Перевод на русский язык А. М
жүктеу/скачать 2.95 Mb.
|
5 Навязчивость н паранойя 129
му хочу попытаться устранить затруднения с помощью графического изображения, при обсуждении которого тот же самый материал можно рассмотреть еще раз, но в другой последовательности. К сожалению, для наших целей это техническое средство оказывается недостаточно гибким, или мы пока еще не научились им пользоваться должным образом. Во всяком случае я попрошу не предъявлять к прилагаемой схеме строгих требований. 
Из анальной эротики, нашедшей нарциссическое применение, проистекает упрямство как важная реакция Я на требования других людей; интерес, обращенный на фекалии, переходит в интерес к подарку, а затем — в интерес к деньгам. С появлением пениса у девочки возникает зависть к пенису, которая превращается в желание иметь мужа как носителя пениса. Еще раньше желание иметь пенис превратилось в желание иметь ребенка, или желание иметь ребенка заняло место желания иметь пенис. Органическая аналогия между пенисом и ребенком (пунктирная линия) выражается через обладание одним символом («малышом»), общим для того и другого. Затем от желания иметь ребенка ведет рациональный путь (двойная линия) к желанию иметь мужа. Значение этого превращения влечения мы уже оценили. Другую часть взаимосвязи гораздо отчетливее можно выявить у мужчины. Она создается тогда, когда в результате сексуального исследования ребенок узнал об отсутствии пениса у женщины. Тем самым пенис воспринимается как нечто отделимое от тела, и возникает аналогия с фекалиями, которые являлись первой частью те- 130
лесности, от которой пришлось отказаться. Таким образом, старое анальное упрямство входит в структуру комплекса кастрации. Органическая аналогия, в соответствии с которой содержимое кишечника представляло предтечу пениса в догенитальной фазе, как мотив в расчет приниматься не может; но благодаря сексуальному исследованию она находит психическую замену. Когда появляется ребенок, благодаря сексуальному исследованию он воспринимается как «люмпф» и катектируется огромным анально-эротическим интересом. Второй приток из того же источника получает желание иметь ребенка, когда социальный опыт учит тому, что ребенка можно расценивать как доказательство любви, как подарок. Все три —столбик из кала, пенис и ребенок — это твердые тела, которые при своем проникновении или извлечении возбуждают слизистую оболочку (прямую кишку и, по удачному выражению Лу Андреас-Саломе, так сказать, взятую ею внаем вагину)1. Из инфантильного сексуального исследования об этом положении вещей может быть известно только то, что ребенок следует тем же путем, что и столбик из ката; функция пениса детским исследованием, как правило, не выявляется. И все же интересно видеть, что органическое соответствие после столь многих обходных путей снова проявляется в психике в качестве бессознательной идентичности. 1 «Анальное» и «сексуачьное» (1916). |В 1920 году Фрейд добавил ко второму из своих «Трех очерков по теории сексуальности» примечание (\905d, Studienausgabe, т. 5. с. 93, прим. 2), в котором он вкратце изложил содержание указанной работы.) 131
Психоаналитические заметки об одном автобиографически описанном случае паранойи (dementia paranoides) (1911)
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ ИЗДАТЕЛЕЙ Издания на немецком языке: 1911 Jb. psychoanalyt. psychopath. Forsch., т. 3 (1), 9—68. 1913 5. К. S. N., т. 3, 198-266. (1921, 2-е изд.) 1924 G. S., т. 8, 353-431. 1932 Vier Krankengeschichten, 377-460. 1943 G. W., т. 8, 239-316. «Дополнение к автобиографически описанному случаю паранойи (dementia paranoides)»: 1912 Jb. psychoanalyt. psychopath. Forsch., т. 3 (2), 588-590. 1913 S. K. S. N., т. 3, 267-70. (1921, 2-е изд.) 1924 G. S., т. 8, 432-435. 1932 Vier Krankengeschichten, 460—463. 1943 G. W., т. 8, 317-320. Принадлежащие Даниэлю Паулю Шреберу «Мемуары нервнобольного» были опубликованы в 1903 году (в издательстве Освальда Мутце, Лейпциг). В то время эти мемуары активно обсуждались в кругу психиатров, но, по всей видимости, внимание Фрейда они привлекли только летом 1910 года. Известно, что он обсуждал их, как и вопрос паранойи в целом, с Ферении во время своего путешествия по Сицилии в сентябре того же года. По возвращении в Вену он приступил к написанию статьи; в письмах от 16 декабря Абрахаму и Ференци сообщается о ее завершении. Тем не менее она была опубликована лишь летом 1911 года. «Дополнение» было доложено 22 сентября 1911 года на 3-м Международном психоаналитическом конгрессе в Веймаре, а в начале следующего года публиковано. Фрейд соприкоснулся с проблемой паранойи уже на очень ранней стадии своих психопатологических исследований. В письмах Флиссу (Freud, 1950я), написанных в 1895 и 1896 годах, в которых содержатся подробные рассуждения на эту тему, и в работе «Еще несколько замечаний о защитных невропсихозах» (18966) он попытался обосновать два главных теоретических положения: что паранойя — это защитный невроз и что ее основным механизмом является проекция. В интересном письме Флиссу от 9 декабря 1899 года (1950а, письмо 125) добавляется предположение, что паранойя включает в себя возвращение к раннему аутоэротизму. 135
