Книга "Следы богов" не могла бы быть написана без самозабвенной сердечной и неизменной любви дорогой Сан-ты Файя, которая всегда отдает больше, чем получает, и своим творчеством

После Трес-Сапотес следующая остановка была у нас в Сан-Лоренсо, ольмекском поселении, лежащем к юго-запа­ду от Коацекоалькоса, в самом сердце "Святилища Змеи", о котором упоминается в легендах о Кецалькоатле. Именно в Сан-Лоренсо археологами была произведена радиоуглерод­ная датировка самьи ранних образцов в ольмекском посе­лении (около 1500 года до н.э.). Однако, по-видимому, куль­тура ольмеков бьша к этому времени уже вполне развита, хотя в окрестностях Сан-Лоренсо нет решительно Никаких свидетельств процесса этого развития.

В этом — загадка.

Не надо забывать, что цивилизация ольмеков отлича­лась большими техническими достижениями; так, они были в состоянии вырубать каменные блоки и манипулировать ими (некоторые из огромных голов-монолитов, весом по двадцать тонн и более, транспортировались по суше на сот­ню километров после того, как их добывали в горах под Тустлой). Где же, как не в древнем Сан-Лоренсо, могли развиваться и совершенствоваться их технология и органи­зация труда?

Как это ни странно, несмотря на все усилия археоло­гов, нигде в Мексике (впрочем, и вообще в Новом Свете) не удалось обнаружить никаких следов эволюции цивили­зации ольмеков, этапов ее усовершенствования, развития. Как будто этот народ, чье художественное самовыражение сводилось к ваянию огромньк негроидных голов, появился ниоткуда ^м.

САН-ЛОРЕНСО

Мы приехали в Сан-Лоренсо во второй половине дня. Здесь на заре центральноамериканской истории ольмеки насыпали искусственный холм высотой больше 30 метров, как часть огромного сооружения длиной 1200 метров и ши­риной 600. Мы вскарабкались на холм, густо заросший тро­пической растительностью; отсюда можно было видеть ок­рестности на несколько километров. Видны были много­численные более мелкие холмы и несколько траншей, кото­рые выкопал археолог Майкл Коу во время раскопок в 1966 году.

Бригада Коу сделала здесь ряд находок, в том числе свыше двадцати искусственных резервуаров, связанных весь­ма сложной сетью желобов, облицованных базальтом. Часть этой сети была встроена в водораздел; когда это место рас­копали, вода снова стала литься оттуда потоком в сильные дожди — точь-в-точь как это происходило на протяжении более трех тысяч лет. Основная дренажная линия шла с востока на запад. В нее были врезаны три вспомогательные линии, причем места соединений были выполнены очень грамотно с технической точки зрения. Тщательно обследо­вав систему, археологи были вынуждены признать, что не могут понять назначения этой сложной системы водоводов и прочих гидротехнических сооружений.

Не смогли они справиться и с другой загадкой. Речь идет об умышленно захороненных, с соблюдением опреде­ленной ориентации, пяти массивных скульптурах с негро­идными чертами, широко известных теперь как "ольмекс-кие головы". Эти своеобразные и явно ритуальные захоро­нения скрывали в себе свыше шестидесяти ценных предме­тов и изделий, в том числе прекрасные инструменты из нефрита и изысканно вырезанные -статуэтки. Некоторые из статуэток были умьпиленно искалечены перед захоронением.

Способ захоронения скульптур в Сан-Лоренсо чрезвы­чайно затруднял определение их подлинного возраста, хотя в одном слое с ними были найдены кусочки древесного угля. В отличие от скульптур эти кусочки легко поддаются датировке, что и было проделано. Результаты радиоугле­родного анализа соответствуют 1200 году до н.э. Это не значит, однако, что скульптуры высечены именно в 1200 году. Они могли появиться и на сотни и даже на тысячи лет раньше. Вполне возможно, что эти великие произведения искусства сохранялись и были предметом поклонения мно-

гих различных культур, прежде чем их захоронили в Сан-Лоренсо. Найденный рядом уголь доказывает лишь, что скультпуры не моложе 1200 года до н.э., но не устанавлива­ет верхнего предела их возраста.

