Учебное пособие для студентов высших учебных заведений

ГЛАВА 6. 
 
ЧЕЛОВЕК В ЗЕРКАЛЕ СРАВНЕНИЯ 
 
Сравнение: лингвокультурный аспект 
Сравнение 
— 
самый 
древний 
вид 
интеллектуальной 
деятельности, 
предшествующий счету (Э.Сепир). Культура неотделима от сравнения, а сравнение от 
культуры, ибо сравнение в широком смысле — это проблема тождества и различия. О. 
Мандельштам писал в «Разговоре с Данте»: «Я сравниваю — значит живу».
По определению М.Фуко, сравнение (сходство) — «самый универсальный, самый 
очевидный, но вместе с тем и самый скрытый, подлежащий выявлению элемент, 
определяющий форму познания... и гарантирующий богатство его содержания»1. И 
действительно, иногда сравнения непонятны, например, пьян как земля; такие сравнения 
требуют дешифровки, дополнительных знаний, например, здесь нужно помнить, что 
земля, будучи символом плодородия, предполагает напоенность (ср. эпитет сыра земля). 
Часто в сравнении актуализируются самые неожиданные признаки: скатерть белая, как 
снег, — здесь актуализируется не цвет (белизна), а нетронутость скатерти; белый, как 
полотно, — способность менять интенсивность.
Человек в русской языковой картине мира постоянно сравнивается с другим 
человеком, и если сравниваемые похожи по характеру, поведению, социальному статусу 
или другим характеристикам личности, то о них говорят: одного поля ягода, гусь (кулик) 
да гагара — пара, два сапога — пара, из одного теста сделаны, из одной плахи вытесаны, 
черти одной шерсти, одна шайка–лейка, одной масти, на один покрой, одним мирром 
мазаны, того же сорта, оба хороши, один другого стоит, муж и жена — одна сатана, из 
одного кремня искра и т.д. Белорусы к этому добавят: обае рабое (в значении оба 
одинаково плохие).
Л. А. Лебедева выделила 16 идеографических полей для характеристики человека: 
внешность (волосы мягкие, как шелк; черные, как смоль; лицо круглое, как блин; глаза 
черные, как агат; голова круглая, как арбуз; пальцы толстые, как обрубки; чумазый, как 
черт), физические качества (сильный, как бык; крепкий, как дуб; ловкий, как обезьяна; 
видит, как кошка; нюх, как у собаки), физиологические состояния (горячий, как печка; 
свежий, как огурчик; замерзнуть, как бобик; выжатый, как лимон), физические действия 
(вертеться, как вьюн; подпрыгивать, как мячик; глотать, как акула), движение—
неподвижность (нестись, как метеор; стоять, как столб; вертеться, как белка в колесе; 
ходить, как неприкаянный), черты характера, моральные и деловые качества (смирный, 
как агнец; трусливый, как баба; хитрый, как лиса; аккуратный, как немец), умения, 
способности (плавать, как рыба; нырять, как утка; писать, как курица лапой; петь, как 
соловей), поведение (умирать, как герой; вести себя, как скотина; держаться, как хозяин; 
молчать, как сыч), отношения между людьми, чувства (убить, как собаку; обращаться, как 
с маленьким; смотреть, как на чудака; нужен, как рыбе зонтик), умственные способности 
(глупый как ребенок; глупый, как пень; умный, как бес; смотреть, как баран на новые 
ворота), речевая деятельность (орать, как оглашенный; говорить, как по писаному; 
болтать, как сорока; шипеть, как змея), чувства–состояния (ходить, как в воду 
опущенный; хохотать, как безумный; ржать, как лошадь), образ жизни (жить, как барин; 
жить, как бирюк; жить, как белый человек; жить, как дикарь), труд—безделье (трудиться, 
как вол; работать, как лошадь; работать, как муравей; сидеть, как в гостях), бедность—
богатство (беден, как церковная мышь; нищий, как Иов; богатый, как Крез), мысли, 

