"Он является Спасителем этого мира - но является ли Он и твоим Спасителем?"

Вскоре после смерти Сэмюэла Уэсли доктор Бартон, бывший со­трудник Оксфордского университета, и Джеймс Оглторп, бывший друг преподобного Уэсли, предложили Джону сопровождать полков­ника (позже - генерала) Оглторпа в качестве капеллана в новое посе­ление в Саванне, штат Джорджия, названное в честь правившего в то время короля Георга II. Оглторп был членом парламента, и ему было небезразлично положение английских бедняков - его деятельность многих из них вытащила из долговых тюрем. В июне 1732 года, сов­местно с двадцатью единомышленниками, включая Бартона, он по­лучил из рук самого Георга II право основать колонию, в которой ос­вобожденные бедняки имели бы возможность все начать сначала. Оглторп был назначен губернатором новой колонии.

Таким образом, в феврале 1733 года сто двадцать эмигрантов основа­ли первое крупное поселение в колонии, которое было названо Саван­ной. В последующие годы численность населения колонии значитель­но увеличилась, преимущественно за счет протестантских групп из немецкого в те времена Зальцбурга, бежавших от преследований и при­теснений со стороны католической церкви. За ними последовали шот­ландские горцы и некоторые из моравских братьев, стремившихся рас­пространять Слово Божье среди американских индейцев.

Джона весьма заинтересовала возможность проповедовать неис­порченным цивилизацией аборигенам, и он попросил Чарльза при­соединиться к нему. Оглторп назначил Чарльза своим секретарем. Джон, Чарльз, а также двое других джентльменов из "Святого клуба"

Бенджамин Ингхэм и Чарльз Деламотт, - 21 октября 1735 года, совместно с тремястами другими пассажирами, взошли на борт ко­рабля "Симмондс". Перед самым началом путешествия Чарльз был утвержден в своей новой должности. Судно сопровождала небольшая эскадра боевых кораблей, чтобы обезопасить его от возможного на­падения испанцев. Когда же боевые корабли были вынуждены оста­вить "Симмондс", судно пришвартовалось в порту Коуз на острове Уайт, дожидаясь других хорошо вооруженных попутчиков.

Оказавшись на борту, четверо методистов не теряли времени даром. Они составили для себя достаточно жесткое расписание, которое включало в себя молитвенное уединение с Богом, чтение Библии и публичные молитвенные службы. Четверо друзей каждый день просы­пались ровно в четыре часа утра, а ложились спать между девятью и де­сятью часами вечера. Каждая минута их дня была посвящена изучению Слова, молитве, богослужениям, удовлетворению физических потреб­ностей и общению с другими пассажирами на религиозные темы.

Среди пассажиров корабля оказалась большая группа моравских братьев из Германии - пятая по счету их группа, направлявшаяся в Джорджию, - которые очень скоро прославились своим стремлением совершать богоугодные дела и горячим желанием молиться. Братья Уэсли вместе с двумя своими друзьями каждый вечер посещали собра­ния моравских братьев, а Джон к тому же приступил к изучению не­мецкого языка, чтобы общаться с этими преданными Богу христиана­ми. Друзья-методисты с нескрываемым интересом наблюдали за тем, как они поклонялись Богу, переполняемые искренними эмоциями, как спонтанно и от всего сердца молились. В составе малых групп мо­равские братья практиковали поклонение Богу, взаимную поддержку, исследование Писания, пение гимнов и тихую личную уверенность в Божьем спасении, которая произвела столь неизгладимое впечатление на четырех членов "Святого клуба". Но в ближайшие дни их ожидало совершенно новое, неведомое ранее откровение.

Проведя несколько недель на якоре у острова Уайт, 10 декабря ко­рабль с поселенцами наконец двинулся в путь, сопровождаемый кон­воем из сорока кораблей. Весь путь через Атлантику стал для экипа­жа и пассажиров нескончаемой борьбой со штормами, налетавшими на судно один за другим. Столкнувшись лицом к лицу со смертью, которой угрожали им ураганные ветры и гигантские волны, Джон, к своему удивлению, ощутил себя совершенно неподготовленным к смерти, хотя до этого ему казалось, что он примирен с Богом. Он да­же спрашивал себя: "Как же случилось, что у тебя нет веры?".