Мы покинули Сан-Лоренсо, когда солнце стало кло­ниться к закату, и направились к городу Вильяэрмоса, рас­положенному в провинции Табаско в полутора сотнях ки­лометров к востоку. Чтобы попасть туда, мы вернулись на автостраду Акайюкан-Вильяэрмоса и миновали порт Коа-цекоалькос в районе нефтеперерабатывающих заводов, вы­шек и ультрасовременных мостов. Смена ритма жизни от тихой сельской заводи вокруг Сан-Лоренсо на промышлен­ный пейзаж вокруг Коацекоалькоса способна шокировать. Собственно, единственной причиной, по которой вблизи Сан-Лоренсо можно еще разглядеть следы поселений оль-меков, является то, что там пока не обнаружили нефти.

Зато ее нашли около Ла-Венты — и кончилась археология...

Мы проезжали Ла-Венту. К ней вел съезд с автомагис­трали. Там, на севере, во мраке сияло, словно после ядерной катастрофы, неоновое зарево нефтегорода. С сороковых го­дов нефтяная промыг-шенность усиленно "развивала" го­род, и теперь взлетно-посадочная полоса аэродрома пролег­ла на месте одной их самых необычных пирамид; там же, где некогда звездочеты ольмеков следили за движением пла­нет, на фоне неба возвышались массивные дымящие трубы. Как это ни грустно, бульдозеры "преобразователей" срав­няли с землей практически все, представлявшее археологи­ческий интерес, до того, как удалось организовать полно­ценные раскопки. В результате остались неисследованными многие древние сооружения. Мы уже никогда не узнаем, что они могли рассказать о людях, которые их строили и эксплуатировали.

Мэтью Стирлинг, проводивший раскопки в Трес-Са-потес, выполнил большую часть археологических исследо­ваний в Ла-Венте, прежде чем она была стерта с лица земли прогрессом и нефтедолларами. Радиоуглеродный метод да­тировки показал, что ольмеки обосновались здесь между 1500 и 1100 годами до н.э. и жили на острове, окруженном болотами к югу от реки Тонала, до 400 года до н.э. После этого они внезапно прекратили строительство, частично или полностью разрушили все существовавшие в этот момент

постройки и ритуально захоронили несколько крупных ка­менных голов и более мелких скульптур — совсем как в Сан-Лоренсо. Могилы в Ла-Венте были подготовлены очень продуманно и тщательно; они были выложены тысячами голубых керамических плиточек и заполнены слоями раз­ноцветной глины. В одном месте при выкапывании котло­вана было извлечено около 400 кубометров грунта; дно ак­куратно выложили плитами из серпентина, после чего грунт засыпали обратно. Были обнаружены также три мозаичные панели, умышленно захороненные под чередующимися сло­ями глины и саманного кирпича.

Главная пирамида Ла-Венты стояла у южной окраины поселения. Почти круглая на нулевой отметке, она имела вид гофрированного конуса, на боковой поверхности кото­рого чередовались идущие вдоль образующей десять высту­пов и впадин. Пирамида достигала 30 метров в высоту и почти 60 метров в диаметре; общий объем ее составлял око­ло 8000 кубометров — монумент вполне внушительный. Остальная часть комплекса имела протяженность почти пол­километра; ось ее симметрии отклонялась точно на 8 ° от направления на север. Абсолютно симметрично от этой оси размещались несколько меньших пирамид, площадок, плат-. форм и курганов, занимавших общую площадь около 8 квад­ратных километров.

Знакомство с Ла-Вентой оставляет странное ощущение того, что ее предназначение до конца не осознанно. Архео­логи назвали ее "церемониальным центром", что в принци­пе вполне возможно. Однако, честно говоря, с таким же успехом она могла бы показаться чем-нибудь еще. Дело в том, что совершенно ничего не известно о социальной орга­низации, ритуалах и системе верований ольмеков. Мы не

знаем, ни на каком языке они говорили, ни какие предания оставили своим потомкам. Мы даже не знаем, к какой эт­нической группе они принадлежали. Чрезвычайно высокая влажность в районе Мексиканского залива привела к тому, что не сохранилось ни одного скелета ольмеков. В сущнос­ти, хоть мы и присвоили им название и пытаемся что-то говорить о них, этот народ является для нас полной тайной.

