторые члены Бюро, высказывавшиеся прежде против яего, прямо говорили мне теперь, что они будут отстаивать его право на представительство. Но вот встал вожак английской социал-демо­кратии Гайндмэн и в чрезвычайно энергичной речи опроверг претензии Бунда. Смысл его слов сводился к тому, что как бы ни была сильна эта организация по своему влиянию на рабочих, она выступила из рос­сийской социал-демократической рабочей партии вследствие своих на­ционалистических стремлений и что, поэтому, дав ей право предста­вительства в Бюро, мы оказались бы виновными в поощрении национа­лизма. «Le Bund n'a qu'à rentrer dans la social-démocratie russe» (Бунду остается только войти в российскую социал-демократию) — заключил Гайндмэн. Его аргументация сильно подействовала на Бюро: некоторые члены этого последнего, собиравшиеся голосовать за Бунд, шепнули мне: «Гайндмэн прав, мы должны голосовать против Бунда». Да и сам я не знал, что именно можно было бы возразить Гайндмэну.

322

Смысл всего этого эпизода тот, что хотя большинство членов Бюро и признало Бунд, как рабочую организацию, более сильной и влиятель­ной, чем «партия социалистов-революционеров», но спорное право пред­ставительства все-таки досталось этой последней, так как представи­тели международного пролетариата не сочли возможным поощрять на­ционалистические тенденции Бунда.

Бунд был побежден. Но он может утешить себя тем соображением что победа «партии социалистов-революционеров» очень напоминает знаменитую победу Пирра.

II

Самый главный и самый насущный из всех вопросов, обсуждав­шихся в Амстердаме представителями международного социализма, был формулирован так:

Это был тот самый вопрос, который, в несколько иной формули­ровке, рассматривался еще 4 года тому назад на международном съезде в Париже. Тогда спорили, главным образом, о том, может или не может социалист, не изменяя себе, участвовать в буржуазном министерстве Решение, принятое парижским съездом по этому вопросу, известно под именем резолюции Каутского. Не мешает привести ее здесь для справки. Вот она:

«В современном демократическом государстве завоевание полити­ческой власти пролетариатом не может быть достигнуто просто путем какого-нибудь насильственного действия, но может явиться лишь результатом длинной и трудной работы в области политической и эко­номической организации пролетариата, а также результатом его физического и нравственного возрождения и постепенного проникно­вения избранных им представителей в муниципальные советы и зако­нодательные собрания.

¹) Прошу читателя заметить, что я не помню в точности, сколько именно голосов подано за каждую из этих организаций: возможно, что за «соц.-револю­ционеров» было подано одним голосом больше, а за Бунд меньше, — или наобо­рот. Точные цифры записаны, вероятно, секретарем Бюро.

323

«Находятся ли налицо в отдельном случае эти трудные обстоя­тельства — это вопрос тактики, а не принципа. Он не подлежит рас­смотрению конгресса. Однако, во всяком случае этот опасный опыт может быть полезен лишь тогда, когда его одобряет значительное большинство организованной социалистической партии, и когда социа­листический министр является и остается уполномоченным этой партии.

«Где социалистический министр действует независимо от своей партии; где он перестает быть ее уполномоченным, там его вступление в министерство превращается из средства, способствующего усилению пролетариата, в средство, содействующее его ослаблению, и из средства, способствующего завоеванию политической власти, в средство, препят­ствующее этому завоеванию».

Комиссия, обсуждавшая эту резолюцию, прибавила к ней, согласно моему предложению, значительно, впрочем, измененному, благодаря ловкому ходу Жореса, следующие строки: «Конгресс полагает, однако, что даже в крайних случаях социалист должен покинуть министерство, если организованная партия найдет, что это последнее дало очевид­ные доказательства своей пристрастности в борьбе труда с капиталом».

Если рассматривать эту резолюцию с чисто теоретической точки зрения, то ее с некоторыми оговорками можно, пожалуй, признать правильной. Подобно тому, как в литературе все роды хороши, кроме скучного, так и в политике все тактические приемы позволительны, кроме нецелесообразных. А участие социалиста в буржуазном мини­стерстве не может быть раз навсегда объявлено не сообразным с нашей целью. Цель эта, как известно, заключается в замене капиталистиче­ских отношений производства социалистическими. Этот переворот может быть совершен только социалистическим, то есть, — иначе ска­зать, — только сознательным пролетариатом. Поэтому все, что раз­вивает классовое сознание пролетариата, сообразно с нашей целью, а все, что затемняет его, противоречит ей. С этой точки зрения необ­ходимо рассматривать и вопрос о вступлении социалиста в буржуазное министерство. Можно ли утверждать, что такое вступление везде, всегда, при всяких обстоятельствах поведет к затемнению классового

324

325

326

Ввиду этого сторонники революционной тактики во Франции сде­лали бы непростительную ошибку, если бы не воспользовались таким настроением для пересмотра в Амстердаме неудовлетворительной париж­ской резолюции. Так как Франция применяла к жизни идеи, выраба­тываемые и распространяемые международным социалистическим оппортунизмом, то Франции же и должен был принадлежать почин нового обсуждения и, — если возможно, — осуждения оппортунистической практики. Французская партия революционной социал-демократии, — «Социалистическая Партия Франции», — взяла на себя такой почин, и по ее предложению в число очередных вопросов амстердамского съезда был занесен вопрос о «международных правилах социалистической по­литики». В качестве проекта решения по этому вопросу она предложила обобщенное и потому несколько видоизмененное ею решение прошлогод­него дрезденского съезда германской социал-демократии по вопросу о немецком «ревизионизме». В своем новом виде этот проект решения был таков:

«Конгресс осуждает самым решительным образом ревизионистские стремления изменить нашу испытанную и увенчанную успехом тактику в таком направлении, чтобы на место завоевания политической власти путем победы над нашими противниками поставить политику уступок существующему порядку.

«Последствием такой ревизионистской тактики было бы превра­щение партии, ставящей себе целью возможно быстрое преобразование существующего буржуазного общества в общество социалистическое, — а потому революционной в лучшем смысле этого слова, — в партию, до­вольствующуюся реформированием буржуазного общества.

«Поэтому, конгресс, в противоположность существующим ревизио­нистским течениям, убежденный, что классовые противоречия не осла­бляются, а постоянно возрастают, заявляет:

«1. Что партия отклоняет от себя ответственность за основанные на капиталистическом способе производства политические и экономиче­ские порядки и потому отказывается ассигновывать какие бы то ни было денежные средства, нужные для поддержания правящих классов у власти.

«2. Что социал-демократия, согласно резолюции Каутского на ме­ждународном социалистическом конгрессе 1900 года в Париже, не может

327

«Далее, конгресс осуждает всякое стремление затушевывать суще­ствующие классовые противоречия, чтобы облегчить сотрудничество с буржуазными партиями.

«Конгресс ожидает, что социал-демократические парламентские фракции будут продолжать пользоваться той возрастающею силою, ко­торая создается увеличением числа их членов и огромным приростом стоящей за ними массы избирателей, для выяснения целей социал-демо­кратии и для того, чтобы, соответственно принципам нашей программы, со всею энергиею и настойчивостью охранять интересы рабочего класса, добиваться расширения и упрочения политической свободы и равнопра­вия, вести еще более энергичную, чем до сих пор, борьбу против ми­литаризма и маринизма, против колониальной и империалистической политики, против произвола, угнетения и эксплуатации во всех видах, энергично содействовать развитию социального законодательства и вы­полнению исторических и культурных задач рабочего класса».

Не трудно заметить, чем этот проект отличается от парижского решения 1900 г. Между тем как это последнее оставалось в области теории, осторожно обходя «проклятый вопрос» практики, новый проект смело подходит к нему, без колебаний давая на него тот ответ, который один только и мог быть признан достойным социалистического проле­тариата наших дней: ответ в духе непримиримой оппозиции и непре­рывной революционной агитации. Новый проект прямо требовал осу­ждения ревизионизма международным съездом.

Всякому было ясно, что вопрос, выдвинутый Социалистической Пар­тией Франции, будет самым жгучим из всех вопросов, подлежавших рассмотрению в Амстердаме. И как та, так и другая сторона, как «но­вый метод», так и революционная социал-демократия готовилась, ка­ждая сообразно своему духу и своему характеру, к решительному бою.

Сущность оппортунизма заключается, как известно, в преувеличен­ном стремлении приспособляться к обстоятельствам, забывая о конеч­ной цели социалистического движения или пренебрегая этой целью. Во­обще говоря, такое стремление чрезвычайно вредно для социализма, потому что люди, им одержимые, делаются органически неспособными видеть то, что лежит дальше их собственного носа. Но в Амстердаме этот первородный грех оппортунистов принес некоторую пользу рево­люцион-ной социал-демократии. Так как в настоящее время социал-де­мократический мир находился под очень неприятным впечатлением под-

328

вигов французских социалистов «нового метода», то они и не решились открыто выступить на его защиту, а сделали вид, что сами очень не одо­бряют его. Только бельгийцы — Фюрнэмон и Анзеель, — первый в полити­ческой комиссии, второй в предпоследнем заседании съезда, — прямо и от­кровенно, без обиняков и оговорок, высказались за «новый метод», а все остальные оппортунисты, которых таки немало приехало в Амстердам, отнеслись к нему совсем так, как относились к Иисусу его «тайные уче­ники», т. е. они усердно скрывали свое сочувствие к нему страха ради революционна. Вследствие этого, во время прений, вызванных вопросом о международных правилах социалистической политики, партия фран­цузского оппортунизма оказалась совсем одинокой, и ее вождь Жорес, — после трехдневных споров в комиссии, рассматривавшей этот вопрос, — имел полное основание сказать о себе: «в течение целых трех дней я слы­шал лишь горькие слова критики, недоверия, нерасположения». И не­известно, что было бы, если бы Вандервельд и Адлер не оказали оппортунизму поддержки, предложив комиссии сделать «поправку» в том проекте, который был предложен Социалистической Партией Франции и который кратко назывался на съезде дрезденской резолюцией.

«2. Что касается опасности и неудобств участия в правительствен­ной власти при существующем порядке вещей, конгресс подтверждает резолюцию Каутского, принятую конгрессом 1901 г.».

Сделайте мысленно эти изменения в дрезденской резолюции, и вы тотчас заметите, что страшное слово: «осуждение» по-прежнему кра­совалось бы в ней; только здесь оно встречалось бы один раз. («Далее, конгресс осуждает» и т. д. ), а не два, как в «дрезденской резолюции». Что же это за странность: хотели устранить «осуждение», а сами оста­вили его в своем проекте? Видно, уж так много хороших дел натворил

329

Представители революционной социал-демократии хорошо поняли это, и, благодаря их единодушным и энергичным усилиям, неуместная «поправка» была отклонена в комиссии 24 голосами против 16. После этого голосовали «дрезденскую резолюцию». За нее было подано 29 го­лосов, против — 3, 10 воздержалось. Таким образом, в комиссии спор был разрешен в пользу марксизма; но пока еще только в комиссии: окончательное решение должен был вынести съезд. Что, если бы он разо­шелся с комиссией и одобрил «поправку» Адлера-Вандервельда? Тайные ученики Жореса всеми силами старались перевести на свою сторону то­варищей, воздержавшихся в комиссии от подачи голоса. Они надеялись, что с их помощью им удастся отклонить «дрезденскую резолюцию».

Прежде, чем говорить о том, к чему привели эти отчаянные усилия, и описывать то «обходное движение», которое сделал Анзеель против некоторых национальных делегаций, ясно обнаруживших свои револю­ционные сочувствия, мне необходимо сказать несколько слов pro domo sua.

«Поправка» Адлера-Вандервельда была немалой услугой междуна­родному оппортунизму. Я прямо говорю это теперь, как говорил и в ко­миссии. Но напрасно Адлер понял мои слова в том смысле, будто я об­винял его самого в оппортунизме. Я упрекам его только в непоследова­тельности. Решительно высказавшись в комиссии против тактики по­койника Мильерана, Адлер не менее решительно прибавил, что нынеш­няя тактика Жореса еще хуже, еще опаснее для пролетариата, а заклю­чил свою речь неожиданным заявлением, что не хочет никого осуждать,

330

так как никто из нас не может претендовать на непогрешимость. Я тогда не понял и до сей поры искренно недоумеваю, каким образом пре­данный своему делу социалист, — а я никогда и ни на одну минуту не со­мневался в том, что Адлер глубоко предан своему делу, — может отка­заться осудить ту тактику, которую он сам же находит вредной для про­летариата. Если он не считает себя в праве осуждать даже и в этом случае, то он, очевидно, держится евангельского правила: «не судите, да не судимы будете». Но это правило, — проповедуемое нашими тол­стовцами, — хорошо разве только в монастыре, а уж никак не в среде людей, стоящих на точке зрения классовой борьбы. В своей речи в комис­сии, — речи, которая, кстати сказать, была безбожно скомкана и иско­веркана в органе «лойяльного» Жореса, «Humanité», — я выразил имен­но это свое недоумение. Адлер, возражая мне, не нашел нужным разъяснить его, а предпочел оправдываться от упрека в оппортунизме. Когда я крикнул ему, что я не делал такою упрека, он ответил, что я высказал его печатно. Но это не верно. Ни я и ни один из сотрудников «Искры» никогда не писал ничего подобного. Осенью прошлого года в статье, по­священной общему съезду австрийской социал-демократии, я высказал сожаление о том, что Адлер занимает слишком неопределенное положе­ние в споре между ревизионистами и марксистами. Я и теперь столь же глубоко сожалею об этом. Но, во-первых, такое сожаление было бы не­возможно, если бы я думал, что Адлер уже сделался ревизионистом. А во-вторых, уместно ли было поднимать в комиссии вопрос о том, что пи­сал и как именно писал я об Адлере чуть не за год до амстердамского съезда? Нет, Адлер просто был раздражен, — может быть, вследствие смутного недовольства своей «поправкой», — и это его раздражение об­наружилось как в излишней мнительности, так и в тех его неосторож­ных словах, которые дали мне повод думать, что он, — не желающий никого осуждать, — выдвигает против российской социал-демократии бездоказательное обвинение. Именно он удивился, что энергичнее всего отстаивают дрезденскую резолюцию представители России и Франции, т. е. именно тех двух стран, где социалисты наиболее расходятся ме­жду собой по вопросам тактики. Тогда я крикнул ему: «между нашими марксистами тактических разногласий не существует». На это он воз­разил: «Вам было очень легко достигнуть этого, выталкивая из партии всех тех, которые не согласны с вами». Этот ответ вызвал громкий и радостный смех присутствовавших в комиссии оппортунистов всех стран; но так как из нашей партии никто не был «вытолкнут» за свои мнения, то я, встретившись с Адлером на другой день в заседании Me-

ждународного Бюро, предложил ему назвать мне жертвы нашей нетерпи­мости. Он сказал, что ему совсем неизвестны такие жертвы и что ею слова относились не к наш. Тогда я попросил его повторить это перед комиссией, на что он охотно согласился и что он исполнил в тот же день. Я был удовлетворен и я не стал бы возвращаться здесь к этому не­приятному эпизоду, если бы центральный орган австрийской партии, — занесший в свой отчет о заседаниях политической комиссии те слова Адлера, которые были поняты мною в вышеуказанном смысле обвине­ния, — не умолчал о том, как объяснил их Адлер в той же комиссии. Это умолчание вводит в заблуждение читателей венской «Arbeiter Zeitung», и я обращаю на него внимание Адлера, которому легко будет поправить дело какими-нибудь пятью строками.

Теперь вернемся в заседание съезда. Усилия оппортунистов, пытав­шихся отразить нашу атаку посредством проведения «поправки» Вандер-вельда-Адлера не остались бесплодными. Уже утром решительного, исторического дня, — 19 августа, — можно было заметить, что оппози­ция против «дрезденской резолюции» возрастает. Весь вопрос был в том, до чего она может дорасти. Оппортунисты очень рассчитывали на ора­торский талант Жореса. Они много и горячо рукоплескали ему во время его речи, а когда он кончил, сделали ему настоящую овацию, при чем очень горячий восторг обнаружил восстающий против борьбы классов Кейр-Гарди, который, кста-ти сказать, ни слова не понимает по-француз­ски. Рыбак рыбака видит издалека... ¹).

Жорес во всем мире известен, как замечательный оратор. Своей «формой» речи, произнесенные им в Амстердаме, очень понравились даже многим марксистам. Я не был в их числе. Мне нравится лишь то красноречие, которое афиняне называли «то-щим», противопоставляя его «жирному» красноречию восточных народов. А у Жореса именно чрезвычайно «жирный» ораторский талант. В его речах, украшенных риторическими цветами, незаметно крепкой мускулатуры логики. И этим недостатком особенно сильно страдали речи, произнесенные им в Амстердаме. Длинные и широковещательные, ноздреватые и громкие, они производили на меня почти комическое впечатление полным несоот­ветствием очень бедного содержания с крайне пышной формой. После второй его речи в комиссии кто-то, — кажется, Жэро-Ришар, — спро-

332

Этого недостатка своих амстердамских речей Жорес не мог бы устранить, не перестав быть Жоресом. Но был в них и другой недо­статок, обусловленный той взволнованностью, почти растерянностью, которую обнаружил «великий трибун». «Это самая несчастная из всех речей, когда-либо им произнесенных!» — воскликнул один из его «тай­ных учеников» после его речи в заседании съезда. С своей точки зре­ния он был прав: эта речь отличалась поразительной бестактностью, чтобы не сказать больше. Жорес вздумал обвинять германскую социал-демократию... в чем бы вы думали? В недостатке революционной энер­гии! Этот упрек сделан был первосвященником французского оппортунизма, человеком, который вдохновлял Мильерана, дружит с Берн­штейном, поддерживает Турати и всегда готов протянуть братскую руку помощи всем антиреволюционным элементам всех социалисти­ческих партий всего цивилизованного мира! Это было и неумно, и бесполезно, потому что только сердило немцев и, — чего доброго! — могло сбить с толку делегации, поддерживавшие Жореса именно за антиреволюционный характер его политической программы. C'était une grande gaffe! как говорят французы.

Несколько более ловким, хотя столь же не «лойяльным» маневром «лойяльного» Жореса был его упрек Бебелю и Гэду в том, что они рав­нодушны к республике. Излишне пояснять читателю, имеющему поня­тие об отношении марксистов к политике и знакомому с деятельностью Гэда и Бебеля, что ни тот, ни другой вовсе не обнаруживали такого, равнодушия. Бебель прямо сказал, что он завидует французам, имею­щим республиканские учреждения. Но он напомнил Жоресу, что республика, существующая во Франции, есть буржуазная республика, относящаяся к требованиям рабочих иногда более отрицательно, чем

333

Маркс давно и вполне правильно сказал, что республика есть наиболее благоприятная для пролетариата форма правления, потому

334

Правда, Жорес также имеет революционные симпатии, но рево­люция, пользующаяся его симпатиями, есть буржуазная французская революция конца восемнадцатого века. Этой революцией были исчер­паны революционные задачи цивилизованного человечества: рабочему классу остается добиваться только реформ, развивая дальше основные принципы великой буржуазной революции. Этот донельзя ошибочный взгляд был положен Французской Социалистической Партией в основу своей программы, написанной Жоресом и изображающей социализм простым придатком к либерализму; и тем же взглядом подсказывались все амстердамские рассуждения Жореса. Но само собою понятно, что революционная социал-демократия не может помириться с этим взгля­дом, не подписав себе смертного приговора. В этом смысле я и сказал, в первом очерке, что в Амстердаме спор шел о том, быть или не быть революционному социализму.

Много трубил и отчасти еще трубит «лойяльный» Жорес на ту тему, будто Гэд объявил невозможным умственное освобождение про­летариата в современном обществе. Но это опять не «лойяльный» прием спора. В только что названном грехе Гэд так же мало виновен, как и в равнодушии к республике ¹). Он только сказал, что отделение церкви от государства еще не избавит человечества от религиозных предрассудков; в доказательство он сослался на Америку, а потом прибавил, что полное освобождение человечества от этих предрассуд-

¹) В газете Клемансо «L'Aurore» Гэд пояснил, что, говоря в Амстердаме о рecпублике, он лишь повторил (приведенный мною выше) взгляд Маркса, но - «лойяльный» Жорес твердит свое: это ему выгодно.

335

Почти перед самым голосованием немецкая делегация предложила, с согласия Социалистической Партии Франции, заменить в «дрезден­ской резолюции» слово: «осуждает» словом: «отвергает». Теперь «поправка» Адлера-Вандервельда теряла, по-видимому, всякий смысл. Но в том и дело, что «дрезденская резолюция» смущала оппортунистов вовсе не «осуждением». При голосовании за «поправку» Адлера-Ван­дервельда было подано столько же голосов, сколько и против нее. Счастье было так близко, так возможно! Перейди направо еще одна нация из числа колебавшихся, и для оппортунизма была бы пригото­влена такая щель, через которую он мало-помалу опять втащил бы весь свой багаж в социалистическую практику. Международные оппортунисты до сих пор не могут утешиться и все ищут виноватого. Недавно «La petite République» (орган оппортуниста из оппортунистов Жэро-Ришара) обрушилась на Катаяму, находя, что ему следовало ехать не в Амстердам, а в японскую действующую армию и драться с русскими. Эта невероятная нелепость есть лишь новое, изуродован­ное издание соображения, высказанного в Амстердаме Анзеелем, кото­рый в своей речи 19 августа посоветовал представителям Японии, России, Польши, Болгарии и Испании воздержаться от подачи голоса по вопросу о правилах социалистической политики, так как, видите ли, в этих странах слишком мало развита политическая жизнь. Катаяма, Роза Люксембург, я, болгарин Раковский и испанец Иглеэиас тотчас же по окончании речи Анзееле обратились к съезду с письменным за­явлением, в котором энергично протестовали против этой «попытки разделить его участников на активных и пассивных граждан и устро­ить нечто вроде концерта великих держав по вопросам, касающимся всего международного социализма». В центральном органе германской социал-демократии отмечено, что съезд сочувственно отозвался на наш

336

протест. Иначе и быть не могло: ведь на съезде преобладали не оппортунисты, а революционеры.

Так как за «поправку» было подано столько же голосов, сколько и против нее, то она была отклонена. Вслед за ней очередь дошла до «дрезденской резолюции», которая и была принята большинством 28 голосов против 5. Делегации Аргентинской республики, Бельгии, Дании, Швеции, Голландии и Швейцарии воздержались от голосования. Социалистическая Гора победила социалистическую Жиронду, при чем многие тайные ученики опять, как видим, покинули Жореса¹).

Громкие, долго несмолкавшие рукоплескания приветствовали эту победу международной революционной социал-демократии над револю­ционным оппортунизмом.

Кстати, о ревизионистских стремлениях, «отвергнутых» бывшей дрезденской, а ныне амстердамской резолюцией. Эти стремления про­явились, как известно, не только в практической области, но также и в области теории: достаточно напомнить литературную деятельность гг. Бернштейна и Давида. Наши «социалисты-революционеры», если не во всех, то в очень многих и весьма существенных отношениях сочувствовали теоретическим подвигам этих господ. Как же могли они голосовать за «дрезденскую резолюцию»? Разреши, мудрый Эдип!

После того, как принята была в комиссии дрезденская резолюция, Бебель, Каутский. Ферри, Адлер-Вандервельд и Трульстра предложили, как естественное добавление к ней, резолюцию, гласящую, что в каждой стране должна быть одна социалистическая партия, подобно тому, как есть только один пролетариат. Г. Рубанович заявил по этому случаю, что он голосовал бы за объединение с нами, если бы мы отменили касающуюся социалистов-революционеров резолюцию нашего второго

¹) Воздержавшись от голосования, голландская делегация нарушила постано­вление последнего съезда голландской соц.-дем. партии, решившего голосовать за дрезденскую резолюцию. Мне известно, впрочем, что меньшинство голландской делегации состояло из горячих сторонников этой резолюции.

337

Единогласно принятая «съездом резолюция об единстве принесет большую пользу французскому пролетариату, Жорес много лет, не переставая, кричал о необходимости объединения: не угодно ли ему теперь объединиться с партией Гэда-Вальяна... на почве амстердамской резолюции, так решительно отвергнувшей оппортунизм?

III ¹)

Рассмотрению амстердамского съезда подлежало шесть очередных вопросов:

1. Международные правила социал-демократической политики. 2. Колониальная политика. 3. Эмиграция и иммиграция. 4. Всеобщая стачка. 5. Социальная политика и страхование рабочих. 6. Тресты и безработица.

Правда, вопрос об эмиграции и иммиграции был, за неимением времени и по предложению Кейр-Гарди, отложен до следующего съезда, так что в Амстердаме решения приняты были только по пяти остальным вопросам. Но и эти пять вопросов настолько важны, что каждому из них надо было бы посвятить отдельную статью: итого уже пять статей. А кроме того, амстердамский съезд принял не менее важное постано­вление по вопросу об избирательном праве женщин. На нем тоже по­лезно было бы остановиться: еще одна статья. Но на шесть статей у меня решительно не хватит времени. Поэтому я подробно рассмотрю здесь только тот вопрос, который по своему важному значению для международного пролетариата не уступает вопросу о правилах социа­листической политики: вопрос о всеобщей стачке. Остальных же реше­ний, принятых в Амстердаме, я, по необходимости, коснусь только в не­многих словах.

338

«В той борьбе, которую пролетариат ведет за всеобщее и равное право прямой и тайной подачи голоса при выборах в парламенты и в общинные советы, социалистические партии должны выставлять требо­вание права голоса также и для женщин; они должны поддерживать это требование в своей принципиальной пропаганде и энергично защи­щать его».

Одной из самых замечательных и самых привлекательных сторон революционного движения в России было до сих пор сознательное участие в нем многих женщин. Имена С. Бардиной, В. Засулич и С. Пе­ровской смело могут быть поставлены рядом с наиболее прославивши­мися в нашем движении мужскими именами. Уже в сороковых годах прошлого века передовые люди нашей интеллигенции свободны были от буржуазных взглядов на «призвание женщины». Знаменитые в исто­рии нашей страны шестидесятые и семидесятые годы еще более сделали для разрушения этих узких взглядов. И хотя в течение восьмидесятых годов мы в этом отношении, — как и во многих других, — довольно сильно попятились назад, но все-таки у нас даже в откровенно-буржуазной среде нередко смотрят на женский вопрос разумнее, чем в такой же среде на Западе.

Здесь не место разбирать, почему это так, а не иначе. Я хочу только обратить внимание российских революционеров-рабочих на то, что они должны следовать в этом вопросе прекрасному примеру нашей интел­лигенции. Они должны с презрением отвергнуть, как недостойный со­знательных пролетариев, тот нелепый взгляд, согласно которому женщина есть как бы низшее существо сравнительно с мужчиной: «баба не человек». Сама экономия нынешнего общества, все более и более превращая женщину в предмет капиталистической эксплуатации, все более и более делает работницу товарищем работника. Теперь у нас в России, как и во всех капиталистических странах, есть целые отрасли промышленности, в которых число женщин, работающих по найму, не меньше, а иногда и больше числа мужчин. Этих женщин непременно и как можно скорее надо вовлечь в освободительное движение между­народного пролетариата. Но на знамени этого пролетариата написано, как известно, равенство прав всех людей, независимо от националь­ности и пола. Поэтому, привлекая работниц к участию в борьбе с капи­талом, работники должны добиваться для них тех же прав, каких доби­ваются для самих себя. Если сознание этой обязанности иногда затем­няется у социал-демократических пролетариев той или другой страны, —

339

как это видно из примера бельгийской рабочей партии, которая в своей недавней борьбе за всеобщее избирательное право требовала его только для мужчин; — то это объясняется вредным влиянием оппортунизма, очень сильного в Бельгии и всегда готового забыть основные социалисти­ческие принципы ради успеха данной минуты. Но в нашей социал-демо­кратии влияние оппортунизма равно нулю; и это дает нам новое осно­вание надеяться, что сознательные пролетарии России не повторят ошибки своих бельгийских товарищей.

