Глава 7 Виктор фон Графф. Начало

«В присутствии Александровского окружного начальника, его помощника, землемера Палаты госимуществ, избранного семейства лесной стражи, голов и сельских старшин торжественно начато предпринимаемое разведение леса. Для этого по распоряжению господина управляющего Палатою госимуществ был приглашён священник, который заведует сельским училищем, с той целью, чтобы он имел случай внушать крестьянским мальчикам уже с первого их воспитания пользу и необходимость разведения леса. Когда всё нужное было приготовлено, волы с плугами вывели на участок.

Священник отслужил молебствие и после троекратного многомолебственного пения Государю нашему Николаю Павловичу и попечительному начальству благословил людей, животных и землю. Плуги двинулись, провели несколько борозд, и тем положено было начало образцовому лесоразведению в степях Екатеринославской губернии», – дочитав донесение подпоручика фон Граффа, Егор Андреевич Петерсон² откинулся на спинку кресла и призадумался, воспоминая.

Лето 1843 года, как и любое другое лето в степях Екатеринославской губернии, выдалось нещадно знойным. Коллежскому асессору Петерсону было предписано произвести отбор земель для образцового лесоразведения, и для исполнения этой задачи ему в подчинение был придан подпоручик фон Графф – сын уроженца Курляндии, штабс-капитана, находившегося на государственной службе, и итальянки.

Не обладающий особой физической силой, молодой человек с правильными чертами лица, гусарскими усами и взглядом настоящего военного, Виктор фон Графф не искал счастья в столицах, не испытывал тяги к придворной жизни, балам и бесконечным кутежам. По окончании обучения он был назначен подлесничим в Екатеринославскую губернию, и в поисках подходящего для лесоразведения участка исходил вдоль и поперёк земли Александровского, Бахмутского и Павлоградского округов. Прежде чем довериться мнению молодого поручика, Петерсон навёл о нём справки в Санкт-Петербургском лесном и межевом институте. Данная фон Граффу характеристика Егора Андреевича целиком удовлетворила: «По окончании курса наук выпущен в офицеры вторым по списку. За отличные успехи в науках 26 апреля 1843 года произведен в подпоручики Корпуса лесничих³ и отправлен в Лесной департамент для определения на действительную службу».

Не раз, передвигаясь в экипаже по пыльным дорогам Екатеринославской губернии, Егор Андреевич задумывался о том, почему иностранец по крови фон Графф так отдает всего себя государственному делу? Многим русским подданным у него ещё поучиться.

– Ваше имя значит «победитель»? – как-то спросил он поручика.

– Так точно, ваше высокоблагородие, вполне возможно, что отец на многое рассчитывал, когда давал мне это имя.

– Что же вы не изволили учиться там, где преподают умение держать верх в баталиях, друг мой?

– Военный люд таков: куда пошлют, там и должно добывать победу.

«Такой человек достоин доверия, – решил тогда Петерсон, – да он жизнь положит ради своего дела».

Некоторое время спустя коллежский асессор Петерсон отправил в Петербург рапорт: «Во исполнение предписания Лесного департамента от 24 июня сего года за № 3563 относительно осмотра в Екатеринославской губернии участка для образцового лесоразведения честь имею донести, что я, осмотрев пустопорожние земли юго-восточной части сей губернии и сообразив удобства оных для предположенной цели с теми, которые мною были осмотрены в минувшем году, нашел самое лучшее место для создания в степи лесничества. Это есть Александровского округа в Великоанадольской пустоши пустопорожний оброчный участок № 20 на речке Кашлагач, расстоянием от Мариуполя около 70, от Бердянска 110 вёрст⁴. Выбор сей, как мне сообщил подпоручик Графф, заслужил полное одобрение господина управляющего екатеринославской Палатой госимуществ, который немедленно приступил к распоряжениям для устройства первого помещения лесничего и одного семейства лесной охраны… Участок № 20 находится в 10 вёрстах от села Новотроицкого (место пребывания окружного начальника), в 6 вёрстах на западе от большого торгового тракта, ведущего из Бахмута⁵ в Мариуполь и, вероятно, когда со временем из восточных частей Екатеринославской губернии составится особая губерния, тогда проложится почтовый тракт из Бердянска или Мариуполя в Бахмут ещё ближе к избранному участку…⁶ Участки № 20 и 21 окружены с трёх сторон землями новых переселенцев в числе до 1500 ревизских душ мужского пола. Только с юго-востока прилегает земля греческого селения Волновахи с 300 душами».

