Книга публикуется с разрешения издательства
жүктеу/скачать 0.87 Mb.
|
| ГЛАВА 12. БОЛЬШОЙ ДОМ
На пики скал Закат упал, И кровью обагрились горы, В ущелье ветер застонал, Оплакивая чьё-то горе. И ночи чёрная кошма Усталую укрыла землю, И страхов горестный кошмар Живое трепетом объемлет. А я пришпорю скакуна, При ненадёжном звёздном свете Спеша туда, где ждёт жена, И очага тепло, и дети. Где сытный плов и крепкий чай, Где всё привычно и знакомо… Так выходи скорей, встречай Меня, хранительница дома! Мне без тебя не вкусен плов, Мне без тебя и чай не сладок, Ни кобылиц и ни коров Мне без тебя, жена, не надо. Но я об этом промолчу: Ты знаешь всё и так прекрасно, Не буду тратить слов напрасно, Лишь прикоснусь слегка к плечу. На звёзды глаз твоих взгляну, Они со мной всегда и всюду… У путеводных звёзд в плену Я до скончанья века буду. Аалы Токомбаев оставил не только личное наследие. Один из тех, кто заложил фундамент современной кыргызской литературы, талантливый человек, он оказал влияние на целую плеяду идущих за ним поэтов и писателей в 20-30-е годы. Поэт много внимания уделял своим младшим современникам, таким как К.Маликов, Т.Уметалиев, А.Токтомушев, А.Осмонов, А.Малдыбаев, Т.Сыдыкбеков, Р. Шукурбеков. Он проявлял заботу не только в отношении издания их стихов и сборников, он редактировал, писал для них предисловия, а по выходе – объективную критику. Не случайно почти у каждого писателя или поэта мы найдем произведения, посвящённые Аалы Токомбаеву. Дом моего отца был домом для многих его друзей, знакомых и просто ищущих крыши над головой талантливых людей… Я вспоминаю 1943 год. Зима. Ночь. Отец в командировке. Стук в дверь. На вопрос «Кто там?» – ответ: «Писатель с женой. Мы из Пржевальска. Возвращаемся в Москву. Откройте!». Дома только мама, бабушка и мы, дети. Открывать страшно. Дезертиры бесчинствуют. А стук в дверь не прекращается. «Откройте, жена беременная, откройте…». «А если вы нас убьёте?» – наивно спрашивает мама. Мужчина продолжает умолять: «Мы были уже у многих писателей, но нас не пустили. Послали к вам. Жена совсем обессилела…». «Но почему всегда мы?!» – уже сдаваясь, возмущается мама и, посоветовавшись с бабушкой, – мол, живые люди, ведь погибнут, – говорит: «Идите под балкон, мы посмотрим на вас…». В двухкомнатной квартире, где, кроме нас, жили ещё двое папиных родственников, поселилась и семья писателя Авдеева (позже за роман «Гурты на дорогах» он стал лауреатом Сталинской премии). Они прожили у нас до весны. В проходной комнате, где топилась «буржуйка», оставались «старшие», а Виктор Авдеев с моими братьями и их друзьями забирались в «спальню», и Авдеев рассказывал «страшные истории». У меня кровь стыла в жилах, когда он рассказывал о «летающем гробе», о «главном чёрте». Как-то я с криком ужаса выскочила в большую комнату. Папа подхватил меня и стал успокаивать, а бабушка по обычаю стала «поднимать» мне нёбо, лечить от испуга. Только в школе я узнала, что Виктор Авдеев рассказывал выдержки из произведений Гоголя… Как-то в 50-х годах на улице у книжной лавки со мной поздоровался молодой человек. Мой торопливый ответный кивок, видимо, возмутил его, он загородил мне дорогу. «Ты что, не знаешь меня?!». Я ответила: «Вы – поэт Байдылда Сарыногоев». Мы разговорились. Он рассказал мне о своем нелёгком пути в Поэзию, пути сиротства и нужды. Он пешком пришел во Фрунзе и прямиком направился к Аалыке. Папа принял его, выслушал, просмотрел стихи, сделал замечания, дал советы, на что обратить внимание. Беседа закончилась. «Я вышел на улицу, – продолжал Байдылда, – ни родных, ни знакомых. Сел у арыка. Торопиться некуда. Вытащил из торбы сухую лепешку и стал есть её, макая в арычную воду. За этой скромной трапезой и застал меня Аалыке, отправляясь домой на перерыв. Выяснив, что мне некуда идти, он привёл меня к вам, и я прожил у вас до того дня, пока меня не устроили в школу номер пять…». Я действительно не помнила о его проживании, потому что у нас постоянно кто-то жил, но этот рассказ Байдике я запомнила. Да он и сам писал