Вполне возможно даже, что загадочные скульптуры, ко­торые остались от "них" и которые, как предполагается, "их" изображают, являются вовсе не "их" произведениями, а результатом труда намного более древнего и забытого на­рода. Не в первый раз уже я ловил себя на мысли, не явля­ются ли на самом деле огромные головы и другие замеча­тельные произведения, приписываемые ольмекам, наслед­ством, переходившим в течение тысячелетий от культуры к культуре, пока одна их них не занялась постройкой курга­нов и пирамид в Сан-Лоренсо и Ла-Денте.

Если так, то кому же мы вообще дали прозвище "оль-меки"? Строителям курганов? Или внушительным людям с негроидными чертами лица, которые послужили прообраза­ми для изваяний голов-монолитов?

К счастью, около полусотни образцов "ольмекской" мо­нументальной скульптуры, в том числе три гигантские го­ловы, бьши спасены в Ла-Венте Карлосом Пеллицером Ка-марой, здешним поэтом и историком, который решительно вмешался, когда обнаружил, что бурение компанией "Пе-мекс" нефтяных скважин угрожает развалинам. Воздействуя на политиков провинции Табаско, на чьей территории на­ходится Ла-Вента, ему удалось добиться того, что важней­шие находки были собраны в парке на окраине города Ви-льяэрмоса, столицы провинции.

Собранные вместе, эти находки представляют собой дра­гоценное и уникальное свидетельство истории культуры — точнее, целую библиотеку таких свидетельств, оставленных после себя исчезнувшей цивилизацией. Но никто не знает, на каком языке записаны эти свидетельства и как их про­честь.

DEUX EX MACHINA

Вильяэрмоса, провинция Табаско

Я смотрел на искусно выполненный барельеф, который нашедшие его в Ла-Венте археологи назвали "Человек в

змее". Согласно заключению эксперта, на нем изображен "ольмек в головном уборе, который держит мешок для ку­рения и окружен пернатым змеем".

Барельеф высечен на гранитной плите шириной 1,2 метра и высотой 1,5 метра; на нем изображен человек, который сидит, вытянув вперед ноги, как-будто пытаясь дотянуться до педалей. В правой руке он держит предмет, похожий на ведерко. Левой он как-будто поднимает или опускает не­кий рычаг. Его "головной убор" представляет собой нео­бычное и сложное сооружение. На мой взгляд, он имеет скорее функциональное, чем церемониальное назначение, хотя трудно представить, в чем оно могло бы состоять. На нем, или скорее на панели над ним, можно разглядеть два креста.

Мое внимание привлек другой элемент композиции скульптуры — "пернатый змей". С одной стороны, это дей­ствительно изображение пернатого или хохлатого змея, ста­ринного символа Кецалькоатля, которому ольмеки, как мож­но понять, поклонялись (или, во всяком случае, признава­ли). Ученые не ставят эту интерпретацию под сомнение. Общепринято, что культ Кецалькоатля очень древний, вос­ходит к доисторическим временам, а в дальнейшем, во вре­мена исторические, прижился во многих культурах Цент­ральной Америки.

Однако на этой скульптуре у изображения пернатого змея были свои особенности, и мне показалось, что здесь — нечто большее, чем религиозная символика. В нем было что-то от жесткой структуры, как-будто это — конструк­тивный элемент машинного оборудования.

В этот же день, попозже, я спрятался в огромной тени, отбрасываемой одной из ольмекских голов, которые спас Карлос Пеллицер Камара в Ла-Венте. Это была голова ста­рика с широким плоским носом и толстыми губами. Губы слегка приоткрыты, демонстрируя крупные ровные зубы. Лицо выражает древнюю терпеливую мудрость, взгляд бес­страшно устремлен в вечность, как у Великого Сфинкса в Гизе (Египет).

Я подумал, что практически невероятно, чтобы скульп­тор просто придумал всю совокупность характерных черт конкретного расового типа. Поэтому наличие такой ком­бинации является сильным аргументом в пользу существо­вания реального человеческого прототипа.

