Глава 12 Кто сказал Ковалёву «прощай»?

На долгие десятки метров растянулась и процессия из работников корпорации Ковалёва, которые, по внимательным наблюдениям Черепанова, были больше озабочены дальнейшей собственной судьбой, чем сегодняшним прощанием с бывшим шефом. Вокруг деловито щёлкали фотоаппаратами и снимали происходящее на видео для вечерних выпусков представители телевизионных каналов. Виталий Заборский со своим оператором тоже прибыли на панихиду и, судя по мельканию их телекамеры в разных местах процессии, снимали всё и всех «по полной программе».

Гражданская панихида проходила в огромном пресс-клубе корпорации «2К». C самого утра там собрались родные и близкие погибшего, а также практически весь руководящий состав «империи» Ковалёва. Многих из присутствовавших Черепанов знал лично, но некоторых, особенно сидящих и стоящих у гроба, видел впервые. Он сразу же по осанке и фигуре узнал неподвижно застывшую у изголовья гроба жену Ковалёва Маргариту, несмотря на то что её лицо было прикрыто мелкой чёрной вуалью. Рядом с ней в больших тёмных очках и шляпе сидела, видимо, её близкая подруга, постоянно державшая Риту за руку и успокаивающая её. Родителей Ковалёва не было в живых уже давно – так сказал Ивану Заборский, поэтому все соболезнования принимала Маргарита.

Чуть поодаль стояло несколько дородных мужчин в тёмных твидовых костюмах. Черепанов определил их как руководящих сотрудников корпорации – директоров фирм или их замов. Возле них он заметил незнакомую женщину лет сорока. Она невыигрышно выделялась среди богатых, модно одетых дам, роскошно выглядевших даже на таком скорбном мероприятии. Эта же была в простом, далеко не новом тёмном наряде: разношенные туфли-лодочки, скромный, давно выгоревший плащик, длинная плотная чёрная юбка и такого же цвета простенький платок. Очки с толстыми линзами в старомодной оправе не добавляли красоты несколько оплывшему неухоженному лицу. Её тонкие рыжие волосы давно не знали краски и ближе к корням становились серовато-седыми. Незнакомка практически ни с кем не общалась и даже не плакала.

Из многочисленных друзей Ковалёва Черепанов поздоровался с теми, кого запомнил по новоселью в Молчановке. Сейчас они были печально озабочены и трезвы. В своих сбивчивых прощальных словах они кому-то горячо обещали разобраться с убийцей и отомстить за покойного. В виновность их общего друга Бориса Гольдина они не верили и клятвенно заверяли вдову и присутствовавших, что докажут невиновность Гольдина, а настоящего убийцу Ковалёва непременно найдут сами…

Городские и областные чиновники дежурной скороговоркой тоже выразили вдове «глубокие и искренние» соболезнования от имени общественности и администрации, вспоминали о неоценимом вкладе покойного в жизнь города и невосполнимой утрате для всего прогрессивного… ну и для них, конечно, лично. После чего также быстро исчезли по своим неотложным государственным и муниципальным делам. После их отъезда, взволнованно заикаясь и читая с бумаг, начали говорить прощальные слова бывшие коллеги и подчинённые Ковалёва. Но этого Иван уже не увидел, так как и сам уехал в телекомпанию. Позже он узнал, что отпевали Константина Ковалёва в недавно построенном в центре города Свято-Преображенском соборе, а похоронили на центральном Восточном кладбище Лугани.

После обеда в телекомпанию вернулся Заборский со своей телегруппой и сразу же побежал в студию монтировать для вечерних новостей и своей очередной программы материал о похоронах. Иван спустился в студию. Виталий сидел за пультом и просматривал отснятый черновой материал, делая пометки для монтажа. На экране мелькали скорбные лица участников похорон Ковалёва.

– Вот тут стоп! – резко скомандовал Черепанов, когда камера оператора в очередной раз «панорамировала» стоящих у гроба, – прокрути «картинку» назад. Ты знаешь всех, кто здесь стоит?