Моравские братья, напротив, вели себя совершенно иначе. Сколь бы сильным ни был шторм, они проявляли страха не больше, чем гордыни, гнева или непрощения. Мало того, они провели богослуже­ ние, радостно воспевая псалмы, когда огромная стена воды обруши­лась на корабль, разорвав на части самый большой парус, залив палу­бу и ринувшись в нижние помещения с такой силой, что многие пас­сажиры подумали, что корабль вот-вот поглотит морская пучина. Тем не менее немцы продолжили петь, как если бы ничего и не случи­лось, не обращая внимания на охваченных паникой и кричащих от ужаса пассажиров-англичан. Никогда еще не встречался Джону та­кой смельчак - не говоря уже о целой группе мужчин, женщин и де­тей, - который бы столь бесстрашно смотрел в лицо смерти.

Вдохновленный их примером, Джон решил попытаться сделать так, чтобы страх Божий вытеснил собой из его жизни все остальные страхи. В то же самое время он понимал, что эти люди имели от Бога нечто большее, чего не имел он — но отчаянно, всем сердцем желал получить. Тем не менее, призвание и титул делали Джона слишком гордым для таких исканий. Ему пришлось подождать еще некоторое время, пока, потерпев в Джорджии несколько ощутимых поражений, он в конце концов не вернулся в Англию с такой жаждой по Богу, ко­торой он никогда не испытывал ранее. Таким образом, Джон продол­жал вести свою внутреннюю битву с целью "получения благодати" без откровения "веры, живущей глубоко в сердце”, которое он получит, но уже несколько позже.

Это привело Джона в полное замешательство, поэтому Шпангенберг вынужден был перефразировать свой вопрос: "Знаете ли вы Ии­суса Христа?". Джон снова запнулся, после чего ответил: "Я знаю, что Он является Спасителем этого мира". - "Действительно, - кивнул в ответ Шпангенберг, - но известно ли вам, что Он спас также и вас?"

После этого разговора Джон еще больше убедился в том, что мо­равские братья имели от Бога нечто, чего сам он не имел, однако гор­дыня все еще никак не позволяла ему это признать. Тем не менее, в Саванне Джон стал верным другом не только Шпангенберга, но и других моравских братьев, постоянно с ними общаясь, расспрашивая об их церкви в Херрнхуте и пытаясь научиться у них всему, чему толь­ко было можно.

Первая проповедь Джона была основана на 13-й главе Первого по­слания к Коринфянам. Также он рассказал о смерти своего отца и еще одного человека, который умер уже после прибытия в Саванну. Его послание не оставило равнодушным ни одного из слушателей. Практически с первых слов Джон произвел неизгладимое впечатле­ние на жителей Саванны. Об этом свидетельствует такой случай.

Спустя десять дней после прибытия один из новоприбывших органи­зовал бал. Однако его ждала полная неудача: в тот вечер церковь бы­ла буквально переполнена, тогда как танцевальный зал пустовал.

Как правило, в первые годы своего существования новые колонии лишь в редких случаях привлекали достойных людей. В особенности же это касалось тех из них, которые изначально были основаны для того, чтобы дать возможность людям, не нашедшим себя в Старом Свете, проявить себя в Новом. Представители низших сословий Великобрита­нии тех времен также вели относительно пассивную духовную жизнь, потому что Англиканская церковь не проявляла к ним должного вни­мания. Людям с доброй репутацией и высоким социальным статусом незачем было покидать старую добрую Англию и все начинать сначала на совершенно неведомых новых землях. Вот почему большинство жи­телей Джорджии являлись искателями приключений, которым было нечего терять, или людьми спасавшимися от своего постыдного и со­мнительного прошлого. Не потребовалось много времени для того, чтобы слова братьев Уэсли, призывавших к праведной и благочестивой жизни, начали откровенно раздражать многих колонистов.