Я пару раз обошел вокруг головы. В окружности она достигала 6,7 метра, весила 19,8 тонн, высота ее почти 2,5 метра. Она была высечена из целого куска базальта и отчет­ливо демонстрировала "совокупность черт расового типа". Она безошибочно и недвусмысленно изображала негра — как и те головы, которые я видел в Сантьяго-Тустла и

Трес-Сапотес.

Мое мнение сводится к тому, что ольмекские головы представляют собой физиологически точные образы реаль­ных представителей негроидной расы — обаятельных и силь­ных африканцев, чье присутствие в Центральной Америке 3000 лет назад не получило объяснения ученых. Нет уве­ренности и в том, что головы были высечены именно в эту эпоху, поскольку радиоуглеродная датировка кусочков угля, найденных рядом, дает лишь возраст самих угольков. Рас­чет же возраста собственно голов — дело более сложное.

Вот с такими мыслями я продолжал прогуливаться меж странных и удивительных памятников Ла-Венты. Они шеп­тали о древних секретах: о секрете человека в машине, о секрете негритянских голов и, наконец, о секрете ожившей легенды. Потому что мне показалось, будто кости мифичес­кого Кецалькоатля вновь покрылись плотью, когда обна­ружилось, что некоторые скульптуры Ла-Венты имеют впол­не реалистическое сходство не только с неграми, но и с высокими длинноносыми представителями европейской расы: тонкие черты лица, прямые волосы, окладистые боро­ды, длинные свободные рубахи...

ГЛАВА 18 ПРИМЕТНЫЕ НЕЗНАКОМЦЫ

Метью Стерлинг, американский археолог, который про­водил в Ла-Венте раскопки в сороковых годах, сделал там ряд ярких открытий. Наиболее примечательным из них ста­ла "Стела с бородатым человеком".

Как я уже говорил, ось ольмекского городища откло­няется от направления на север на восемь градусов. На его южном конце высится гофрированный конус большой пи­рамиды. Сразу за ней, на уровне земли, находится нечто вроде бордюра высотой около 30 сантиметров, ограждаю­

щего просторный прямоугольный участок, раза в четыре меньше типичного городского квартала. Когда археологи стали его раскапывать, то, к их удивлению, оказалось, что бордюр — это верхняя часть колоннады. Дальнейшие рас­копки напластований показали, что высота колонн. — 3 мет­ра. Всего их более шестисот, причем они стоят вплотную друг к другу, образуя непроходимый частокол. Вытесанные из сплошного базальта и доставленные в Ла-Венту из каме­ноломни, удаленной на сотню километров, колонны весили каждая примерно по две тонны.

К чему все эти хлопоты? Что должен был оберегать этот частокол?

Еще до начала раскопок из центра участка примерно на метр выше "бордюра" выглядывал массивный камень, на­клоненный вперед. Он был покрыт резьбой, которая про­должалась и на скрытой под землей части. Стирлинг и его бригада два дня откапывали этот камень. Он оказался вну­шительной стелой высотой 4 метра, шириной 2 метра и толщиной почти метр. Рельеф изображал встречу двух вы­соких мужчин, одетых в роскошные мантии и элегантные туфли с загнутыми вверх носами. То ли выветривание, то ли умышленное повреждение (что было обычной практи­кой у ольмеков) привели к тому, что одна из фигур оказа­лась совсем без лица. Вторая же осталась невредимой. Она настолько явно изображала мужчину европеоидного типа с высоким носом и длинной бородой, что удивленные архео­логи немедленно окрестили его "Дядей Сэмом".

Я медленно обошел вокруг 20-тонной стелы, вспоми­ная, что она пробыла в земле более 3000 лет. Всего полвека или около того как в результате раскопок Стирлинга она вышла на свет Божий. Как сложится ее судьба теперь? Про­стоит ли она здесь еще тридцать веков, вызывая восторг и благоговение грядущих поколений? Или обстоятельства вновь изменятся и земля скроет се от людей?

А может быть, не случится ни того, ни другого? Я вспом­нил древний календарь ольмеков, который унаследовали их более известные потомки — майя. Согласно ему, времени осталось совсем немного, не то что три тысячелетия. Вот истекут сроки Пятого Солнца, и страшное землетрясение покончит с человечеством за два дня до Рождества 2012 года...

