О значении телесного стр. 4 О значении душевного стр. 5 О силах души стр. 9 О нравственных качествах стр. 11 Об одаренности стр. 12 Резюме ст

А вот место расположения «входа в сердце» указывается ими с достаточной определенностью: «вход в сердце» находится в загрудинном пространстве, в области верхней трети грудины. Учитывая индивидуальные различия в телосложении людей, которые могут быть весьма существенны, святые отцы указали и способ нахождения входа в сердце, позволяющий практически исключить ошибку в этом вопросе или, по крайней мере, значительно уменьшить вероятность ее возникновения.

Содержащее молитву внимание с дыханием, можно сказать – со вдыхаемым воздухом, приводится ко входу в сердце. Вдох должен совершаться через нос и быть неспешным. Собственно говоря, ни дыхание, ни вдох существенной роли при этом не играют. Значение имеет только ощущение, возникающее при прохождении воздуха через дыхательные пути. Вот за этим-то ощущением и следует внимание до тех пор, пока оно не прекратится, а прекращаться оно может несколько выше, но никак не ниже развилки трахеи – у каждого человека по-своему.

Необходимость следовать за ощущением проходящего через дыхательные пути воздуха обусловлена тем, что это ощущение позволяет вниманию не отклониться от пути ко входу в сердце, не остановиться раньше времени и не пройти дальше, чем это нужно.

Выдыхать воздух также рекомендуют не торопливо и не резко, но уже через рот, выдох через который менее ощутим, хотя и выдох через нос не возбраняется. При следовании этим несложным рекомендациям внимание при выдохе не отвлекается помимо воли человека, а остается при входе в сердце, но не сосредоточено само в себе, а обращено «в глубину сердца» с чаянием того, что вход в него откроют человеку. Под глубиной обычно понимается расстояние от поверхности до чего-либо, находящегося под этой поверхностью. Измерение глубины обычно производится по линии, направленной от поверхности земли к ее центру. Вкладывая в слова именно этот смысл, и говорят о глубине водоема, оврага, залегании в земле полезных ископаемых, измеряя эти глубины цифрами.

Но с равным успехом можно сказать, что глубина измеряется по линии, уходящей под поверхность чего-либо в направлении перпендикулярном этой поверхности. Поэтому, говоря о том, что клад замурован глубоко в стене, имеют в виду расстояние от вертикальной поверхности стены в перпендикулярном к этой поверхности направлении, в направлении горизонтальном. Практически то же самое может иметься в виду, когда речь идет о глубокой пещере, имеющей вход на склоне горы и простирающейся под горою на большое расстояние в горизонтальном направлении.

Поэтому направление внимания в глубину сердца предполагает его обращение в направлении перпендикулярном или почти перпендикулярном к поверхности грудной клетки, а не в направлении от входа в сердце к области живота (чрева) или даже далее – к области, которую св. отцы называли «подчревной областью».
О противостоянии молитвы грехам

Чаяние – это слово как бы объединяет в себе потребность, ожидание и надежду; это ожидание с надеждой получить потребное. А в священном писании говорится, что злые помыслы и грехи исходят из сердца человека. Но если бы человек не желал согрешить, то грехи и не исходили бы из его сердца; желание не выводило бы их во внешний мир.

Желание, равно как и хотение, и потребность, и произволение бывает обусловлено силой души, которую называют «желательной» или «вожделевательной». Здесь необходимо, в самых общих чертах, отметить, что любые действия человека определяются не его, как принято считать, мыслями, а именно желаниями или другими действиями желательной силы души, а мысли обычно только выбирают и намечают оптимальные пути достижения желаемого.

Это неизбежно приводит к своеобразному противостоянию: желания привычно устремляются к внешнему – из сердца, а воля человека (произволение) противодействует им, преобразуя сами желания в потребности и направляя их силу противоположно – ко входу в сердце. Поэтому у обратившегося к сердечной Иисусовой молитве внимание часто отвлекается от входа в сердце и его снова и снова приходится возвращать обратно, а желания вновь и вновь как бы выталкивают внимание из сердца. Даже желание обдумать что-либо становится исполнимым только тогда, когда человек поднимется своим вниманием от сердца к голове.

Смущаться упомянутыми отвлечениями или считать себя не способным к сердечной молитве не нужно, поскольку молитве, как и всякому делу, необходимо учиться. Трудом обучения доставляется и умение, и навык.

Правда, святые отцы настоятельно советовали не приступать к деланию, – поскольку это и есть дело, – сердечной молитвы без наставника, но они же говорили, что лучшим учителем молитвы является сама молитва. И как любящие родители научают ребенка тому, как правильно произносить слова и что можно говорить, а что – не следует, так и Бог Духом Святым наставляет человека, научая его молитве.

Положение тела при молитве рекомендуется сохранять прямым вне зависимости от того, как молится человек: стоя, лежа или сидя, поскольку иное положение тела может привести к отклонению внимания от пути ко входу в сердце и затруднить или даже привести к ошибке в его нахождении из-за некоторого изменения воспринимаемых вниманием ощущений.

При молитве стоя или сидя голову рекомендуют склонять вниз, к грудной клетке, но не усилием шейных мышц, а, напротив, их расслаблением; человек при этом, – если позволительно так выразиться, – молится как бы «свесив голову». Если человек молится лежа на спине, то для достижения того же положения головы под затылок, а не под ушко, подкладывается подушка с таким расчетом, чтобы голова склонялась к груди, но ни в коем случае не пригибалась к ней с избыточным усилием, обусловленным не поддержанием головы подушкой, а ее давлением на голову.

Во всех описанных случаях положение головы практически не отличается от ее же положения во время чтения человеком книги сидя за столом или стоя у пюпитра.

Святые отцы говорили также, что молитва без участия тела в какой-то степени ущербна. Речь при этом шла не о том, что всякое дело предпочтительно предварять, сопровождать и завершать молитвой, а о тех случаях или обстоятельствах, в которых сама молитва является главным делом или, как говорили раньше, о молитвенном делании или труде. Представляется, что формы этого участия могут сильно отличаться одна от другой, но что можно считать участием тела, отдельно св. отцы не разъясняли.

С некоторой вероятностью можно рассматривать телесные дела, совершенные ради богоугождения, как одну из форм участия тела в молитве, поскольку эти дела, в конечном счете, своей направленностью служат той же цели, которой служит и сама молитва. Но, строго говоря, дела эти совершаются, чаще всего, не одновременно с молитвой и поэтому в этом случае непосредственного участия в ней тело не принимает. Если же допустить, что это все же может считаться формой участия тела в молитве, то, несомненно, эта форма доступна и посильна каждому человеку.