Однажды Оглторп вместе с Чарльзом Уэсли и Бенджамином Ингхэмом отправились на помощь к жителям Фредерики, расположенной в ста милях к югу от Саванны, оставив Джона Уэсли и Чарльза Деламотта в городке. Хотя в то время Саванна еще оставалась весьма неразви­тым поселением, но по сравнению с Фредерикой, жители которой сла­вились буйным нравом и отвратительными манерами, она была очагом цивилизации. Когда Чарльз выступил перед жителями этого отдален­ного поселения с проповедью и поучением, многие были возмущены его обвинительным тоном и излишне строгими словами. Попытавшись изменить царившие во Фредерике нравы и разрешить местные споры, он лишь помог обеим сторонам нажить общего врага: их общей целью стало изгнание надоедливого миссионера. Однажды, когда Чарльз мо­лился в миртовой роще, прогремел выстрел - пуля лишь чудом не заде­ла его. Чарльз принял это как предупреждение.

Вскоре после этого Оглторп организовал экспедицию с целью по­сетить обитавшие поблизости индейские племена. В его отсутствие прямо посреди проповеди, с которой выступал Чарльз, городской врач выстрелил из своего ружья в сторону здания, где в тот момент проходило собрание. Пуля пролетела настолько близко от проповед­ника, что констебль посчитал своим долгом арестовать нарушителя спокойствия. Все обвинения, однако, посыпались на голову Чарльза, потому что, как показалось большинству, именно он приказал офи­церу сделать это. Жена врача бегала по улицам, выкрикивая ругатель­ства в адрес Чарльза, а сам доктор демонстративно отказался прини­мать каких-либо пациентов, даже несмотря на то, что одной женщи­не срочно требовалась его помощь. Вернувшись во Фредерику, Оглторп увидел, что городок охвачен народными волнениями. Мно­гие его жители грозились уехать, если не будут предприняты какие- либо меры, и все без исключения указывали на Чарльза как на глав­ный источник своих бед.

Хотя Оглторпу и удалось твердой рукой навести порядок, он также выразил свое недовольство и братьям Уэсли. Он надеялся, что свя­щенникам удастся принести в колонию мир и порядок, но вместо этого он видел лишь формальные молитвы, полупустые церкви во время богослужений и постоянное вмешательство в жизни и дела прихожан. И даже несмотря на то, что Оглторп не обвинял братьев в общественных беспорядках, он был весьма недоволен тем, что они практически ничего не сделали для их предотвращения.

Невзирая на то, что Джон и Чарльз, вне всякого сомнения, искрен­не и усердно трудились на ниве Божьей, нельзя забывать о том, что никто из них не пережил еще рождения свыше, и Святой Дух не дей­ствовал активно в их жизни. Опять же следует отметить, что им по- прежнему не хватало того, чем так сильно отличалась жизнь и миро­воззрение привратника в Оксфорде и моравских братьев (отсутствие этого Джон столь явственно ощущал в своей жизни). Состоявшийся сразу после прибытия на американскую землю разговор Джона с па­стором Шпангенбергом отчетливо показал, что братья Уэсли хотя и были помазанными служителями, призванными стать во главе рели­гиозной жизни Джорджии, но из-за гордыни не могли признать то, что они в действительности еще не готовы к выполнению столь от­ветственной и непростой миссии. И Джон и Чарльз, дисциплиниро­ванно практикуя религию, мало знали об Иисусе Христе и тех пре­имуществах, которые могли бы иметь, действуя под покровительст­вом и водительством Святого Духа.

