Глава 9 Виктор фон Графф. Первые ростки

Прохор, вошедший в избу с охапкой дров, застал хозяина за составлением письма. При свече тот аккуратно, каллиграфическим почерком выводил очередной отчет перед Палатой.

– Всё пишете, барин, пишете… Иной раз смотрю и думаю, может, и хорошо, что грамоте не обучен, когда б я тогда дела справлял?

– Друг мой, Прохор, ты сам не ведаешь, чего лишён, ежели грамоте не обучен. Ты знания других людей тогда не ведаешь, до всего своим опытом доходишь, а это повторение чужих ошибок, – подпоручик произнес наущение, не отрывая глаз от письма.

– Да на что мне знания чужие, когда мы их здесь несколькими коленами собирали? У каждого есть матушка, отец, они научат и как сеять, и как жать, и как хлеб печь. Аль про то книжки писать надобно, а, Виктор Егорович?

– Эх, Прошка… – пробубнил хозяин себе под нос.

– Вот вы, сколько уж раз побывали у Корниса, всё сами повидали, расспросили – что может быть лучше? Пока своими руками не пощупаешь, какому делу можно научиться? А по бумажке – так и подавно.

– Так я до Корниса добраться могу, а если на Алтае чего-нибудь придумают или новое заприметят? Туда мой однокашник был направлен – Коптев Александр. Может, даст Бог, и свидимся, но я к старости только вернусь оттуда, чтобы подобное повторить. А так – взял журнал, прочёл, что учёные мужи написали, и не будь дурак – занимайся. Санька пишет, мол, флора там отличная от нашей совершенно, гербарий прислал. Нет, Прохор, тут и говорить не о чем: если уж учиться, а тем паче учить – так грамоте в первую очередность. И где бы ещё за государев кошт хлопцы выучились? К примеру, Ванька Носик, из местных. Какая судьба ему была? Так и остался бы мужиком крестьянским, а теперь у него профессия будет.

– Может, и прав ты, Виктор Егорович, – аргумент про алтайские дали несколько поколебал его в собственной правоте.

– Помнишь, Прохор, когда Ламсдорф приезжал, они по 3 рубля серебром получили и по учебнику чистописания. Ты их глаза видел? Теперь ещё прилежней заниматься будут, и со временем смогу на них положиться.

Директор Лесного департамента Ламсдорф побывал на плантациях, вверенных фон Граффу, прошлой осенью. Осмотрев хозяйство, он остался доволен увиденным, при этом посчитал необходимым оценить знания тех четырёх крестьянских мальчиков, которые поступили годом ранее в распоряжение подпоручика фон Граффа.

Поначалу, узнав, что Палата госимуществ ходатайствовала перед Лесным департаментом об учреждении под его началом егерского училища, фон Графф возрадовался. При проведении работ по лесоразведению учеников предписывалось включать в число рабочих наравне с вольнонаёмными. Но затем образование училища было отложено до лучших времён, и в распоряжении подпоручика остались эти самые сироты – Иван Носик, Михаил Кузьменко, Пантелеймон Романенко и Савва Близнюк.

Ламсдорф понаблюдал за их работой со стороны, а затем выстроил перед собой в шеренгу и стал «бомбить» вопросами:

– На какую глубину следует перепахивать гряды?

– На тридцать шесть сантиметров, ваше высокоблагородие!

– Какой высоты должны быть саженцы при посадке?

– Полтора-два аршина⁹, ваше высокоблагородие!

– Сколько раз за год следует очищать школы от сорных растений?

– Четыре раза, ваше высокоблагородие!

Директор Лесного департамента, конечно же, был самым авторитетным экзаменатором, и подпоручик, стоя у него за спиной, испытывал некоторое опасение за своих питомцев. Но смышленые подростки запомнили не только порядок проведения работ, но и – самое главное – смысл этих процедур: что спасет деревцо от обморожения, что удержит влагу, что защитит от зайцев и много чего другого. И с каждым точным ответом фон Графф всё шире и шире улыбался.

Ламсдорф уехал из лесничества, ни словом не выказав своих выводов по итогам проведённой проверки, но через два месяца распорядился представить Ивана Носика и Михаила Кузьменко к поощрению как «особенно оказывающих прилежание».