Другой формой участия тела в молитве, несомненно, можно считать земные или поясные поклоны, совершаемые одновременно с нею. Вдох при этом совершается одновременно со склонением человека в поясном поклоне, а выдох – во время выпрямления тела.

Такая форма молитвы может рассматриваться как всем доступная, но не всем посильная по возрасту, состоянию здоровья и другим, чисто внешним, причинам.

И, наконец, то, что может рассматриваться как третья форма участия тела в молитве, которая имеет свое основание в рекомендациях святых отцов собирать во время молитвы все тело в сердце. Объяснить возникающее при этом состояние или ощущение крайне затруднительно, но привести пример, пусть слабо и отдаленно, но хоть как-то иллюстрирующий это состояние, вполне возможно.

Почти каждому человеку в его жизни доводилось прыгать с некоторой высоты, и каждый легко может вспомнить возникающее при этом само собой ощущение собранности во всем теле. Подобное же ощущение испытывают и спортсмены на старте. При этом возникающее чувство очень сходно и у мотоциклиста, и у легкоатлета. Понять же состояние, возникающее при собирании всего тела в сердце, скорее всего, может лишь тот, кто его ощутил.

Создается впечатление, что последняя из описанных, третья форма участия тела в молитве, вовлекает в молитву все тело, приводя к тому, что человек в этом случае молится всем своим душевно-телесным составом. Но нельзя исключить, что тело собирается в сердце для того, чтобы Спаситель исцелил всего человека или омыл его, подобно омовению апостолов. Мысленно представить то, что познается опытом мы не в силах, но представить себе результаты этого собирания разум вполне способен. К этим результатам, видимо, можно отнести следующее: утруждение тела; подчинение тела душой; принесение тела Христу для омовения или исцеления; предупреждение отвлечения телесных желаний на внешнее; ослабление воздействия на телесные органы чувств окружающего и, как следствие, усиление душевных чувств. Но всего не исчислить по ограниченности нашего разума.

Также вполне может быть, что рекомендация собирать при молитве все тело в сердце имеет целью укрепление не только веры, но и надежды: ведь невозможно надеяться, если не веришь, а надежда даже на обыкновенного человека влечет за собой устремление к тому, на кого возлагается надежда, всего душевно-телесного состава человека. То же самое происходит и во время молитвы с надеждой на ее исполнение Богом. Святые отцы говорили более емко и кратко: вера определяет, надежда устремляет, а любовь соединяет.

Но тогда получается, что надежда как бы опережает веру, и, условно говоря, ставит человека ближе к Богу, чем вера того же человека без надежды. Можно еще сказать, что силы веры, объединенные с силами надежды представляют из себя гораздо большую величину, чем силы веры и надежды, взятые в отдельности.

Если же вера «с горчичное зерно» может дать человеку силы для переставления гор, то на что делается способным человек, молящийся с верой и надеждой, трудно даже просто себе представить.

А плоды молитвы с любовью превышают умозрительные возможности человека, живущего «во плоти», плотскими интересами, поскольку простираются за пределы материального мира.

Рекомендованного святыми отцами положения тела в молитве следует придерживаться достаточно строго, по крайней мере, до приобретения стойкого навыка приведения внимания ко входу в сердце и его удержания там. В последующем внимание приводиться в должное место и удерживается в нем и при не очень строгом следовании этим рекомендациям.
О душевном расположении

Очевидно, что согласие на те или иные действия, готовность или подготовка к ним определяются душевным расположением человека, которому эти действия или хотя бы их мысленное представление и рассмотрение доставляют или радость, или удовольствие, или расцениваются им как нужные или даже жизненно необходимые. Но все это, в свою очередь, определяется тем, насколько деятельность, слагающаяся из отдельных действий и поступков, а также ее цели или конечные результаты человеку по нраву, насколько они нравятся ему и насколько, в конечном счете, соответствуют его нравственным качествам или, что то же самое, его нравственности. О нравственной тождественности поставленной цели и средств ее достижения говорить уже приходилось, но повторение этой мысли в данном контексте представляется вполне уместным.

Следовательно, расположение к молитве обуславливается исключительно нравственными качествами, которыми определяется душевное устройство или устроение каждого конкретного человека.

Совокупностью стойких нравственных качеств, – как положительных, так и отрицательных, – определяется со-стояние души человека или стойкость его характера, который практически не подвержен изменениям. Если же таковые и происходят, то, как правило, довольно медленно и осознаются скорее не самим человеком, а окружающими его людьми.

Точно так же в повседневной жизни не отслеживаются и не распознаются отдельные черты (нравственные качества) характера его носителем, уже хотя бы в силу их обыденности и привычности. Поэтому обращать человека к молитве может не обязательно добродетель, но и любой нераспознанный грех. В этом случае нравственные качества, выражаясь в молитвословии, определяют и нравственные последствия, результаты или плоды молитвы, поскольку средства и достигаемый с их помощью результат нравственно нерасторжимы. А нравственно-духовное состояние души находит воплощение и в теле человека, и в его поведении, и в обстоятельствах его земной жизни.

Легко понять, что молитвословие, произносимое с напором, рвением, высокомерием, самолюбованием или с иным недолжным душевным расположением, способно не столько склонить к человеку милость Божию, сколько отвратить Его от человека.

Сказанное относится, разумеется, и к молитве Иисусовой, которой приписывают даже впадение человека в состояние прелести, считающееся одним из самых бедственных и с трудом поддающихся уврачеванию повреждений человеческой души. Причина же этого лежит отнюдь не в молитве, а в исходных стремлениях души, с которыми она обратилась к молитве и которые молитва только выявила.

Иисусова молитва никак не может быть причиной прелести или вводить человека в прелесть. Это не означает, что у человека, прилежащего к Иисусовой молитве не с испрашиванием милости, а пользующегося ею для достижения любых иных целей, не может выявиться прелесть; именно выявиться, а не возникнуть.