– Уж больно долго ездим, ваше благородие, – Прохор, слуга подпоручика фон Граффа, один выполнял всю положенную слугам работу, а сверх того принимал деятельное участие в новых затеях хозяина. Уже несколько месяцев как они обосновались в небольшом селе Новотроицкое, которое находилось ближе всего к избранному для лесоразведения участку. Изба с невысокими потолками и полом, устроенным ниже уровня земли, представляла собой нечто среднее между землянкой и полноценным домом. Крытая очеретью, она хорошо спасала от жары, а как оно зимой – будет видно. Как настоящий деревенский хозяин, Прошка укрепил постройку, почистил заброшенный колодец, починил ворота, и теперь их жилище могло считаться пригодным для проживания. Одно плохо: после редких, но порой очень сильных дождей сырость долго не уходила, а вода в колодце имела особенный, слегка солоноватый вкус.

– Мы-то ладно, а вот Савченко на месте должен быть. Рассадник заложили, пора ему туда перебираться.

– Дело говорите, ваше благородие. Землянку ему надо справить, чтоб жить где было. Морозы скоро ударят, потом по холоду не наездимся. Шутка-ли, пятнадцать вёрст по снегу отмахать. Тут снега высокие бывают, иногда по самые двери наметёт. Никакой конь не довезёт.

Сказано – сделано. Петр Савченко и его сын Иван, определённые в лесные стражники, поселились в землянке, крытой брёвнами и всё той же очеретью, произраставшей в избытке в соседних лощинах и балках.

– Ну что, Пётр Семёнович, обживайся, теперь здесь твой дом, – Графф проинспектировал землянку и нашёл её весьма пригодной для житья: полы выстланы досками, посередине сложена печь, крепкая дверь не позволяет сквознякам забирать тепло. – А через время дом поставим, хозяйством обрастём, так ведь, Пётр Семенович? – подпоручик положил руку на плечо своему первому лесному стражу.

– Так и быть тому, ваше благородие. Только…

– Что, Пётр, сомнение вижу в глазах твоих, или не доволен чем?

– Большое дело вы затеяли, ваше благородие, да только все наши гуторят, мол, даром всё. Видано ли, в степи, на холмах, лес разбить? Против воли Господней не попрешь. Ковыль здесь выше воловьих рогов летом, зимы лютые. Вон греки не рады, что из Крыма перебрались. От воли Божией каждый год зависит, будем с хлебом али нет… А вы лес задумали – в наших местах на сотни вёрст в округе сроду такого не было.

– Ты вот что, Савченко, – подпоручик снял руку с его плеча и сам озаботился лицом, – в Бога веруешь, в силу его – это хорошо. Та самая вера нам с тобой и поможет. Всё, что Господь даёт – хоть урожай, хоть испытания, – это благо. Нам Господь дал ум и волю. Умом мы науки изучили, опыт людской, волей науку эту заставим пользой обернуться. И не грешно это – делать земли полезными. Может, и не досмотрел Господь за этими местами, когда землю создавал. Ну не хватило на всех лесов, так он нас знанием и желанием наградил, чтобы мы доделали нужное во славу Его.

– Эко вы как, ваше благродь… – Пётр погладил себя по бороде, – вера нам поможет…

Спустя месяц на одной четверти десятины были заложены посевы разные из числа семян тех пород, которые подпоручик фон Графф распорядился доставить после посещения разных лесных дач Екатеринославской губернии. Разбили гряды, засеяли, как учили.

Каждый вечер в своей избе Виктор Егорович вёл дневник, в котором имел обыкновение записывать не только про выполнение предписанного плана действий по образцовому лесоразведению, но и вёл учёт погоды, особенностей местного климата и рельефа, поведения животных и насекомых.

«Остатков леса на наших участках ещё не замечено, даже не встречается на них терновник и другие кусты, нередко находимые по другим оброчным участкам. Есть несколько курганов, о которых я имел честь говорить выше. Если допустить о здешних курганах то мнение, что они сделаны кочующими народами для указания им пути, то трудно кажется согласить это мнение с существованием на этих возвышенных участках леса, ибо в таком случае курганы были бы напрасны. Впрочем, насыпи эти можно видеть здесь и в таких местах, где ещё сохранились остатки лесов, например, около Государево-байрацкой дачи. Вероятнее кажется, что курганы, встречающиеся на здешних степях, суть не что иное, как могилы (у здешних жителей всякого рода насыпь, встречаемая в степи, называется могилою), в которых погребены мертвые тела. Прежде на весьма многих из этих курганов стояли каменные фигуры, изображающие человека со сложенными наперед руками и называемые у здешних жителей бабами. Теперь эти статуи крестьянами, особенно переселенцами, нуждающимися в материалах, по большей части забраны для различного употребления в домашнем быту. Преимущественно же их употребляют для ворот. Между прочим, одна такая статуя как памятник древнего искусства ещё сохранилась на нашем участке № 20, хотя уже окопана».

В дальнейшем он всегда снабжал свои рапорты не только сухой отчётностью, но и анализом удач и провалов. В один из таких вечеров в двери его избы постучали.

– Кого там нелёгкая принесла на ночь глядя? – недовольный Прохор подкинул полено в печь, кряхтя разогнулся и пошёл отпирать.