чувства, представления (пронзить, как мечом; застрять, в голове, как гвоздь; помнить, как 
в тумане; блеснуть, как молния — о мысли).
Именно сравнения как момент подобия вещей рождают метафоры, символы, 
обнаруживают мифологичность сознания. Многие загадки, анекдоты (анекдоты 
армянского радио), паремии основаны на сравнении. Еще в 1918 г. Е. Д. Поливанов, 
изучая японские загадки, выделил такой тип, как «загадки–сравнения», которые выглядят 
так: вопрос: «С чем можно сравнить бездельника?» — ответ: «С бумажным фонарем, ибо 
оба без толку болтаются».
В данном разделе, выполненном в рамках общей темы культурно–национального 
изучения языков, нас интересовала национальная специфика выбора образного средства 
(сравнения) для характеристики человека.
Известно, что концептуальное осмысление категорий культуры находит свое 
воплощение в естественном языке. Так, народный менталитет и духовная культура 
воплощаются в единицах языка прежде всего через их образное содержание. Одним из 
ярких образных средств, способных дать ключ к разгадке национального сознания, 
является устойчивое сравнение.
Мы вслед за Л. А. Лебедевой считаем, что устойчивое сравнение не только 
понятие, фигура речи или стилистический прием, но особое языковое явление, особая 
языковая единица, наделенная значением и особой формой его выражения. Формы эти в 
русском языке очень разнообразны: это и творительный падеж сравнения (губы 
сердечком), и сравнительная степень прилагательных при существительных в 
творительном падеже (лицо мрачнее тучи), и сравнения с лексическими элементами 
«похож», «подобный» (специалист подобен флюсу), и сложные прилагательные, 
содержащие элементы «подобный», «образный» (дугообразные брови), и наречия, 
образованные от притяжательных прилагательных с формантом «по–» (по–лисьи хитер) и 
т.д.
Теоретическое осмысление устойчивых сравнений началось в отечественной 
лингвистике в 60–е годы XX в. Одним из первых на них обратил внимание В. В. 
Виноградов как на особый тип фразеологических конструкций, в которых внутренняя 
условность фразы определяется традиционной национальной характеристичностью 
образа, его испытанной меткостью, бытовым реализмом и экспрессивной 
внушительностью.
Психологическая основа сравнения была отмечена И.М.Сеченовым: «Все, что 
человек воспринимает органами чувств, и все, что является результатом его 
мыслительной деятельности (от целостных картин мира до отдельных признаков и 
свойств, отвлеченных от реалий, до расчлененных конкретных впечатлений), может 
соединяться в нашем сознании ассоциативно»1. У него сравнение предстает как один из 
способов восприятия мира в его признаках. Аналогичную роль сравнениям отводил и А. 
А. Потебня, утверждая, что самый процесс познания есть процесс сравнения.
Специфическое национальное видение мира отражается в семантике сравнения. 
Проведенный нами эксперимент с носителями киргизского языка позволил выделить ряд 
типичных для них сравнений. Эти сравнения связаны: а) с географическими 
особенностями местности: величественный, как Ала–Тау; глаза блестящие, как Иссык–
Куль; лицо ясное, как родник; рот большой, как пещера; б) с особенностями 
растительного и животного мира: нос горбатый, как у беркута; стройный, как чинара, 