Хотя непосредственное вмешательство Джона в дела Фредерики и принесло пользу, это поселение по-прежнему выглядело безнадежным. Более того, Чарльз заболел, и отношение к нему со стороны Оглторпа резко изменилось в худшую сторону. Он не предоставил ожидаемую Уэсли мебель, запретив при этом пользоваться своей. У Чарльза не бы­ло даже кровати, на которой он мог бы спать, и однажды, когда его в горячке подняли для отпевания покойника, Чарльз получил позволение спать на его лежанке. На следующий день, однако, Оглторп лишил его и этого минимального удобства, отдав кровать кому-то другому, кто, по его мнению, испытывал в ней большую потребность. Для Чарльза на­ступило время испытания на выносливость.

Чарльз Уэсли и Оглторп примирились друг с другом после того, как последний освободил Джорджию от испанской блокады и вернулся домой с победой. Оглторп был уверен в том, что борьба с испанцами будет стоить ему жизни, но когда молитвы Чарльза о его благополуч­ном возвращении оказались услышаны, победитель сменил гнев на милость. Тем не менее, когда губернатор в августе 1736 год отправил Чарльза в Англию с каким-то техническим поручением, Уэсли не вер­нулся обратно в Джорджию. Его американская одиссея длилась лишь каких-то шесть месяцев.

Хотя главной целью Джона при отправлении в Джорджию было служение и проповедь Слова Божьего американским индейцам, мно­гочисленные препятствия помешали ему осуществить свой замысел. Помимо его воли, юношу назначили священником в Саванну, привя­зав таким образом к поселению. Когда же у него действительно по­явилась возможность продолжить служение в другом месте, прихо­жане городской церкви уговорили его остаться до прибытия нового священника, который, увы, так и не появился. В это время политиче­ская ситуация в регионе кардинальным образом изменилась: индей­ские племена вышли на тропу войны, из-за чего каждому, рискнув­шему оказаться в тех краях путнику, грозила смертельная опасность. К тому же мужчины Саванны уже не имели времени слушать адресо­ванную им Евангельскую Весть. Постоянная занятость Джона Уэсли, его стремление совершать как можно больше богоугодных дел (учить прихожан по субботам и воскресеньям основам христианской веры; возносить молитвы и каждый день проводить богослужения на анг­лийском, итальянском и французском языках; посещать богослуже­ния моравских братьев; а также регулярно навещать больных) пре­вратило юношу в самого настоящего узника, лишенного возможнос­ти покинуть пределы колонии.
Первая влюбленность

Что-то еще, вернее кто-то еще, удерживало Джона в Саванне, хотя на первый взгляд он даже не подозревал об этом. Ее звали София Кристиана Хопки. Она была племянницей мэра Саванны Томаса Каустона. После прибытия в городок братьев Уэсли Каустон и Оглторп решили, что, женившись на Софии, Джон не только сильнее привя­жется к поселению, но и поумерит свой пыл, что могло бы принести губернатору немалую пользу. Теплые отношения между юношей и де­вушкой завязались примерно через месяц после его прибытия в Са­ванну. София была привлекательна, умна и хорошо воспитана. Ее представили Джону, как измученную душу, ищущую путь к вечной жизни. Молодые люди, казалось, естественным образом устремились по тому пути, на котором их столь горячо желал видеть Оглторп.

Письма и дневники Джона Уэсли красноречиво свидетельствуют о тех пламенных чувствах, которые он испытывал по отношению к Со­фии. Но произошло нечто (возможно, это касалось непосредственно их отношений), из-за чего София вынуждена была на некоторое вре­мя покинуть Саванну и отравиться во Фредерику. Ее отъезд побудил Джона отправить своему брату письмо, частично написанное на гре­ческом языке, чтобы в случае перехвата посторонние не могли его расшифровать:

Я умоляю тебя как можно скорее, не тратя времени понапрасну, выяснить истинную причину печали моей подруги. Я чувствую, что ей сейчас нелегко. Поэтому пусть Бог хранит ее от повторе­ния прошлых ошибок. Будь рядом с ней, береги ее, как ангел-хранитель. Напиши мне о том, с какими словами мне лучше все­го к ней обратиться в письме.