В дверях стоял дворянского вида человек в накинутой на мундир бурке.

– Честь имею отрекомендоваться, Фридрих Карлович Арнольд. Прибыл для ревизии предпринятых дел проездом из Крыма в Санкт-Петербург.

– Фон Графф, Виктор Егорович, – представился подпоручик.

Гость был старше возрастом, но тут же расположил к себе хозяев искренностью и открытостью своей души.

– Много наслышан о вас. Коллежский асессор Петерсон Егор Андреевич рекомендовал вас как человека знающего и упорного в делах. Скажу сразу: я не из тех ревизоров, которые канцелярские сухари. Лесным делом болею давно и крепко, – Арнольд подал хозяину руку и получил в ответ крепкое рукопожатие.

Случай послал фон Граффу интереснейшего собеседника. Именно случай, так как поездка Арнольда в эти места была внеплановой, по пути следования ему было предписано ознакомиться с ходом дел в Великоанадольской пустоши.

Прохор поставил на стол скудные яства, которыми они ужинали каждый день, и пошёл задать корму лошадям гостя.

– Мы с вами один институт заканчивали, Фридрих Карлович, но вы достигли значительного продвижения в деле…

– Есть такое, – Арнольд подошёл к печи, чтобы погреть руки, – после межевого института был откомандирован в Саксонию, в Таранд. Тамошняя академия имеет хорошую школу, имел честь обучаться у господина Котта. Лесоразведение в Европе пока основательней, чем у нас, поставлено. Саксонцы преуспели в этих науках. У нас опытные лесничества вон на каких просторах разбросаны, а у них всё под боком. Мне ещё две недели до Петербурга добираться, а они бы за это время уже научный труд написали.

Долго ещё разговаривали бывшие однокашники о лесоразведении. Виктор Егорович нашёл в поручике Арнольде достойного собеседника, умного человека, радеющего за их общее дело. Редкий гость, приезжавший из Петербурга с инспекцией, был ему столь приятен и интересен, как Арнольд.

Будучи по природе своей человеком одержимым, сосредоточенным на любимом деле, фон Графф и в юношеские годы не слишком-то отвлекался на всякие развлечения да студенческие пирушки, предпочитая им научные изыскания и книги. Одиночество его не тяготило, но духовная пустота, ощущаемая в этой степной глуши, порою сильно удручала. Не то чтобы ему не с кем было перекинуться словом – фон Граффа окружали простые, хорошие люди – Прохор, помощники по лесничеству, но не было рядом с ним равных по уму, истинных единомышленников. Товарищи по лесному институту разъехались кто куда, и только почта изредка приносила от них весточки. Что до новых знакомых, таких же, как он, подвижников лесоразведения, виделись они не часто, когда дела приводили фон Граффа в Таврию, Крым или Екатеринослав. Без крайней необходимости Виктор Егорович старался не отлучаться из лесничества, бесконечно нянчась с молодыми дубками, ясенями, клёнами, словно с малыми детьми.

Ему хотелось рассказать о своём лесе каждому лесоводу в Российской империи. Он часто засиживался за полночь, сочиняя новую статью для «Лесного журнала». Это стало настоящей отдушиной для него, помогало переносить тяготы изматывающего степного бытия, да и просто уводило от невесёлых мыслей, назойливо лезших в голову…

Наутро, осмотрев отведённые под опытное лесоводство земли, Арнольд отбыл в столицу, намереваясь довести до высокого начальства мнение о правильности ведения дел в Великоанадольском лесничестве и необходимости степного лесоразведения.
* * *
Весной 1844 года фон Графф предпринял выезд в земли Таврии для закупки саженцев у Иоганна Корниса. Был снаряжен обоз из многих телег, путь их лежал в хутор Юшанлы⁷.

Иоганн Иоганнович Корнис достоин отдельного внимания в нашем повествовании о пионерах лесоразведения в степях. К двадцати годам Иоганн успел испробовать много разных трудов: работал на мельнице, торговал в Крыму, наконец, арендовал землю и основал тот самый хутор Юшанлы. Иоганн был трудолюбивым, талантливым хозяином и тяготел ко всему новому. Он прослыл человеком основательным и передовым.

Его хозяйство недаром считалось образцовым. Корнис закупал племенных животных для улучшения местных пород овец и крупного рогатого скота. Занимался коневодством, пчеловодством, табаководством и даже умудрился развести тутового шелкопряда – в Екатеринославской губернии! На его хуторе плодоносили сады, работали кирпичный и кафельный заводы, предприятие по обжигу извести и табачная фабрика.

Не многие поначалу верили в затеи Корниса. Хозяйство его, между тем, процветало, и ко времени заложения Великоанадольского лесничества он уже имел опыт в степном лесоразведении.

Подпоручик с величайшим уважением относился к трудолюбивому немцу и по примеру местных жителей предпочитал величать его Иваном Иванычем.

– Рад видеть вас в наших скромных владениях, – приветствовал фон Граффа хозяин хутора и пригласил в дом.

На большом столе, накрытом чистейшей, без единой складочки, скатертью, уже стояли фарфоровые чашки, заварник и самовар. Служанка, одетая в такой же белоснежный фартук и увенчанная чепчиком, завершила композицию блюдом с выпечкой, выполнила полный покорности поклон и ретировалась восвояси.

Корнис усадил гостя за стол:

– Судя по обозу, с которым вы прибыли, Виктор Егорович, в Анадоли большие планы на будущее, – лёгкий акцент, несмотря на долгие годы жизни в России, всё же выдавал в нём переселенца.

– Так точно, – Графф достал лист бумаги, исписанный аккуратным каллиграфическим почерком. – Я набросал свои пожелания и надеюсь на вашу помощь, Иван Иванович.

В списке значилось пять с лишним тысяч саженцев разных пород – дубы, клёны, сосны, тополя и многие другие.

– Друг мой, они готовы. Уверен, переезд удастся, и все посадки приживутся.

– Из вашего письма, Иван Иванович, я понял, что отобранные мною воспитанники с успехом приступили к работе.

Этой зимой в распоряжение подпоручика поступило одиннадцать крестьянских детей для обучения и помощи в деле лесоразведения. Виктор Егорович с большим энтузиазмом принял учеников, отсеяв, однако, трёх из них. Одного – по причине малолетства, двух других – по поводу физической слабости. Четырёх он оставил у себя, а четырёх отправил к Корнису, разделив юношей так, чтобы Иван Иванович потом не сетовал на новых учеников.

– Премного благодарен вам, Виктор Егорович. У меня на самом деле нет недостатка в рабочей силе или в учениках. Народ наш трудолюбив, как вы знаете, и колония не бедствует, но о смене думать нужно вовремя, согласен с вами.

– О, да! – ещё на подъезде к хутору подпоручик живо обсуждал с Прошкой, насколько разными места бывают и как труд людской делает их отличными от задумки матушки-природы. Грамотно поставленные запруды на ручье образовали каскад ставков, берега которых были густо обсажены ивой, а на пастбищах, поросших сочной травой благодаря избытку воды, паслась разная скотина.

Когда же обоз прошел через дубовую рощу, чудесно хранившую и без того имевшуюся здесь в избытке влагу, даже Прохор, обычно сдержанный в оценках чужих успехов, восхитился: «Чудно одеты они все, и строят толково…», но тут же пробурчал: «Дык, ежели б нам такую воду, а то наказание одно наш Кашлагач». Подпоручик усмехнулся: «Ты, Прохор, на жизнь не жалуйся, тут столько труда положено, чтобы степь зазеленела. И таких участков у Корниса сорок! Вот этот, что ближе всего к хутору, его любимый».

– Воспитанники ваши работают прилежно, в склонности к воровству не замечены, да и не до того им – всё время заняты, и под присмотром, – Иван Иванович отпил чаю и ещё раз просмотрел список саженцев. – Да, это то, о чём мы с вами договаривались.

Фон Графф отсчитал нужное количество ассигнаций, специально присланных ему для закупки.

Скрупулёзный, как все немцы, Иоганн Иоганнович не побрезговал пересчитать деньги, да и правильно это было – порядок есть порядок.

– Вы, ВиктОр, сказывали, что теперь будете нанимать местных крестьян для работы в питомнике? – имя Виктор хозяин произнёс на французский манер – с ударением на последнем слоге.

– Я писал письмо в Лесной департамент с прошением о найме работников из числа местных крестьян. Ответ получил не скоро и довольно странный: привлекать, согласно реестру, из числа неплательщиков подати, по полдня в году на работы по лесоразведению.

– Иногда диву даюсь вашей русской логике! – на лице Корниса впервые за весь разговор отразились эмоции, – с древних времён известно, что рабы – самые непроизводительные рабочие. Один раб – одна плётка! Где вы, Виктор Егорович, столько плёток возьмёте? И надсмотрщики тоже денег стоят. Поразительно, какая недальновидность…

– Пытался я доказать, что так негоже, что не будет никакого смысла, ан – нет…

– И ещё, друг мой, вы позволите себя так называть?

– Почту за честь, Иоганн Иоганнович, – фон Графф привстал в знак почтения. На самом деле такое обращение от человека, которого он имел право считать если не учителем, то уж наставником точно, было ему лестно.

– Так вот, друг мой, дело наше благодарное, но больших трудов будет стоить вырастить в вашей пустоши леса. У нас здесь другая история: и соблаговоление императрицы было, и земли не самые худшие с её высочайшего повеления были даны, и в первый год немало нас приехало⁸ сюда – сто пятьдесят семей…

– И что же не так пошло? – фон Графф удивленно взглянул на Корниса. Перед тем он с любопытством рассматривал кабинет немца, который был полон всяких фарфоровых статуэток, и среди всей этой хрупкой красоты высились массивные, явно европейской работы, напольные часы, выполненные из тёмного дерева.

– Вы, мой друг, полны желания, которое подкреплено знаниями, – я это вижу. Но одного этого будет мало, даже если вы все свои деревья польёте потом трудолюбия. Здешние места славятся сложностью климата, вам очень понадобятся везение и благосклонность Божия.

– Везёт сильнейшим – так нас учили, а благосклонность Всевышнего – её и заслужить можно, для того есть Святое Писание.

– Святое Писание может помочь вам искупить грехи, наставить вас на путь истинный, но никак не поможет предвидеть испытания, ниспосланные вам и вашим сподвижникам. Будьте честны перед собой, подпоручик: ни вы, ни ваши священники не сможете сказать, когда и каким образом Господь пришлёт вам испытания. А если пришлёт, задумаетесь: может быть, я жил неправедно, может быть, обидел кого, сам того не зная…

Корнис пригубил чай, и подпоручик не посмел нарушить паузу. Глядя в кружку, словно в ней было прописано будущее, он продолжил:

– Вы вложите в эти саженцы всю свою душу, все силы, время, деньги государевы, а на следующую зиму за одну ночь на голую землю придут такие морозы, что Господа просить будете о помощи. И мысль ваша о том: «Почему я это не предупредил?» – будет запоздалым оправданием человеческому бессилию.

– Ну уж, Иван Иваныч, помилуйте… Что ж вы так, право… Ещё ничего не приключилось, а вы пророчите беду такую, – фон Графф серьёзно помрачнел. – И потом, по прибытии в Новотроицкое я намерен просить господина управляющего Палатой о новых приборах для наблюдений за климатическими влияниями на участке. Хочу испросить для этих нужд барометр и два термометра. А потом, Бог даст, и метеорологическую лабораторию построим.

– А в этом деле я мог бы вам помочь, ежели пожелаете. Чтобы чиновники не положили вашу просьбу под сукно, их надобно подмазать. Оставьте господину Компанейщикову некоторую сумму, ну и о себе, конечно, не забывайте…

– Да как вы можете такое советовать, Иоганн Иоганнович, ведь деньги-то казённые!

– Бог с вами, ВиктОр, это всего лишь опыт. Любые способы годятся – лишь бы дело шло. Не в этом году, так в следующем или ещё через год будьте готовы, не потеряйте стремления к преодолению трудностей, если их будет чрезмерное количество.

Обоз, гружённый саженцами, двинулся на восток, в сторону тех степей, которые были так немилостивы к человеку. Подпоручик фон Графф задумчиво смотрел вдаль и всё никак не мог выкинуть из головы последние слова Корниса: «Не потеряйте стремления…».

Кабинеты администрации музея находились в самом конце демонстрационных залов.

Иван слегка постучал, а затем распахнул широкую деревянную дверь, обитую потрескавшимся дерматином со старорежимной табличкой под стеклом:
«Отдел истории Луганьщины XIX – начала XX веков.

Заведующая Полонская Ириада Сергеевна».
Высокие потолки, украшенные древней лепниной, длинный массивный стол, за которым заседал ещёкакой-нибудь районный партхозактив, с непременной красной скатертью. На ней графин, граненый стакан и пресс-папье.

Из-за стола, навстречу ему поднялась среднего роста и такого же среднего возраста, как сначала показалось Ивану, смуглая женщина с пышной копной тёмных волос. Её силуэт резко выделялся на фоне большого окна. Подойдя ближе, Иван понял, что этой женщине уже «хорошо за пятьдесят», но лицо её, хоть и пленённое в области глаз сетью морщинок, всё ещё притягивало взгляд. Это лицо было, как говорили раньше, породистым. Да, именно это определение больше всего подходит Полонской, решил Черепанов.

– Здравствуйте, я и есть тот самый Иван Черепанов, что вчера звонил. А это вам, – Иван протянул Полонской купленный у бабульки возле перехода букет полевых цветов.

– Спасибо, не ожидала, присаживайтесь, я помню о нашем уговоре, – Ириада Сергеевна быстро и в то же время удивительно изящно, словно балерина на пенсии, а не музейная служительница, привстала со стула и приняла букет. – И как это вы догадались, что я люблю именно такие цветы? Как по мне, они намного красивее дорогих роз на огроменных ножках, которые хоть и не вянут долго, но почти не пахнут – одинаковые во всех цветочных лотках. Впрочем, извините, раз вы приехали сюда издалека, да ещё и с букетом, значит, вам что-то от меня очень нужно. Ведь так? Поставить чайник?

– Не беспокойтесь, я вас надолго не задержу. А интересуюсь я, как вы, наверное, догадались, ситуацией, возникшей вокруг музея-усадьбы Молчановка, – сообщил Иван, присаживаясь на скрипучий колченогий стул.

– Бывшего музея. Быв-ше-го! – по слогам произнесла Полонская. – Поздновато вы, пресса и телевидение, начали этим интересоваться. Начали бы раньше, может, и обернулось бы всё по-другому. А теперь какой смыл кулаками махать? Прошлое не воротишь. Иных уж нет, а те далече…

– Изменились некоторые обстоятельства…

– Неужели? В стране государственный переворот и власть захватили монархисты? Или анархисты? Что-то я не слыхала шума и стрельбы на улицах и не наблюдала «Лебединого озера» на экране телевизора. Или всё произошло под покровом темноты, тихой украинской ночью?

– Напрасно иронизируете, Ириада Сергеевна, а свой телевизор вы наверняка давно не включали, иначе бы слышали сообщение о том, что в результате несчастного случая на охоте в угодьях усадьбы Молчановка погиб главный распорядитель имуществом Национальной академии наук Украины Арсений Витальевич Григорович. Ведётся следствие.

– Вы правы, – Полонская оставила ироничный тон и нахмурилась, – телевизор я давно не смотрю, но известие о смерти этого Григоровича до меня, конечно, дошло. Меня тут в кабинете радиоточка информирует об актуальных и важных событиях в жизни страны. Честно говоря, особенно по поводу его трагической гибели не грустила. Этот Григорович знаком мне по прежней работе в Молчановке, и, на мой субъективный женский взгляд, был приличным негодяем и взяточником. Хоть и нельзя так о покойниках… Стало быть, вы поэтому здесь? Тогда извините, вряд ли чем буду вам полезна – где я, а где Григорович?

– Не только по этому поводу, – Черепанов решил поддержать тон собеседницы, – а вот сообщила ли вам ваша радиоточка, уважаемая Ириада Сергеевна, о том, что два дня назад на территории той же усадьбы Молчановка, убит выстрелом из ружья некий Константин Григорьевич Ковалёв – её новоявленный владелец?

– Стало быть, проклятие усадьбы действует, – тихо, недобрым голосом произнесла Полонская. – Да воздастся каждому по делам его…

– Что-что? Вы это о ком? – Иван весьма удивился такой резкой перемене в тоне Полонской.

– Всего лишь цитирую Библию… А вы, видать, убеждённый атеист? – снова перешла Ириада Сергеевна на привычные интонации.

– Нет, и не атеист, но и не убеждённый верующий. Бабушка прививала мне в детстве почитание религии, и это вылилось в приверженность определённым моральным принципам, которые я стараюсь не нарушать. Но я хотел поговорить не о себе и даже не о погибших в Молчановке за последнее время, а о вашем бывшем коллеге, директоре заповедника Валентине Викторовиче Завьялове.

Полонская помолчала.

– Бывшего заповедника, – упрямо поправила она.

– А может, не только бывшего, но и будущего, – парировал Иван.

– Ну что ж, о Валентине Викторовиче, тогда, пожалуй… – голос её вдруг потеплел, и она почему-то напомнила Ивану любимый в детстве вафельный стаканчик с пломбиром, который уже начал таять. – Кстати, вы не в курсе, у него что-то изменилось?

– Боюсь, что нет. Собираюсь проведать его в больнице через пару дней. Но если вы его навещаете, то наверняка знаете больше меня. Насколько было возможно, я ознакомился с тем, что происходило в заповеднике, и если ошибусь, вы, пожалуйста, меня поправьте.

– Хорошо, внимательно вас слушаю. И все-таки, давайте заварю чай.

Она так же изящно встала из-за стола и включила чайник, который стоял в другом углу кабинета.

Черепанов ещё раз внимательно взглянул на Полонскую. Ведь она проработала с Завьяловым немало лет, неужели тот совсем не обращал на неё внимания как на женщину? Да, суховата, да, вся в работе, но даже сейчас, несмотря на возраст, у Ириады Сергеевны была достаточно стройная, худощавая фигура, красивые руки, умеренный и со вкусом подобранный макияж. А какой же она была лет двадцать тому?

На фоне немного бледной кожи лица выделялись большие выразительные глаза Полонской. Все время хотелось уловить этот пронзительный взгляд, но, как только их глаза встречались, Иван чувствовал себя словно лягушка на столе препаратора. Казалось, этот взгляд завораживает и вводит в оцепенение. Такие ощущения Черепанов испытывал, когда лет пятнадцать назад водил маленьких сыновей в зоопарк. Тогда Иван столкнулся взглядом с жёлтыми немигающими глазами чёрной пантеры. От ее пристального взгляда Ивану стало жутковато, и он тогда первым отвёл глаза…

Полонская принесла чай. Он был вкусный, с мятой и какими-то ароматными горными травами.

– Скажите, Ириада Сергеевна, – продолжил Иван, с удовольствием сделав несколько глотков, – ведь в усадьбе постоянно находилось всего несколько человек – вы, директор Завьялов, который дополнительно выполнял функции завхоза, бухгалтера и водителя, а также его дочь Оля. Ещё были семидесятилетний сторож Никитич и его жена Марья Захаровна, которая являлась одновременно сестрой-хозяйкой, дворником и поваром, так?

– Да, действительно, бюджет на содержание Молчановки был мизерным, практически нулевым. Приходилось выкручиваться самостоятельно. Я занималась, в основном, научной работой, содержала музей, собирала материалы и экспонаты той эпохи. Кроме того, летом, во время туристического сезона, у нас подрабатывали экскурсоводы, главным образом, работники Академии, и я курировала это направление, разрабатывала методические пособия для экскурсий. Причём эти люди работали в общем-то не из-за денег – какие уж тут деньги! – скорее из большой любви к этому месту, к его великолепной природе, истории. Конечно, при мизерной зарплате рядовым научным сотрудникам в Молчановке можно было хорошо отдохнуть – лес, озеро, грибы, а за жильёплатить не нужно. Мы разрешали им на период работы жить в доме бесплатно.

– И сколько же лет вы провели в музее-усадьбе?

– Почти тридцать, а вот Валентин Викторович – более двадцати пяти. Они с женой – тогда Ольга Александровна ещё была жива – переехали при Советском Союзе, помните, была такая страна? Так вот, в то время надежд Валентин Викторович был начинающим научным работником, и они с Ольгой как-то сразу и навсегда влюбились в Молчановку. Да и разве можно было её не полюбить, это ведь наша история, наша гордость. Таких усадеб в стране осталось не более двадцати, да и те под угрозой разрушения и забвения. Или захвата, как наша.

– Но ведь Валентин Викторович до последнего боролся за усадьбу?

– Конечно, ведь это имение да ещё Оленька и составляли весь смысл его жизни. Остались, вернее были ещё, такие чудаки, романтики, служители науки, настоящие хранители старины…

Полонская о чём-то задумалась и после небольшой паузы продолжила:

– Знаете, очень давно, в 1843 году, прибыл к нам в Донбасс, в Великоанадольскую степь, один человек – Виктор Егорович фон Графф. Приехал подпоручиком, а уехал через двадцать три года полковником Корпуса лесничих. Уехал больным, практически нетрудоспособным, измученным душевно людской несправедливостью, без средств к существованию. Но оставил после себя без малого две сотни сподвижников и лес, шумящий более чем на 156 гектарах. Представьте, постоянно ощущая интриги и нелюбовь властей, этот честнейший человек за все двадцать три года работы ни разу не воспользовался отпуском! Ради своего дела ему приходилось терпеть жару и морозы, прощать людям их неблагодарность и работать, работать...

– Странное совпадение, – пробормотал Черепанов, – я совсем недавно вспоминал о нём, когда ехал в Молчановку. Вы как будто читаете мои мысли. Год назад я навещал те места, где работал фон Графф. Там сейчас действительно тысячи гектаров лесных насаждений.

– Рассказывают, что, уезжая в Москву, он обнимал выращенные деревья, прощаясь с ними, как со своими детьми, – продолжила Полонская. – Ну да я отвлеклась немного, извините. Но это чтобы вы поняли, что таким же человеком, как фон Графф, был и Валентин Викторович Завьялов. Даже биографии у них похожие – трагические. Когда умерла жена Завьялова Ольга Александровна – неоперабельный рак, поздно кинулись: из нашей глуши до сельской больницы километров сорок, а уж о диагностике-то и говорить нечего, – так вот, когда она умерла, Валентин Викторович остался с Олей один и с головой ушёл в работу. Он в Молчановке каждую кочку знал, каждый кустик, каждый уголок дома. Планы усадьбы постоянно дорабатывал, дорисовывал, всё что-то добавлял, находил. Казалось бы, сколько лет уж тут, а всё открывал новые места – все подвалы и чердаки на коленях облазил, все тропинки заброшенные знал. Всё до мельчайших деталей реставрировать мечтал... Как только начались эти поползновения на усадьбу, парк, лес, он по всем инстанциям – от сельских до столичных – прошёл трижды. А сколько раз за свои собственные деньги в Киев ездил! В Академию, в основном, как раз к этому Григоровичу, даже я его запомнила, – горько усмехнулась Полонская. – Всё докладные ему писал да жалобы, грозился, что дойдёт до президента. Столько исков составил, что сам почти юристом стал, ведь у нас денег на грамотных адвокатов не было, приходилось всё своими силами делать. Я, конечно, помогала, как могла, но пользы от моих трудов, боюсь, было немного. Это он боец был стойкий. Да только у нас сейчас какие суды, сами знаете: кто больше занёс, тот и прав, кто начальник – тот и умнее.

– А это правда, что ему угрожали? – Иван перевёл разговор ближе к интересовавшей его теме. – Требовали, чтобы он прекратил бороться за усадьбу? И даже предлагали новую работу с хорошей зарплатой где-то в большом музее или даже при Академии наук?