Подпоручик, как это часто бывало, имел собственное мнение по данному вопросу и выхлопотал поощрение для всех четверых, посчитав, что достойным будет пожаловать каждому из учеников учебник по русскому чистописанию. А вот в знаке отличия, как у воспитанников гимназий, – вышивке серебряным галуном на сюртуке – ему было отказано. «Ну да ладно, зато двое по три рубля серебром получили», – это обстоятельство несколько смягчило огорчение подпоручика.

После такой оценки своих трудов Виктор Егорович убедился в правильности выбранного пути и осмелился в своём отчёте детально описать все предполагаемые преимущества от дальнейшего содержания воспитанников и возможного увеличения их числа: «Крестьянские мальчики, обучающиеся в лесничестве, вполне понимая благодеяние, делаемое им правительством, показывают себя довольно старательными… Родственники учеников весьма довольны положением их и радуются, что могли доставить им такое счастье».
* * *

Не обнаруживая уже второй день в землянке никого из Савченко, фон Графф озаботился не на шутку.

Петр Савченко был от роду сорока трёх лет и держал крепкое хозяйство, что являлось редкостью для степняков. Виктор Егорович находил местных крестьян в основном ленивыми, не способными задуматься не то что о дне завтрашнем, но и о дне сегодняшнем. Своим нежеланием противостоять природе даже ради прокорма себя и своих семей некоторые из них искренне удивляли подпоручика. Семейство же Савченко произвело на Виктора Егоровича впечатление обратное.

Имея четырёх взрослых сыновей, старший Савченко воспитывал их в трудах. Один из хлопцев владел грамотой, что могло существенно помочь делу.

Долго подпоручик уговаривал Петра, который отнёсся к предложению с большой опаской, но со временем всё же убедил его в том, что в должности постоянных лесных стражей они с сыном получат больше выгод, чем от простого земледелия.

Поначалу Савченко взялись за дело с рвением, достойным поощрения. Они лихо держались в седле, поэтому были назначены объездчиками. После того как некоторые местные крестьяне были пойманы на горячем и приговорены к работам в счёт компенсации ущерба, нанесённого казне, случаев воровства саженцев и бессмысленного повреждения деревьев стало меньше, что не могло не радовать фон Граффа. Однако многое изменилось лютой зимой 1844 года. Жена Петра обливалась слезами четыре раза – они потеряли двух волов и двух коней.

– Я заметил, Пётр Семёнович, что ни выговоры, ни арест вашего сына Ивана действенными не оказались, – Пётр Савченко стоял перед своим начальником, источая отвратительный запах сивухи. Лицо его, обрамлённое рыжеватой бородой, которая засалилась за дни запоя, серостью своей напоминало землю, не видевшую дождя долгие месяцы.

– Ваше благородие, ты чего пришёл? – смурной крестьянин принял угрожающую позу.

– Ты, Пётр, бузу не затевай. Что тебя в этот раз заставило бутыль достать?

– Ты, ваше благородие, ты. Нет мочи тебя больше терпеть. Не хотим мы.

Иван Савченко вышел из дома, прихватив с собой косу.

– Батя, кто там? – молодой Савченко увидел подпоручика и театрально присел, разведя руки в стороны. – Ой, его благородие пожаловали, самолично!

– В дом не приглашу, в посадках нас больше не увидишь, – старший Савченко отобрал у сына косу и опёрся на неё, потому как его изрядно шатало.

– Ты и твой сын – люди служивые, за такое поведение – да не в первый раз – будет вам наказание, – фон Графф предусмотрительно не спешивался.

– Как сына моего арестовал, не стало к тебе доверия. Мы для тебя не крепостные! – продолжал Пётр, всё больше приходя в ярость, лицо его побагровело.

– Арест на три дня – это самое меньшее, что ему положено за вызывающее поведение и неповиновение. Скажи спасибо, что шомполов не всыпал! Присягу принять отказался, форму присланную не надел, объезды выполняет через один, а жалование получает! Что ж это за стражник такой! И ты, Пётр, отец семейства, ему при этом наливаешь!

Иван, окончательно подкошенный алкоголем, уселся на землю, подперев своей тощей спиной стену дома.