Происходит это потому, что Иисусова молитва истинна и ведет к Истине. Если же к ней обращается человек, прельщаемый ощущениями собственного величия и святости или мыслями о них, то Истина просто обнаруживает его прельщенность и бедственное состояние души. Сама прелесть, наверное, не обязательно проявляется неправильным поведением. По-видимому, прельщенные могут совершать множество дел, даже благих и похвальных с человеческой, земной точки зрения. Может быть именно о таких, исцелявших больных, изгонявших бесов и воскрешавших мертвых именем Иисуса Христа, и сказано: «Не вем вас. Отойдите от Меня все делающие беззаконие».

Но при рассмотрении душевной деятельности человека было бы серьезным упущением пройти мимо быстро возникающих и достаточно ярко выраженных изменений даже во вполне сформировавшемся и достаточно твердом характере. Изменения эти называются «настроениями», которые зачастую привносят в душу, пусть на непродолжительное время, весьма заметные черты, совершенно несвойственные душе в ее обычном состоянии.

Настроения чаще возникают при неожиданном и субъективно значимом для человека изменении окружающего мира или его положения в этом мире. Нравственная оценка этим настроениям, как правило, не дается; все ограничивается констатацией того, что в данный момент у человека «плохое» или «хорошее» настроение.

Гораздо реже человек произвольно формирует в душе то или иное настроение, помогающее ему, с его точки зрения, перенести затруднительное или неприятное положение, в котором в любое время легко может оказаться каждый человек. Еще реже это произвольно формируемое настроение осознается, а его нравственная оценка имеет место исчезающее редко. Правда, этой оценки, хотя бы вскользь, могут касаться своими высказываниями окружающие. Именно то, что обозначено как «касание», содержится в словах людей о том, что «с таким настроением дело не пойдет», или что надо «настроиться на длительный и неприятный разговор», или что «своим настроением ты испортишь людям весь праздник». Подразумеваться приведенными выражениями, соответственно их последовательности, могут торопливость, терпение или уныние и раздражение. Но хотя именно они подразумеваются, практически никогда своими наименованиями не называются.

Таким образом, получается, что нравственность и при выборе настроения, в лучшем случае имеет место только «за кадром» и не привлекает к себе внимания человека.
Все это в высшей степени странно, поскольку настроение – это настрой души на совершенно определенное, именно нравственное, качество или, иначе говоря, обращение к нему человеческой души.

Сами по себе нравственные качества духовны и телесными органами чувств восприниматься не могут. Душа же непосредственно не воспринимает нравственные качества не по своей природной неспособности к этому, а совсем по другим причинам. Но она сохраняет способность ощущать если не само качество, то чувство, которым сопровождается пребывание этого качества в душе или при ее обращении к нему. И не только ощущать, но и помнить это чувство. Поэтому вряд ли отыщется человек, не способный безошибочно отличить чувство любви от чувства злости или чувство злости от чувства сокрушения о своих грехах.

Поэтому практически каждый человек способен безошибочно находить и удерживать в душе то качество, которое, в каждом отдельном случае, представляется ему наиболее предпочтительным для обращения с молитвой. Руководствуется в своем выборе человек исключительно чувством, которое соответствует избранному им качеству.

И, подойдя к окончанию разговора о молитве, можно высказать предположение о том, что легче и быстрее склоняет к человеку милость Божию молитва с благодарением, сокрушением, смирением или поклонением.

Вполне вероятно также, что молитва с чувством любви, будучи самой тихой и мирной, – если она посильна человеку, – не только склоняет к нему милость Божию, но и сама возводит его к Богу в меру возможностей человека.

Все сказанное выше – описание того, чему полезно научиться ощущающему потребность в молитве. Всякое же научение требует времени и далеко не сразу приводит к искомому. В том числе и к умению обращаться к должному настроению в молитве. К сожалению, неоднократно приходилось сталкиваться с мнением почитающих себя духовными мирян и священников, которые безапелляционно заявляли, что сначала нужно выправить душу, а уж после победы над грехами обращаться к Иисусовой молитве. Кстати сказать, почему-то именно эти люди не способны были ни увидеть, ни просто признать очевидно греховный характер некоторых своих высказываний и дел. При этом они настаивали на том, что Иисусова молитва – достояние праведных, но никак не путь, не опора и не защита грешников. Обычно это мнение высказывается настолько энергично, уверенно и аргументировано, что вполне способно отвратить от Иисусовой молитвы людей, видящих свои грехи и не хотящих прогневлять Бога недостойным обращением к Нему. Это и имеют нескрываемой целью своих разглагольствований упомянутые «праведники». Почему-то они не учитывают, что и должному душевному расположению в молитве тоже научает сама молитва.

Поэтому не только хочется, но и представляется необходимым в заключение привести слова из правила 3 св. Дионисия, архиепископа Александрийского: «Молитися, в каком бы кто ни был состоянии, и как бы ни был расположен, поминати Господа, и просити помощи, не возбранно есть».

О НРАВСТВЕННОСТИ
О нравственности можно произнести много высоких и интересных слов, но, для того, чтобы эти слова были верными и могли приносить пользу людям, необходимо прийти к согласию по вопросам о сути нравственности; о том, чем нравственность является по сути своей. При рассмотрении нравственности создается впечатление, что нравственностью можно считать стремление, тяготение или склонность человеческой души к тем духовным ценностям, которые ему по нраву, которые ему нравятся и которые он воплощает или ищет возможность воплотить в своей жизни.

Но далеко не все из того, что нравится человеку, имеет отношение к его нравственности. Ведь вкусы, о которых даже не принято спорить, определяют то, что по нраву только телесному составу человека. Нравы определяют форму и способ выражения человеком своих душевных чувств и устремлений. Нравы могут быть утонченными или простыми и даже грубыми, но и они свидетельствуют не о нравственности, а о большей или меньшей душевной чуткости и о соотношении в поведении человека душевной и телесной составляющих. Но и вкусы, и нравы в конечном счете формируются все-таки не без участия нравственности.

Человека, которому ничто не нравится, трудно себе представить. Но даже если бы такой человек и сыскался, то, скорее всего, ему бы оказалось по нраву отвергать все то, что нравится другим людям. Можно считать это своеобразным проявлением протестантства или нигилизма, но, в любом случае, в этом проявлялась бы его нравственная позиция. Таким образом, получается, что в окружающей нас жизни нет людей, которых можно было бы назвать безнравственными в собственном смысле этого слова. Человек может быть благонравным или злонравным, но не безнравственным.