об этом. Я не преувеличу, если скажу, что многим дорогу в литературу открыл Аалы Токомбаев. Это он был первым редактором первой книги Тугельбая Сыдыкбекова, ни на один день не задержавшим выход этой книги. Это Аалыке ввёл в литературный круг студента зооветеринарного факультета – Чингиза Айтматова, рекомендовав Семёну Израилевичу Липкину, готовившему к изданию кыргызскую прозу, использовать юношу в качестве переводчика. Литовский писатель Иокубас Склютаускас в своих письмах, а затем в воспоминаниях благодарил отца за то, что Аалыке помог босоногому парнишке, эвакуированному из оккупированной фашистами Литвы, не только в приобретении одежды и хлебных карточек, но и ввёл его в литературный круг. Он благодарил Аалыке и за помощь всем литовским беженцам, а литовское правительство наградило Аалы Токомбаева высокой правительственной наградой – Почётной грамотой Верховного Совета Литовской ССР. Кстати, Склютаускас немало сделал для того, чтоб Литва больше узнала о Киргизии. Невозможно рассказать обо всех, кому помогал Аалыке. Это и старик, выгнанный из собственного дома приёмным сыном. Папа помогал ему материально. На предложение отца поместить его в дом для престарелых старик сначала ответил отказом, но однажды сам попросил, чтобы его устроили туда. Старец по праздникам и по выходным дням наведывался к нам и однажды в разговоре сказал, что в интернате их двое мусульман, и когда подают свинину, они остаются голодными. Папа выбрал время сходить и попросить руководство интерната уважать религиозные мотивы старых людей. Старик Карыя приходил благодарить отца за заботу. Папа помогал нуждающимся, хлопотал за невинно осуждённых, заступался за обиженных… В Музее хранится немало благодарственных писем людей к Аалыке. Ещё в самые юные годы, терпя нужду и одиночество, отец дал себе клятву, что будет помогать тем, кто нуждается в помощи. Я думаю, он сторицей выполнил свою клятву. И хотя сам никогда не жил на широкую ногу, он помогал нуждающимся. Не буду останавливаться на мелочах. Но вот такой факт. Он отдал весь гонорар за возрождённый роман «Канду жылдар» (под названием «Тан алдында»), которому он отдал почти 30 лет жизни, на издание книг молодых поэтов. Я тогда, помню, сказала: «Папа, ведь эти деньги совсем нелишние в бюджете нашей семьи, а ты полностью отдаешь невесть кому!». Он страшно возмутился и, пожалуй, впервые в жизни резко отчитал меня и напомнил, как трудно приходилось нам, когда не печатались его книги, и как трудно молодым талантам добиться издания своих книг. В те времена существовала очередность в издании книг, и отец часто уступал свою очередь другим писателям, например, Райкану Шукурбекову, Мидину Алыбаеву и многим другим. Недаром в книгах, подаренных этими поэтами, стоит такая, например, дарственная надпись: «Аалыке, благодарю за помощь в издании этой книги и в знак благодарности прошу принять этот скромный дар. Мидин». «Аалыке, прошу принять мой скромный труд в знак благодарности за Вашу помощь в издании этой книги. Райкан». Таких дарственных книг и надписей очень много. Не менее, а, может быть, и более плодотворно помогало людям отцовское поэтическое слово, чему свидетельство – многочисленные письма и устные отзывы читателей. И хотя говорят, что «нет пророка в своём отечестве», но и мы, дети, подрастая, во многом сопоставляли свои привязанности и поступки с отцовским кодексом любви, чести и нравственности: Страницы пожелтевшие листаю. Законы тленья так неумолимы… Здесь наша юность дремлет меж листами В заметках немудрёных, сердцу милых… Как эта книга сильно обветшала – Такие преждевременно стареют, Всё потому, что, помнится, бывало, Мы нарасхват зачитывались ею. Стремительно текло повествованье, Живое и горячее, как пламя. Волнующие древние сказанья Былое воскрешали перед нами. Она как память у меня осталась О вечности, что ныне стала мигом… Но как похожа человечья старость На мудрую зачитанную книгу! И юноше, что смело в путь стремится, Скажу: «Не обольщайся самомненьем. На пустоши зерно не уродится – Здесь нужен труд