Когда в октябре того же года, несколько недель спустя после отъ­езда Чарльза, Джон отправился во Фредерику, он узнал, что София очень сильно страдала от царивших там поистине отвратительных нравов. Он писал:

Даже бедная мисс Софи казалась лишь тенью себя прежней, когда я оставил ее. Я пытался убедить ее вернуться в Саванну, но все впустую, и, если честно, это было выше моих сил. В резуль­тате она решила немедленно отправиться в Англию. Вначале я болезненно воспринял это известие, но быстро взял себя в руки, вспомнив о своем призвании.

Однако вскоре Джону удалось убедить Софию остаться в Джор­джии, и потому, возвращаясь в Саванну, он забрал ее с собой.

По приезде девушка, казалось, искала любую возможность, чтобы быть рядом с возлюбленным. Она убедила Джона заняться с ней французским языком, а когда тот слег от лихорадки, София пять су­ток, денно и ношно, заботилась о больном, пока ему не стало лучше. Девушка жадно ловила каждое слетавшее с его уст слово. Узнав о предпочтениях Джона касательно ее внешнего вида, она стала наде­вать лишь белые платья, избавившись от броских, ярких нарядов. Когда Джон посоветовал Софии не есть перед сном для сохранения здоровья, она с готовностью и благодарностью приняла его заботу. В то время всем казалось, что их свадьба уже не за горами.

По мере приближения годовщины их прибытия в Джорджию, Деламотт прямо спросил у Джона, собирается ли тот жениться на Со­фии. Застигнутый врасплох Джон отказался отвечать на этот вопрос. Деламотт попытался убедить друга в том, что намерения девушки весьма отличались от намерений Джона, что София подходит к бра­ку очень расчетливо, что юноша просто поддался ее чарам. После этого разговора уверенность Джона в Софии поколебалась, и он от­правился за советом к моравскому епископу Давиду Нитчману. Епи­скоп, внимательно выслушав его, предложил лишь усердно молиться и размышлять над сложившейся ситуацией.

Прошло еще некоторое время, но сомнения не только не покидали Джона, но становились еще сильнее. Он решил искать помощи у мо­равских старейшин. Зная о времени и месте их заседания, Уэсли при­шел к ним в церковь. К своему удивлению, он обнаружил там Деламотта. Когда Джон объяснил присутствующим цель своего визита, епис­коп ответил, что они только что закончили рассматривать его дело, и спросил, готов ли юноша с покорностью и смирением принять любое их решение. Поколебавшись, Уэсли в итоге ответил согласием. "Тогда, - сказал ему Нитчман, - мы советуем вам не развивать более эти отно­шения". Уэсли смог лишь тихо произнести: "Да свершится воля Гос­подня". Сердце юноши было разбито. В своем дневнике он сравнил требование оставить Софию с Богом предписанием "вырвать свой пра­вый глаз; и по Его милости я принял решение так и сделать".

Джон не решился рассказать Софии о том, что произошло, но в последующие дни его поведение изменилось настолько, что все ста­ло предельно ясно и без слов. В ответ девушка обручилась с весьма уважаемым молодым человеком по фамилии Уильямсон, а четыре дня спустя, 12 марта - ровно через год после того, как Джона впервые представили Софии, - они уже стали мужем и женой.

Несмотря на то, что София Хопки действительно оказалась весьма ветреной и даже в чем-то коварной особой, подтвердив своим пове­дением подозрения и опасения Деламотта, в сердце Джона она оста­вила неизгладимый след. Горечь, вызванная несчастной любовью, долго не оставляла юношу, ведь его чувства к Софии были искренни­ми. Миссия Джона Уэсли в Джорджии оказалась достаточно успеш­ной, и он мог бы остаться там еще на некоторое время, однако его разбитое сердце не могло этого вынести. Мало того, он прятал свои страдания глубоко внутри, сравнивая Божье повеление оставить Со­фию с Его словом к Иезекиилю:

Джон снова с головой окунулся в работу. Спустя немного времени он начал замечать в характере Софии недостатки, которых ранее не видел, о чем не преминул заметить в одном из разговоров с ней. Она не на шутку рассердилась, чем навлекла на голову Джона проблемы. Дядя Софии, мэр Каустон, являлся ярким представителем того типа горячих мужчин, которых часто привлекали колонии, - поговарива­ли, что он покинул Англию, дабы уклониться от выплаты денег по предъявленному ему финансовому иску, — и потому гневить его было небезопасно для любого человека. Будучи, однако, в тот момент при­кованным к постели, он поручил решение этого вопроса своей жене, и миссис Каустон потребовала от Джона письменного извинения, которое тот и принес. Несколько недель спустя Джон отказал в при­частии Софии и ее мужу. Уильямсон воспринял это как личное ос­корбление и подал на Джона в суд, требуя компенсации за мораль­ный ущерб в размере 1000 фунтов. Каустон, бывший друг и доверен­ное лицо Джона, предоставил ему возможность объяснить свои дей­ствия. Но как только Джон заявил о своем праве, как священника, не отвечать на данный вопрос, Каустон потерял всякое терпение и за­явил, что не успокоится до тех пор, пока Уэсли не откроет свои ис­тинные мотивы. Джон уступил, написав письмо Софии, в котором заявил, что она неправильно проинформировала его о своих планах принять в тот день святое причастие. Он также сообщил, что непоз­волительно причащаться человеку, который согрешил и не раскаялся в своем грехе.

Так прошли еще две недели. После многочасовых размышлений и молитв Джон решил вернуться в Англию. 22 декабря 1737 года он под­нялся на борт судна "Сэмюэл", который держал курс к родным для не­го берегам. И хотя Джон Уэсли был страшно подавлен, он наконец-таки обрел достаточно смирения для того, чтобы искренне приступить к поискам того, чем обладали моравские братья и чего так сильно не до­ставало ему. Размышляя позже о времени, проведенном в Джорджии, и оплакивая собственное духовное состояние, 24 февраля 1738 года он написал в своем дневнике следующие строки:

Я отправился в Америку для того, чтобы обращать к Богу индей­цев, и что же?! Кто обратит к Богу меня самого? Кто исцелит мое собственное израненное сердце? Моя религия достаточно ком­фортна. Я достаточно красноречив; более того, я даже могу ве­рить самому себе, когда рядом нет никакой опасности. Но стоит смерти заглянуть мне в лицо, как мою душу тут же пробивает дрожь. И я не могу сказать: "Умирая, я побеждаю!".

До сего момента Джон сильно страдал из-за отсутствия четкого пред­ставления об истинном призвании, посланном ему Богом. Несмотря на то, что добрые дела не заслуживают порицания, они иногда могут стать препятствием, не позволяющим нам делать то, что действительно явля­ется на данный момент самым лучшим. Как и все мы, Джон жаждал че­ловеческого одобрения, но слишком часто он позволял этому желанию становиться помехой в поисках своей истинной цели и предназначе­ния. Он отказался исполнить просьбу отца, который просил своего сы­на возглавить церковный приход в Эпуорте. Тем не менее, когда его отец оказался на смертном одре, Джон уступил и подал заявление на ос­вобождавшуюся должность, но лишь для того, чтобы в итоге получить отказ. Он отправился в Джорджию, чтобы служить и проповедовать американским индейцам, однако, оказавшись там, с головой погрузил­ся в пучину совершенно иных дел. Когда же его, не спросив, назначили священником в Саванну, Уэсли принял это назначение, чтобы угодить местным жителям, вместо того чтобы ответить им отказом и последо­вать зову своего сердца. Вера моравских братьев влекла к себе его дух, но он не желал рисковать своим положением или подрывать свой авто­ритет, отвечая на этот внутренний призыв. Своим современникам Джон представлялся благочестивым человеком, лишенным, правда, силы, неизменно сопровождавшей такого рода благочестие. Слава Бо­гу, что в скором времени все это должно было измениться.