Св. отцы говорили, что человек, не различающий добра и зла, находится на уровне бессловесных. Казалось бы, такого человека можно счесть безнравственным. Но не различающие добра и зла отнюдь не лишены такой возможности, а просто пренебрегают ею, прекрасно при этом ориентируясь во всевозможных способах получения приятных телесных ощущений. Материалистическая наука может считать примитивной личностью того человека, круг интересов которого ограничен физиологическими потребностями. Но изощренность, изысканность и высокий уровень эстетизации этих потребностей примитивной личности не может быть свойственен. Да и вряд ли найдется много людей, в сознании которых были бы смешаны понятия о вкусах, нравах и нравственности. Поэтому личность, которую материалисты рассматривают как примитивную, может быть весьма тонко организованной и даже высоко духовной, но порабощенной духом плотолюбия.

По своей природе нравственность не может рассматриваться без учета ее связи с духовностью. О нерасторжимости этой связи говорил сербский епископ Никодим в своих комментариях или толкованиях Правил Святой Соборной и Апостольской Церкви. Наличие этой нерасторжимости отражал и русский язык в стойком словосочетании «духовно-нравственный», которое употреблялось равно как для обозначения характера учебных заведений, так и получаемых в них знаний. Здесь уместно заметить, что знание и запоминание или заучивание не безусловно влекут за собой понимание нравственных проблем, не говоря уже об усвоении определенной нравственности.

Поэтому нельзя считать, что заучивание или зазубривание текстов Св. Писания, которое отмечалось в старорежимных учебных заведениях России и было обусловлено уровнем преподавания, способствовало нравственному становлению личности обучаемого.

Таким образом, можно считать, что в видимой нравственности человека находит отражение его же незримая или недоступная восприятию телесными органами чувств духовность. В связи с этим представляется необходимым, пусть предельно кратно, но все же сказать о значениях самого слова «духовный», которые могут быть весьма различными.

Начать можно с того, что не вызывает сомнений: все, без изъятия, люди духовны уже хотя бы потому, что наделены душой. По устроению своему душа незначительно отличается от тварных духов. Может быть, даже можно сказать, что душою называется тварный дух, облеченный телом. Поскольку же нет сведений о том, что тварные духи сотворены по образу и подобию Божию, а о человеческой душе это известно достоверно, то, может быть, это отличие и можно считать основным. Во всяком случае, по природе своей, душа не лишена возможности взаимодействовать с самыми разными духами. Форма и характер этого взаимодействия – обобщение или противостояние – не имеют значение, поскольку рассмотрению мы подвергаем лишь различные понимания слова «духовный».

Можно выделить группу людей, представители которой именуются «духовными лицами» исключительно в силу своей принадлежности к так называемому «духовному сословию». Эти люди отличались от лиц «купеческого сословия», «военного сословия» или еще какого-либо сословия только родом своей деятельности. Разумеется, общечеловеческая духовность им также не была чужда.

И, наконец, люди духовные в православном смысле этого слова. Это люди, которые своей жизнью удостоились приобщения Духу Святому. Узнаются они не по должностям и званиям. И даже не по суждению о них людей, считающих их праведными или святыми. Черты их характера, которые Св. Писание расценивает как плоды духа, сообщены нам достаточно определенно ап. Павлом: «плод же духа (сл – духовный): любовь, радость, мир, долготерпение, радость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал 5: 22-23). А любовь, о которой говорит ап. Павел, по его же словам, «долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется (сл – радуется) истине, все покрывает (сл – любит), всему верит, всего надеется, все переносит (сл – терпит). Любовь никогда не перестает (сл – не отпадает – от тех, кого любит), хотя и пророчества прекратятся (сл – упразднятся) и языки (сл – языцы, т.е. народы) умолкнут, и знание упразднится (сл – разум испразднится, т.е. разум, не будучи в состоянии разрешить встающие перед ним вопросы и вместить воспринимаемое им, исчерпает свои возможности и сделается праздным)». (1 Кор 13: 4-8). Помимо исчисленного необходимо иметь ввиду, что любовь включает в себя все добродетели, которые без нее не существуют и неосуществимы.

Численность этой группы и всегда была невелика, а в настоящее время ее можно считать исчезающе малой. Те, кто мог бы быть причислен к ней, неуклонно шли в Царствие Небесное. Некто из св. отцов сказал, что труден этот путь, и немногие идут им, а «в последние времена этот путь до крайности обезлюдеет». Но именно эта группа и представляет из себя «соль земли».

Как можно было увидеть, нравственность определяется духовностью, а духовность, в свою очередь, зависит от религии, приверженцем или последователем учения которой является человек.

Поэтому по меньшей мере странными представляются попытки организовывать совместную деятельность представителей разных религий по вопросам, имеющим нравственное, а значит – духовное и, как следствие, религиозное значение.

Ведь, если нравственность обусловлена духовными интенциями, то можно сказать, что она обусловлена духом. В этом случае попытки объединенными усилиями людей разных вероисповеданий повысить нравственность нелепы или злонамеренны и злонравны. Если православные идут к Богу, который по сути своей, доступной человеческому разуму, есть Любовь, Истина и Жизнь, то иноверцы, веря и надеясь не на Христа, идут не к Любви, Истине и Жизни, а к неприязни, заблуждению и смерти.

По жизни своей человек всегда идет туда, куда глаза глядят. В ином направлении человек идти просто не может. Но глаза его всегда глядят на то, что ему по нраву; на то, что соответствует его нравственности. И ведом к тому, что ему по нраву, человек бывает тем духом, которому отдает предпочтение. Разные же религии и склоняют людей к служению разным духам, и различно учат о том, кому поклоняются как Богу, и о формах богоугодного поведения верующего; цели земных трудов человека тоже полагаются совершенно различные, даже если обозначаются они одинаковыми словами.

Так, например, православие и ислам провозглашают целью земной жизни человека вхождение в Царство Небесное, или рай, и приобщение к райскому блаженству. Вроде бы противоречий нет никаких. Но православные стремятся в рай, позволяющий им не разлучаться с Богом, быть приобщенными к вечной жизни и наслаждаться духовной радостью. Для мусульманина же райское блаженство заключается в том, что к его услугам каждый день 343000 неутомимо любвеобильных духовных существ (гурий), и 34000000 самых разнообразных блюд. Правда сказано, что Аллах каждое утро дает верному силы на все это, но это представляется слабым утешением.

Любопытно, что о загробной участи женщин Коран даже не упоминает. Любопытно потому, что невольно возникает вопрос о наличии у женщин полноценной человеческой души.