арча; стройный, как марал; в) широко распространены у киргизов сравнения со 
сказочными героями национального эпоса: голова умная, как у Каныкея; храбрый, как 
Чолпонбай, как Дуйшенкул; сильный, как Манас; голос грудной, как у Конурбая; лицо 
белое, как у Акмоор;рука большая, как у Бакая; г) семантика сравнений связана со 
спецификой хозяйственной и культурной жизни народа: волосы длинные, как аркан; 
голова большая, как казан; голос приятный, как звуки комуза; лицо красивое, как Луна; 
нос прямой, как комуз.
Поэтические сравнения — еще более простой способ уловить национальную 
специфику видения конкретного предмета, явления. Так, известный киргизский поэт Дж. 
Бокомбаев пишет:
Тянь–Шань похож на спящего верблюда. А средь хребтов в горбатом их кольце 
Сверкает Иссык–Куль — живое чудо — Как родинка на девичьем лице.
Здесь отражена типичная для представителя восточной культуры ситуация, когда 
родинка (дефект, с точки зрения славянина) воспринимается как нечто прекрасное, с чем 
можно сравнить красивейшее озеро мира — Иссык–Куль.
В тюркоязычной поэзии сравнение имеет свою специфику, обусловленную 
особенностями народного мировосприятия, — его мифологическими и мистическими 
формами. Например, у известного киргизского акына Боогачы (конец XIX — начало XX 
в.) есть такое сравнение: Ты как гибкий ивовый прутик, как хмельной мед сладкая, телом 
белая, ты как разваренное казы, подгривное мясо. Последнее «гастрономическое» 
сравнение было бы неприемлемо в русской и белорусской культуре, где еда никогда не 
имела особой мистической функции (как, например, поедание врага в некоторых 
культурах).
Казахский поэт и просветитель XIX в. Абай Кунанбаев приводит такое сравнение: 
«Мир — огромное озеро, время — порывистый ветер, передние волны — старшие братья, 
задние волны — младшие братья, умирайте по очереди, пусть все идет своим чередом». 
Здесь нет эксплицитно выраженного признака сравнения, но его можно реконструировать, 
опираясь на фоновые знания читателя. Такие реконструкции придают особую 
экспрессивность поэтическому тексту. Санскритская поэтическая традиция рассматривает 
такие сравнения как средство не убедить, а поразить читателя красотой, глубиной, 
необычностью поэтического языка. Восточные (тюрко–язычные) поэты были убеждены, 
что если не прибегнуть к помощи метафор, сравнений, аллегорий и других тропов, то 
поэтическое произведение не будет отличаться от обычной разговорной речи, не 
приобретет поэтического характера.
Очень русское сравнение встречаем у Ариадны Эфрон: «Весна, пасмурная и 
неприветливая, как старухина дочка из русской сказки» (Из письма Б.Пастернаку).
Итак, сравнение может выступать как способ познания мира, способ закрепления 
результатов этого познания в культуре.
Сравнение — не только способ представления эмоции и оценки говорящего 
(автора), но и сигнал для их обнаружения читателем. Оно создает особый экспрессивный 
подтекст. Все это способствует тому, что эффект восприятия сравнения можно уподобить 
не сумме сравниваемых «кусков» мира, а их произведению; вероятно, это объясняется 
следующим: сближаемые в сравнении элементы мира, помимо сходства, являются в 
значительной мере различными. Например, «Куда делись сугробы, как опухшие веки 
присрывавшие окна подвального этажа» (Б. Шергин). Сближение сугробов и век 

активизирует психическую деятельность реципиента (читателя и слушателя), создает 
эмоциональное напряжение внутри текста, строит образ, делая экспрессивным данный 
отрезок текста. Принадлежность сравниваемых объектов к далеким сферам влечет за 
собой целый шлейф дополнительных ассоциаций, что не только увеличивает 
информацию, но и усиливает экспрессивный эффект: чем дальше друг от друга в 
реальности сравниваемые объекты, тем ярче их экспрессия. В этом проявляется также 
эвристическая функция сравнений: они позволяют глубже и шире познать реалии мира, 
осмыслить их с самых различных, часто неожиданных сторон.
В филологии сравнение рассматривается как один из видов тропа, в психологии как 
один из мыслительных процессов, в философии — как мощное средство познания мира и 
т.д. Особенно много работ посвящено изучению сравнения в структурно–типологическом 
и семантико–функциональном аспектах, в то время как исследований в когнитивном, 
лингвокультурном и прагматическом аспектах почти не ведется. Данная работа, 
рассматривая сравнение в этнопсихолингвистическом аспекте, как раз и призвана 
восполнить этот пробел.
В культуре (литературе) разных эпох сравнению отводилось различное место. 
В.Я.Пропп писал, что в русском эпосе сравнение занимает второстепенное положение, 
ибо вся структура поэтической выразительности эпоса направлена... не на сближение по 
сходству, а на дифференциации по отличию. В средневековой культуре, по свидетельству 
Д.С.Лихачева, наблюдается пристрастие к отдельным видам сравнений: сравнений, 
основанных на зрительном сходстве, немного, зато часто встречаются сравнения, 
подчеркивающие осязательное, обонятельное, вкусовое сходство. В древнерусской 
литературе сравнения касаются внутренней сущности сравниваемых объектов, 
эксплицируя эту сущность и пытаясь ее раскрыть с разных сторон. Так, Сергий 
Радонежский в «Похвальном слове» писал о Боге: «светило пресветлое, цвет прекрасный, 
звезда незаходимая, кадило благоуханное».
В сравнениях древности отмечается стремление передать движение, ритм (время 
сравнивается с текущей водой, жизнь с дорогой и т.д.). Как указывает О. М.Фрейденберг, 
«даже в камне подмечается полет, в башне — падение».
В.В.Виноградов заметил, что сравнения нового времени (XI— XX вв.) 
ориентированы на реалии. Для них типично передать внешнее сходство сравниваемых 
объектов, сделать объект наглядным, создать иллюзию реальности: «Как барс пустынный, 
зол и дик» (М.Лермонтов), «Поезд шел медленно, как гусеница» (М.Булгаков). В 
сравнении М.Лермонтова мальчик наделяется свойством, которое, с точки зрения 
человека, находится у барса на первом месте, — злоба и дикость, т.е. через сравнение с 
реалией создается новая внутренняя форма (ВФ), усиленная эпитетом «пустынный», что 
делает данное сравнение экспрессивным. Такие сравнения привлекают внимание к 
характерным деталям, делают их более наглядными. Данные наблюдения позволяют 
сделать вывод о том, что опора сравнения на реалии — один из способов оживления 
стершихся образов, внутренних форм, воскрешения их экспрессивности. Эти сравнения не 
просто реконструируют первоначальную образность либо создают новую, они придают 
панорамность образу: «Егорушка, сидящий на облучке и подпрыгивающий, как чайник на 
конфорке» (Чехов). Здесь в реальный план врывается образный, насыщает его смыслами, 
символическими наслоениями, создает «двоемирие», по терминологии В.М.Жирмунского.
Сравнениям нового времени присуща не только изобразительная функция, когда 
высвечивается одна какая–то особенность сравниваемого объекта. Многие из них 
являются также средством создания нового смысла. На эту особенность сравнений 