– Смотри, до чего сына довёл, а сам куда катишься? Завтра с утра, как положено, – на объезд посадок, и не шути так со мной больше! – подпоручик взмахнул нагайкой, но удара не нанёс, потому как пожалел пьяного стражника. – Эх ты…

Фон Графф пришпорил коня, и тот, резко рванув с места, оставил за собой шлейф дорожной пыли.
Глава 10

Боря Гольдин, по кличке Картавый

Утро началось с визита Виталия Заборского. Он, как всегда, был полон энергии, красив и расхристан.

– Давай, но постарайся коротко, – предупредил Иван. – Начать утро с тебя – это значит пустить день под откос. Ты ведь как тот мужик с оригинальным стиральным порошком: не отвяжешься, пока не «перестанут кипятить».

– Только факты. И ничего кроме. Ваши сомнения относительно большой и нерушимой дружбы Константина Ковалёва и Бориса Гольдина подтверждаются. И тот ночной разговор в усадьбе на новоселье, который вы слышали, думаю, был не просто пьяным базаром. Там, похоже, разборки намечались серьёзные… – Виталий положил на стол Черепанова прозрачный «файл».

– Будете читать сами или изложить вкратце?

– Лучше ты. У тебя это хорошо получается, особенно в лицах. Работа в телекомпании явно добавила тебе артистизма в обмен на получение мелких неприятностей.

– Иногда не таких уж и мелких, – парировал Виталий и погладил ладонью багровый рубец, пересекающий левую бровь почти от подбородка. – Как сейчас помню: сорок два шва и две недели курорта в палате общего содержания. Не VIP-апартаменты, конечно, но все равно отдохнул неплохо. А ведь того неизвестного «благодарного зрителя» с кастетом до сих пор не нашли… Но вернёмся к нашим баранам, да простит меня общество защиты животных. Начну с бизнес-партнёра Ковалёва Бориса Гольдина, фрагмент пламенной речи которого вы слышали под ночным окном. Детство и юношеские годы Бори я пропущу. Там все более-менее стандартно. Всё интересное начинается позже… Лет десять назад тогда ещё молодой предприниматель Боря Гольдин попадает под следствие, будучи руководителем представительства трастовой компании «Омега». И в том же году он был осуждён по шести статьям Уголовного кодекса к четырём годам лишения свободы. Но тут ему повезло, потому что через восемь месяцев он попал под амнистию. Освободился Боря Гольдин уже полностью состоявшимся финансовым аферистом по кличке Картавый.

Гольдин регистрирует свой первый кредитный союз «Речное кредитное общество» – РКО. Подбирает себе команду из таких же «порядочных» предпринимателей, как и он сам. И тут дело пошло как по маслу. Он открывает ещё один кредитный союз – «Украинское кредитное общество» – УКО. Если РКО работает по Херсонской области, то УКО начинает свою деятельность уже по всей Украине. Вот тут деньги и потекли рекой. Борис и его команда тратят деньги вкладчиков на дорогие иномарки, престижную недвижимость, дорогостоящую рекламу кредитных союзов. А почему бы и нет, ведь «организация» работает. За счёт новых привлеченных депозитов. Классическая пирамида а-ля Мавроди. Всё, что покупал господин Гольдин, он оформлял на свою супругу, Гольдину Инну Владимировну. Заметим, что всё имущество приобреталось в период высоких цен. А через год нежданно-негаданно в страну пришёл кризис. Деньги перестали нести, а выплачивать-то нужно! И тут в конце 2008 года начинаются «качели». Денег нет, а народ бунтует: «Верните!». Боря не растерялся – купил решение Торгово-промышленной палаты, которое признало кризис форс-мажором! А потом кто-то опытный подсказал Картавому объявить предприятие банкротом и умыть руки. Что взять с банкрота? Вот офис арендованный, мебелишка кой-какая, оргтехника – факс, телефон, скоросшиватель… Короче, по неподтвержденной информации, разрыв между его депозитным и кредитным портфелями составлял 130 миллионов гривен. Большую часть денег Гольдин вывел на подконтрольные предприятия в виде оплаты за аренду помещений, автомобилей и оргтехники. В итоге вкладчики лишились всего.

– Размах, однако, у этого херсонского Остапа Бендера!