Православие никогда не насаждалось принудительно. Свидетельством этому служит былое бесконфликтное и безопасное сосуществование на территории России народов, исповедующих самые разнообразные религии: буддизм, шаманизм, язычество, ислам, христианство. Народы эти никогда не подвергались религиозным гонениям, а «межнациональные конфликты» неукоснительно пресекались законами и силами Российской Империи, русскими людьми. Обусловлено это было тем, что, несмотря на превосходящие силы православного народа, он не принуждал последователей других религий к отказу от них, поскольку добро может быть только вольным, но никак не принудительным. Ислам же был привнесен на землю прямым физическим насилием и насилием же распространяется и поддерживается. Вот как об этом повествует сам пророк Аллаха:

«Явился ко мне Джибрил, когда я спал, с парчовым покрывалом, в которое была завернута какая-то книга, и сказал: «Читай!». Я ответил: «Я не умею читать». Тогда он стал душить меня этим покрывалом, так что я подумал, что пришла смерть. Потом он отпустил меня и сказал: «Читай!». Я ответил: «Я не умею читать». Он опять стал душить меня им, и я подумал, что умираю. Потом он отпустил меня и сказал: «Читай!». Я ответил: «Что читать?», желая только избавиться от него, чтобы он опять не стал делать со мной то же, что раньше. Тогда он сказал: «Читай! Во имя господина твоего, который сотворил...» (Коран 96, 1-5) (Жизнеописание посланника Аллаха, Ибн Хишам. Москва. Хрестоматия Ислама. 1994 г.).

Земной задачей мусульманина является джихад – религиозная война с так называемыми «неверными». Джихад должен вестись постоянно, но может принимать не обязательно форму военных действий, а вестись имуществом, средствами, пропагандой. Он не должен прекращаться никогда до наступления Судного Дня.

А как может считаться «доброй» религия, призывающая к постоянной войне? И если по православному пониманию Бог есть Любовь, то Аллах говорит о себе: «Высокомерие – Мой плащ, а гордость – Мой покров. Каждого, кто будет претендовать на что-либо из этого, Я брошу в Огонь» («Книга единобожия» Мухаммада ибн Сулеймана ат-Тамими. Издательский дом Бадр, М., 2000).

О возможности взаимодействия с иудаизмом не приходится даже и говорить, поскольку последователи этого вероисповедания в настоящее время относятся ко Христу, Его проповеди людям благой вести и ко христианам точно так же, как и без малого две тысячи лет тому назад.

По сей день иудеи ждут прихода своего мессии с надеждой на то, что, во исполнение Божиих обетований праотцам еврейского народа, он возвеличит Израиль, практически подчинив его власти все остальные народы.

В этом ожидание евреи живут, якобы, по законам Моисея.

В общем и целом в упорядочивании с помощью законов земной жизни любого человеческого сообщества нет ничего плохого. Этому, как и законы других народов, служили законы, данные Моисеем еврейскому народу. Их совершенство не подлежит обсуждению уже хотя бы потому, что у современного человека нет ни малейшей возможности во всей полноте представить условия жизни и отношение к ней современников Моисея.

Но о том, что именно такие законы нужны были иудеям и только такие законы им было посильно воспринять неоспоримо свидетельствует то, что получены они были Моисеем от Бога.

В то же самое время и настолько же неоспоримо законы эти свидетельствуют сами по себе, как об имеющих значение только для земной, материальной жизни человека. Так, например, поклонение иным богам влекло за собой наказание «детей за вину отцов до третьего и четвертого рода»(Исх 20,5), а почитать родителей надо было «чтобы продлились дни твои на земле»(Исх 20,12). Главы 21-23 книги «Исход» состоят только из предписаний, регламентирующих личное поведение, а так же социальную и хозяйственную деятельность и земные воздаяния за нарушение этих предписаний или следование им.

Всему же народу, в случае исполнения предписанного, обетовано было привести в смущение и ужас всякий народ, в землю которого придут иудеи и обращать к ним «тыл всех врагов»(Исх 23,27).

Поэтому можно считать, что эти законы не ведут к спасению души и совершенно не соотносятся с православием, относящемуся к душевному спасению как к первоочередной задаче, стоящей перед человеком. Да и преп. Исихий, например, говорил, что весь Ветхий Завет «есть образ внешних, чувственно-телесных подвигов»

Правда, некоторые из Моисеевых законов прикровенно говорят о более общих неочевидных объективных закономерностях, но это, как правило, не привлекает внимание людей.

Что же касается буддизма, то это дорога в никуда и в ничто, худшая, чем у А. Грина. Его задача – избавление людей от страданий, источником которых является личностное существование человека. Поэтому своей целью буддизм имеет прекращение существования человека самим же человеком, или душевное самоубийство.

Недопустимо также закрывать глаза на то, что, согласно учению буддизма, источником и причиной страданий человека является само его существование. Из этого следует, что, даруя человеку радость бытия, Бог сознательно творил зло, беспричинно обрекая человека на неизбежные и ни чем не заслуженные страдания. Такую системную континуальную хулу на Бога даже представить себе невозможно, но легко можно воплотить ее в своей жизни: для этого достаточно последовать учению Будды.

А чем, спрашивается, славны «инославные» конфессии? Странно и вызывает недоумение само их наименование. Ведь если Православная Церковь славна по праву, то отделившихся или отпавших от нее вряд ли можно считать имеющими какое-либо право на прославление. Их можно считать гораздо более опасными для человеческих душ, чем иноверие, поскольку, прикрывая именем христианства свою еретическую сущность, они губят души людей, вводя их в заблуждение. Еретичность их, разумеется, сохраняется по настоящее время, но обличение еретичности «латинской ереси», как именовалось католичество, и протестантизма было запрещено, под угрозой уголовного преследования, одним из указов еще Петра Великого. Кстати, Петр был и остается единственным из всей плеяды русских самодержцев, который был и остается любезен и коммунистам, и демократам, и интеллигентам, и всем тем, кто страшится православия и Руси и отвращается от них. В этом отвращении и лежит причина обращения и тяготения к западу всех былых и нынешних русофобов.

Поскольку еретичность католичества далеко не для всех очевидна, представляется необходимы вкратце коснуться здесь этого вопроса.

Выше говорилось о том, что запечатленный в человеческой душе образ Божий не может не содержать в себе и образ Пресвятой Троицы. Говорилось и о том, что сама способность произносить слова совершенно одинаковые, в одной и той же последовательности, но с самым разным настроением свидетельствует о том, что не от слов человека исходит дух, с которым или которым они произносятся.