– Валентин Викторович был человеком довольно замкнутым и, кроме того, не любил втягивать в опасные мероприятия других. Он считал, что сам сможет защитить Молчановку, не подвергая никого из нас даже малейшему риску. Но я несколько раз слышала, как по телефону ему звонили какие-то люди и намекали на неприятности. Да, приезжали как-то раз типы такие… явно не для знакомства с музейными экспонатами, говорили с ним около часа в кабинете. Не то чтобы он не понимал, кто ему противостоит, но считал, что делает государственное дело и люди наверху это тоже понимают. Ну вот такой он был человек… Идеалист? Возможно... Завьялов говорил: «Если не получится в судах правду отстоять, всю прессу подниму, в ЮНЕСКО напишу, себя цепью к этому дому прикую, но Молчановку не отдам». И знаете, он так бы и сделал, если бы не несчастный случай с Оленькой… Когда её не стало, он заболел душой, ну а дальше вы и сами знаете – диагноз, скорбный дом... Вот после этого усадьбу быстренько и оттяпали.

– А кто-нибудь связывал несчастный случай с девочкой с неуступчивостью Завьялова? Не возникала такая версия? Возможно, ему просто отомстили за упорство, хотели запугать?

– Следствие пришло к выводу, что это был случайный наезд. Оленька шла из школы домой, а пьяный тракторист не увидел её в сумерках… Был суд, его посадили, дали семь лет за убийство по неосторожности. А Валентин Викторович почти сразу и заболел – такой шок перенести! – Ириада Сергеевна достала носовой платок и деликатно промокнула выступившие слёзы. Черепанов понял, что надо срочно сменить тему, слишком, видимо, свежи и тяжелы были для Полонской эти воспоминания.

– А что это за легенда о привидении? – спросил он, поднося стакан воды собеседнице. – Это для привлечения туристов придумано или действительно что-то подобное существовало?

Реакция Полонской на этот вопрос оказалась совсем не такой, как предполагал Иван. Ириада Сергеевна медленно встала и подошла к стеллажам, стоящим у дальней стены кабинета. Долго копалась в бумагах, наконец, достала откуда-то из глубины ящика старинную папку в коричневом кожаном переплете.

– Вот, – протянула она папку Черепанову, вытирая платком въевшуюся пыль, – почитайте на досуге, здесь немного. В этом документе кратко изложена история возникновения Молчановской усадьбы и легенда, связанная с трагедией, которая там произошла. Это современный адаптированный текст, написанный мною как методическое пособие для гидов, проводящих экскурсии по усадьбе. Настоящие документы утеряны, скорее всего, безвозвратно. Валентин Викторович долго их искал, архивы поднимал – и церковные, и губернские, и даже в киевских и московских копался. Не нашлось ничего, пропали документы, возможно, это произошло во время революции или гражданской войны. Тогда ведь сколько всего пропало! Грабежи, пожары, разруха…

– Спасибо, почитаю и верну непременно, – Черепанов взглянул на часы и понял, что уже прилично задержался у этой симпатичной одинокой женщины. – Спасибо за чай и хорошую беседу, жаль, но мне уже пора.

Уже у дверей Иван вдруг обернулся и спросил:

– Кстати, очень интересно, а что стало с бывшими хозяевами Молчановки, про это в папке есть?

– Нет, – как-то чересчур сухо и поспешно – или это только показалось Ивану? – ответила Полонская, – я же сказала: потеряны документы. А хозяев, скорее всего, постигла та же участь, что и большинство дворян, помещиков и фабрикантов, которые не успел выехать за границу после революции. Усадьбу национализировали – в папке про это есть, а хозяева.. Хозяев, наверное, расстреляли как врагов мирового пролетариата.

Иван почувствовал, что эта тема почему-то неприятна Ириаде Сергеевне, и не стал её развивать.

– Тогда позвольте последний вопрос: не упоминал ли Валентин Викторович фамилию Ковалёв? Может, в связке с Григоровичем или в связи с угрозами?

– Нет, – также быстро, как будто ждала этого вопроса, ответила Полонская, – никогда я не слышала от него этой фамилии. Впрочем, я в субботу буду навещать его в больнице и попробую узнать. Вы ведь спрашивали, навещаю ли я Завьялова? Конечно, навещаю, у него ведь никого из родных не осталось, и, с моей стороны, было бы просто предательством не делать этого. Я непременно спрошу его о Ковалёве, если это важно. Он ведь всё помнит, а иногда и совершенно нормально мыслит. Относительно нормально, – поправилась она, – хотя кто и как это может оценить?! По большому счёту, мы все шизофреники, но на разной степени развития болезни. Хотя это длинная и спорная тема, и уж точно не для сегодняшнего вечера. Звоните, приезжайте… Всегда буду рада вам помочь, если, конечно, моя помощь понадобится.

Она потянулась к телефону, а Иван – к дверной ручке.