обратил внимание еще А.А.Потебня, а затем О.Мандельштам, который писал в «Разговоре 
о Данте»: «Дантовские сравнения никогда не бывают описательны, т.е. чисто 
изобразительны. Они всегда преследуют конкретную задачу — дать внутренний образ 
структуры»1. Такие сравнения — эффективное эвристическое средство.
Сравнение выполняет также текстообразующую функцию — оно строит текст–
сравнение: «Осенний дождь на улице. Не льет, не каплет, не моросит — просто находится 
в воздухе. Как будто навсегда решил поселиться в нашем городе. В нашей жизни» (А. 
Володин). Образ, лежащий в основе развернутого сравнения, может проходить через 
довольно большие тексты, он вырастает при этом в образ–символ. Примером может 
служить роман–притча А. Кима «Отец–лес», где образ леса является своеобразной опорой 
сюжета, на нем основана одна из главных идей романа. Здесь сравнение не просто 
вырастает из текста, а как бы прорастает в текст, цементируя его, обеспечивая тем самым 
сцепление текста в структурное целое. При этом сравнение выполняет особую роль в 
организации текста — оно становится средством реализации такой категории текста, как 
когезия.
Сравнение в художественном тексте строит образ. Особенно яркие образы создают 
импрессионистские (в терминологии Е. Замятина) сравнения. Примером может служить 
чеховское сравнение из «Чайки», когда Тригорин сравнивает облако с роялем. Здесь 
можно провести параллель с художниками–импрессионистами, которые по–особому, по–
новому видели мир, открывая его для зрителей. Например, человеческую кожу они не 
рисовали телесного цвета: под солнцем они видели ее красноватой (К. Петров–Водкин), а 
под луной — зеленоватой, иногда голубой (Э.Дега), розовой (О.Ренуар) и т.д.
Импрессионистские сравнения широко используются в поэтической речи. 
Примером может служить стихотворение С. Липкина «Заметки в прозе»:
Как юности луна двурогая, Как золотой закат Подстепья, Мне Бунина сияет 
строгое Словесное великолепье. Как жажда дня неутоленного, Как сплав пожара и тумана, 
Искрясь, восходит речь Платонова На божий свет из котлована...
Эти сравнения оживляют существующие в сознании языковой личности 
редуцированные, нечеткие образы, которые, составляя систему, слагаются в один образ 
современной прозы, какой ее воспринимает автор. Здесь, помимо прочих, сравнение 
выполняет структурно–композиционную функцию, ибо система образов, как в 
строительных лесах, выстраивается в рамках сравнений.
В основе сравнений этой группы — эмоциональное воздействие на реципиента. 
Контроль разума не допускает больших семантических расстояний между сравниваемыми 
объектами, но расстояние это должно существовать. Поэтому глаза Л.Толстой сравнивает 
не с углем или сажей, а с мокрой смородиной, губы не с кровью, а со спелой вишней, 
щеки — с лепестками роз. Еще один пример из Л.Толстого: «Голубое, как горящая сера, 
озеро».
Неожиданные и далекие сопоставления объектов особенно экспрессивны, правда, в 
основном для подготовленного реципиента. Рассмотрим, к примеру, нелепое на первый 
взгляд сравнение: «Лошадь, как во льду испеченная, стройней человека, апостол 
движенья» (Б. Гребенщиков). Здесь возникает образ: лошадь — некое реликтовое 
животное, ископаемое, сохраненное людьми. Глагольная форма «испеченная» навязывает 
реципиенту другой образ, накладываемый на первый: лошадь — насильственно 
принесенная в жертву часть природы.