В Св. Писании внятно и недвусмысленно говорится о том, что помышления человеческие, злые равно как и добрые, исходят из его же сердца, исполненного или охваченного тем или иным духом. Побуждаемый этим духом ум человека рождает слова, сопровождая их тем же духом, который побудил ум к рождению слов, слагающихся в мысли (помыслы). Следовательно, в человеке слово рождается умом и от того же ума исходит дух этих слов. Но образ не может принципиально отличаться от Первообраза, ибо, в этом случае, он утрачивает право именоваться образом. В этом случае делается самоочевидным, что Дух Святой может исходить только от Бога-Отца изводимый Богом-Сыном (Словом) и никак иначе. Если при этом учитывать, что все Три Ипостаси Св. Троицы всемогущи, единосущны, безначальны во времени, то не является ли позволительным предположить, что рождение Бога-Сына Богом-Отцом совершается не без участия Бога – Духа Святого?

Таким образом, мнение католиков утверждающих, что Дух Святый исходит и от Бога-отца и от Бога-Сына предстает как имеющее своим основанием, в лучшем случае, заблуждение. Но, скорее всего, это мнение вернее будет расценивать как целенаправленную ложь, избранную и предназначенную для раскола христианской Церкви (см. прилож. 2). И католицизм в значительной степени унаследовал дух, осуществивший этот раскол. В первую очередь – не всегда или плохо скрываемую враждебность по отношению к Православию.

Но, в любом случае, католики служат не той Пресвятой Троице, которой поклоняются православные люди. А это означает, что католики и не идут к Ней, и, как следствие, не имеют отношения к Богу-Троице. Разумеется, и ко Христу. Поэтому главой католической «церкви» признается не Христос, а папа; поэтому и дарами Святого Духа торговали католики, продавая индульгенции; поэтому и Непорочным Зачатием они считают не зачатие Богородицей Иисуса Христа, а зачатие самой Богородицы Ее родителями.

Кроме этого, католиками приняты учение о Чистилище как о промежуточной инстанции между адом и Раем, учение о непогрешимости мнения пап в вопросах «веры и нравов» когда папа провозглашает их с кафедры (экс катедра)

Интересно то, что приобретением соответствующей греху индульгенции этот грех прощался без исповеди и раскаяния в нем, без таинства покаяния. Более того, в некоторых случаях прощался грех, который сам грешник был намерен не оставлять. И даже еще круче: можно было произвести 100% предоплату греха, который человек еще только намеревается совершить. Например – убийство кого – либо в буквальном смысле этих слов. Правда, цена существенно колебалась в зависимости от личности намеченной жертвы.

Все это и многое другое говорит о том, что православная вера чужда католицизму. Тогда ему оказывается чуждой и православная нравственность. Прочие ереси отошли от православия еще дальше.

Уместно привести суждение о католичестве основателя Киево – Печерской Лавры и Русского монашества преподобного Феодосия Печерского: «Вера их (латинян) зла и закон их нечист, они икон не целуют, в пост мясо едят, на опресноках служат… Множеством ересей своих они всю землю обесчестили… Нет жизни вечной живущим в вере латинской».

Сказанного выше вполне достаточно для понимания того, что деятельность любых межрелигиозных или межконфессиональных сообществ, ставящих перед собой какие-либо, пусть ограниченные, но «нравственные» цели, необходимо окажется всеобъемлюще безнравственной.

Правда, православный человек, скорее всего, не имел бы нужды в столь неоправданно пространных рассуждениях и заключениях, а, не мудрствуя лукаво, привел бы вместо них краткие и емкие слова : «какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою ? Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие у верного с неверными?». (2 Кор 6, 14-15)

Говоря о различии нравственного характера религий, нельзя не коснуться экуменизма. Обычно экуменизм представляют ересью, которая своим учением противоречит 9-му члену символа веры. Однако «Московский церковный вестник» в свое время наименовал его «всеересью», имея в виду его еретичность применительно к любому вероисповеданию. Обусловлено это тем, что экуменизм утверждает отсутствие полноты истины во всех религиях; каждая из них не совершенна и не истинна, а является одним из вариантов или путей движения человека к Богу. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что это вовсе не ересь в традиционном понимание этого слова, а самостоятельная религия, религии лжи. Поэтому, приняв экуменизм, мусульманин перестаем быть мусульманином, а православный – православным: они равно делаются экуменистами.

Наличие на нашей планете того, что называют Мировым правительством, не оспаривается практически ни кем. Его существование, как факт неоспоримый, не подвергают сомнению столь разные люди, как доктор исторических наук, член Государственной думы Н. Нарочницкая и бывший кадровый английский разведчик Д. Колеман. Создатель многотомного труда «Терновый венец России» О. Платонов довольно пространно так же говорит именно о нем, хотя, видимо по избытку грамотности или осторожности, именует это правительство «мировой закулисой». Мировое правительство должно осуществлять непосредственное управление всем населением Земли. Оптимальные материальные условия для его функционирования – важнейшим из которых является целенаправленное, плановое уменьшение или истребление населения Земли - подготавливаются или создаются сторонниками т.н. глобализма. Можно, конечно, допустить, что частично они действуют не сознавая, чему служат, но это не меняет дела.

Становлению мирового правительства должны сопутствовать распространение единой мировой религии и создание единой церкви. Роль церкви в настоящее время исполняет Всемирный Совет Церквей, предуготовляющий становление самой церкви. А религией этой церкви является экуменизм. Незаметно для людей он исподволь привносит в их сознание мысль о том, что истины на Земле нет и во всей полноте ее невозможно найти ни в одной из религий, каждая из которых всегда почиталась своими приверженцами носительницей истины.

Представлен экуменизм ересью, скорее всего, просто для отвода глаз людских от его сущности. Дело в том, что всякой ереси свойственно отрицать истинность той религии, на которой она паразитирует, а экуменизм не противоречит ни одной из религий; экуменизм ни одно из вероучений не объявляет ложным или хотя бы заблуждающимся, но вот только полноты истины не видит ни в одном из них; он проползает меж религиями, извиваясь наподобие змия и игнорируя не только совершенно очевидные различия в их духовности, но и вообще духовность как таковую.

