ПРОСВЕТИТЕЛЬСКИЙ ХАРАКТЕР ТВОРЧЕСТВА КАСБОТА КОЧКАРОВА И ИСМАИЛА СЕМЕНОВА

«Жизненность традиций – одна из самых поразительных и ярких особенностей культуры, сложившейся в древности на Кавказе, которая по сей день восхищает своей уникальностью мировое сообщество», – пишет К.Х. Унежев. Одна из величайших особенностей кавказской культуры в том, что, по сути дела, она выполняла роль посредника между цивилизациями Востока и Запада, вступив в «диалог» с другими культурами, приобрела «материал» для своего обогащения. Кавказская цивилизация активно влияла на народы других континентов. Подобно великим географическим открытиям прошлого, ученые разных стран, главным образом Европы, «открывая» тайны неповторимой уникальной культуры Кавказа, совершали на «кавказском материале» великие культурные открытия [2. С.12-13].

Творчество народных поэтов и певцов Касбота Кочкарова и Исмаила Семенова самобытно, уникально и неповторимо. В их стихах и песнях – богатейший материал о жизни народа, его чаяниях и думах. Роль народных певцов в развитии культуры неоценима, так как именно они внесли существенный вклад в национальное художественное мышление. Без должной оценки значения их вклада и наследия не представляется возможным изучение истории культуры народа. Творчество Кязима Мечиева, Исмаила Семенова, Калтура Семенова, Касбота Кочкарова, Аппы Джанибекова, Ислам Крымшамхалова – важнейший источник и стержень карачаево-балкарской поэзии ХХ в. и новейшего времени. Народные певцы Касбот Кочкаров и Исмаил Семенов подняли на более высокий уровень национальную духовность. Они оказали огромное влияние на становление новописьменной карачаево-балкарской поэзии и ее жанров, так как в истории карачаево-балкарской лирики именно поэзия – важное жанрообразующее ее составляющее. Поэтому совершенно неслучайно им принадлежит особое место среди народных певцов и поэтов Карачаево-Черкесии.

Многое объединяло этих талантливых людей. Оба – уроженцы старинного аула Учкулан, «хранители исторических, героических, трудовых и культурных традиций карачаевского народа» (Азамат Суюнчев). Касбот Кочкаров считал Исмаила Семенова своим преемником и в знак этого признания после исполнения песни «Эльбрус» с благословлением подарил ему свою свирель. В свою очередь, Исмаил Семенов, считая Касбота Кочкарова своим учителем и наставником, отмечал: «Если бы не было песни «Айджаяк», то не было бы и моей песни «Актамак». Песни «Айджаякъ» К. Кочкарова и «Актамак» И. Семенова автобиографичны, так как в них четко прослеживаются лично пережитые ими чувства: любовь, обида, муки утрат, тоска, душевная боль.

Проблемы взаимоотношения мира и человека решаются у К. Кочкарова через восприятие реальной действительности человеческой личностью, через богатство ее внутреннего мира, в движении мыслей, чувств, стремлений и душевных переживаний человека. Поэзия Касбота Кочкарова широка и разнообразна. Борьба за свободу и равноправие людей в обществе – основная тематика ранней лирики поэта. Протестуя против крепостнического строя в России, он заявляет:

Словно корабль, все идет и идет род людской,

Но остается свобода заветной звездой.

Эй, содрогайся на троне жестокий душман!

Знай, луч звезды рассечет беспросветный туман [3. С. 71].

В 1964 г., к 130-летию певца, была издана книга К. Кочкарова «Избранные произведения» с предисловием карачаевского поэта Азрета Акбаева. Ряд стихотворений К. Кочкаров посвятил воинам-горцам, участникам русской турецкой войны 1877-1878 гг. Показывая страдания и лишения, которые приносит война простым людям, поэт заявляет:

В годы Великой Отечественной войны стихи и песни К. Кочкарова стали опорой для карачаевского народа. В обращении руководства Ставропольского края к трудящимся Карачая в мае 1943 г. слова Касбота Кочкарова звучали как призыв к служению Отечеству. «Отважные горцы не щадят своей жизни в жестоких битвах, зная, что они идут в бой за правое дело», – писалось в обращении. И далее шли стихи поэта о родине:

Так пел стопятилетний Касбот Кочкаров – душа и совесть карачаевского народа.

Касбот Кочкаров прекрасно знал родной фольклор. Народная песня занимала важное место в его поэтическом творчестве, так как он – певец-импровизатор, хранитель народной мелодии. При отсутствии театров, школ, просветительских учреждений Касбот Кочкаров своим творчеством выполнял их важные функции. В течение всей своей долгой и нелегкой жизни народный певец собрал, сохранил, создал и исполнил много старинных обрядовых песен: «Апсаты», «Бийнегер» «Благопожелания», исторические песни «Ачей улу Ачемез», «Татаркан», «Джанда; трудовые и бытовые песни: «Эрирей», «Долай; лирические и сатирические песни: «Зарият», «Кемисхан», «Акбийче и Рамазан и др. Не зная грамоты и законов общественного развития, Касбот Кочкаров, вместе с тем, остро реагировал на отсутствие справедливости, насилие, зло. Именно эта тема часто звучала в его песнях. Герои его лирики – простые люди, заступники народа, люди чести и совести. Разоблачая беззаконие, коварство, зло, К. Кочкаров призывал бороться за победу добра и справедливости. Особенно примечательны в этом плане его стихи «Барак», «Дебош», «Канамат», «Старые войны», «Хорасан», «Айджаяк».