и опыт поколений». Да, юность выбирать дорогу вправе. Но истину одну я знаю с детства: Коль бросишь мать, отца в беде оставишь, – Возьмёшь их одиночество в наследство… …Когда папа вышел из тюрьмы, мы какое-то время жили в общежитии школы-интерната № 5. Вероятно, мама не хотела возвращаться в дом, где её подвергали унижениям. Потом папа получил двухкомнатную квартиру на втором этаже по ул. Советской, 21. Там же получили квартиры Грин и Парамонов, освобождённые почти одновременно с папой. Родители начали работать, будто и не было перерыва в два года. Но мама больше не хотела возвращаться в суд и сразу же уволилась. Её приняли работать в «Текстильторг». Зарплату она получала текстилем, так как всё, что осталось после пожара, мама сложила в чемоданы в ожидании ссылки, но эти чемоданы «ушли» вместе с родственником, которого мама привезла из деревни на учёбу. Папе в Москве сделали операцию на глазах, и он после лечения на Кавказе вернулся домой. Теперь надо было налаживать быт... Мы уже переселились в новую квартиру, но желающих видеть у себя дома Аалыке с супругой не убывало. Друзья и приятели наперебой приглашали их в гости, в рестораны... Мама вспоминала, как однажды после работы она принялась за стирку, но в это время пришёл папа и стал её торопить: «Бросай стирку, нас ждут в ресторане! Давай скорее, мы опаздываем!». Мама вытерла руки и попросила: «Аалыке, сядь, посиди, давай подумаем. У нас каждый день праздник. Конечно, праздник – это хорошо. Но подумай, куда нас приведут ежедневные гулянки? Что будет с детьми? Что будет с нами?..». Папа посидел, опустив голову, а потом сказал: «Всё. Ты права. Так можно и спиться». Снял пиджак, и они остались дома… Я даже сейчас горжусь тем, что ни разу за всю свою жизнь не видела, чтоб отец когда-нибудь был пьян. В гостях, а иногда и дома он выпивал 2-3 рюмки коньяка. Папа терпеть не мог пьяных людей и не любил, когда заставляли пить. Всё или почти всё, что происходило после выхода папы из тюрьмы, не запечатлелось или стерлось из моей памяти. Обычно любой переезд оставляет в памяти какой-то след. В памяти осталось только одно событие, которое и сейчас мне непонятно. Я бегала на улице, играла с детьми, и вдруг меня потянуло домой – сказать бабушке, что через два дня придет телеграмма, а следом за телеграммой приедет дядя Жеткербай, младший брат мамы, которого я совсем не знала. И, в самом деле, через два дня пришла телеграмма, а через несколько дней действительно приехал герой финской войны Жеткербай Сатбаев… Трудно сказать, кто содержал нашу большую семью – особенно в годы войны и в годы последующих гонений отца. Скорее всего, мама. Это она во время войны, бросив работу, занялась огородом. Она вручную вскопала 60 соток земли и засадила кукурузой. В селе Кара-Джыгач (ныне – Ала-Тоо) ей выделили бросовую землю, которую никогда не обрабатывали. Кукуруза выросла редкая, с большими междурядьями. Проходящие мимо участка огородники (в основном эвакуированные профессора мединститута) подтрунивали над мамой: «Хозяйка, между рядами могут танки пройти!». Мама хотела бросить эту затею, но старушка, у которой мама иногда ночевала, припозднившись на огороде, уговаривала её: «Детка, земля никогда не остаётся в долгу. За хорошее отношение она тебе отплатит сторицей. Окучивай, поливай. Земля не обидит». Мама уходила на свой участок в 4-5 часов утра. Выйдя за город, она разувалась и дальше шагала босиком. Мы, дети, тоже не раз прошли этот путь. И земля не обидела. Кукуруза выросла мощная. Стебли толстые, высокие. На каждом стебле – по 5-6 початков. Теперь уже никто не смеялся, а с уважением спрашивали: «Зайнаб Сатбаевна, как вам это удалось?». Однажды на участок пришёл папа и … не ушёл с участка до самой осени. Он помогал ломать початки, собирать урожай, носить мешки с кукурузой… Работать на земле, жить на земле понравилось, и когда представилась возможность, папа с мамой обменяли свою двухкомнатную квартиру со всеми удобствами на втором этаже в трех-этажном доме по улице Советской и Энгельса на двухкомнатную