Какова прагматическая функция таких сравнений? Они нужны для иллюстрации 
сложных идей. Яркий и неожиданный образ помогает пониманию, запоминанию, в нем 
сильно убеждающее начало. Старое и давно известное в таких сравнениях предстает 
преображенным и переосознанным. Сравнение здесь не есть украшение речи, текста, оно 
суть, способ более широкого видения мира. Открывая мир, такие сравнения как бы 
диктуют реципиенту определенное настроение.
Бесспорно, что сравнение близко к метафоре. Исключение из сравнения 
компаративной связки (как, подобно, словно, будто и др.) и предикатива (подобен, 
напоминает и др.) — основной прием создания метафоры. Сокращая «знак сравнения» 
(компаративную связку), метафора сразу же отбрасывает и основание сравнения: если 
сравнение трехчленно (А сходно с Б по признаку С), то метафора двучленна (А есть Б). 
Метафора более лаконична, она легко входит в «тесноту стихотворного ряда» 
(Ю.Н.Тынянов), она, как правило, не используется для обозначения случайного подобия.
Особый тип сравнений нового времени — это сравнения–метафоры, которые 
трудно отличить от сравнений–образов, особенно от образов импрессионистского типа. 
Сравнения–метафоры — это своего рода вызов языковому сознанию: в них 
устанавливаются нетривиальные отношения между двумя понятиями. Такое сравнение 
как бы расшатывает логику, рациональное. Как правило, сравнения–метафоры оторваны 
от реалии: «Сердце, как яблоня, плачет» (А. Блок). Здесь создается особая художественная 
реальность, вероятнее, даже символ реальности. Это сравнение держит читателя во власти 
автора, но в то же время оставляет свободу для сотворчества.
С помощью сравнений–метафор создается особый мир, «словом явленный». Они 
способны вызывать смысловые и экспрессивные приращения. Примером может служить 
стихотворение О. Мандельштама «Век», где век сравнивается со зверем, которому 
перебили хребет. И хотя жизнь еще будет продолжаться, исход ее предрешен:
И с бессмысленной улыбкой Вспять глядишь, жесток и слаб, Словно зверь, когда–
то гибкий, На следы своих же лап.
Как показал проведенный нами опрос студентов–филологов, наиболее частой 
реакцией у реципиента на это сравнение была связь: век — несчастная жертва.
Предлагаемая группировка сравнений является относительной и не претендует на 
полноту, присущую классификациям, хотя и позволяет зафиксировать функционально–
семантические особенности большинства сравнений и объединить их в группы. Самая 
подробная и последовательная классификация типов сравнения в языке поэзии 
принадлежит Е. А. Некрасовой.
Описанные здесь сравнения принадлежат в основном языку художественной 
литературы. А как функционируют сравнения в живом современном языке? Каковы их 
культуржьнациональные особенности? Как функционирует в языке устойчивое 
сравнение? Ответы на эти вопросы дает экспериментальное исследование, проведенное 
нами. Оно будет представлено далее. Подобным образом (по предлагаемой нами схеме) 
можно исследовать любое линг–вокультурологическое явление.

жүктеу/скачать 1.16 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: