Библиотека научного социализма

На первый раз «критическому» уму, цепляющемуся за слова и не проникающему до обозначаемого ими содержания, может пока­заться, пожалуй, что противоречие, указываемое здесь Энгельсом, и есть то противоречие между хозяйством и правом, о котором тол­кует г. П. Струве. Но достаточно самого небольшого усилия, чтобы понять, до какой степени это неверно.

Говоря об общественном производстве, противоречащем инди­видуальному присвое­нию, Энгельс имеет в виду современную механи­ческую мастерскую, в которой труд рабочих объединяется в одно стройное целое и продукты которой являются поэтому плодами обще­ственного труда. Но организация труда в современной механи­ческой мастерской определя­ется нынешним состоянием техники и ха­рактеризует собою состояние производительных сил, а вовсе не хозяй­ственный порядок, нынешнего (капиталистического) общества, кото­рый характеризуется прежде всего и, главным образом, свойствен­ными ему имущественными отношениями, т. е., следовательно, и принадлежностью механической мастерской не объе­диненным в ней рабочим, а капиталисту, эксплуатирующему этих рабочих. Таким образом и противоречие между общественным трудом на фабрике и индивидуальным присвоением этой фабрики есть уже хорошо зна­комое нам противоречие между производительными си­лами капитали­стического общества и его имущественными отношениями. Это очень хорошо разъяснено у самого Энгельса. «Точно так же, как мануфак­тура и усовершенствовавшиеся под ее влиянием ремесла пришли некогда в столкновение с феодальными путами цехов, крупная про­мышленность, на более высокой ступени своего развития, приходит в столкно­вение с узкими пределами, которыми ограничивает ее ка­питалистический способ производ­ства. Новые производительные силы перевели буржуазные формы их эксплуатации» ¹).

¹) «Развитие научного социализма». Женева 1892, стр. 26.

Ясно, что и Энгельс имеет в виду вовсе не противоречие между «правом» и «хозяйст­вом». А кроме цитированной нами брошюры «Развитие научного социализма» мы не знаем решительно ни одного такого сочинения Маркса или Энгельса, которое давало бы хотя бы чисто внешний, хотя бы только словесный повод истолковать мар­ксову теорию обществен­ного развития в том смысле, в каком ис­толковал ее г. П. Струве.

Это мы говорим, имея в виду навязанное этим «критиком» Марксу «противоречие ме­жду правом и хозяйством» («например, ка­питалистическим хозяйственным порядком»). А что, скажем мы, если навязанное Марксу «противоречие» надо понимать в другом смысле,— именно в смысле противоречия между хозяйственными явлениями, понятие которых не по­крывается понятием «хозяйство», и право­выми учреждениями данного общества? Не выйдет ли тогда, что г. П. Струве говорит то же, что и Фридрих Энгельс?

На первый взгляд и здесь может показаться, что — да; но и здесь при ближайшем рас­смотрении дело принимает другой вид.

Организация труда в мастерской, несомненно, есть хозяйствен­ное явление. Но это хо­зяйственное явление противоречит не праву, а другим хозяйственным же явлениям, именно тем имущественным отношениям буржуазного общества, которые составляют «реальный ба­зис» буржуазного права. Отождествлять этот реальный базис с воз­вышающейся над ним «юридической надстройкой», значит излагать теорию кого-то другого, а не Карла Маркса, который сам же и установил различие между надстройкой (правом) и базисом (произ­водст­венными отношениями). Мы хорошо понимаем, что Маркса го­раздо легче было бы «крити­ковать», если бы он его не устанавли­вал ¹). Но что же прикажете? Ведь Маркс не обязан был искажать истину ради удобства «критиков»!

Как ни поворачивай дело, а все-таки надо признать, что г. П. Струве страшно напутал, и что чрезвычайно трудно, вернее —

Г. П. Струве по своему обыкновению «критикует» этого писателя (без «критики» он обойтись не может); но он совсем не способен освободиться от его влияния.

О самом Штаммлере распространяться здесь было бы неуместно. Но нельзя не заметить мимоходом, что он ввел у нас в соблазн не­малое число «марксистов» из ряда тех, которые были предварительно софистицированы и «притуплены» так называемой критической фило­софией, столь любезной теперь сердцу всех, стремящихся к «приту­плению» общественных противоречий.

VI.

Выше мы взяли для примера законодательство об акционерных обществах. Теперь мы возьмем ради удобства тот же пример. Ска­жите, читатель, какое отношение установится ме­жду общественной жизнью, требующей размножения акционерных обществ, и разреши­тель­ной системой, стесняющей такое размножение? Нам кажется, что между ними установится противоречие, которое будет постоянно увеличиваться, вплоть до той поры, когда разреши­тельная система исчезнет, уступив место явочной системе. Так ли это? Несомненно так. А если это так, то стало быть мы и здесь имеем дело с явле­нием, подтверждающим справедли­вость гегелевского афоризма: про­тиворечие ведет вперед. А это новое умозаключение в свою очередь дает почувствовать весь комизм положения тех гг. «критиков», кото­рые любят порицать Гегеля и толковать о «притуплении противо­речий».

Г. П. Струве возразит нам, может быть, что обострение про­тиворечия между отжившей правовой нормой и новой общественной потребностью еще не ручается за обострение борьбы между защит­никами старой нормы и ее противниками. Это будет справедливо. И мы охотно допускаем, что в незначительных случаях, подобных вышерассмотренному, обостре­ние указанного противоречия может сопро­вождаться в иных случаях даже ослаблением об­щественной борьбы, т. е. притуплением противоречия между борющимися. Хотя надо заме­тить, что это не более, как предположение, которое надо еще доказать и которое мы прини­маем просто из любезности по отношению к г. П. Струве. Но может ли это быть там, где речь идет не о ме­лочах, подобных законодательству об акционерных обществах, а о великих об­щественных переворотах, затрагивающих коренную основу права: экономическую струк­туру, имущественные отношения? На этот вопрос неподкрашенная историческая действи­тельность отвечает решительным отрицанием. Мы не знаем хорошенько, как соверша­лось развитие в Китае в течение длинного, до сих пор еще незакон­ченного периода его упадка; но мы твердо знаем, что в прогрессирующих обществах рост противоречий между новыми об­щественными потреб­ностями и старым общественным строем сопровождается обыкновенно обострением борьбы между новаторами и консерваторами. Именно к таким (идущим «впе­ред») обществам целиком применимо то, что говорит о борьбе за право Меринг в своей зна­менитой брошюре. «Всякое право приобретено путем борьбы; каждое важное правовое по­ложение должно быть вырвано у тех, которые ему противились...» «С существующим пра­вом срастаются мало-помалу интересы тысяч людей и целых сословий, так что его нельзя устранить, не нанося им чувствительного ущерба. Поднять вопрос об устранении данного узаконения или данного учреждения — значит объявить войну всем этим интересам. Каждая подобная попытка естественно вызывает, поэтому, действием инстинкта самосохранения, сильное сопротивление со стороны затронутых интересов, а тем самым и борьбу... Высо­чай­шей степени интенсивности достигает эта борьба тогда, когда интересы складываются в виде приобретенных прав... Все великие завоевания, на какие только может указать история права: уничто­жение рабства, крепостничества, свобода поземельной собственности, свобода ремесла, свобода совести и т. д., все они сделаны были посредством жесточайшей борьбы, длившейся часто целые столетия, и путь, которым шло право в своем развитии, нередко обо­значается

потоками крови и везде усеян обломками разбитых правовых учреждений» ¹).

Если такой ход общественного развития называется развитием посредством притупле­ния противоречий, то мы, право, уже не знаем, что следует назвать их обострением.

В пояснение и защиту своей второй формулы г. П. Струве приводит два примера, кото­рые оба имеют, однако, то едва ли удоб­ное для него свойство, что «противоречат» ему са­мым решительным образом.

Первый пример. «Положим, что вследствие развития промышлен­ности возникает прак­тически-экономическое (praktisch-wirtschaftliche) рабочее движение. Издается или делается более строгим закон, за­прещающий стачки и коалиции. Растет репрессия, а с нею и про­тиво­положность. Но в дальнейшем своем развитии рабочее движение перерастает репрессию, оружие которой притупляется, и в заключе­ние законы, направленные против рабочего дви­жения, отменяются. Здесь мы имеем случай, в котором противоречие сначала растет, а потом ослабляется, и в заключение одна из партий побеждает» ²).