квартиру в четырехквартирном доме писателей. «Удобства» были в углу двора, а вода – в колонке на соседней улице. Но зато был клочок земли, и в очередную «тёмную полосу» этот участочек помог нам выстоять. Мама завела корову, продавала молоко, работала на огороде. Родителей прельстил этот зелёный уголок, застеклённая веранда. Каждую весну эта застеклённая веранда из зимней кладовой для продуктов превращалась в отцовский кабинет. В те далёкие времена было принято два раза в год дома делать побелку: перед 1 мая и 7 ноября. После первомайской побелки на веранду переносили папин письменный стол и кровать. Но, несмотря на то, что теперь у него был «кабинет», он продолжал работать ночью… В одно предрассветное утро, когда папа уснул, а мы ещё не проснулись, из окна «кабинета» вытащили его единственный приличный костюм. Самое ужасное заключалось в том, что это случилось накануне юбилея Джамбула, на который он должен был поехать. Естественно, папа поехать не смог. На вопросы казахских друзей-писателей: «Почему не приехал наш зять?». Кубанычбеку Маликову пришлось солгать: «Аалыке болен…». Казахские друзья во главе с Мухтаром Ауэзовым решили проведать «больного». К.Маликов выехал раньше: «Джене, суйунчу! Твои родичи едут проведать Аалыке!». Маму трудно было чем-то поставить в тупик. Она всегда находила выход из положения. И тут не ударила в грязь лицом. Сумела-таки принять большое количество «своих родичей». Маликов громко спорил с гостями, уверяя, что любой кыргыз наизусть знает эпос «Манас». Ауэзов обратился к манасчи Саякбаю Каралаеву: «Саке, кыргызы говорят, что казахи хвастуны, но я вижу, что кыргызы еще большие хвастуны!». Раздался смех. «Я докажу сейчас, позову любого мальчишку со двора, – горячился Маликов и тут же, подойдя к окну, крикнул: «Эй, балдар! Ай Сары бала бери келчи!..» («Эй, рыжий, подойди сюда! Ты знаешь «Манас»?»). «Конечно, знаю», – без зазрения совести отвечал «первый попавшийся мальчишка» – это был мой младший братик Улан. – Рассказать можешь? – Могу!
– Так давай, рассказывай! Улан начал рассказывать, жестикулируя, как настоящий манасчи. Пятилетнего ребенка все слушали с таким вниманием, будто это был действительно манасчи. Папа улыбался в свои усы, а Маликов торжествовал. «Манас» в исполнении Улана длился 3-4 минуты. Маликов остановил его: «Ладно, иди, тебя ждут друзья, я продолжу», – и с места в карьер стал рассказывать дальше. Даже Саякбай Каралаев был удивлён и безмерно доволен. Никто не знал, что Улан – сын Аалыке, а отрывок из «Манаса» его научил декламировать сам Маликов… По крайней мере, два раза в год в нашем доме собирались акыны–аксакалы Калык Акиев, Осмонкул Болобалаев, Молдабасан Мусурманкулов и другие. Это стало традицией, и если время обычного «чаепития» по какой-либо причине задерживалось, то кто-нибудь из аксакалов напоминал маме при встрече: «Келин, мы что-то давно не пили твой чай!». Но шли годы, уходили корифеи – носители и хранители древних легенд и мифов… Серьёзно заболела мама. Сказались тревога за отца, посаженного в тюрьму, страх за будущее детей «врага народа», ожидание смерти в ожоговом отделении, тяжёлый труд во время войны, чтобы её дети и её Поэт не знали нужды… Да и послевоенные гонения отца и её страх повторения 37-39-х годов сделали свое чёрное дело. В нашем доме поселилась грусть… А ведь ещё недавно в доме звенел весёлый смех, к праздникам белили наши «апартаменты», мама пекла пироги, и во всём доме стоял особый запах – запах радости, запах счастья… Особенно любимым праздником был Новый год. Приходили, хоть на минутку, друзья наших родителей, сотрудники… Женщины, работающие в Союзе писателей, – тетя Клава, Валентина Петровна, Рива Григорьевна, – надев на себя маски, с хохотом заходили к нам, детям, чтобы покружиться вокруг ёлки. Папа наряжался дедом Морозом, а мама – Снегурочкой. Даже в тяжёлые военные годы мама ухитрялась делать подарки. Сахар, полученный по карточкам, она понемногу копила, а затем варила из него конфеты. Из кукурузной муки пекла пряники. Обязательно на ёлку