– Не скажу, что точно, но приблизительно знаю многих. Я записывал имена, когда распорядитель церемонии прощания объявлял их перед прощальной речью. Сейчас найду блокнот… Так, понятно, – продолжил Виталий после паузы, – рядом с гробом – вдова с подругой, это – коммерческий директор корпорации Полищук, высокий, со смартфоном в руке – директор по маркетингу Альберт Стефановский, вот эта напыщенная дама в длинном платье – главный бухгалтер всей ковалёвской империи Бережная Лилия Георгиевна… работала вместе с Ковалёвым, между прочим, лет пятнадцать, не меньше. Далее, три мужика тихо переговариваются – это директора заводов, входящих в корпорацию, если надо, они у меня записаны. Чуть поодаль плотный такой, с колючим взглядом, кажется, заместитель Ковалёва по безопасности, этот из «бывших», фамилию потом вспомню, какая-то киношная. Ну а кто та серая, невзрачная женщина – не знаю. Речей она не произносила, постояла, помолчала, положила два цветка в гроб и ушла. Может, дальняя родственница или знакомая родителей… Группка в чёрных плащах и кожаных куртках, курят всё время – это друзья…

– Хватит, – остановил его Иван, – этих я немного знаю, имел «удовольствие» встречаться. А вот кем является та странная женщина, попробуй выяснить. Уж очень она выбивается из круга близких Константина Григорьевича. Может, нам это что-то и прояснит… И ещё, скажи, какое впечатление у тебя возникло от этих похорон? Ничего такого «интересного» не заметил?

– Да на первый взгляд вроде бы ничего. Понятно, что сильно озаботились все, кто так или иначе имел отношение к бизнесу покойного. Это напряжение прямо витало в воздухе. Кто теперь будет «рулить» в корпорации, к кому перейдёт право собственности на имущество и ценные бумаги? И как себя в этой ситуации вести высшему руководящему составу? Ниточки от Ковалёва шли в разные стороны, и кто теперь будет за них дёргать – это вопрос. Непонятно ведь пока: есть завещание или нет? У кого какая доля в бизнесе была и какая останется? И кто же убил Ковалёва – тоже вопрос. Не многие там верят, что это сделал Гольдин, особенно «братки» – они этих двоих хорошо знают. Мол, да, были у них непонятки между собой, но решить их они могли и без «мокрухи». Считают, что Борю Картавого подставили менты, мол, им выгодно: и «висяк» закроют, и Борю тоже. Чтобы другим неповадно было, типа, обнаглел в последнее время. А скорее всего, говорят, ментам дали наводку на Борю сверху. Кто-то из новых начал делить сферы влияния, подгребает капитал и имущество под себя. Но если они предполагают, кто Борю мог «заказать на посадку», то кто «исполнил» Ковалёва – снова-таки вопрос. Ковалёв ведь был не Боря. Он нос держал по ветру, делился с кем надо наверху, его убирать ни новым, ни старым, ни «браткам» было невыгодно. Разворошила смерть Ковалёва этот муравейник, теперь не успокоятся, пока не выяснят, что, кто и как.

– А с покойным Арсением Григоровичем и Молчановкой никто смерть Ковалёва не увязывает?

– Напрямую нет, хотя некоторые намеки в разговорах я слышал. А ещё были совсем мистические версии. Мол, отхватил «чужую» усадьбу, вот она ему теперь и мстит. Типа, бывший хозяин, призрак помещика, наказал Ковалёва за то, что тот забрал усадьбу и собирался там что-то достраивать-перестраивать, чем и нарушил его, призрака, покой. И что это ещё не конец истории, и выстрелы в усадьбе не прекратятся до тех пор, пока дом не обретёт настоящего владельца.

– А кстати, любопытно, пытался ли кто-нибудь, кроме Завьялова, выяснить, кто же законный наследник имения? Может, кому-то известны подробности? Задай вопрос в сюжете о Молчановке. Представляешь, вдруг кто-то из наследников сейчас живёт за границей, а может, и в Украине? Было бы здорово, если б он отозвался и рассказал о предках, об усадьбе. Это явно помогло бы нам поднять больше шуму вокруг незаконной приватизации Молчановки. Особенно если потомки бывших владельцев усадьбы проживают в странах Бенилюкса – у нас ведь традиционно больше чтут чужих, чем своих.

– Вопрос поднять можно. Но только никаких законных имущественных прав на Молчановку эти наследники, даже если они найдутся, в наших реалиях иметь не будут.

– Пока не будут, а как оно обернётся лет через десять – поди знай, – уточнил Иван.

– А пока для дополнительного шума, конечно, поищем… – Виталий сделал пометку в монтажном листе. – Я как-то этим вопросом занимался, правда, не в связи с Молчановкой, а по другому случаю. Пока материал перегоняется на сервер, могу рассказать. Или, если хотите, поставлю вам сюжет, который я делал года четыре назад по поводу обращения к нашему правительству Владимира Вольфовича Жириновского. Как раз по поводу имущества.

Заборский вставил в магнитофон кассету и включил монитор. Начался сюжет. Видеоряд Ивана не заинтересовал, а вот закадровый текст оказался познавательным.

«Несколько месяцев назад в Администрацию президента Украины пришло необычное послание. На официальном бланке Государственной Думы Российской Федерации заместитель председателя вышеупомянутой Думы, известный в России и за её пределами политик Владимир Вольфович Жириновский лично просил президента Украины вернуть ему фанерный завод.

Речь шла о костопольском фанерном заводе «Эйдельштейн и Яхнюк», что в Ровенской области. Свои претензии вице-спикер мотивировал тем, что Эйдельштейн Ицхак Айзик, владелец этого завода, приходился ему родным дедушкой. После присоединения Западной Украины? к СССР в 1939 году фанерный завод был национализирован. Ещё через два года пришли немцы, и Ицхак Эйдельштейн погиб в костопольском гетто. И вот сейчас Владимир Вольфович хочет, чтобы президент принял «правовое, политическое решение о возвращении фанерного завода законному наследнику».

Несложно представить себе замешательство сотрудников Администрации президента. С одной стороны, претензии, изложенные в послании, были сами по себе достаточно нелепы, с другой – бланк, на котором оно пришло, сулил возможность международного скандала в случае отказа.

Все, конечно, понимали, что Вольфыч прикалывается, дурака валяет, но по сути как-то так выходило, что при любом раскладе дурак-то вовсе и не он. А совсем даже наоборот…

В результате послание отправилось в долгий путь по инстанциям, включая Госкомархив, Минюст и местные учреждения Ровенской области, дабы точнее прояснить судьбу вышеупомянутого завода.

По итогам расследования из множества возможных причин для отказа было выбрано три.

Во-первых, ссылались на украинско-российское Соглашение о взаимном признании прав и регулировании отношений собственности, подтвердившее переход всех предприятий, расположенных на территории Украины, в собственность Украины.

Во-вторых – на факт полного уничтожения фанерного завода во время оккупации города: в 1947 году на его месте было построено совершенно новое предприятие.

В-третьих, наличие у этого предприятия сейчас частных собственников. В общем, как-то вышли из положения: и бумагу солидную, государственной важности, сочинили, и дедушкин завод не потеряли.

Однако письмо Жириновского высветило интересный вопрос — проблему реституции. То есть возврата владельцам и их наследникам некогда национализированной собственности. Многих граждан Украины этот вопрос заставляет вспомнить о вкладах в Сбербанке СССР. Невзирая на справедливость и обоснованность требований, все прекрасно понимают, что они не будут и не могут быть удовлетворены. Просто потому, что у государства нет ни денег, ни соответствующей законодательной базы, ни, будем уж честны, желания. Впрочем, есть нюансы. Говоря о реституции в Украине, следует разделить её на две неравные как в количественно-статистическом, так и в качественно-правовом отношении категории. А именно: на реституцию частной собственности и реституцию церковного имущества. О реституции культовых объектов мы поговорим в следующем сюжете, а сейчас продолжим разговор о реституции светской.

Формально светская реституция в Украине невозможна. Проще говоря, вернуть некогда национализированную собственность своей семьи уже не получится. У вас не примут даже заявление в суд – согласно нашим процессуальным нормам, оспорить вступление государства в право собственности можно лишь в течение трёх лет после этого события. Украина вступила в права собственности на все объекты, национализированные при СССР, в 1993 году, и в 1996 году законная возможность вернуть своё пропала.

Однако и здесь есть несколько «но». Первое – наличие в Украине больших национальных объединений, для которых этот вопрос всё еще актуален. Для них он имеет не только личную, но и политическую подоплёку. Ещё в 2006 году ряд объединений крымских татар требовал от Украины проведения реституции имущества, конфискованного при депортации. Справедливое по сути, но практически невыполнимое и крайне конфликтогенное требование не было услышано. «Ну нет у нас закона о реституции», – коротко и просто ответил полпред президента в Крыму.

Второе «но» — международный опыт. Все государства бывшего Варшавского блока, присоединившиеся и желающие присоединиться к ЕС, взяли на себя обязательство принять соответствующий закон и провести реституцию в той или иной форме. И в конечном счёте это обязательство выполнили. Но и в странах Центральной Европы реституция не означала немедленной и полной передачи собственности её бывшим владельцам. Некоторые объекты не были возвращены. Другие – были, но с оговорками и требованиями к новым старым владельцам, призванными смягчить негативные последствия восстановления справедливости. Так, в Латвии люди, проживающие в домах, возвращённых старым хозяевам, могли оставаться там ещё в течение семи лет, а выселить их можно было лишь с предоставлением равноценной жилплощади. В Литве хозяева земли, на которой в советские годы была произведена застройка, получали права на аналогичные участки в других регионах. То есть если бы завод дедушки Владимира Вольфовича стоял не на Волыни, а где-нибудь под Вильнюсом, он бы имел полное право на солидный участок литовской земли.

Нашим наследникам газет, пароходов, фанерных заводов, увы, ничего не светит. Даже если они подадут иск на возвращение имущества в Европейский суд по правам человека и выиграют процесс. Закона нет, а значит, нет и нарушения!

Но положение дел может коренным образом измениться, если Украина вступит в ЕС. Нет сомнений в том, что Европа в качестве одного из условий потребует от нашей страны принять закон о реституции. Причём выгодный именно ей, а не тот, который мы «нарисуем».

Сюжет закончился.

– Ну что, немного «просветились»? – Заборский выключил монитор. – Найдись сегодня законный наследник Молчановки, у предков которого Советы в 1917 году забрали имение, он все равно бы не смог претендовать на усадьбу. Даже имея все подтверждающие документы.

– Сейчас – да, но всё меняется. В том числе и законы. И кто знает, возможно, через два-три года настоящий наследник Молчановки сможет объявиться и законно претендовать на имущество своих предков. И заметь, выиграть процесс уже в Украине.

– Вы сами-то в это верите? Скорее наши суды откажут в иске или вынесут «нужное» сегодняшнему владельцу решение, как это обычно и случается!

– Тем не менее найти законного наследника усадьбы было бы очень интересно… Ладно, не буду мешать, завтра я подскочу в психбольницу, взгляну на этого Завьялова. Кто-кто, а он уж точно сделал для Молчановки всё, что мог. А ты не забудь «пробить» эту странную женщину на похоронах. И вот ещё что, коль разговор зашёл о женщинах, поинтересуйся заодно и биографией жены Константина Ковалёва Маргариты. Ведь теперь она может стать единственной наследницей его миллионов. Поэтому логично, что она, памятуя о такой возможности, могла и посодействовать столь благоприятному для неё раскладу. Давай, до завтра!

Черепанов поднялся к себе в кабинет, уселся в кресло и задумался. Чёткого плана расследования пока не было, но интуиция подсказывала ему, что Молчановка рано или поздно ещё напомнит о себе.
Глава 13

Свидание с Завьяловым
К психиатрической больнице Иван Черепанов подъехал, когда уже почти стемнело. Высокий забор из грязно-коричневого кирпича окружал двухэтажное, мрачного вида здание сталинской постройки. Забор местами был развален – то ли сказались прошедшие годы, то ли постарались местные жители, время от времени заимствовавшие кирпичи для своих домашних нужд. Эти проломы были наспех «заплатаны» старыми досками, ограждены обрывками ржавой проволоки, а то и просто замаскированы сухими ветками. К обшарпанному крыльцу больницы вела прямая пыльная тропинка. Навстречу Ивану лениво выбежала большая дворняга, такая же облезлая и старая, как и здание, которая она по мере сил охраняла. Судя по тому как пёс заискивающе смотрел на Черепанова, всем своим видом выпрашивая хоть кусочек хлеба, жизнь у него, как и у остальных постояльцев этой скорбной обители, была совсем не сахар.

Иван постучал – тишина. Никого. Входная дверь оказалась не заперта. Старые половицы жалобно скрипнули, приветствуя гостя. Он двинулся по длинному коридору, минуя грязные зарешёченные окна, закрытые наглухо двери, судя по номерам на них – больничные палаты, и в конке концов упёрся в дверь, обитую ржавым листовым железом. «Кладовая» – было написано на ней мелом. Помещение рядом служило туалетом – Иван определил это по резкому запаху хлорки, едва приоткрыв туда дверь. Что поразило Ивана – тишина и полное отсутствие людей. Он представлял себе психбольницу как неприступное здание с охраной на входе и огроменными санитарами в белых халатах, бдительно дежурящими на этажах. И – крики, суета, невнятное бормотание невменяемых пациентов. А тут было тихо, и шаги Ивана отдавались по коридору гулким эхом, как шаги пушкинского Командора. Даже запах тут был совсем не лекарственно-больничным, а тяжёлым и затхлым, как в старом сыром подвале.

Кабинет главного врача и ординаторская находились на втором этаже. Самого главврача на месте не было, по-видимому, благополучно отбыл домой. Оно и понятно: восьмой час вечера. Зато в ординаторской в широком кресле мирно посапывала крепкая, неопределённых лет женщина в белом халате. Как оказалась, дежурная медсестра Клавдия. Своим грозным видом она идеально соответствовала типажу, нарисованному воображением Ивана, не хватало только смирительной рубашки, в которую она бы мигом упаковала любого психа. Не исключено, что ей это не раз приходилось делать. Во всяком случае, такая женщина не дала бы себя в обиду никому.

А вот голос у неё оказался тихим и писклявым, совсем не соответствующим могучему телосложению.

– Главврач наш, Сергей Сергеевич, ещё в три часа уехал, да и что ему тут сидеть, когда всё нормально, – записклявила Клава на вопрос Черепанова. – Дома-то небось дел невпроворот: и жена молодуха, и сынок-двухлетка. А впереди зима, надо и дров запасть, и ремонт доделать. Сергей Сергеич у нас человек молодой, только два года как институт окончил. И сразу сюда приехал. Захар Фомич Фенько, старый главный врач больницы, уж года три как помер, а замены не было. Вот Сергеич и согласился. Тут хочь и не городские палаты, но квартиру, то бишь хату пустующую, им с женой сразу дали. И то дело, куда ж им с малышом деваться при такой-то зарплате? Ведь нынче в городе на жильё полжизни копить надо. У меня брат в Лисичанске уж лет десять живет, так они с женой до сих пор на комнату не накопили, не то что на целую квартиру. Всё у тёщи в приймах ютятся. Так то ж Лисичанск, не Сумы!

Как понял Иван, почему-то именно город Сумы для Клавдии являлся эталоном современного мегаполиса.

– Да вы спрашивайте, не стесняйтесь, я тут всё знаю, – снова заквохтала Клава, проникшись почтением к внушительному журналистскому удостоверению Черепанова с золотистой надписью «Пресса».

– Вот что, Клавдия, – Черепанов сразу взял строгий тон, – меня интересует ваш пациент по фамилии Завьялов, Валентин Витальевич, знаете такого?

– Завьялов, – даже как-то разочаровано протянула Клава, – знаю. Я-то думала, вы по поводу бывшего приходского священника, которого ещё обвиняли в педофилии, Синченко. Он у нас в специальной третьей палате. Про него одно время много в газетах писали и даже телевидение два раза приезжало. Однажды и я в передачу попала. Они брали интервью у Сергей Сергеича, а я как раз в кабинете была... Ещё они всю больницу снимали на камеру, больных, правда, со спины, а Сергеич говорил, что, мол, снимайте побольше – и двор, и палаты, может, кто из начальства наконец заметит и даст денег на ремонт.

– И что, заметили? – усмехнулся Иван.

– Заметили, – протянула Клава, – только дали не денег, а большой нагоняй Сергей Сергеичу, за то что разрешил снимать и дискретр… дескрит… – она окончательно запуталась в сложном для неё слове.

– Дискредитировал, – пришёл на выручку Черепанов.

– Точно, так и сказали, – не решилась повторить мудрёное слово Клавдия, – короче, как бы он выставил больницу в плохом свете, а вместе с ней и Обл-мин-здрав, – с гордостью и по слогам закончила она.

– Понятно, – заключил Иван, – только я не по поводу Синченко и снимать ничего не буду. Просто расскажите про мне Завьялова.

– Больной Завьялов, – наморщила лоб Клавдия, – лежит у нас в третьей палате. Там они вдвоем с белорусом Белькевичем – старичок такой, бывший военный, говорит, что полковник КГБ, да только врёт наверное. Тихий такой, всёспит да жуёт что-то. Разве военные такими бывают? Они, знаете...

– Клава, Клава, – остановил её Иван, – я про Завьялова спрашивал.

– Ах да, – спохватилась та, – Завьялов. Что про него: поступил не так давно – года полтора тому, тоже тихий такой, никаких беспокойств, ведёт себя прилично, не срывается. Только всё просит ручку да бумагу – и пишет что-то, пишет. Жалобы какие-то, что ли, и просит отнести их срочно на почту. Сергеич сказал эти письма у него брать, чтобы не волновать понапрасну, ну и выбрасывать потом тихонько в мусор.

– Ну а вы сами-то эти письма читали?

– Сергеич читал, там всё одно: докладные, докладные – даже самому президенту вроде. Ну, мы берём типа отнести на почту – и на растопку... А так он ничего, я ж говорю – не буйный. В палате сам убирается, нянечке нашей помогает, не то что полковник. Тот говорит: вызовите ко мне адъютантов, они всё сделают. А нет – я вас, мать вашу, к стенке поставлю. Да только всё равно как то не по-военному говорит, не строго… А другой раз станет в городе на перекрестке и машинами командует, руками размахивает, показывает, куда кому ехать, как милицейский регулировщик. Я ему тогда говорю: «Белькевич, разве ж полковники на улицах руками машут, там только сержанты да лейтенанты сраные...».

– Так они могут, когда хотят, и в город выходить? – удивился Иван. – А что ж стена, ворота?

– Кому та стена помеха, она в дырах вся. Да и не держим мы строго таких, они ж спокойные, тихие, никого не обидят. А так, то в ларёк за сигаретами Сергеичу сбегают, то в магазин за покупками, то бельё из стирки помогут притащить, или по другой какой оказии. Был, правда, один случай с бабкой Матрёной Такташевой из женского отделения. Старая она была, память совсем отшибло, заплутала где-то, а дорогу назад найти не смогла. Почти месяц не объявлялась, мы даже в розыск подали. Но потом милиция нам её вернула. Сама-то бабка про больницу вспомнить не смогла, бомжевала где-то по городу, так благо, что летом... А чего им, болезным, целый день тут делать, тоже скучновато на лавках друг с дружкой рассиживать, а так хоть при делах да при людях. Может, от этого и выздоровеют быстрее.

– А вот Завьялов, – опять вернул Иван разговор в нужное русло, – его навещает кто-нибудь?

– Навещает одна женщина, – наморщила лоб Клава. – Я сначала даже подумала, что жена его, но потом узнала, что нет. Она к нему примерно раз в месяц приезжает, по выходным. Передачи приносит, одежду новую привозит, а то у нас, сами видите, какая обстановка. А чаще забирает вашего Завьялова с собой, может, погулять по лесу, может, в город ездят, может, на могилку жены и дочери. Потом она его назад привозит, вечером. Сергей Сергеевич это разрешил, говорит, для Завьялова этого полезно общение с нормальными людьми, может, скорее поправится… А так, кажись, больше никто. Но и то хорошо, что так! Вон к «полковнику» вообще никто не приходит!

– А можно взглянуть на него, на Завьялова,– Иван понял, что большего от Клавы уже не добиться. – И я вот ему тоже передачку принес – яблоки, печенье, бананы, сок. Вы уж передайте потом, пожалуйста. А вам вот конфеты за беспокойство, – Иван протянул Клаве пакет с продуктами и большую коробку конфет. – Ну что, пойдемте, посмотрим.

– Пойдем, только они уже спят, наверное. Рано ложатся и встают рано. Во дворе с утра убирают, гуляют до обеда или до процедур. А чё это пресса к Завьялову пожаловала, он кто был? Или он, может, ваш родыч какой?

– Валентин Викторович Завьялов был большим учёным, историком, и сделал немало интересных открытий в науке. Так что вы тоже присмотрите за ним по возможности, ведь родных у него нет, – и Черепанов направил в карман ошарашенной Клаве сложенную пополам двухсотгривневую купюру, – тем более он лишних хлопот вам не доставит.

Они спустились на первый этаж, и Клава тихонько открыла дверь палаты. Обшарпанные обои, тумбочки без дверок, облезлые потолки – типичная картина сельской больницы, да ещё и такого профиля. На крепко прикрученных к полу железных кроватях с провисшими сетками лежали два человека. Иван сразу узнал Завьялова, хотя до этого ни разу не видел. Отвернувшись к окну, на боку лежал довольно высокий мужчина, сухопарый, с нормальным осмысленным лицом, в чистом спортивном костюме и тёплых носках. На Ивана и Клаву ни один, ни другой, никакого внимания не обратили. Впрочем, старичок «полковник» уже дремал, а Завьялов просто лежал и смотрел в стену немигающим взглядом.

– Вечером с ним говорить бесполезно, – шепнула Клава, – будет молчать и думать о своём. Он всегда такой.

Черепанов подошёл поближе, осмотрелся. В приоткрытой тумбочке Завьялова на верхней полке находились туалетные принадлежности, полотенце, бельё. В блюдце лежали россыпью какие-то таблетки. На нижней полке Иван заметил стопку листов чистой бумаги, а рядом разглядел прозрачный полиэтиленовый пакет с фотографиями, накрест перевязанный узорной тесьмой.

Дальше, в углу, стояла старая вешалка, на которой висели серые потертые халаты. Внизу, под вешалкой, стояли чёрные стоптанные ботинки, валялись смятые бахилы и начищенные до блеска стоптанные туфли.

– А можно посмотреть его фотографии? – спросил Иван, когда они вышли.

– Не даст, – уверенно ответила Клава, – он их никому не даёт. Один раз я их видела, когда он был на прогулке. Там только молодая женщина, да девочка, да они все вместе. Наверное, жена его и дочка, которая погибла. Он же из-за неё и тронулся, Сергей Сергеич говорил.

– Ну а если тихонько вынести, вы же сможете, а Клава? Ну, для науки, для прессы… очень нужно.

– Ладно, попробую тихонько, он когда в таком состоянии, может и не заметить. Сам в себе. Я вроде пыль вытирать буду и незаметно вынесу.

Почему Черепанов так хотел взглянуть на эти фотографии, он и сам не мог понять. По-видимому, сработал журналистский инстинкт – бывает, что фотографии говорят больше, чем их владельцы. Особенно в этом случае. И ещё, он хотел взглянуть на жену Валентина Викторовича, хотел сравнить её с Полонской, понять, или, точнее, почувствовать Завьялова – какой женщине хранил он верность столько лет, даже постоянно находясь рядом с очень привлекательной другой?

Иван подождал в коридоре минут пять. Клава, тихо выскользнув из палаты, вынесла прикрытый тряпкой пакет с фотографиями.

Черепанов подошёл к подоконнику, развязал тесьму и достал фотографии. Со старых чёрно-белых снимков, сделанных ещё какой-нибудь советской «Сменой», на него взглянула миловидная молодая женщина – наверняка жена Завьялова, Ольга. Вот она одна в парке, в летнем ситцевом платье. Вот в усадьбе, вот они вдвоём на лавочке, а вот на первомайской демонстрации восьмидесятых годов. Иван не видел Полонскую в молодости, но даже сейчас, на фото, Ольга Завьялова проигрывала Ириаде Сергеевне. Во всяком случае, на вкус Ивана. Дальше пошли уже цветные фото – вот свадебная, с серьёзными и наряженными лицами свидетелей, вот Завьяловы на отдыхе возле моря, а вот уже появилась их дочь. Тоже Ольга. Видимо, Завьялов очень любил жену, что таким же именем назвал и дочь. Тут она совсем кроха, ещё в коляске. Вот детский садик, вот они снова вместе, уже втроём, в усадьбе. Потом только дочь – в школе, снова в школе с подругами, в музее. Всё. Еще какие-то старые квитанции, конверты из фотоателье и вдруг... У Черепанова отвисла челюсть: из последнего конверта выпало цветное фото – портрет женщины. Он даже не присматривался, узнал сразу. Такого Иван ожидать не мог – с цветной, профессионально выполненной фотографии, на Ивана смотрела его недавняя собеседница, бывший заместитель Завьялова Ириада Сергеевна Полонская. И ничего бы удивительного в этом не было – Завьялов проработал с Полонской более 25 лет и мог испытывать более чем дружеские чувства, – если бы не дата изготовления фотографии, пропечатанная в углу снимка. Она была сделана полтора месяца назад.

Иван вернул фотографии и попрощался с Клавой. Просил передать Сергею Сергеевичу низкий поклон и заверения, что непременно приедет ещё раз и повстречается с ним лично. Оставил тому свою визитную карточку, чем окончательно покорил впечатлительную Клаву. И просил звонить ему как депутату в случае возникновения трудностей с финансированием больницы. Обещал помочь чем сможет.

На обратном пути, уже крутя баранку автомобиля, Иван пытался найти объяснение тому, откуда и зачем у Завьялова появилось свежее фото Полонской? Как оно к нему попало? На этот вопрос ответа пока не было. Он чувствовал, что не задал Клаве ещё несколько важных вопросов, но пока сам не знал каких. Упустил какую-то деталь, но не понимал, где и в чем. Что-то неуловимое, но почти очевидное вертелось совсем рядом, но что именно, Черепанов так и не уловил.

Ладно, хватит ломать голову, нужно переключиться, а ответ со временем сам придёт, решил он и, поставив в CD-чейнджер диск с любимым «Битлз», плавно нажал на акселератор.