Мое внимание вернулось i< стеле. Две вещи представ­лялись очевидными: во-первых, изображенная здесь сцена встречи по каким-то причинам представляла особую важ-

ность для ольмеков с учетом масштабов стелы и окружаю­щей ее колоннады. И во-вторых, как и в случае с негритян­скими головами, лицо бородача-европейца ваялось с чело­веческой модели. Признаки расовой принадлежности были слишком .очевидны, чтобы художник их выдумал.

То же самое относилось и к двум другим европеоид­ным фигурам, которые я сумел опознать среди уцелевших памятников из Ла-Венты. Одна была изображена на баре­льефе, высеченном на тяжелой и почти круглой глыбе диа­метром около метра. Человек был одет в нечто похожее на узкие леггинсы. У него были типичные черты англосакса и густая заостренная борода. На голове — забавная мягкая шапочка. В левой руке он держал не то флаг, не то какое-то оружие. Правую руку он прижимал к груди; тонкая талия повязана поясом. Фигура другого европеоида, высеченная на боковой грани узкого столба, имеет примерно такой же облик.

Кто же были эти незнакомцы? Что они делали в Цент­ральной Америке? Когда они прибыли? И в каких отноше­ниях они находились с другими незнакомцами, которые поселились в этих влажных каучуковых джунглях, — теми, что послужили моделями для больших негритянских голов?

Некоторые решительно настроенные исследователи, от­вергающие догму об изоляции Нового Света до 1492 года, предлагали свое решение проблемы: бородатые пришельцы с гонкими чертами — финикийцы со Средиземного моря, которые проплыли мимо Геркулесовых столбов и пересекли Атлантику во втором тысячелетии до нашей эры. Сторон­ники этой гипотезы высказали предположение, что нефы — это рабы финикийцев, захваченные последними на побере­жье Западной Африки перед трансатлантическим путеше­ствием.

Чем ближе я знакомился со скульптурами из Ла-Вен­ты, тем больше сомнений вызывала у меня эта гипотеза. Может быть, финикийцы и другие обитатели Старого Све­та и пересекали Атлантику задолго до Колумба. Существу­ют убедительные свидетельства этого, хотя вопрос лежит за пределами данной книги. Проблема в том, что финикийцы, которые оставляли свои характерные изделия в различных частях древнего мира, не сделали этого в поселениях ольме­ков в Центральной Америке. Ни негритянские головы, ни бородатые люди на барельефах не содержат ничего хотя бы отдаленно финикийского — ни по стилю, ни по типажам, ни по характеру изделий. Более того, с точки зрения сти­

листики, эти крупные произведения искусства не принад­лежат ни к одной известной культуре, традиции, жанру. Такое впечатление, что у них нет предшественников ни в Новом Свете, ни в Старом.

Как будто у них нет корней... Но ведь так не бывает, у любых форм художественного творчества должны где-ни­будь быть корни, истоки.

Мне пришло в голову, что разумное объяснение может дать подход с позиций так называемой "гипотетической третьей партии", предложенной рядом ведущих египтоло­гов для объяснения одной из великих загадок истории и хронологии Египта.

Археологические данные свидетельствуют в пользу того, что цивилизация Древнего Египта не развивалась медленно и мучительно, как и положено человеческому обществу, а совсем как у ольмеков возникла внезапно и полностью сфор­мировавшейся. Получается так, что период перехода от при­митивного к развитому обществу слишком короток, чтобы это имело какой-либо исторический смысл. Технологичес­кие навыки, на развитие которых должны были потребо­ваться сотни и даже тысячи лет, появляются внезапно, "за одну ночь", причем абсолютно без предшественников.

Например, в находках, относящихся к додинастическо-му периоду (около 3500 года до н.э.), нет никаких следов письменности. Вскоре после этой даты совершенно внезап­но и необъяснимо появляются иероглифы, так хорошо зна­комые по развалинам Древнего Египта, причем сразу в пол­ной и совершенной форме. Не ограничиваясь простой ил­люстрацией предметов и действий, эта письменность с са­мого начала оказалась сложно структурированной системой, с фонетическими знаками, обозначающими только звуки, и развитой цифровой символикой. Уже самые ранние иерог­лифы были стилизованы И достаточно условны; известно, что развитая скоропись широко использовалась уже на заре Первой Династии.

Что примечательно, так это то, что не обнаружено ни­каких следов эволюции от простого к сложному, причем это относится и к математике, медицине, астрономии и ар­хитектуре, и даже к удивительно богатой и запутанной ре­лигиозно-мифологической системе; основная фабула такого совершенного труда, как Книга мертвых, возникла вдруг в самом начале династического периода.

Большинство египтологов не делают никаких выводов из факта "взрывного" раннего развития египетской циви­лизации. Однако более смелые мыслители считают, что вы­воды могут быть поразительными. Джон Энтони Уэст, спе­циалист по раннединастическому периоду, спрашивает, как происходит расцвет сложной цивилизации? Взгляните на • автомобиль 1905 года и сравните его с современным. Здесь можно безошибочно проследить процесс развития. Но в Египте параллелей этому нет. Все присутствует сразу с са­мого начала.

Разумеется, ответ на эту загадку существует, причем очеидный. Однако к нему редко прибегают, поскольку он противоречит преобладающему способу мышления. Он та­ков: египетская цивилизация возникла не путем "самораз­вития", а путем наследования.

Уэст много лет был занозой для египтологов-ортодок­сов, но и они не могли не удивляться внезапности возник­новения египетской цивилизации. Уолтер Эмери, ныне по­койный профессор египтологии Лондонского университета, так подытожил в свое время проблему:

Одно из объяснений может просто сводиться к тому, что Египет получил внезапный и решающий культурный импульс от какой-либо иной известной цивилизации Древ­него Мира. Наиболее подходящей кандидатурой на эту роль является Шумер, страна в южном Двуречье (Месопотамии). Несмотря на многие серьезные различия, некоторая общ­ность в строительной технике и архитектурных стилях по­зволяет предположить связь между этими двумя региона­ми. Однако ни одно из этих сходств не является достаточно

веским, чтобы однозначно говорить о причинной связи, о прямом влиянии одного общества на другое. Напротив, как пишет профессор Эмери:

"Возникает впечатление о косвенной связи, возможно, о существовании третьей партии, чье влияние распространилось и на Евфрат, и на Нил... Современные ученые пренебрегают возможностью иммиграции в оба региона из некоей гипотетической, но пока не откры­той зоны. [Однако] именно третья партия, чьи культурные достижения независимо рас­пространялись на Египет и Месопотамию, лучше всего объяснила бы общие черты и фун­даментальные различия между двумя цивили­зациями".

Помимо всего прочего, эта теория проливает свет на тот таинственный факт, что и египтяне, и месопотамские шумеры поклонялись практически одному и тому же лун­ному божеству, одному из старейших в их пантеонах (Тот у египтян, Шин у шумеров). Видный египтолог Уоллис-Бадж утверждает, что "идентичность этих двух богов слишком полная, чтобы быть случайной... Было бы неверно утверж­дать, что египтяне заимствовали божество у шумеров либо шумеры у египтян; скорее всего, богословы обоих народов заимствовали свои теологические системы из общего, но очень древнего источника".

Вопрос, следовательно, сводится к следующему: что это за "общий, но очень древний источник", эта "гипотетичес­кая, но еще не открытая зона", эта высокоразвитая "третья партия", которую имеют в виду Бадж и Эмери? И если она оставила наследие высокой культуры в Египте и Месопота­мии, почему бы ей не сделать то же самое в Центральной Америке?

Тот факт, что "взлет" цивилизации в Мексике произо­шел намного позже, чем на Ближнем Востоке, ничего не доказывает. Вполне возможно, что начальный импульс был дан в обоих местах одновременно, а последующее развитие могло идти соответственно местным условиям.

Согласно этому сценарию, у цивилизаторов все пре­красно получилось в Египте и Шумере, результатом чего стало возникновение там замечательных и прочных куль­тур. С другой стороны, в Мексике (да, похоже, и в Перу)

они потерпели серьезную неудачу. После хорошего старта, когда были созданы гигантские каменные головы и барель­ефы с бородачами, все быстро "покатилось под гору". Не­смотря на упадок, свет цивилизации не угас насовсем, но заметный прогресс наметился лишь около 1500 года до н.э. (так называемый "ольмекский горизонт"). К этому време­ни великие скульптуры стали седыми от древности релик­виями духовной силы, а их забытые оригиналы оказались закутаны в мифы о великанах и бородатых просветителях.

Если так, то, глядя в миндалевидные глаза негритянс­ких голов или на угловатые точеные европейские черты "Дяди Сэма", мы, возможно, встречаемся с гораздо более отдаленным прошлым, чем думаем. И вполне вероятно, что эти великие произведения сохранили для нас образы пред­ставителей погибшей цивилизации, которая объединяла раз­личные этнические группы.

Применительно к Центральной Америке гипотеза тре­тьей партии выглядит в сжатом виде так: цивилизация в древней Мексике возникла не без участия внешнего влия­ния; она не возникла и в результате влияния Старого Све­та. Определенные культуры и в Старом, и в Новом Свете подверглись в немыслимо далекие времена воздействию людей и влиянию некоей "третьей партии".

Прежде чем покинуть Вильяэрмосу, я посетил ЦИКОМ (Центр исследования культур ольмеков и майя). Хотелось узнать у тамошних ученых, нет ли поблизости еще каких-нибудь поселений ольмеков. К моему удивлению, они по­советовали искать подальше. В нескольких сотнях кило­метров на юго-запад, в Монте-Альбане, провинция Оахака, археологи, по-видимому, откопали ряд "ольмекоидных" изделий и ряд барельефов, как считают, собственно оль-мекского происхождения.

Мы с Сантой собирались ехать из Вильяэрмосы прямо на северо-восток, на полуостров Юкатан. Поездка в Монте-Альбан потребует сделать большой крюк, но мы все равно решили предпринять ее, надеясь, что она прольет дополни­тельный свет на цивилизацию ольмеков. Кроме того, было интересно прокатиться по горной местности в сердце доли-, ны, где скрыт город Оахака.

Мы двинулись почти прямо на запад, мимо загублен­

ной Ла-Венты, снова мимо Коацекоалькоса, а затем через Саюлу и Лома-Бонита до города Тухтепек на пересечении дорог. Оставили позади сельскую местность, изуродован­ную нефтяниками, пересекли небольшие холмы, покрытые прекрасными лугами, и помчались дальше среди зреющих полей.

В Тухтепеке, где начинаются настоящие "сьеррас" (горы), мы круто свернули на юг по автостраде № 175, ведущей в Оахаку. На карте этот участок дороги казался вдвое короче расстояния, которое мы уже проехали от Ви­льяэрмосы. Путь, однако, оказался достаточно сложным, требующим напряжения и нервов, и мускулов: бесконеч­ные зигзаги узкой дороги, крутые подъемы и обрывы. Мы карабкались в облака, словно по лестнице, ведущей в небо. Дорога вела нас через ярусы различной альпийской расти­тельности, каждый вид которой занимает свою климатичес­кую нишу. Наконец, пробившись сквозь облака, мы оказа­лись в таком месте, где произрастали гигантские формы знакомых растений, создавая нереальный и чужой ланд­шафт. Чтобы проехать 700 километров от Вильяэрмосы до Оахаки, нам потребовалось двенадцать часов. К концу по-ездки мои руки, слишком сильно сжимавшие руль на бес-конечных поворотах, оказались все в волдырях. В глазах у меня стоял туман, а перед мысленным взором снова проно­сились пропасти, которые мы огибали.

Город Оахака знаменит колдовскими грибами, мариху­аной и Д.Х. Лоуренсом, который в двадцатых годах напи­сал здесь и частично поставил свой роман "Пернатый змей". В этом месте сохранился дух богемы, и до поздней ночи какой-то ток возбуждения взвинчивает толпы людей, за­полняющих его бары и кафе, узкие булыжные улочки, ста­рые дома и просторные площади.

Мы поселились в комнате с видом на один из трех открытых дворов отеля "Лас-Голондринас". Постель была удобной, над головой было звездное небо. Но уснуть я не мог, несмотря на усталость.

Спать мне не давали мысли о цивилизаторах, борода­тых богах и их спутниках. Похоже, что в Мексике, как и в Перу, они потерпели поражение. По крайней мере, так пред­ставлялось из легенд. Но на следующее утро, когда мы доб­рались до Монте-Альбана, оказалось, что не только из ле­генд.