– Бендер по сравнению с нынешними, дорогой Иван Сергеевич, это наивный ребёнок. Но продолжу. «Кредитносоюзный» бизнес Гольдина теряет свою актуальность, и у Бори наступает кризис жанра. Вкладчики одолевают, а за «крышу» платить нужно. В нынешнем положении рассчитывать на амнистию, как в первый раз, не приходится. Гольдин сворачивает дела и переезжает из Херсона к нам – помогли дружки из прежней жизни. Здесь ему приходит гениальнейшая идея – открыть ночной клуб. Что тут особенного, спросите вы. Конечно же, ничего, если бы не одно «но»! Этот клуб специфический – стриптиз-клуб. По сути – легальный бордель. Клуб он открыл в одном из престижных районов города, на улице Розы Люксембург, что само по себе забавно. Для видимости периодически устраивает там различные городские соревнования: по боулингу, бильярду, конкурсы красоты. Именно в этом клубе он и встретился со старинным другом Костей Ковалёвым. Есть предположение, что свою жену Маргариту Ковалёв тоже впервые увидел в этом клубе, когда сидел в жюри очередного конкурса «Мисс Лугань» или «Мисс Луганьщины» – неважно. Важно другое: Гольдин быстро сошёлся с Ковалёвым, и вовсю пошла совместная работа.

– Погоди, Виталий, дай я попрошу Аню, пусть приготовит нам кофейку.

Они выпили по чашке кофе. Виталий перекурил у форточки, а Иван только ностальгически вдыхал сигаретный дым. Курить он бросил, о чём то жалел, то радовался – в зависимости от обстоятельств.

– А теперь к последним событиям, – Виталий снова взял свои записи. – Тут сюжет с несколькими действующими лицами. Но в главных ролях – те же. Вы, возможно, слышали историю с приватизацией Крюковского механического завода?

– Что-то слышал, но подробно не вникал…

– Тогда сначала. Крюковский механический завод основан в 1950 году и находится, соответственно, в посёлке городского типа Крюково, в соседней области. Один из крупнейших в стране производителей подъемного оборудования, предприятие с собственным литейным производством. Производит свыше 45 видов продукции: различные краны, подъёмники и опрокидыватели. Продукцию эту экспортирует в десятки стран мира, основной получатель – Россия и Белоруссия. А где есть спрос – там и прибыль. Основные потребители продукции завода – производители металлопроката. За последние годы увеличил объёмы производства на четверть. Вошёл в десятку крупнейших производств страны. И между прочим, был объектом приватизации №8 в Украине, в результате чего получил статус коллективной собственности.

Это присказка. Теперь без лишних подробностей, что было в сказке. Директору завода, невзирая на нелёгкие времена, удалось спасти предприятие от долговой кабалы и вывести в прибыль. Но как только завод встал на ноги, на него положили глаз серьёзные люди. Свои претензии к КМЗ стали поочередно предъявлять представители различных бизнес-структур. Директор понял, что в одиночку ему не отбиться, и обратился к своим партнёрам – Константину Ковалёву и Борису Гольдину, которым в то время уже принадлежал Луганьский завод химоборудования. В тот период они разместили на КМЗ крупный заказ, и, естественно, тесно общались с руководством. «Красный директор» и молодые бизнесмены быстро нашли общий язык. Последние взялись защитить завод от рейдеров.

Собственно, у антирейдеров, как и у рейдеров существуют свои схемы. Впрочем, и те и другие в своей деятельности несут затраты, как правило немалые. Платить за услугу живыми деньгами директор не мог или не хотел. Договорились, что в случае спасения предприятия два «спасителя» войдут в число совладельцев Крюковского механического завода. Но для этого следовало изменить форму собственности, чего, кстати, требовали и экономические реалии: заграничные партнёры отказывались сотрудничать с коллективным предприятием. Собственно, то же самое планировали сделать и рейдеры, защиты от которых искал директор. Отличие же было в одном: если бы рейдерская схема удалась, то ни коллектив, ни руководство завода не получило бы ни копейки. Ковалёв же с Гольдиным предложили вполне партнёрские условия.

Всё произошло, как и планировали: Ковалёв и Гольдин отстояли завод, а все заинтересованные лица получили оговоренные доли акций. Был составлен протокол общего собрания, на котором якобы и было принято это историческое решение. В итоге завод сменил форму собственности с коллективного предприятия на закрытое акционерное общество. С приходом на завод двух новых совладельцев многие проблемы исчезли как-то сами собой, что позволило КМЗ существовать очень даже неплохо.

На этом бы и закончить историю о счастливой судьбе Крюковского механического завода, но нет! В один прекрасный солнечный день на приём к директору напрашивается какой-то заезжий бизнесмен якобы для делового предложения. Судя по всему, Ковалёв с Гольдиным его и подослали. В ходе беседы он пытается соблазнить «красного директора» разными увлекательными предложениями о выкупе его доли. Старик не повёлся. Но к моменту завершения встречи в приёмную нагрянули Ковалёв с Голдиным. Они учинили директору допрос о цели его переговоров с товарищем, которого встретили в приёмной и, не слушая объяснений, обвинили в предательстве, в ведении переговоров за их спиной.

Уже на следующий день директора уволили. Основания? Тормозил вывод предприятия на международные рынки, сознательно срывал, а порой перенаправлял выгодные заказы на предприятия конкурентов. Уволили, правда, с определёнными нарушениями устава, а на его место посадили своего человека. Пока бывший директор готовился к судебным тяжбам, Ковалёв реализовал незатейливую схему. Вначале предприятие взяло кредит в афелированном с Ковалёвым «Экспресс-банке» под залог всего имущества, затем перевело 110 миллионов гривен на фирму-однодневку якобы для приобретения невиданного количества станков. Естественно, станков завод так и не увидел. Вернуть деньги банку завод тоже не мог, и банк продал его долги коллекторской компании с патриотическим названием «Долг», которая и стала новым владельцем предприятия. А учредителем «Долга» является ковалёвская корпорация «2К».

Но это ещё не конец истории. Директор не смирился со своей участью. Началась борьба по всем фронтам: правоохранительные органы, прокуратура, суды… И неожиданно всё снова поменялось: «снятый» директор вернулся на завод в статусе председателя наблюдательного совета. Причина столь неожиданно разрешения конфликта – нелады, возникшие между партнёрами Ковалёвым и Гольдиным. Всю операцию по переделу собственности осуществлял Ковалёв: ООО «Базис плюс» – его фирма-однодневка, корпорация «2К», ставшая в одночасье владельцем завода, тоже принадлежит ему. Гольдин к ней не имел никакого отношения. И судя по всему, Ковалёв не желал, чтобы имел отношение и в дальнейшем. Ковалёв тупо пообещал позже с ним рассчитаться. Но потом посчитал, что намного дешевле этот процесс отложить, а пока «подвесить» ситуацию, для чего использовать и вновь ввести в игру главного недовольного, бывшего директора, и убедить последнего в будущем выступить единым фронтом против Гольдина.

Одним словом, классическая история получилась: из двух партнёров, которые объединились в благородном порыве «кинуть» «красного директора», один затем решил «кинуть» другого. И похоже, кинул.

– Но при этом и сам откинул коньки.

– Да, и при престранных обстоятельствах. Так не об этом ли толковал кому-то Боря Гольдин под раскидистой липой? Что скажете, Иван Сергеевич?

– Скажу, что портрет друга Ковалёва нарисовал ты мне не очень симпатичный. С такими друзьями и врагов не надо. Только как теперь, после смерти партёра, Картавый вернёт свою долю собственности? Вот вопрос. Мотив вроде бы присутствует. Но механизма к нему нет. В данном раскладе Картавому было бы сподручней разбираться с живым Ковалёвым.

– А как вам версия: хотел его припугнуть, но по пьяни не рассчитал и грохнул? – Заборскому было явно жаль списывать столь красивую версию.

– Да, дорогой, Виталий, я тоже должен тебе кое в чём сознаться, – Черепанов сделал наигранно грустное лицо, – похоже, я попался, ну или был близок к тому, чтобы попасться на крючок убиенному Ковалёву. Только обещай, что не станешь подозревать, что и у меня тоже был мотив его убирать.

И Иван во всех подробностях пересказал Заборскому историю возникновения на их горизонте информагентства «Точка» и все перипетии «отжима» директора станкостроительного завода.

– Наверное, после смерти Ковалёва, который с помощью этой «Точки» большие дела задумывал и явно в парламент метил, некому станет её финансировать, и эта тема отпадёт сама собой, – вслух размышлял Черепанов.

– Кто знает, Иван Сергеевич, кто знает. Судя по вашим рассказам, там ещё те профи. Поставь им задачу революцию сделать – сделают. Любую. Хоть за красных, хоть за белых. Они в совершенстве владеют искусством манипуляций. У каждого из нас природой заложены особенно чувствительные точки. Это связано со средой, воспитанием, ценностями. И эти точки можно активировать с помощью определённого сигнала, посыла, специально продуманной подачи информации. Как в химии: погрузи тело в жидкость – цвет поменяется. Засунь компас в сильное поле – стрелка юг с севером перепутает. Покажи страшную картинку про неугодного директора, и бабушки у подъездов об этом начнут судачить, понесут в семьи, это повлияет на среду, которая сформирует мнение… Смоделируй для человека специальную среду – и необходимые эмоции и качества начнут срабатывать. Можно вызвать и страх, и агрессию, и готовность воевать.

– Какой ты, оказывается, умный, Виталик, я даже не ожидал. А знаешь что, пробей-ка мне, что это за птица – Альмак Роман Борисович, а на сегодня хватит болтовни, – Черепанов действительно почувствовал, что ему хочется окунуться в семейные дела.

Глава 11

Виктор фон Графф. Елисавета
Осенью при очередной поездке за саженцами фон Графф по пути следования завернул к своему старинному знакомому Илье Ивановичу Лумбергу.

Подлесничий Лумберг славился своим гостеприимством. В этот раз ему было чем похвалиться перед коллегой – лесничество получило много новых саженцев, и Виктор Егорович счёл нужным их осмотреть.

– Илья Иваныч, сказывают, климатические тяготы этого года не наделали в ваших краях столько бед, как у нас? – поручик и Лумберг шли по меже, разделявшей кварталы лесных насаждений, при этом хозяин с присущей ему живостью хвалился плодами своих трудов.

– Так точно, бог миловал, Виктор Егорович. Думали, гораздо хуже будет. Такой затяжной зимы не видали уж много лет. Зайцы совсем изголодались, кору объели, так мы их и борзыми гоняли, и стреляли, столько сил потратили. Зато люди мои хоть зайчатины набили, а то худо совсем было.

– У нас в окрестных деревнях крыши снимали, чтобы скотину прокормить, а потом и скотину забили. За рубль серебром соломы было не достать. Крестьяне цингой мучились, многие не дожили до тепла, – поручик понизил голос, вспоминая жуткую зиму.

За разговорами они не спеша дошли до дома лесничего, где он проживал со своим многочисленным семейством.

Сруб, сложенный из добротных сосновых брёвен, имел хозяйственную пристройку, за ней начинался большой фруктовый сад. Всё это Илья Иванович создал собственными руками за те двадцать лет, которые прожил здесь. Двор был густо увит виноградом, в его тени, нагуливая жирок, беззаботно бродила домашняя птица. К праздникам хозяйка, Екатерина Карловна, непременно выбирала самую увесистую особь и по одним только ей известным рецептам готовила своё коронное блюдо, чтобы побаловать домашних. Деликатес – гусиная печень – всегда доставалась младшим, двум сыновьям-близнецам, которые несмотря на малолетство уже помогали отцу на поле и в лесу. Для двух вечно голодных сорванцов это было чем-то вроде награды.

Екатерина Карловна являлась в этом доме центром притяжения. Невысокого роста, с резкими чертами лица, она поразительно менялась, когда улыбалась. Большего контраста в женщине фон Графф никогда ранее не видел: вот только что она была строгой домоправительницей – и вдруг превращалась в добродушную, гостеприимную хозяйку.

Хозяйство Лумбергов было устроено с немецкой педантичностью. Каждая вещь здесь знала своё место: плуги, мотыги и прочие орудия труда располагались в отдельном углу, имели нумерацию и были в отличном состоянии. Виктор Егорович для себя отметил, что такое образцовое отношение к инструменту было большой редкостью у крестьян, проживавших в Новотроицком и окрестных поселениях. На скотном дворе, где держали волов для распашки, трёх коней и некоторую другую домашнюю скотину, также царили порядок и чистота.