Суть любой ереси в том, что она устраняет из веры человека что-либо, без чего спасение души делается невозможным. Но, утверждая что ни одна из религий не содержит полноты истины, экуменисты все-таки объявляют все без исключения религии разными путями, ведущими человека к одному и тому же Богу. Уже приходилось говорить, что цель и средства или пути ее достижения едины по своей сущности. Поэтому, если сами религии не содержат истины, то они и способны привести человека не к истине и не к Богу, а только к заблуждению или лжи и к отцу лжи.

Таким образом экуменисты исподволь, но весьма успешно, приучают людей к мысли о том, что истину, - а тем более обычную правду, - не следует даже и пытаться отыскать. Стало быть, хочет того человек или не хочет, следует примирится со всеми и всяческими проявлениями лжи и не тратить силы на противостояние им.

Здесь, пожалуй, уместно коснуться понятия о лжи. Понятно, что сознательно искажающий или отвергающий правду является лжецом. Говорят еще, что одна ложка дегтя портит бочку меда. То же самое происходит при смешении количественно незначительной лжи с правдой: ложью становится все смешение. Даже абсолютно правдивые сведения, сознательно доведенные до человека не в полном объеме, равно как и умело подобранные, могут, вводя человека в заблуждение, становится ложью через служение ей. И, конечно, нельзя назвать правдивым человека, оправдывающего ложь, не ищущего правду, избегающего знания о правде, взаимодействующего с ложью или в любой форме довольствующегося ею. Но в какой мере человек не оказывается правдивым, в такой же точно мере он лжив. Поэтому лживых гораздо больше, чем правдивых.

Ранее так не было, но ныне стало быть… Стало быть так, что правда уже и сейчас не нужна, неприятна, обременительна для большинства людей.

Ложь в настоящее время насаждается или поддерживается всеми средствами и на всех уровнях человеческой жизни и деятельности, начиная от законодательно-правовой(государство) и нравоучительной(церковь) до информационно-развлекательной(СМИ). И те, кто на словах признает правду, но уклоняется от нее в своих делах, тоже лгут. Поэтому можно сказать, что на Руси место былого человеколюбия и благонравия заняли лженравие и враждолюбие. Откуда взялось враждолюбие сказано достаточно ясно: «откуда у вас вражды и распри? Не отсюда ли, от вожделений ваших воюющих в членах ваших? (Иак 4,1). Не менее ясно сказано о причине устранения любви из жизни людей: «… не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин 4,20). На первый взгляд в этом стихе говориться о том, что не могущий меньшего (любить брата) и на большее (любить Бога) не способен. Но говорится здесь совсем о другом: о том, что отсутствие любви к брату неоспоримо свидетельствует об отсутствии любви к Богу – но не наоборот.

Подобное же соотношение существовало на Руси между верностью царствию небесному и земной Родине человека.

Такие слова, как враждолюбие и лженравие ранее не бытовали в русском языке, но и в определяемом ими нравственном состоянии никогда ранее не пребывал русский народ, низвергнутый до состояния питательной среды для лжи. И не усилиями каких-то тайных или явных злоумышленников, существование которых, впрочем, нелепо отрицать, а согласием народа с ложью обусловлено состояние и направленность общественной нравственности, базирующийся, в конечном счете, на лжи.

Довольно часто приходится слышать вопрос: «А что я один могу сделать?». Но чаще всего этим вопросом обнаруживается не сокрушенно-смиренное осознание собственной слабости перед ложью, а желание оправдать сотрудничество с нею и незнание или непринятие православного вероучения, учащего противостоянию не только лжи, но и любому греху. Впрочем, противостоять лжи и можно только находясь на позициях православия и храня верность ему.

Но вернемся к экуменизму. Получается, что активно или пассивно принимающие экуменизм и соучаствующие в экуменическом движении изгоняют любую истину с лица Земли. Тогда на ней должна остаться только ложь. Но Земное Царство, основанное на лжи, и будет царством того, кто, по словам Христа, лжец и отец лжи, царством Антихриста, царством Сатаны. Фактически, ложь уже царит в лежащем во зле мире и именно ею в той или иной степени окрашена нравственность.

Насаждая нравственность, человек совершает труд, сравнимый с трудом сеятеля. А посеянное может упасть на различную почву, и не трудом или качеством семян, а состоянием почвы предопределяется плод посеянного, которое может и вовсе не взойти. Означает ли это, что труд сеятеля пропал даром? С точки зрения материалиста, для которого имеет значение только материальный результат, сеятель, несомненно, трудился напрасно. Точка зрения православного человека практически диаметрально противоположна.

В одном из своих писем св. Исидор Пелусиот говорит: «Ибо как увенчивается тот, кто приводит к добродетели, если и не преуспеет в этом (поскольку сделал свое дело), так и поощряющий в неправде, наказывается, если даже и не будет в том силен (потому что и он сделал свое дело)». Еще в одном письме он же говорит: «Кто для убеждения другого выполнил все, что следовало, но не убедил, тот будет достоин возбуждать удивление как достигший цели и вовсе далек от того, чтобы стать достойным порицания. Если тебе покажется это удивительным, то пусть подтвердит сия ап. Павел, который говорит: "Кийждо свою мзду примет по своему труду" (1 Кор 3, 8), а не по следствию трудов. Кто не опустил ничего такого, что должно ему было сделать, тот по справедливости достоин венцов». Эти слова органично сообразуются с трудом сеющего или насаждающего нравственность.

Св. Иоанн Кассиан также говорит, что «не на последствия дела надо смотреть, а на расположение делающего».

Всякий сеятель, естественно, надеется пожать плоды своего труда или хотя бы принести своим трудом пользу другим людям. При этом он имеет возможность совершать действия, способствующие благополучному росту посеянного или задерживающие и даже прекращающие его, но он не может ускорить рост появившихся всходов, подтягивая их вверх, поскольку этим он искоренит им же всеянное семя или слово.

Знакомя воспитуемого с той верой, которая порождает, питает и укрепляет нравственность, сеятель, напротив, способствует ее укоренению и возрастанию, поскольку отделенная от веры нравственность вырождается и умирает так же, как засыхают отрезанные от дерева ветви.

В то же время и не в меньшей степени необходимо знать о том, что разлагает или обесценивает благонравие, укрепляя злонравие; знать о положительных нравственных качествах, которые противостоят отрицающим их качествам и именно по этой причине называемыми отрицательными; нужно знать о грехах и добродетелях.