«Творчество Касбота Кочкарова свободно от религиозных влияний и заблуждений. Он – поэт-лирик, поэт-гражданин, поэт-реалист, бичевавший в своих сатирах пороки и зло, причиняемые знатными и богатыми людям бедного сословия. Касбот Кочкаров – выразитель общенародных мыслей, чувств и стремлений, он образно и красочно воспевал славные дела и события нашей советской эпохи», – отмечает Т.Е. Кабаченко [5. С. 95-96].

Творческое наследие Касбота Кочкарова, несомненно, актуально и в настоящее время. Большая заслуга народного певца и поэта в истории зарождения художественного творчества и становления карачаевской литературы. Его произведения образны и оригинальны, их отличает высокая гражданственность, музыкальность и напевность. Задушевность, мудрая простота – характерные черты самобытного таланта К. Кочкарова.

Достойным преемником Касбота Кочкарова стал первый карачаевский профессиональный поэт-джырчи, основоположник и классик карачаевской литературы, член Союза писателей СССР, Народный поэт, кавалер Ордена Трудового Красного Знамени Исмаил Унухович Семенов. Его вклад в развитие национальной литературы неоценим и огромен. Исмаил Семенов говорил: «Моя поэтическая тетрадь – большая, способна покрыть землю, моря и океаны, все небо. На них, а не на бумаге, я записываю свои стихи».

Его творчество принято условно делить на три этапа:

I этап – 1900 – 1937 гг. В эти годы были написаны поэма «Акътамакъ», песни «Минги Тау» («Эльбрус»), «Чалкъычыкъ» («Коса»), «Къызыл Аскер» («Красная Армия»). На начальном этапе творчества поэта наблюдается оптимистическое, светлое мироощущение, полное жизнерадостного народного юмора и песенного начала. Но здесь же ощущаются пессимистические настроения поэта, мысли о бессмысленности жизни.

«Сияет солнце, мир благоухает,

Резвятся птицы, высоко летая…

Завидую природы состоянью,

Но свет не мил мне, вопреки желанью.

О если б мог, летая, словно птицы,

Поведать миру горькие страницы

О правде и страданиях народа,

Я был бы счастлив так же, как природа» [6. С. 88].

Песня «Минги Тау» («Эльбрус»), передавая характер горского народа, стала символом всего Северного Кавказа, а в период существования Горской республики (1921 – 1924 гг.) – официальным гимном:

Это стихотворение навевает ощущения радости и гордости, незнакомому человеку представляется красота Кавказа, величье гор, топот скакунов и звуки лезгинки.

У карачаевцев в ходу поэтическое выражение: «День начинается с рассвета, Кубань – с Эльбруса, а новая крылатая песня – с Исмаила».

«Наша жизнь, как полет стрелы,

Исследуя III этап творчества поэта-сказителя, невозможно не заметить, что Великая Отечественная война и депортация карачаевского народа изменили мировоззрение и характер его творчества. Поэзия Исмаила Семенова этого времени пронизана трагическим мироощущением, безысходностью, бессмысленностью существования. Мрачное настроение, ощущение грусти преодолевается философскими раздумьями, философскими обобщениями, что потомки все оценят по достоинству, поэт верит и надеется, что время расставит все по своим местам. Крушение веры в справедливость, отрицание существующего строя приводят поэта к религиозным и философским исканиям.

В поэтическом творчестве И. Семенова лирический герой предстает в необычном для того времени ракурсе гражданина. Тему Родины, родного народа можно проследить во многих его произведениях, особенно лирики периода 1957 – 1981 гг., эта тема со временем станет постоянной в его зрелом творчестве. Бесконечно разнообразны образы любви в творчестве И. Семенова, но самый всеобъемлющий и глобальный – это любовь к Родине, особенно в тяжелую для страны минуту, во время страданий ее народа.

И. Семенов не мог спокойно относиться к ужасам войны и депортации. Война, выселение стали тяжелым испытанием для поэта. Вместе с тем, произведения этого периода стали вершиной его гражданской лирики, в которых поражает, прежде всего, удивительная органичность, отсутствие сомнений, неуверенности в высказывании гражданской позиции. Всегда готовый вступить в бой, Исмаил Семенов с честью и достоинством принимал и преодолевал испытания судьбы, призывая и свой народ к стойкости и сопротивлению.

В последующие годы в связи с политическими обвинениями в его адрес из-за критики тоталитарного режима Исмаил Семенов не печатался, его стихи нигде не упоминались, его имя официальные власти пытались предать забвению. Но народ всегда помнил и чтил своего поэта.

«Его стихи и песни этого времени – акты высочайшего гражданского мужества и сопротивления насилию и деспотизму… Исмаил Семенов не был диссидентом в обычном понимании этого слова, он был запрещен и жил жизнью своего народа также «запрещенного», деля с ним все лишения и невзгоды» – отмечал карачаевский поэт Н. Лайпанов [7. С. 2]. Исмаил Семенов всегда был и остается преданным сыном и лучшим представителем своего народа, его защитником. Поэзия его тематически разнообразная –пронзительна, поучительна, философична, народна, пронизана глубокими переживаниями о судьбе своего народа. Обладая высоким гражданским мужеством, Исмаил Семенов, не дрогнув, выступил против жестокой машины тоталитаризма, написав:

«В зените славы мне подбили крылья,

Нить тонкая судьбы, я разорвал тебя,

Под ноги пал безбожного насилья.

Бесовский ветер, как песок, крутил меня,

Измолот, как зерно, под жерновами.

Творенья приняты, а сам отвергнут я

И оклеветан подлыми словами» [6. С. 166].
«Он оказался художником, которому время и история предназначили завершить одну культурную эпоху национальной жизни и начать другую, не разделяя и отсекая их друг от друга, а силой своего таланта сопрягая и рождая новое качество звучащего слова – профессиональную литературу», – справедливо отмечает известный ученый, литературовед, доктор филологических наук З.Б. Караева [8. С. 18].

И. Семенова не печатали в течение пятидесяти лет, но имя его не кануло в Лету, оно не забыто. Благодаря представителям творческой интеллигенции его имя опять на устах народа. Первый карачаевский литературовед А.И. Караева включила статью о забытом поэте, в сборник «Очерки истории карачаевской литературы» (1966 г.), писатель и литературовед Н. Кагиева в 1989 г. начала публикацию материалов об Исмаиле Семенове. По творчеству Исмаила Семенова защищена докторская диссертация Зухры Караевой «Художественный мир Исмаила Семенова», кандидатская диссертация К. Тотаркулова.

Свое завещание потомкам Исмаил Семенов изложил в стихотворении «Потомкам»:

Какое счастье, люди, нам дано,

Чтоб говорить – готовый нам язык.

Всему на свете имя в нем дано,

Явленьям тонким придан ясный лик.

Всё, от пылинки и до горних звёзд,

Вошло в словарь – в родной язык…

В нем тесно от словарных гнёзд,

В которых назван каждый миг.

Пришедшие! И те, кто вслед спешат!

Храните и лелейте наш язык, как сад,

Слова спешите в строй свой возвращать,

Народу нашему он будет – адвокат [6. С. 185].

Издание наследия Касбота Кочкарова и Исмаила Семенова – главная задача не только исследователей их творчества, но и всего карачаевского народа. Созданная поэтами-просветителями художественно-поэтическая система, вобрала в себя всю природную глубину и жизненную силу народного творчества, которая требует своего дальнейшего развития на фоне и в контексте происходящих изменений как в общественно-политической, так и в культурной сферах. «Если почвой фольклора и его высшей жанровой формы – народной эпопеи был «век героев», то почвой авторской поэзии становится самосознание личности, реализм. Личностное сознание входит в лирику раньше, чем в эпос и драму».

Произведения К. Кочкарова и И. Семенова имеют национальную фольклорную основу, их автобиографический характер является свидетельством движения их творчества от фольклора в сторону литературной лирической поэзии, способствуя утверждению в литературе позиций этого жанра.

Таким образом, архетипические формы национального художественного мышления, мифологический пласт многожанрового фольклора, нартского эпоса, авторской поэзии составили основу карачаево-балкарской поэзии, и оказали огромное влияние на последующие этапы развития лирических жанров, так как в новых условиях, мы надеемся, поменяется отношение к наследию великих народных поэтов и певцов. А исследовательский интерес к поэзии таких великих мастеров никогда не угаснет.

1. 
   Тхагапсоев Х.Г. Философия образования: Проблемы развития региональных систем. Нальчик, 1997.
   
2. 
   Унежев К.Х. Феномен адыгской (черкесской) культуры. Нальчик, 1997.
   
3. 
   Кочкаров К.Б. Касбот. Избранное. Песни, стихи, поэмы. Карачаевск, 2001.
   
4. 
   В семье единой. Сборник произведений писателей Карачаево-Черкесии и Херсонской области. Черкесск, 1977.
   
5. 
   Кабаченко Е.Т. Касбот Кочкаров – народный поэт. Къочхарланы Къ. Сайламалары. Черкесск, 1964.
   
6. 
   Семенов И.У. Песни и стихи. Избранное. М., 2005.
   
7. 
   Лайпанов Н.М.-О. «Певец Сымаил» присвоил имя мне народ» // «Экспресс-почта». 2005. 29 июля.
   
8. 
   Караева З.Б. Художественный мир Исмаила Семенова. М., 1997.
   

Крайности подобных подходов очевидны: народные версии дают ценную информацию для изучения менталитета казачества, его отношения к официальной истории и топонимическому пространству, а это – тоже историческая действительность. Каждое казачество плотно осваивало свою войсковую территорию в топонимическом плане, отражавшем этнические, культурно-бытовые и исторические традиции. При этом осознание своей культурной общности проявлялось в том, что практически все топонимы имели не только официальное, но и устно-легендарное обоснование [3. С. 149]. В статье предпринята попытка показать роль народной топонимии в организации пространства исторической памяти кубанского казачества.

19 ноября 1860 г. был издан указ императора Александра II, согласно которому было велено «Черноморскому казачьему войску называться «Кубанским казачьим войском» с обращением в состав последнего еще и первых шести бригад Кавказского Линейного войска, «в полном составе, с землею, которою оне доселе пользовались» [4. С. 391]. С вхождением после окончания Кавказской войны в войсковое пространство станиц горного Закубанья организация территории приобрела еще более сложный характер. Несмотря на официальное наименование войска и войсковой территории, подкрепленного вскоре мощными коммуникативными процессами и формированием единого кубанского самосознания, локальные различия в пространстве Кубани сохранялись. Даже в начале ХХ в., по мнению авторитетного дореволюционного историка Ф.А. Щербины, Кубань «делилась на четыре Войска, или части – на Черноморию, Старую линию, Новую или Лабинскую линию и Закубанье. Каждое войско имело свою территорию, с определенными границами» [5. С.302]. В результате, пласт историко-топонимических представлений кубанских казаков приобрел как определенное единство, так и многоликость. С одной стороны, его организовывало сформировавшееся единое этнокультурное пространство, обеспеченное общекубанскими сюжетами и мотивами. С другой – народная топонимия кубанских казаков подпитывалась местными природными ландшафтами, историческими особенностями освоения тех или иных локусов, спецификой ориентации этнических архетипов в сознании.

Общим для всей территории кубанского казачества является наличие в топонимических преданиях организатора определенного единения, санкционирующего право на занятие и освоение края. Чаще всего в роли демиурга, культурного героя выступают Екатерина II и её соратники: А.В. Суворов и Г.А. Потемкин. Практически все тексты о появлении казачества на Кубани связываются с Екатериной II, которая даровала земли казакам [6. С. 270], посвящены ей и специальные топонимические предания [7. С. 49, 13]. Причем, имя императрицы задействовано не только для территории Черномории и Старой линии, заселявшихся с конца XVIII в., но и для новолинейных и закубанских станиц, которые осваивались в 1840 –1860-х гг. Наименование войскового города в историческом сознании казачества увязывалось с «даром Екатерины»: «Ради войсковой резиденции, к непоколебимому подкреплению и утверждению состоящих на пограничной страже кордонов при реке Кубани, в Карасунском куте, воздвигнуть град и для вечнаго достопамятства нынешней жизнодательницы и благодетельницы Екатерины Алексеевны, Самодержицы Всероссийской, именовать его Екатеринодар» [8. Л.1-8].

С именем императрицы связывают происхождение названия станицы Екатериновской, курганов, балок, гидронимов. В бывшей линейной станице Новопокровской зафиксирован следующий текст: «Во времена пребывания Екатерины II на Кубани на ее пути оказалась степная река.

– Как называют эту реку? – спрашивает русская царица свою свиту.

Они чешут свои затылки, не знают, что и сказать, как выпутаться из затруднительного положения.

Но один находчивый подхалим возьми и скажи наобум:

– Это река Ея Величества (т. е. Вашего Величества). Царица осталась довольна ответом, свита свободно вздохнула. После этого случая, как говорят в народе, и появилось названия нашей реки» [9. С. 3].

В ст. Григориполисской о происхождении названия хутора Царицын старожилы говорили, что туда приезжала Екатерина II «с Суворовым, посмотреть, как охраняются кордоны и территория, и в честь нее Суворов назвал Царицыном» [10].

Организует единство топонимического пространства и имя А.В. Суворова. Известный русский военачальник возвел на Кубани много укреплений, которые нередко становились основой населенных пунктов. О происхождении хутора и речек Кочеты столетний старик урядник Калмыков рассказывал: «Служил я… под знаменами Суворова, в Донском казачьем полку; главный лагерь армии долго стоял в вершине одной речки, вот что теперь называтся «Кочеты»… Так вот перед выступлением отряда главный командующий Суворов с вечера отдавал приказание: «по первым петухам – вставать, по вторым – молиться Богу, снедать, т.е. завтракать…, по третьим – подъем и движение вперед», для чего он ночью кричал на весь лагерь по петушиному «кукареку». Вот этот-то лагерь и саму речку мы, казаки, прозвали «Кочеты» [11].

В ст. Барсуковской Кочубеевского р-на Ставропольского края мы зафиксировали следующий рассказ от Бережнова Николая Алексеевича, 1919 г.р.: «В станице был Суворовский пост. Когда шло завоевание Кавказа. И особенно от набегов вот этих горцев… В Ставрополе Суворовская армия стояла, он же посещал вот это (место. – О.М.) и так назвали – Суворовский пост. Он охранял от набегов из Закубанья, с той стороны. Этих, кавказских татар. От них охранял пост. Специально здание было, ров обнесенный, изгородь» [12].

Официальные наименования в честь Суворова в лучшем случае упоминали о пребывании полководца в данном месте, однако имели чаще всего целью увековечить имя русского полководца для поддержания воинского духа казачьего населения. Народные версии не просто делали военачальника причастным к местной истории, но наделяли его функциями культурного героя, опирались на традиционные сюжеты возведения укреплений, насыпания курганов и пр. В именном указе императора Николая I командующему Отдельным Кавказским корпусом о переименовании станицы Карантинной в Суворовскую в качестве причины обозначено «возвышение, именуемое Суворовский курган, получившие сие название от расположения на оном лагерем покойного Генералиссимуса князя Италийского, графа Суворова-Рымникского» [13]. В народной версии Суворовский курган насыпали суворовские солдаты. И.Н. Семенов рассказывал: «Как Суворовку назвали? Суворовцы […] когда или хоронили, или когда отступали, насыпали курган. Вот эти суворовские солдаты насыпали курган и так его и назвали – Суворовский. И станицу Суворовской назвали» [14]. О названии станицы Суворовско-Черкесской местный учитель писал в 1877 г.: «Предание говорит, вероятно, в память бессмертного воеводы Суворова, который, как говорят, был в этом крае, после покорения Крыма Россиею или прежде» [15. Л. 34].

Официальная версия производит толкование станицы Григориполисской от одноименного редута, названного в честь Г.А. Потемкина («Город Григория» – греч.). В самой станице бытует следующий текст: «У нас стоял генерал, Григорий Польский. У него получилось недоразумение с женой и, с этим, адъютантом. И он (Григорий Польский. – О.М.) застрелил жену и застрелился сам» [16]. «Приземлением» официального величественного образа видного царского администратора и военачальника народная топонимия не только утверждает традиционные ценности казачьего общества, но и организует пространство исторического сознания кубанцев по-своему.

В то же время на локальном уровне функциями культурного героя обладают персонажи, оставившие глубокий след в исторической памяти собственно Черноморского и Кавказского Линейного казачьих войск.

В картине мира станиц бывшей Черномории инициатором «окультуривания» пространства выступал атаман Захарий Чепега [17. С. 8]. Согласно Высочайше утвержденному 23 декабря 1909 г. положения Военного Совета, станица, образованная из хутора Величковского Переяславской станицы получила название Чепегинская [18]. Однако в историческом сознании жителей станицы Чепегинской Брюховецкого района сегодня прочно бытует мнение, что ее основателем был Захарий Чепега. В.Д. Прощенко говорил: «Якый-то Чепига […] образовал, туточки терни булы раньше, земли булы много, шо не обрабатывалась, и туда набиралы добровольцев» [19]. А.В. Пантюхов: «Стэпа булы, терни рослы. Тут ни було ничого, тут тэрэн рос […] Чепига тут жил […], поэтому назвали станицу Чепигинская» [20]. Лишь в версии местного старожила Петра Тарасовича Шинкаренко изложена, более менее, «реальная» предыстория событий. Но и в его рассказе главную роль в выборе наименования станицы сыграло то, что фамилия Чепега была более «мужской», «воинской», чем у другого претендента – Бабыча: «Собрались все военные люди. Собрали сход граждан. Давайте хутору по положению статус станицы […]. Предложили фамилии двух первых атаманов Кубани: Захария Алексеевича Чепиги и Бабыча, генерала Бабыча, генерал такой был. На сходе решили как: назвать станицу Бабичевска? Бабское, как-то неприятно для казаков, казаки считались с женщинами не очень в те времена. И решили назвать станицу в честь первого атамана Кубани Захария Алексеевича Чепеги» [21].

В станицах Новой (Лабинской) линии, начало которой официально связано с генерал-лейтенантом Г.Х. Зассом, народная топонимия отводит главную роль легендарному Игнату Некрасову. По рассказам старожилов, Некрасов основывает крепость, от которой якобы и происходит название станицы Некрасовской. Показали нам и остатки самой крепости на высоком берегу Лабы. Расположенные на северной стороне станицы оборонительные сооружения и сейчас выглядят довольно внушительно. В плане городище представляет собой треугольник, вершиной на юг, в сторону Лабы, с изломанным основанием длиной до 4 м. Проводивший нас к остаткам крепости местный житель И.И. Бунин, 1928 г.р., накануне так отвечал на вопрос, почему станица называется Некрасовской: «А тут же крэпость есть Некрасова, вот за станицей. Там вал такой и крэпость обнесенная, между Усть-Лабинской крэпостью и Некрасова. Вот тут стояла. Потом, значит, тут Суворов проходил, с им воевал, с Некрасовым. Он же, Некрасов этот, не подчинился Екатерине […]. Так по его имени, Некрасова и назвали станицу […]. А станица эта стала очень яркая» [22]. Весь рассказ о Некрасове и его судьбе наряду с объяснением происхождения названия станицы служит некоторым образом и для подчеркивания исключительности станицы Некрасовской. Предание, символом которого выступает такой внушительный аргумент, как остатки крепости, включено в характеристику своеобразного статуса станицы, является предметом гордости и самоопределения жителей Некрасовской.

Сама станица была основана лишь в 1843 г., а ее название было Высочайше утверждено 10 февраля 1844 г. По мнению кубанского краеведа В.А. Соловьёва, высказанному в книге «По следам Суворова», версия о некрасовском городке – выдумки. Игнат Некрасов здесь никогда не бывал, никаких селений не основывал. Городок основали казаки-старообрядцы конца XVII в., которые, обнаружив валы древнего городища, заняли его, ожидая разрешения от хана Селим-Гирея I поселиться в здешних местах. Они спланировали заново оборонительный ров, подсыпали вал, сделав его неприступным со стороны степи. Заняв Лабинскую линию в 40-х гг. XIX в., генерал Г.Х. Засс якобы узнал эту легенду от донцов. А узнав, закрепил ее в истории, назвав станицу у валов городка Некрасовской. Так, по мнению В.А. Соловьева на карте России появилось очередное «историческое недоразумение» [23. С. 272-273].

Интересно, что версия о казаках-старообрядцах, основавших городок на Лабе ещё в конце XVII столетия, активно включена в мифологию местных казачьих организаций, которые удревняя свою историю, претендуют на исключительное положение в современном Кубанском казачьем войске. Казаки возвели в станице Некрасовской памятник в виде креста и камня, на котором надпись: «Крест воздвигнут в честь первых казаков и атаманов, ступивших на эту землю. Атаманам Петру Мурзенко – 1688, Савелию Пахомову – 1694, Игнату Некрасову – 1709. Казаки ст. Некрасовской 2002 г.». Атаман Усть-Лабинского районного казачьего общества А.Н. Кузнецов говорил нам: «Первые люди на Кубань пришли сюда, в эту местность я имею в виду, раньше Краснодара, раньше запорожских казаков более чем на сто лет» [24]. Территориальная периферийность станицы в исторических представлениях ее жителей компенсируется их культурной отмеченностью, претендующей на точку отсчета, первособытия в истории кубанского казачества. Символикой станичного нарратива о раннем казачестве наряду с макро- и микротопонимическими народными версиями выступает так называемый «некрасовский городок», который органично включен в локальное историческое пространство и влияет на самоопределение его носителей.

Для исторической памяти населения бывших черноморских станиц важную роль играет подчеркивание происхождения названий первых поселений от куреней Запорожской Сечи. При этом само произношение топонимов (Медведовская станица вместо куреня Вэдьмидивського, Динская станица вместо куреня Донського, Калниболотская вместо Калниботського куреня и др.), иные, нежели в Запорожье топонимические версии, говорят об организации на Кубани «своего» историко-топонимического пространства. Так, название Пластуновского куреня Запорожского войска обычно производят от фамилии [25. С. 89]. Для народной топонимии Кубани более актуальной оказалась версия о замечательных стрелках-разведчиках: «Станица называлась Пластунивска. Из этой станицы больше всего шли в пластуны... Тож воны (казаки. – О.М.) служили на конях, все кавалерия, а тада ж, када началась вся эта артиллерия, всеначалось, тада, значит, уже потребовалась казачьим войскам и пехота. Ну вот и создалы эти пластунски отряды» [26].

Краевед станицы Дядьковской В.И. Копоть так объяснял нам происхождение названия станицы: «Старожилы говорили, что Дядьковский курень в Запорожской Сечи был один из самых лучших куреней. В этом курене находилась не просто молодежь, которая только что приходила, необстрелянные юнцы, а были дядькЫ, раньше называли, и сейчас в Дядьковской здоровый казак, дебелый – называют «дЯдько». ДядькЫ! И Обучение там было лучше, и организация там была лучше, он был самый авторитетный курень. О том, что авторитетный, я хочу подтвердить такими словами: Гоголь, когда писал «Тараса Бульбу», Остапа он сделал атаманом какого куреня? А дальше, почему он так много писал? Да потому что однофамилец или сродственник типа Гоголь был, там служил, и он ему много внимания уделил. Именно поэтому она названа Дядьковской, что это один из лучших куреней» [27].

Историческая память населения бывших черноморских станиц особенно остро переживает трагедию голода 1932–1933 гг., которая наиболее тяжелые последствия имела в степной части края. Поэтому в народной топонимии часто приводятся версии о переименовании старейших станиц Поповической, Уманской, Полтавской, весьма далекие от официального толкования. Согласно рассказу Я.В. Белынко, Каганович, устроивший голод на Кубани, проезжал по железной дороге и увидел название станицы – Поповическая. Каганович рассердился и приказал переименовать ее в Калининскую [28]. Между тем, известно, что свое нынешнее название станица Калининская получила в 1957 г. в связи с переименованием района, центром которого она являлась [29. С. 3].

Для Старой и Новой линий остаются актуальными тексты, связанные с Кавказской войной. По мнению старожилов, на уступах одного из курганов в Приурупье «во времена Кавказской войны располагалась артиллерийская батарея под командованием хорунжего Леонова. В стычке с горцами он погиб. В память об отважном казаке-офицере и назван курган Леоновым» [30. С. 26].

Поляна в 5 км западнее ст. Подгорной между р. Большой Тегинь и Малый Тегинь называлась Вдовкой. «Согласно легенде, – пишут В.В. Тер и Е.В. Тер, – в период заселения станиц Новой линии казаки выступили в поход против горцев, часто нарушавших их мирный труд. В боевой схватке погиб молодой, красивый казак. Жена его, вдова, не перенесла постигшего горя – повесилась на одинокой груше. Печальное место и назвали в народе Вдовкой» [30. С. 15]. Балка в 8 км южнее ст. Бесстрашной называлась Расстрелянная: «По сведениям старожилов, в период Кавказской войны здесь были расстреляны горцы, внезапно напавшие на сторожевой пост и захваченные в плен казаками» [30. С. 33].

В числе исторических персонажей топонимических рассказов продолжают пользоваться авторитетом генералы Ф.А. Круковский, В.А. Гейман, Г.Х. Засс. Еще в 1906 г. В.В. Васильков писал: «До сих пор в станице Бекешевской не забыт подвиг Круковского, жители ея относятся с уважением к памяти героя. Они назвали по его фамилии высокий курган, который находится у бывшего Бекешевского редута (остатки которого есть и теперь), и поют про его победу над горцами песню» [31. С. 86]. Местный старожил Г.Н. Кучеров, 1927 г.р., рассказывал нам, что Круковский был жителем станицы Бекешевской: «Крюковской бугор, туда, в лес, туда, на эту сторону (Кумы – О.М.), в лес. Да фамилия была, чи фамилия, чи название – Крюк. Да, жил в станице тут. Назывался по его фамилии (бугор, – О.М.)» [32]. Г.И. Васильев, 1918 г.р. рассказывал, что Круковский был простым солдатом, но один разгромил сотню горцев: «Солдат цэй сидел на сторожовке, на этом бугру, на Крюковском. У його билый конь бул, ну и придремнул, наверное, а конь – до ноги привязан. А тут татары идуть. Чоловик сто, чи двисти. И доезжають уже до сего бугра. Вин як глянэ шо, вин же должен сообщить в станицу, а сообщать уже никуда, пока вин до станицы добэжить, а татары.... слизають. На коня сида (Крюковский. – О.М.) и прямо с бугра – и на татар. А оны растырялись. Што за черт! Конь билый, то значить, посчитали его каким-то ангелом, что-ли. А вин шашку наголо, а конь гарный, а они пока добиглы, доихалы, у них кони поприставалы, вин догоня и руба, догоня и руба! Говоре (старики, – О.М.) до Кубани три чоловика осталысь незарубаны. Один побэдив сто чоловик!.. Грэйдэр (дорога. – О.М.) идэ с Суворовки (ст. Суворовской, – О.М.) на Черкесск, нэдалэко от цэго грэйдэра... За Тамлык. В честь його назвалы бугор Крюковский» [33].

Интересно, что в топонимическом пространстве памяти Старой линии сохраняется память о выдающихся предводителях горцев, с которыми приходилось иметь дело казакам. В бытовании у жителей станицы Сторожевой сохраняется и поныне топоним «Аминова дорога», проведение которой жители связывают с деятельностью шамилевского наиба Мухаммед-Амина в Закубанье [34]. Несмотря на то, что станица Баталпашинская давно стала городом Черкесском, центром Карачаево-Черкесской республики, у казачьего населения Урупского и Зеленчукского районов сохраняется память о разгроме казаками Батал-паши. Схожая ситуация имеет место в станице Темижбекской и Бекешевской, названных в честь черкесского князя Темижбека и аула Бекеч [35. С. 1; 31. С. 80-81].

В Закубанье и на Черноморском побережье память об ушедших в Турцию горцах сохраняется не только в названиях русских станиц, хуторов и посёлков, но и в продолжающей существовать адыгской и абазинской топонимии, несколько трансформируемой славянской лексикой. При этом часто даются несколько толкований, связанных, как с адыгским, так и славянским происхождением. Так, происхождение станицы Гостогаевской долго объясняли сочетанием черксесских слов «госта» – дерево, «гай» – свеча [36], сами жители станицы рассказывали нам о черкесском старшине Гастогае, а также от сочетания «густой гай» – лес по-украински (станица заселялась в основном бывшими черноморскими казаками). Часто в отличие от официальной мемориализации в ходе освоения края имело место бережное отношение казачьего населения к памяти о проживавших здесь некогда народах. Неслучайно на завершающем этапе Кавказской войны появляются станицы Абадзехская, Бесленеевская, Махошевская, Натухаевская и др. Такое отношение народной топонимии к наследию предшественников вызывало нередко неудовольствие со стороны военной администрации. Генерал Н.И. Вишневецкий возмущенно писал: «Куда не кинешь взглядом по Закубани, всюду встретишь какую-то тарабарщину в названиях станиц и городов: Убинская, Абинская, Хадыженская, Афипская, Псекупская, Ильская, Баталпашинская, Шапсугская, Ахметовская, Бакинская, Дагестанская, Хамкетинская, Ханская, Чамлыкская, Баканская, Анапа, Геленджик и т.п. Не достает еще для полноты: Шамильской, Хаджи-Абрекской, Зелим-Ханской. Как видите, все чужое, но ничего нашего, все турецкое, татарское, не русское, даны названия не в честь победителей, а в честь побежденных наших врагов. Так и хочется спросить: «Кубанцы, кубанцы, где же ваша слава, которой мы должны гордиться?» [37. С. 58-59]. Но «упрямые» станичники стояли на своём. Когда на Кубани началась в 1910 г. кампания по переименованию населенных пунктов, большинство станичных и хуторских обществ отказалось следовать рекомендациям начальства. «Старину надо хранить, а не забывать», – объясняли жители станицы Гиагинской свой отказ изменить ее название [38. С. 62]. В народных представлениях переименование было связано с магической ролью имени. При таком понимании ликвидировать имя, значит то же самое, что изменить характер и судьбу данной местности [39. С. 110], нарушить устроенный не нами строй мироздания.

Все это гармонично сочеталось с воинской мемориальной топонимией. На месте многих постов, переправ, укреплений, в основании которых принимали участие военачальники русской армии и флота, были созданы одноименные станицы, селения, хутора: станицы Раевская, Вельяминовская, поселки Лазаревский, Головинка и др. Закреплялись названия, учрежденные в память о подвигах русских офицеров и солдат, совершенных в годы Кавказской войны (п. Архипо-Осиповка, с. Витязево, х. Тиховский и др.) [40]. Свою роль сыграла посессивная антропонимия: в 60-е–70-е гг. XIX в. многие офицеры и генералы, участники покорения Западного Кавказа, были наделены землей в Кубанской области. Хутора на этих участках стали носить названия по имени владельцев: Зиссермановский, Молькин, Самойлов, Зеленский, Саньков и др., получив при этом народное толкование. Многие станицы получили названия по наименованиям воинских частей, принимавших участие в Кавказской войне: Апшеронская, Эриванская, Ширванская. Калужская, Костромская, Имеретинская (в честь Имеретинской пешей милиции), Шапсугская (в честь Шапсугского берегового батальона), 3-я рота и т.д. [2. С. 23-24]. При этом местное население по-своему объясняет происхождение этих названий. Так, в топонимическом предании об основании станицы Шапсугской главная роль принадлежит вовсе не казачьему батальону, а некоему шапсугу Динову, вступившемуся за честь своей невесты: «Рассказывалы то, шо був комэндант крэпости и облагал на кажду ночь или на кажду нэдилю молодэньку эту черкешенку для забавы. Шапсуг Динов, князек, решил атамстить. Динов, шапсуг. Пэрэдився в женску одежу и указал ту девушку, котору должны булы привэзти. Тут караульный начальник прибыл. Разрешилы. Открылы ворота. Он (Динов – О.М.) перубал, а з собою бул прмэрно взвод или больше вояк. Его (воины – О.М.) и вырубалы защитников крэпости. А тоди всэ равно сделалы эта, запалылы и пожар был. Убили и казакив. Восстановилы и вместо Новониколаевкы… Вона должно Новониколаевка быть, вместо Новониколаевкы имя станицы дали Шапсугская» [41].

Основанная в 1863 г. станица Эриванская по официальной версии названа в честь 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка [42], однако сами станичники с гордостью говорят о наименовании станицы в память о «полководце Эриванском». Старожил станицы Т.И. Вдовенко, 1921 г.р. о происхождении топонима объяснял: «Эриванский был граф Паскевич. Граф Паскевич-Эриванский. Это известный граф. Военачальник большой. Он воевал против персов и в конце концов он взял Эривань» [43]. Н.А. Стуканок, 1928 г.р. на тот же вопрос отвечал: «Полководец был. Эриванский фамилия» [44]. П.С. Таран, 1912 г.р. рассказывал: «Почему станица Эриванская называется? Был полковник Эривань. Он завоевал Кавказ и основалася станица Эриванская. Фамилия» [45].

Таким образом, народная топонимия не искажает, а во многом дополняет историческую действительность кубанского казачества, раскрывая неофициальные механизмы осмысления прошлого и настоящего. Рассказы о происхождении названий станиц, хуторов, рек, балок, курганов, полян в связи с военными действиями, известными государственными деятелями и полководцами, местными народами и героями активно участвуют в организации единого пространства исторической памяти кубанских казаков, работают на самоидентификацию и культурную отмеченность. В своем пространственном отношении к истории казаки создавали свой уникальный мир, который был обозначен границами, выделяли «центр-периферию», устанавливали необходимые взаимосвязи между всеми его частями. Локальные особенности, «свое» и «чужое» наследие гармонично вписывались в эту духовную структуру, отражая грани поучительного опыта бережного отношения к любой традиции.