Было время, когда буржуазия энергично боролась с феодальными монополиями, отстаивая свободу конкуренции. На почве этой борьбы выросло убеждение буржуазных экономистов в том, что конкуренция составляет душу современной экономической жизни (competition is the life of industry»). Но диалектика буржуазного общества такова, что, — как на это указал еще Маркс в своей «Нищете философии», — конку­ренция, устранившая феодальные монополии, сама роковым образом со­здает монополию. И наиболее ярким, наиболее поучительным примером его новейшей монополии служат тресты. Те отрасли промышленности, в которых они господствуют, почти всецело находятся в руках немногих чудовищно богатых капиталистов, настоящих «королей», по своему усмо­трению распоряжающихся производством. И не только производством. Руководители трестов становятся господами также и в области сбыта, властно диктуя свои условия потребителям. Ввиду всего этого неуди­вительно, что тресты сильно возбуждают против себя «общественное мнение всей мелкой буржуазии, настойчиво требующей от государства законодательных мер для борьбы с их тиранией. Но это требование мелкой буржуазии имеет консервативный или даже реакционный хара­ктер. Остановить развитие трестов значило бы, — если бы можно было остановить его, — задержать экономическое развитие всего современного общества. Вот почему социалистический пролетариат всех стран реши­тельно отвергает это мелкобуржуазное требование. По его мнению,

340

действительным средством борьбы с новейшей монополией может слу­жить только переход в общественную собственность организованных трестами колоссальных предприятий. «Нашим боевым криком должна быть революция, а не реформа, — писал, например, даже оппортунист Гейлорд Уильшайр в июле 1902 г., — мы требуем национализации промыш­ленности». Совершенно в том же смысле высказался парижский между­народный съезд 1900 года. Наконец, совершенно тем же духом про­никнуто и решение амстердамского съезда, гласящее, что «социал-демо­кратические партии всех стран никоим образом не должны участвовать в попытках мешать образованию трестов или задерживать их развитие» и что усилия этих партий должны быть направлены к социализации производства в целях общего блага и уничтожения прибыли ¹).

Гегель говаривал: «Der Widerspruch ist das Fortleitende» (противо­речие ведет вперед). Эта мысль великого философа лежит в основе всей «социальной политики» пролетариата. Хотя в среде этого класса и не много можно найти людей, знакомых с философией Гегеля, но чем яснее сознает он свое революционное историческое призвание, тем тверже становится его убеждение в том, что залог его победы заклю­чается не в «притуплении», а именно в обострении свойственных нынеш­нему обществу противоречий. И в этом состоит главнейшая отличитель­ная черта его «социально-политического» взгляда от взгляда мелкой бур­жуазии, которая неудержимо и непрестанно стремится «смягчать» и «притуплять». Мелкая буржуазия консервативна по своему существу, хотя она, — при известных исторических обстоятельствах, — способна проникнуться некоторыми, правда, чрезвычайно поверхностными рево­лю-ционными стремлениями.

341

Раз заговорив о «социальной политике» пролетариата, естественно упомянуть о решении, принятом в Амстердаме по вопросу, «социально-политический» характер которого сказался даже в его формулировке, т. е. по вопросу о социальной политике и о страховании рабочих. Сущ­ность этого решения сводится к требованию «таких учреждений, которые по возможности предотвращали бы болезни, несчастные случаи и инва­лидность ¹) рабочих и, — применением законов об обязательном стра­ховании, — обеспечивали бы им право получения средств, достаточных для существования и пользования врачебной помощью в тех случаях, когда болезнь, несчастный случай, инвалидность, старость, беременность, роды или безработица лишают их возможности пользоваться своей рабочей силой». По поводу этого требования возникла очень интересная полемика в германской социал-демократической печати. Нечего и говорить, что германские социал-демократы единогласно признают необходимость та­ких законов, которые по возможности ограждали бы здоровье и ра­бочую силу пролетариата; еще «Старый Интернационал» вполне осно­вательно находил, что законы этого рода, улучшая материальное поло­жение рабочего класса, в то же время нимало не ставят его в зависимость по отношению к буржуазному государству. Но что касается собственно страхования рабочих, то левое крыло германской социал-демократии недоверчиво относится ко всем проектам, предполагающим усиление государственного влияния в этой области. Так, например, вскоре после амстердамского съезда строго-марксистская «Leipziger Volkszeitung» (Лейпцигская Народная Газета) писала, что государственное страхова­ние рабочих от безработицы способно подорвать значение профессио­нальных рабочих союзов и тем ослабить освободительное движение пролетариата. Вследствие этого, мера, полезная с точки зрения непо­средственных интересов этого класса, может оказаться вредной с точки зрения его конечной цели: полного освобождения его от ига капитала. И это справедливо. А так как социал-демократы, отстаивая ближайшие

342

Вопрос об отношении международной социал-демократии к коло­ниальной политике современных капиталистических стран тесно связан с рассмотренным мною в предыдущей статье знаменитым вопросом о международных правилах социалистической политики. До последнего времени социал-демократы всех стран считали своей несомненной обя­занностью противиться всем колониальным затеям алчной буржуазии и всем государственным издержкам на колонии. Но «ревизионизм» и здесь явился противником старой революционной «догмы». Г. Бернштейн уже лет шесть тому назад пытался убедить своих социал-демократических читателей, что восставать против буржуазной колониальной политики значит идти вразрез с требованиями цивилизации. Но уже парижский съезд 1900 г. своим решением по вопросу о колониальной политике показал, что международная социал-демократия продолжает иначе смо­треть на это дело. Амстердамский съезд высказался не менее ясно и решительно. Он резко осудил «капиталистическую эксплуатацию не­прерывно расширяющихся колониальных владений» и громко высказал свое убеждение в том, что она, — подвергая население колоний тяжелому и нередко кровавому гнету, — вместе с тем не приносит ему ничего, кроме усиления его бедствий. Согласно принятому съездом решению, пролетариат должен стремиться к полной эмансипации колоний. И это решение, вполне достойное современного международного социа­лизма, является новым поражением оппортунистов.

А всеобщая стачка?

343

В глазах анархистов, всеобщая стачка имеет смысл только как средство совершить социальную революцию. «Ввиду того, что она (все­общая стачка) потребует огромных жертв, — говорит Э. Жиро в своей брошюре «La grève générale-révolution», — мы можем признать ее только ради полной революции (avec ses fins de totale révolution). A для того, чтобы применение этого средства не было заранее осуждено на неудачу, она не должна быть «политической стачкой». Тот же Э. Жиро в той же брошюре решительно отвергает всеобщую «политическую стачку», называя ее средством «одурачения» рабочих. Он полагает, что сто­ронники такой стачки всегда представляют ее себе, как мирную стачку на законном основании, как стачку «скрещенных рук»; а он, «вместе почти со всеми анархистами», одобряет только «экономическую, рево­люционную, насильственную» всеобщую стачку. Прибавлю к этому, что, по мнению Э. Жиро, сторонники революционной всеобщей стачки не должны сочувствовать и политической борьбе рабочего класса в совре­менном обществе; он советует совсем оставить политику («pas de poli­tique»), сожалея лишь, что в нынешних профессиональных союзах фран­цузских рабочих (в «синдикатах») не много найдется людей, в самом деле следующих этому совету ¹).

344

Прежде чем говорить о всеобщей стачке, полезно вспомнить, что представляет собою стачка обыкновенная.

Известно, что стачкой называется коллективный отказ от работы рабочих одного, нескольких или многих капиталистических предприятий. Следовательно, стачка предполагает буржуазные отношения производ­ства: она предполагает, что при обычном ходе дел рабочая сила выно­сится на рынок, как товар. И состоит она в том, что этот обычный ход дел нарушается: товар вступает в борьбу с покупателем. Но он не пере­стает быть товаром, потому что для «его победа означает не более, как повышение его цены. Значит, стачка предполагает не только суще­ствование капиталистических отношений производства; она предпола­гает также продолжение их существования. Стачка есть один из способов классовой борьбы на основе нынешнего порядка вещей. Это очевидно. Революция же, к которой стремится сознательный пролетариат, должна устранить этот порядок: заменить капиталистические отношения произ­водства социалистическими, при которых рабочая сила уже не будет товаром. Каким же образом эта замена может явиться результатом такого способа борьбы, который предполагает существование и продол­жение существования буржуазного порядка? Чтобы совершить эту революцию, одной стачки, хотя бы и всеобщей, недостаточно: пролета­риату нужно не только отказаться продавать свою рабочую силу, но и обратить в общественную собственность средства производства, при­надлежащие теперь капиталистам. Это тоже очевидно, и это признает, «вместе почти со всеми анархистами», и Э. Жиро, резко осуждающий стачку «скрещенных рук». Но обращение средств производства выходит далеко за пределы того действия, — лучше было бы сказать: того от­сутствия действия, — которое называется стачкой: чтобы «экспропри­ировать экспроприаторов», пролетариату необходимо сломить сопро­тивление господствующих классов, т. е. разбить их политическую силу и организовать такую защиту нового экономического порядка, которая была бы способна подавить всякие попытки капиталистической контр­революции. Стало быть, «экономическая, революционная, насильствен­ная» всеобщая стачка может привести к своей цели, т. е. к социальной революции только тогда, когда она будет сопровождаться целым рядом политических действий. А из этого следует, что стремиться придать «стачке-революции» исключительно экономический характер, значит не понимать ее задачи и способствовать ее крушению. Анархическое

345

«Стачка-революция» должна иметь политический характер. Но этого мало. Тот ряд политических действий, отсутствие которого осудило бы пролетариат на поражение, предполагает высокую степень политиче­ского воспитания этого класса. А его политическое воспитание немыс­лимо без планомерной и постоянной политической борьбы его со сво­ими врагами, на основе ныне существующих общественных отношений. А это еще раз доказывает, что тот, кто видит во всеобщей стачке такое средство, признание которого должно вести нас к отрицанию «поли­тики», не имеет понятия об условиях, необходимых для успеха «стачки-революции». Если анархист Э. Жиро сожалеет о том, что в синдикатах Франции мало встречается рабочих, следующих девизу: «долой поли­тику», то мы, социал-демократы, видим в этом проявление здравого смысла пролетариата и новое ручательство за то, что чем яснее будет становиться классовое самосознание рабочих, тем решительнее отвернутся они от анархизма. В настоящее время анархисты пользуются известным влиянием во французских синдикатах единственно потому, что политические подвиги Мильерана, Жореса и компании оттолкнули часть французского пролетариата от социализма. Но нашим француз­ским товарищам не трудно будет показать ему, опираясь на решение амстердамского съезда, что революционный международный социализм не имеет ничего общего с мелкобуржуазной политикой оппортунистов. И тогда все французские рабочие, борющиеся с буржуазией, поймут, что у всякого класса должна быть своя политика, определяемая его классовыми интересами, и что если политика мелкобуржуазных оппортунистов вредит интересам пролетариата, то это совершенно естест­венно и ни в коем случае не может служить ему достаточным основа­нием для отказа от своей собственной классовой политики.

Пока пролетариат боролся под революционным знаменем буржуа­зии; пока он ограничивался ниспровержением «врагов своих врагов»; пока он не задумывался о своем собственном деле или едва только начи­нал задумываться о нем, тогда у него не было большой надобности в организации: прогнать Карла X парижские рабочие могли и не объединившись предварительно в прочные союзы. Но чтобы добиться полити­ческого господства и, опираясь на него, произвести коренную перемену s производственных отношениях; чтобы совершить социалистическую

346

Ради беспристрастия надо заметить, однако, что не одним анар­хистам свойственно утопическое представление о всеобщей стачке. На пятом съезде французских рабочих союзов, состоявшемся в Марсели в октябре 1893 г., принят был «принцип» всеобщей стачки, которая опре­делялась, как одновременная всеобщая (universelle) приостановка произ­водства во всех его отраслях. Но воображать себе всеобщую« стачку, как одновременное прекращение работы решительно во всех отраслях

347

Амстердамский съезд обязан был предостеречь рабочий класс от утопического взгляда на всеобщую стачку, проповедуемого, главным об­разом, анархистами. Он так и поступил. С этой стороны решение, при­нятое съездом и предложенное голландской социал-демократической пар­тией, более удачно, чем решение, предлагавшееся Аллеманом, и даже чем то, которое Социалистическая Партия Франции приняла на своем съезде в Лилле, — состоявшемся за несколько дней до амстердамского съезда, — и которое она хотела провести на этом последнем. И ввиду этой стороны голландского проекта ему можно было простить его недо­статок.

Недостаток его пока еще лишен практического значения, я укажу на него лишь в интересах теории.

В конституционных странах пролетариат имеет права, позволяю­щие ему умножать свои силы и увеличивать свое влияние, не покидая конституционной почвы. Но тот самый факт, что эти его права позволяют ему организоваться и усиливаться, оставаясь на почве закона, заставляет его врагов задумываться о том, нельзя ли отнять у него эти права, пока еще не поздно, т. е. пока еще он не имеет политической власти. В Гер­мании буржуазные органы уже поговаривают об этом, и пример Сак­сонии, где закон, определяющий права выбора в ландтаг, был недавно изменен в пользу господствующих классов, показывает, что при под­ходящих обстоятельствах германские охранители не станут церемо-

348

Что же представляет собою всеобщая стачка, рассматриваемая с этой точки зрения? Суррогат вооруженного сопротивления власти. В качестве такого суррогата ее и рекомендовал пролетариату амстердам­ский съезд. И в этом смысле следует понимать ее при оценке амстер­дамского решения.

Анархисты увидят в этом решении новое доказательство отсутствия у международной социал-демократии революционной энергии ²). Но мы им возразим, что идея всеобщей стачки, как суррогата восстания, — идея «стачки скрещенных рук», — свойственна далеко не одним социал-демо­кратам. Передо мной лежит брошюра: «Grève générale réformiste et grève générale révolutionnaire», которая издана «комиссией стачек и всеобщей стачки», состоящей при французской Confédération générale du travail.

¹) В «демократической» французской республике о подобном coup d'état задумываются разве только сумасбродные «националисты», благоразумному буржуа он показался бы несбыточным. Но такое благоразумие обусловливается неблагоприятным для политической реакции соотношением общественных сил, а вовсе не убеждением буржуазии в святости прав пролетариата. Последовательным буржуаз­ным идеологам права эти — бельмо на глазу, как это показал, между прочим, вто­рой международный философский съезд, происходивший в первых числах сентября в Женеве. Съезд этот начался превознесением идеалистической философии, а закон­чился теоретическим заговором против всеобщего избирательного права, — заговором в котором французские «философы» принимали самое горячее участие.

²) И не одни анархисты. В этом же смысле ссылаются на него наши «социа­листы-революционеры».

349

Я мог бы привести еще очень много выписок такого же содержания, но это не нужно. Всем, следящим за рабочим движением, известно, что убеждение в невозможности вооруженного восстания разделяется теперь даже многими анархическими сторонниками «революционной стачки». Это убеждение и подготовило почву для распространения мысли о всеоб­щей стачке между теми пролетариями, которые не могут успокоиться на наивной вере в то, что современная борьба классов, уже стоившая рабочему классу многих, — иногда кровавых, — жертв, закончится сло­весными турнирами парламентских ораторов. Эти пролетарии понимают, что «сила всегда служила повивальной бабкой старому обществу, гото­вившемуся родить новый общественный порядок»; но, не веря в успех вооруженного восстания, они тем охотнее усваивают мысль о всеоб­щей стачке. И чем более будет обостряться борьба рабочего класса с буржуазией, чем менее вероятным будет, — вследствие этого, — стано­виться мирное решение «социального вопроса», тем более будет упрочи­ваться эта мысль в среде пролетариев. Поэтому я и говорю, что между­народным социал-демократам еще не раз придется обсуждать ее на своих съездах.

Но если мысль о всеобщей стачке имеет здравое основание, если не парламентские словесные схватки приведут рабочий класс к победе, то не надо обманывать себя. Никогда еще никакое дело не торжество­вало вследствие бездействия своих сторонников, и никогда «скрещенные

350

На эту сторону вопроса неизбежно придется обратить внимание международной социал-демократии. Правда, на международных съездах неудобно говорить о ней по многим причинам. Но она, по крайней мере должна быть принимаема в соображение, и во всяком случае ни одно решение международных съездов не должно формулироваться так, чтобы под его влиянием у рабочих могло возникнуть преувеличенное предста­вление о революционной роли «стачки скрещенных рук».

Теоретически амстердамское решение о всеобщей стачке непра­вильно, потому что не полно. Но, рекомендуя стачку, как суррогат восстания, амстердамский съезд руководствовался тем соображением, что «довлеет дневи злоба его»: в настоящее время влияние социл-демокра-

¹) Подробнее об этом см. в моем предисловии к нашему второму изданию «Манифеста Коммунистической Партии» (Женева 1900 г. ) [Сочинения, т. XI].

351

Решение, принятое Социалистической Партией Франции на лилль­ском съезде, предусматривает возможность перехода всеобщей стачки в восстание. Поэтому теоретически оно более правильно. Но содержа­ние его было почти совсем неизвестно съехавшимся в Амстердам деле­гатам других стран. Если бы мы, делегаты российской социал-демократии, имели возможность заранее ознакомиться с ним, то мы бы подали голос за него, а не за голландский проект, как я на съезде же заявил об этом одному из представителей названной партии в Международном Социалистическом Бюро, Браку. Но отчет лилльского съезда тогда еще не был напечатан, и лилльская резолюция о всеобщей стачке раздава­лась амстердамским делегатам, — далеко не всем, что признал в разго­воре со мною сам Брак, — напечатанная на отдельных листках. До нас не дошел ни один из них. Впрочем, много жалеть об этом нечего, потому что, повторяю, в настоящее время содержащееся в лилльскои резолюции указание на возможность перехода всеобщей стачки в восстание имеет

352

В заключение еще раз скажу, что данное в Амстердаме решение вопроса о всеобщей стачке, неверное в теории, даже в практическом отношении останется правильным только в течение нынешнего, переходного времени. В будущем сама практика потребует совсем другого решения...