приглашались дети друзей и соседские дети. Всех мама одаривала своими подарками… Был ли мой отец влюбчивым, как все поэты? Не знаю. О его увлечениях говорили разное. Мне было лет 10-11, когда на Дзержинке нас остановила какая-то мамина знакомая. Я не помню её имени, но знаю, что она была женой министра Шахназарова. Я, подросток, тогда поняла только, что мамина знакомая говорит о моём отце и какой-то женщине. Я хорошо запомнила твёрдые слова мамы: «…Я горжусь, что моим мужем увлекаются. И не только она, а многие. Зачем мне был бы нужен мужчина, который никому не симпатичен?.. Так и передай своим сплетницам…». И мы ушли. Как-то пришло письмо, даже не письмо, а большой пакет. Не знаю, почему я сама открыла его. В нём была большая фотография моего отца, а на обороте надпись: «Я возвращаю Ваш портрет и о любви Вас не молю, но Вас по-прежнему люблю…». Грешна, признаюсь, но я аккуратно заклеила оборот фотографии плотной белой бумагой и никому ничего не сказала. О романах Аалыке говорят разное. Но я не помню, чтобы какое-то увлечение отца отразилось на жизни и спокойствии нашей семьи. Хотя я далека от мысли, что мой отец не увлекался. Его стихи говорят сами за себя:
В 1970 году запретили и изъяли из продажи и библиотек книгу «Момия». В сердце у мамы опять поселился страх… Прошло время – второй инсульт у папы. Опять мама стояла на страже, помогая отцу вырваться из когтей болезни… Но и у неё самой силы были уже на исходе. Ни один врач, никакие народные целители, даже преданность и любовь отца не смогли ей помочь…
Так, Карлен-Джолдош закончил семилетку и подготовительное отделение сельскохозяйственного института, которое давало право поступить в любой вуз. Но Карлен-Джолдош не хотел учиться в сельскохозяйственном институте, хотя его учителя настаивали на этом выборе. Папа не вмешивался, и Карлен, взяв свидетельство об окончании семилетки, уехал в Ульяновск. В 1946 году он, окончив гидромелиоративный техникум, поступил в Московский гидромелиоративный институт, и только после учёбы вернулся во Фрунзе. В настоящее время он доктор технических наук, профессор. Азамат – как ушёл тогда в детский дом, так и пропал. От него не было вестей. Когда папа вышел из тюрьмы, он пытался его найти, но безуспешно. Вскоре началась война, а в 1943 году – новая «чёрная полоса»… И тогда отец прекратил поиски, поняв, что если он даже и найдет его сейчас, то бесконечные «чёрные полосы» его жизни не принесут ничего хорошего его братику… Но после войны Азамат-байке сам нашёл нас. Было лето. Мы с бабушкой во дворе пили чай, когда вошёл юноша. Не знаю, что-то толкнуло меня, и я вскочила с воплем: «Азамат-байке!». Бабушка не узнала взрослого Азамата и была удивлена, ведь когда он ушёл из дома, я была ещё совсем крохой. Но он, видно, очень любил и баловал меня, если я узнала его через столько лет. Оказывается, Азамат-байке закончил двухгодичный учительский институт в Оше. Родители посоветовали продолжить учёбу во Фрунзенском университете. Закончив университет с отличием, Азамат-байке, тем не менее, отказался от предложенной ему учёбы в аспирантуре географической кафедры. Свой отказ он объяснял желанием материально помочь семье, так как в этот момент папа был в очередной опале. Азамат-байке уехал в Калининский район, где несколько лет проработал директором средней школы, а затем долгие годы работал редактором Киргосиздата и переводчиком политических изданий. Он вырастил и воспитал трёх прекрасных дочерей, которыми могут гордиться не только родители, но и весь кыргызский народ. Для меня же, бабушки шести внуков, у него никогда не было другого имени, кроме «Томичка», и в запасе всегда находился какой-нибудь гостинец «для малютки» – то ведро вишен или персиков, а то и тыква таких размеров, хоть выставляй на выставку! Тарас учился в автодорожном техникуме, затем поступил в университет на биофак, но на его курсе оказались одни девушки. Он не выдержал такой обстановки. В то время у нас был общий двор с жилым домом семей пограничников, и, поддавшись уговорам друзей, Тарас поступил в Алма-Атинское пограничное училище. Затем, уже работая, закончил юридический факультет университета. Долгое время служил на пограничных заставах Кыргызстана. После тяжёлой травмы какое-то время поработал «на гражданке» – в автопарке, а затем снова ушел на службу во внутренние войска, а затем – в ДОСААФ. В настоящее время полковник Тарас Аалыевич Токомбаев является председателем Республиканского общества ветеранов войны и труда. Дочери пошли по стопам отца: Айсулуу – полковник, кандидат наук, Алтын – капитан. В нашей семье бытовала шутка: «У писателя три сына: старший умный был детина, средний брат – и так и сяк, младший вовсе был – поэт…». Младший – Улан – был заслуженным деятелем культуры, драматургом, поэтом… Он ушёл рано, едва разменяв свой шестой десяток. Самый младший, он первым ушёл вслед за родителями… Но, несмотря на то, что Улан был младшим, и ему пришлось пройти все положенные испытания. Улан был кандидатом в мастера спорта по лёгкой атлетике и сразу после школы мог поступать в любой вуз, несмотря на то, что в то время каждый выпускник школы до поступления в вуз должен был отработать два года. Однако папа сказал, что закон есть закон, и его сын не будет поступать в вуз в обход закона. Улан два года проработал на заводе физприборов, затем поступил в физкультурный институт. Стихи писать Улан начал лет в 6-7. А работая на заводе, он на материалах повести отца «Тайна мелодии» соз-дал пьесу. Писал и стихи, но не решался их публиковать, так как слишком высока была отцовская «планка». Это я настояла, чтобы он отдал свою пьесу в кукольный театр, благо, как раз там проходил творческий конкурс. И удача ему улыбнулась. Пьеса была поставлена и имела успех. Уже учась в физкультурном институте, Улан увидел объявление о наборе студентов во ВГИК. Собеседование нужно было проходить в Алма-Ате. Папа был категорически против такого «попрыгунства» – он считал, что уже выбранный вуз надо закончить. Расстроенный, Улан рассказал мне об этом. Всё, что я смогла сделать, – это дать ему 25 рублей на поездку в Алма-Ату, чтобы он сделал попытку поступить. Из Алма-Аты он вернулся без воодушевления. Кто-то из комиссии сказал, что эрудиции не хватает, другой возразил, мол «это дело наживное», и обещали результат сообщить по почте… «Понимаешь, – возмущался братишка, – засыпали меня вопросами о каких-то якобы знаменитых режиссерах, а я отвечаю, мол, если бы я всё это знал, то зачем мне надо было бы поступать к вам учиться?!..». Одним словом, он не очень-то верил, что пройдёт. Но через две недели ему пришёл вызов в Москву для сдачи вступительных экзаменов. И, несмотря на то, что Улан уже был женат и имел дочь, он уехал в Москву. Благополучно сдал все вступительные экзамены. Перед таким фактом родители не могли устоять. Окончив ВГИК, Улан начал свою деятельность на республиканском телевидении, а вскоре стал инициатором и соз-дателем студии «Кыргызтелефильм». Но и литературное творчество не забросил – у него вышло несколько поэтических и прозаических книг, которые никогда не залёживались в магазинах… Дочь Улана – Нурсулуу – кандидат наук, проректор Московского института психологии, сын Андрей – журналист, Шербото – поэт, президент бишкекского ПЕН-центра. Я – единственная дочь. Две мои сестры умерли в младенчестве. Многие считали, что раз я единственная, значит избалованна. Но родители никого из нас особо не выделяли, несмотря даже на то, что ребята росли здоровыми, крепкими, а я росла хлипкой, болезненной: то корь, то скарлатина, то воспаление легких и туберкулёз. Учиться мне приходилось только тогда, когда давали справку: «Занятия посещать разрешается». По окончании школы я, как все, отправилась в школу №5 ( тогда кыргызы, поступая в центральные вузы, сдавали экзамены в этой школе). Документы принимал завуч школы Рудаков. Он сказал, что надо написать заявление и протянул руку за моим аттестатом. Увидев фамилию, он буквально швырнул мне мой документ. Я возмутилась: «В чём дело? Я такая же кыргызка, как и все остальные!». Рудаков, покраснев от злости, прошипел: «Чык эшшике!» («Выйди вон!»)… Папа был в командировке. Маму я не стала расстраивать, а рассказала всё папиному другу Константину Кузьмичу Юдахину. Тот, поразмыслив, решил, что, видимо, и во все здешние вузы дорога мне заказана… А в ответ на мое желание ехать в Москву своим ходом, он сильно засомневался: а смогу ли я там сдать экзамены, как я буду там одна, сможет ли отец содержать меня вдали от дома, ведь его очередная «чёрная полоса» ещё не улеглась… И всё же именно Юдахины в честь моего окончания школы подарили мне полторы тысячи рублей, на которые я и уехала в Москву. Был уже конец июля. Я едва успевала сдать документы. Прямо с вокзала я поехала в институт, который был расположен в центре, в Собиновском переулке. Едва войдя в вестибюль, я, ошарашенная, выскочила наружу. Отдышавшись и немного осмелев, я вошла вновь. Такого великого скопления красивых лиц я никогда ещё не видела! Оказалось, шёл отборочный тур на актерский факультет ГИТИСа. На театроведческий факультет, куда я стремилась, особой красоты не требовалось, но конкурс тоже был огромным: из 150 претендентов набирали всего одну группу в 20 человек. Я благополучно сдала все экзамены и была зачислена 18-й по списку. В Москву я приехала налегке и сильно простудилась: это был разгар гроз. Последний экзамен я сдавала с высокой температурой, но, несмотря на это, сдала на «отлично» и вздохнула с облегчением. На театроведческий факультет в основном поступали москвичи, большинство из них были бывшие актёры. «Зелёненьких» было трое: две Тани (одна из них была дочерью посла СССР в Америке) и я. Из всей нашей группы только мне нужно было общежитие. И меня поселили вместе с первокурсницами отделения музыкальной комедии. Огромный зал, посередине рояль. А по краям – 10 или, не помню, 12 кроватей… Но пожить в этой весёлой компании мне пришлось недолго. В конце сентября во время занятий я дважды потеряла сознание, и меня отправили в медпункт, а оттуда – в противотуберкулёзный диспансер. В конце ноября в Москву приехали папа с Карленом: Карлен поступил в московскую аспирантуру. Увидев меня, они ахнули. О своей болезни я домой ничего не сообщала, чтобы никого не расстраивать. И, хотя я никогда и не отличалась полнотой, но теперь моя худоба уже превращала мое телосложение в «теловычитание»… Несмотря на моё сопротивление, папа повёл меня в поликлинику Литфонда, где однозначно поставили диагноз скрываемой мною болезни: «туберкулёз» – и посоветовали как можно быстрее сменить климат. Мне пришлось взять академический отпуск. Декан, очень обаятельная женщина, сказала с сочувствием: «За год такую болезнь не преодолеть!» – и оформила отпуск с формулировкой «до выздоровления». Хоть папа и взял ссуду в Литфонде, ехать нам всё же пришлось в общем вагоне. Демократический вагон принёс свою пользу. Соседнюю полку занимал врач-онколог. Дорога не близкая, мы познакомились, и врач, хорошенько оглядев меня и поставив диагноз безо всякого рентгена, надавал кучу полезных советов, к которым папа отнёсся с великим вниманием и со всей своей ответственностью старался внедрить в нашу жизнь. Один из них – рюмка коньяка перед едой. С тех пор и до сегодняшнего дня я терпеть не могу даже запаха этого «божественного» напитка… Дома многое было по-другому. Прошло всего полгода с того дня, когда меня выставили за дверь в школе №5, а обстановка уже изменилась. Аалыке снова был «на коне». После недолгих раздумий папа предложил мне продолжить учёбу со следующего года во Фрунзе. Аргументы у него были веские: Карлен с женой учился в Москве, в аспирантуре, а содержать всех нас у отца было не так уж и много возможностей… Выбора у меня не было, и я перевелась в наш университет на филологический факультет. После окончания университета работала в библиотеке, с 1962 по 1993 год преподавала в разных вузах республики, получила звание «Отличник народного образования». А в настоящее время заведую мемориальным Домом-музеем Аалы Токомбаева… жүктеу/скачать 0.87 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|