К сожалению, представления о них весьма туманны, хотя русский язык предельно ясно, точно и тонко говорит о различиях между ними. Современными людьми слова терпение и терпимость, скромность и застенчивость, смелость и храбрость воспринимаются почти как синонимы, а различие между словами трусость – боязливость – пугливость – опасливость или тоска – печаль – уныние – грусть осознается далеко не всяким. Перечень и описание некоторых нравственных качеств см. в книге: “Страсти и их воплощение в болезнях” на данном сайте.

Беда, по-видимому, в утрате народом понимания того, о чем еще помнит и знает русский язык.

Такое положение сложилось потому, что историческим предназначением русского народа было хранение православия. Это выражено в пророческих словах Василия Темного: «Москва – третий Рим. А четвертому не бывать». Поэтому существование православия, Руси, русского народа и Москвы, олицетворяющей третий Рим, представляется взаимообусловленным и нерасторжимым. Москву, к сожалению, можно считать разрушенной усилиями г-на Лужкова до такой степени, что она не подлежит восстановлению. Правда ему удалось сделать из Москвы какую-то пародию на Вавилон. Но основная беда даже не в разрушении третьего Рима, а в том, что четвертого Рима уже не будет. Никогда. Одно это позволяет усомниться в дальнейшем существовании православия, Руси, русского народа.

Русский же язык, отображая духовную ориентацию народа, верно и надежно служил, передавая от человека к человеку, из поколения в поколения и из века в век духовно-нравственные ценности православия.

А в настоящее время люди не представляют себе, как можно жить со смирением даже в мирное время в повседневной жизни. И только в армии, как это ни парадоксально, сохранились следы былой значимости этого слова. Команда «смирно!» ранее напоминала военнослужащему о необходимости и полезности смирения при выполнении любого приказа командования.

Поговорка «нет худа без добра» понимается только как указание на чередование радостных и огорчительных событий в жизни человека. А ведь в ней, буквально в двух словах, на бытовом уровне, выражено весьма сложное понятие о том, что зло бессущностно и может иметь место в жизни только как отрицание добра. Слова «идет, куда глаза глядят» употребляются при описании поведения человека, не имеющего какой-либо цели. Но эти слова предельно четко указывают на то, что человек идет и имеет возможность идти только туда и к тому, куда и на что глядят его глаза. Глядит же человек всегда на то, что ему по нраву и не против его нравственности. Слова эти легко соотносятся со словами Евангелия о том, что возложивший руку на плуг и зрящий вспять не управлен в Царствие Небесное.

Но с отказом от выполнения своей исторической задачи народ утратил и духовность, и понимание духа собственного языка. Для утратившего духовность народа перестал быть нужным духоносный язык. В этом случае и сам народ, теряя потребность и способность служить своему предназначению, теряет при этом нравственность и соответствующий ей язык. Такой народ рискует стать лишним или ненужным на исторической сцене. Мавр сделал свое дело – мавр может уходить.

Препятствуют воспитанию нравственности и попытки заключить ее в какие-либо внешне благочестивые дела и ими ограничить. В этом случае духовная природа нравственности подменяется ее материальным изображением. Именно по этому поводу было сказано, что подавать милостыню, давать приют странникам и совершать любые другие добрые дела могут и любовь, и тщеславие.

Препятствовать воспитанию нравственности может и то, что относится к нравственным профессиональным вредностям. Для актеров такой вредностью является тщеславие, ибо плох актер, не могущий заслужить или привлечь внимание зрителя. Для чиновников – жестокость, ибо плох чиновник, не могущий доказать, хотя бы самому себе, свою собственную значимость, власть, силу.

Для преподавателей такими вредностями являются любоучительство и самоуверенность. И они мешают не столько за счет снижения способности к рассуждению, а непосредственным воздействием или влиянием души воспитателя на душу воспитуемого в процессе внетелесного общения душ.

О помехах воспитанию нравственности, создаваемых миром, нет возможности говорить по их многочисленности. Но если живущий по законам страстей мир ненавидит и гонит христиан, то нетрудно, хотя и страшно, себе представить, каким нападкам и соблазнам с его стороны должны подвергаться дерзающие взращивать православную нравственность.

Учитывая сказанное, каждый сам может рассудить, насколько нравственны, с православной точки зрения, взаимодействие с экуменистами и причастность к экуменизму.

Православная нравственность преподана в Евангелии Христом. Поэтому без тени сомнения ее можно считать христианской или Христовой нравственностью. Учитель, насаждающий православную нравственность, самим течением жизни ставится в положение проповедника, поскольку отвлеченной от жизни, «академической» нравственности быть не может, а если бы она и была, то, как ни на чем не основанная (не основанная на камне), не была бы стойкой. Но нет возможности проповедовать то, что не исповедует сам проповедник. Значит, учитель должен быть и исповедником. Значение слова «учитель» и «преподаватель» различны, но ими равно может быть обозначен человек, занимающийся обучением. Ведь «преподавать» означает подавать (подаяние) в превосходной степени самые разнообразные знания. И подавать не столько превосходное по количеству, сколько дающее возможность восходить к высшему. Поэтому и сказано, что телесное обучение вмале полезно, духовное же на все полезно. Но преподать можно только то, чем обладает или располагает сам преподающий, и содействовать продвижению или подвижению обучаемого по пути приобретения любых знаний может только тот, кто сам движется в том направлении, движению в котором обучает. Таким образом, учитель должен быть еще и подвижником для того, чтобы передавать христианскую нравственность, свое опытное знание, которое он мог бы передать своим подопечным, своим пасомым. Но тогда учитель оказывается и пастырем.

Такими учителями были и остаются своими писаниями и описаниями их жизни многие православные святые. Что же касается подвижничества, то его характер может стать более понятным, если люди примут во внимание то, что ранее о принимающем крещение говорили как о принимающем на себя подвиг христианства.

Как нет и быть не может достойных причащения Христовых Тайн, но люди могут быть удостоены этого таинства, так и не может быть достойных учить Христовой нравственности. Но люди могут быть удостоены этой милости и чести с учетом их произволения, которое было известно промыслу прежде сотворения мира. Поэтому именно тех, кого Господь предузнал, тех Он и предизбрал, тем он и дал силы на это служение.

И как человек воспользуется дарованными ему силами и способностями, дарованными ему талантами – оставлено в произволении самого человека. Он может зарыть их в землю, израсходовав на служение земному, материальному, но никогда не бывает лишен возможности употребить их на лучшее.