Когда одна из партий «побеждает», тогда противоречие не только не растет, но совсем уничтожается. Это понятно само собою. Весь вопрос в том, ослабляется или, напротив, рас­тет противоречие в период, непосредственно предшествующий победе одной из борю­щихся сторон. А на этот вопрос сам г. П. Струве отвечает отрица­тельно: в его собственном примере «противоположность или сопро­тивление» увеличивается до тех пор, пока репрессия не ока­зывается бессильной, т. е. пока рабочие не победят. Правда, в его примере отмене закона предшествует тот период, когда «оружие репрессии притупляется». Но существование этого периода есть простое пред­положение. Скажет ли г. П. Струве, что это предположение вполне соответствует исторической действительности? Если он скажет это, то мы ответим ему, что именно история законов, направленных про­тив рабочих коалиций, говорит против его предположения. В самом деле, разве, например, в Англии,— этой классической стороне ком­промисса,— отмене законов против коалиций предшествовало менее строгое их приме­нение? Вовсе нет! Накануне их отмены дело обсто­яло совсем иначе. По словам Гоуэля, не­довольство этими законами постоянно росло, вызывая новые репрессивные меры, и когда законо­-

дательство, направленное против коалиций в собственном смысле, оказалось слишком сла­бой преградой для растущего потока рабочего движения, правительство постаралось отто­чить свое оружие, обра­тившись к другим законам, вроде Sedition Acts, законов, карающих государственную измену и т. п. С своей стороны, рабочие раздра­жались все более и более, пока, наконец, их волнения и исходившие из их среды аттентанты не вынудили правитель­ство отменить нена­вистные законы ¹).

Совершенно то же узнаем мы от супругов Уэббов и от Куле­мана, который, впрочем, лишь повторяет в этом случае то, что гово­рят супруги Уэббы ²).

Второй пример, приводимый нашим «критиком», не доказатель­нее первого. В этом примере мы имеем дело с известным немецким «исключительным законом 1878 г.». Г. П. Струве указывает на то, что этот закон, по мере роста рабочего движения, применяется все слабее, а, наконец, был и совсем отменен. «Что это: увеличение или, скорее, ослабление со­противлений?» — спрашивает наш «критик».

На этот вопрос мы ответим вопросом: о каких сопротивлениях (Wiederstände) он гово­рит? Если о сопротивлении имперского прави­тельства стремлениям социал-демократов, с одной стороны, и о сопро­тивлении социал-демократов стремлениям имперского правитель­ства — с другой, то менее суровое применение, а затем и отмена названного закона вовсе не означала ослабления этих «сопротивлений», как это прекрасно понимают и рабочая партия, и имперское правительство. Менее суровое применение исключительного закона означало только то, что правительство убедилось в его нецелесообразности, а его

¹) Le passé et l'avenir des Trade-Unions par Georges Howell, traduction par Ch. Le Cour Grand-maison, Paris, 1892, p.p. 40 et 45.

²) Уэббы: «The common law and ancient statutes were ruthlessly used to supplement in Combination Acts, often by strained constructions. The scotch judges In particular... applied the criminal procedure of Scotland to cases of sim­ple combination... The whole system of repression which had characterised the statesmanship of the Regency culmi­nated at this period in a tyranny not exceeded bu any of the monarches of the «Holy Alliance». (History of Trade Un­ionism, London, 1894, p.p. 84 — 85). Кулеман: «Erschwert wurde die Lage für die Arbeiter noch durch die nach dem Frieden von 1815 in Verbindung mit dem niedrigen Stande der Preise einsetzende ausserordentliche Herabdrückung der Löhne. Es ist deshalb begreiflich, daß sich überall Geheimbunde bildeten und Verschwörungen stattfanden, die mit blu­tigen Verfolgungen endeten». (Die Gewerkschaftsbe­wegung, Jena 1900, В. 3—3). Нечего сказать, замечательное «притупление»!

нецелесообразность обусловливалась тем, что рабочая партия научи­лась избегать сетей ис­ключительного закона. Ставший нецелесообраз­ным, исключительный закон не только не ос­лаблял неудовольствие рабочей массы, но увеличивал его, раздражая эту массу нестерпимой полицейской «волокитой». Видя, что результаты получаются как раз обратные тем, которых оно ожидало, германское имперское прави­тельство сочло невыгодным и неудобным даль­нейшее строгое приме­нение и даже существование этого закона. Он был отменен. И если мы восстановим теперь в памяти его историю, то она покажет нам, как отменяются законы, ставшие нецелесообразными, а вовсе не как «притупляются» общественные противоречия.

Нет, что ни говорите, а неподкрашенная история служит пло­хим свидетельством в пользу второй формулы г. П. Струве. И если, тем не менее, он все-таки «критикует» людей, признающих правиль­ность гегелева замечания насчет ведущего вперед противоречия, то он, очевидно, имеет на это серьезную причину. Какая же это причина?

Он сам отвечает на этот вопрос с откровенностью, заслужи­вающею величайшей по­хвалы.

«Я уже оттенил,— говорит он,— то обстоятельство, что если социальное развитие со­вершается по формуле возрастания противо­положностей, то «общественный переворот» не­обходимо должен представляться в виде политического переворота. Но это представле­ние, лежащее в основе знаменитого учения о диктатуре пролетариата, падает вместе с диалекти­ческим ходом развития» ¹).

Вот оно что! Все дело тут, как видите, в политической рево­люции и в диктатуре проле­тариата. Так и запишем!

Под влиянием этой настоятельной психологической потребности г. П. Струве приписал марксовой теории общественного развития совсем не то содержание, какое она имеет в дей­ствительности, и эта его «коренная» погрешность естественно повела за собою ряд дру­гих, более или менее важных, В голове нашего «критика» непра­-

вильное понимание им марксовой теории отразилось в виде «неясно­сти» самой теории. Так, он заметил, как мы узнаем, неясность, заключающуюся будто бы в том, что в этой теории производитель­ные силы общества и его отношения производства являются, как своего рода сущности или «вещи». Г. «критик» думает, что только благодаря такой неясности можно го­ворить о противоречии всех, вместе взятых, производительных сил всем, целиком взятым, отно­шениям производства и представлять себе социальную революцию, как коллизию ме­жду этими силами и этими отношениями. Мы узна­ли также от г. П. Струве, что социально-политическое миросозерца­ние Маркса страдало еще другою неясностью: он, с одной сто­роны, придерживался того взгляда на развитие общества путем усиления противоречий, ко­торый защищают теперь его «ортодоксальные» уче­ники, а с другой — склонялся и к тому взгляду на это развитие, вокруг которого «вращается» теперь «социальная» политика г. П. Струве и который выражается формулой притупленного противоре­чия; и при этом автор «Капитала» не замечал несовместимости та­ких взглядов.

Разберем первую «неясность».

В современной механической мастерской, т. е. на фабрике, труд работающих там про­летариев принимает характер общественного труда, между тем как сама фабрика принад­лежит отдельному лицу или отдельным лицам. Организация труда на фабрике противоречит общественным отношениям производства и именно имущественным отношениям современ­ного общества. Но что же такое сама фабрика? Поскольку она представляет собою совокуп­ность усовершенствован­ных орудий труда, она является составным элементом того, что мы называем общественными производительными силами. А поскольку совокупность усовер­шенствованных орудий труда обусловливает собою известную его организацию, то есть из­вестные отношения между производителями, фабрика есть общественное отношение про­извод­ства ¹). И если это отношение начинает противоречить имуществен­ным отношениям капиталистического общества, если фабрика пере­стает уживаться с капиталом, то это значит, что некоторая часть общественных отношений производства перестает соответство-

вать другой их части, и что фраза «производительные силы обще­ства противоречат его иму­щественным отношениям» должна быть понимаема именно в этом эволюционном смысле, устраняющем вся­кую возможность представления названных сил и указанных отно­шений в виде каких-то самостоятельных сущностей. Ввиду этого действительно становится невоз­можным говорить о противоречии производительных сил «всем целиком взятым» отноше­ниям произ­водства. Но кто же говорит об этом, кроме нашего «критика»? Во всяком слу­чае, не Карл Маркс, и не Фридрих Энгельс ¹).

Заметьте, что г. П. Струве, все время толковавший о противо­речии между правом и хо­зяйством, вдруг сам вспомнил, однако, что не это противоречие составляет, по марксовой теории, главную пру­жину общественного развития, и заговорил о противоречии произво­ди­тельных сил общественным отношениям производства. Mieux vaut tard que jamais! С другой стороны, возвращение к истинному теоре­тическому центру марксовой теории было бы дей­ствительно хорошо только в том случае, если бы г. П. Струве потрудился понять слова Мар­кса, прежде чем приступать к их «критике». Но понять-то он и не счел нужным.

Г. П. Струве незаметно для себя переходит от одного непра­вильного понимания теории Маркса к другому, столь же неправиль­ному ее пониманию, при чем он не замечает несо­вместимости этих двух неправильных способов понимания. Но в голове его все-таки шеве­лится подчас смутное сознание того, что дело обстоит как-то не совсем ладно. Тогда он для успокоения своей собственной теоретической совести, и чтобы предупредить возражения со стороны читателей, валит с больной головы на здоровую и обвиняет Маркса в