Монологи от сердца

КУХВАЙКИ

Дневальный на работу не ходит, какой-нибудь больной и старый, как вернёмся в барак, кричит: одежду собирай. Спали на голых нарах. У каждого кирпич в головах. Голицы выдавали, но мы их хранили. Две эти рукавички кладёшь на кирпичик, ложишься на бок осторожно – усталые, голодные – и как лёг, так и встал. Рельса утром застучала – вскакиваешь. На какой бок лёг, на том и проснулся. Штаны под себя, расстилаешь гладенько, кухвайкой укрываешься. Так больше года. С деляны приведут, если под дождь попали, дневальный кричит: «Одежду в кучу!» У каждого из нас дощечка длинненькая, номер написан. Е-664 у меня был. Привязываем к штанам и к кухвайке свои номера. Всё мокрое, тяжёлое. Дневальный таскает и таскает, а то и двое их. Сушилка – низенький барак, метр двадцать высота, вдоль стен трубы идут. Раскалённые трубы. Дневальный принесёт после просушки, побросает, мы по номерам ищем одежду, она, как перо, лёгкая и как короб, надо размять, прежде чем надевать. Вот так жили. Сдали на просушку, укрыться нечем, голый лежишь; хорошо, если дневальный разворотливый – тепло в бараке. Ну, и ребята, кто поживее, помогут дров натаскать.

Случался раза два выходной, не записанный в циркулярах коммунизма. В сушилке трубы так раскалились, что одежда вспыхнула. Остался лагерь в голом виде. Без штанов на лесоповал не гоняли. Вот это праздник! Отдохнули, вздремнули. Чёрт с ним, что кровать – голые доски, нечего подстелить под себя, зато работать не надо. Один раз до вечера провалялись, в другой – перед обедом привезли одежду. После обеда погнали в тайгу норму давать. Почти год вот так на голое тело надевали кухвайки, потом вдруг выдают рубашки. Окровавленные, простреленные, измятые… Как в тюках лежали…

Нам скомандовали: постирать… И надо подремонтировать, а я тогда плохо с иголкой обращался. Эдик помогал. На лесоповале мы с ним как братья держались. Эдик – поляк из Харбина, фамилия забавная – Заяц. Отец у него портной и Эдика кое-чему обучил. С Эдиком мы рядом спали. Хлеб на табак обменивали, поровну делили. И есть хочется, и без табака тяжело. Случалось, дней десять не куришь, кажется – всё отдашь за табак… Как тут не прыгнешь за окурком охранника, что пулю тебе приготовил! Страшно хотелось. Но ничего не поделаешь… Кстати, этот лагерный опыт потом пригодился. Тата моя на второй день после свадьбы говорит: «Ничего себе табачищем от тебя прёт!» Рубанула. Думаю, надо что-то делать. В лагере терпел, не подох, буду и здесь. На работе, в первом пассажирском автохозяйстве, товарищи дразнятся – после обеда сидим, они закурят, и кто-нибудь обязательно дунет на меня дымом… Не хочешь, а вдохнёшь, и так потянет закурить… Год прошёл, а всё тянуло…

Не был придурком в лагерях. Может, будь медиком или инженером, не пришлось бы на общих работах доходить… На Урале пересылка. Из Читы нас привезли, а сказка вокруг… Столько чистейшего снега… Огромные ели, могучие сосны… И снег, снег, снег… Всё утопает в белом… Снег на ветвях, снег под деревьями, снег на крышах… Мириады снежинок сверкают на солнце… Через неделю, как привезли, впритык к нашему лагерю оперативно небольшую зону пристроили. С нашей не сообщалась. Раньше в этих домах военные жили, что нас охраняли, их переселили куда-то, дома колючкой окружили… В этой зоне сидели врачи: профессора, академики, много евреев… Их при мне привезли, как на подбор рослые, маститые… Поговаривали, те самые кремлёвские врачи, что будто бы затеяли думку Сталина умертвить. Слух был: их расстреляли, а на самом деле в лагерь всех. Когда-то лечили Сталина, Молотова, Кагановича… Но и в лагере не для лесоповала использовали. Поблизости была посадочная площадка, аэродромчик. Время от времени самолётик типа кукурузника прилетал, то ли больных из ЦК привозил – то ли врачей в Москву для консилиума забирал, чтобы потом обратно привезти…