Не переставая рассказывать о своём хозяйстве, Илья Иванович с нескрываемой гордостью показал гостю колодец с чистейшей водой. Он был обшит деревом, а вместо обычной крышки над колодцем возвышался деревянный домик, украшенный затейливой резьбой, – как будто бы в нём жил местный водяной.

Само жилище семьи лесничего было не так уж и велико, но достаточно просторно для проживания хозяев, трёх их сыновей и племянницы Елисаветы.
* * *
– Разрешите представить, Виктор Егорович, – единственный член нашей семьи, с которым вы ещё не знакомы, – Елисавета Степановна, урождённая Курочкина, – Илья Иванович жестом указал в сторону своей племянницы. Барышня, смутившись, быстро выполнила книксен и зарделась.

Лиза была для Лумбергов фактически приёмной дочерью. После того как она осиротела, а её старшие братья подались учиться, Илья Иванович и Екатерина Карловна взяли над ней опекунство.

– Фон Графф, Виктор Егорович, – поручик по-военному щёлкнул каблуками сапог и коротко поклонился.

Весь последующий вечер Елисавета использовала малейшую возможность, чтобы не оставаться за столом. Она подскакивала, как только Екатерина Карловна собиралась заменить какую-нибудь тарелку, и со словами «Маменька, я помогу» мчалась на кухню. Но всё же между сменой блюд ей приходилось оставаться в обществе гостя, гусарский вид которого приводил её в полное смятение. Между тем кавалер не сводил с неё глаз: то был взгляд мужчины, уже сделавшего свой выбор, но Лиза в силу своего юного возраста не могла ещё этого разуметь. В отличие от Ильи Ивановича и Екатерины Карловны, которые несколько раз одобрительно переглянулись, обнаружив столь неожиданно возникшую симпатию.

Фон Графф совершенно не мог противиться внезапно нахлынувшему чувству. Девушка была очень хороша собой. Тонкие запястья и длинные пальцы придавали движениям её рук особую грациозность. Нежная белая кожа с лёгким румянцем подчёркивала необычный цвет её глаз – не то голубой, не то зелёный. Слегка вьющиеся светлые волосы были собраны сзади в узел, но при этом несколько прядей то ли случайно, то ли специально освободились из плена заколок и завитками спускались к тонкой шее.

Лиза казалась ему ангелом, небесным созданием, ниспосланным свыше по какому-то божественному недосмотру.

В беседке, расположенной в саду под раскидистыми грушами, поручик оказался рядом с Лизой и теперь имел счастье чувствовать чудный запах её волос.

– Виктор, позвольте за вами поухаживать, – это были первые слова в его адрес, которые Елисавета произнесла слегка дрожавшим голосом. Для неё визитер был также неожиданно приятен, но, согласно правилам этикета – а Лиза их хорошо знала в силу своего дворянского происхождения, – выказать свое смущение она не могла, хотя это ей не вполне удалось.

– Премного благодарен, Елисавета Степановна, – фон Графф принял чашку с чаем. – Из ваших рук любой напиток покажется лучшим вином.

Екатерина Карловна поддерживала беседу насколько могла, не вмешиваясь в профессиональные тонкости лесоводства, и с умилением отмечала, что Лиза также испытывает симпатию к поручику.

Следующим утром, с самым рассветом, Виктор Егорович был готов отбыть в дальнейшее путешествие. Прохор уже сидел на козлах, и все семейство вышло проводить гостя.

– Премного благодарен за щедрый приём, – фон Графф откланялся, как положено офицеру.

– Милейший Виктор, всегда будем рады вас видеть, соблаговолите заезжать с оказией, – Екатерина Карловна подала руку для поцелуя. Как же ей, потомственной дворянке, в этой глуши не хватало таких гостей!

Рядом с ней стояла Елисавета.

– Позволите? – Виктор Егорович протянул руку в надежде, что барышня не откажет в поцелуе, хотя это было нарушением этикета.

Лиза подала ему руку, и поручик, закрыв глаза, едва коснулся ее губами.

– Я посмею вернуться за вами, Елисавета Степановна. Чуть погодя, но обязательно.

Лиза опустила взгляд, а Илья Иванович, крепко обняв гостя, заметил:

– В добрый путь, а мы будем ждать, да, Лиза?

А через полгода Виктор Егорович сделал ей предложение, и вскоре они поженились.