Упомянутое письмо и публикацию истории случая Шребера отделяют более десяти лет, и в этот период в опубликованных работах Фрейда проблема паранойи практически не затрагивается. Между тем в 1908 году в письмах Юнгу и Ференци он выдвинул тезис, который и впоследствии оставался для него самым важным объяснительным принципом при рассмотрении этой проблемы, а именно что существует связь между паранойей и вытесненным пассивным гомосексуализмом; и Юнг, и Ференци с ним согласились. Затем прошло еше три года, прежде чем «Мемуары» Шребера предоставили Фрейду возможность ознакомить общественность со своей теорией и подтвердить ее детальным изложением своего анализа бессознательных процессов, действующих при паранойе. Также и в своих более поздних сочинениях Фрейд не раз обращайся к этому заболеванию. Наиболее важные из них (все они вошли в этот том) — «Сообщение об одном случае паранойи, противоречащем психоаналитической теории» (1915/) и раздел Б работы «О некоторых невротических механизмах при ревности, паранойе и гомосексуализме» (\922b). Кроме того, случай Шребера затрагивается в «Неврозе черта в семнадцатом веке» (\923d [1922]), хотя невроз, о котором идет речь в этой работе, Фрейд нигде не называет паранойей. Ни в одном из этих более поздних сочинений нельзя обнаружить каких-либо существенных корректировок представлений о паранойе, изложенных в данной работе. Однако значение анализа Шребера отнюдь не исчерпывается объяснениями паранойи. Особенно третий раздел в некотором смысле является предшественником метапсихологических сочинений, к написанию которых Фрейд приступил спустя три или четыре года. Уже здесь затрагиваются отдельные темы, которые подробнее будут обсуждаться позднее. Так, например, замечания о нарцизме (с. 184 и далее) являются предвестниками работы на эту тему (1914с); к рассуждениям о механизме вытеснения (с. 189 и далее) он снова вернулся через несколько лет (\9\5d), а обсуждение влечений (с. 196) предшествует их последующему более дифференцированному анализу (1915с). С другой стороны, абзац, в котором говорится о проекции (с. 189), вопреки заявлению Фрейда так и остался без продолжения. Две темы, обсуждаемые в.последней части работы, — различные поводы к невротическому заболеванию (включая понятие «отказ») и роль последовательных «мест фиксации» — вскоре после этого получили развитие в специальных работах (1912с и в 1913/; последняя из них в этом томе, с. 109 и далее). Наконец, в «Дополнении» содержатся первый короткий экскурс Фрейда в область мифологии, а также первое упоминание о тотеме; эта тема уже тогда начала занимать его мысли и в дальнейшем дата название одному из его основных трудов (1912—1913). Как нам сообщает сам Фрейд (с. 172, прим. 1), в своем описании случая он использовал лишь один-единственный факт (возраст Шребера во время его второго заболевания), который не содержится в 136 «Мемуарах». Теперь благодаря работе Франца Баумейера (1956) мы обладаем большим количеством нового материала. С 1946-го по 1949 год Баумейер был главным врачом лечебницы Арнсдорф под Дрезденом и обнаружил там множество старых записей, относящихся к различным фазам болезни Шребера. О некоторых из них Баумейер сообщил в кратком резюме, другие воспроизвел в полном объеме. В дальнейшем он собрал множество сведений о предках Шребера и истории его семьи1. Все, что из этой информации, как нам представляется, имеет непосредственное отношение к статье Фрейда, упоминается в редакторских примечаниях. Здесь разве что следует довести до конца изложенную в «Мемуарах» биографию Шребера. После того как в конце 1902 года Шребер был выписан из больницы, в течение нескольких лет он вел внешне нормальную жизнь. В ноябре 1907 его жена перенесла апоплексический удар (она прожила после этого до 1912 года). Это, по-видимому, послужило причиной новой вспышки его болезни, и через две недели он снова был помещен в лечебницу, на этот раз в Дёзене под Лейпцигом2. В ней он прожил, пребывая в крайне тяжелом и почти недоступном состоянии, до своей смерти весной 1911 года, наступившей незадолго до публикации Фрейда после постепенного физического упадка. Следующий хронологический список, основанный на данных из «Мемуаров» и из материала Баумейера, возможно, поможет читателю прослеживать конкретные факты в описании Фрейда. 1842 25 июля. Рождение в Лейпциге Даниэля Пауля Шребера. 1861 Ноябрь. Смерть отца в возрасте 53 лет. 1877 Смерть старшего на три года брата в возрасте 38 лет. 1878 Женитьба.
1884 Осень. Кандидатура в Рейхстаг'. 1884 Октябрь. Несколько недель в лечебнице Зонненштайн. 8 декабря. Психиатрическая университетская клиника в Лейпциге. 1884 1 июня. Выписывается из больницы. 1885 1 января. Шребер приступает к исполнению своей должности в земельном суде Лейпцига. 1 В. Г. Нидерланд (1959о и *. 1960, 1963) обнаружил интересные сведения об отце Шребера. -Из письма Фрейда принцессе Марии Бонапарт, написанного 13 сентября 1926 года, выдержки из которого приведены в третьем томе биографии Фрейда (Jones. 1962/). 517—518), следует, что об этом рецидиве и его причинах Фрейда проинформировал доктор Штегманн, хотя в своей статье Фрейд этот факт не упоминает. См. примечание Фрейда на с. 172 и с. 176, ниже. 3 В это время Шребер уже занимал высокую судейскую должность — должность председателя земельного суда в Хемнице. После своего выздоровления он стал занимать такую же должность в земельном суде Лейпцига. Незадолго до своего второго заболевания он был назначен председателем судебной коллегии верховного земельного суда в Дрездене. 137
Второе заболевание 1893 Июнь. Шребера уведомляют о его предстоящем назначении в Верховный суд земли. 1 октября. Шребер вступает в должность председателя судебной коллегии. 21 ноября. Второе поступление в Психиатрическую университетскую клинику Лейпцига. 1894 14 июня. Перевод в лечебницу Линденхоф. 29 июня. Перевод в лечебницу Зонненштайн. 1900-1902 Шребер пишет свои «Мемуары» и предпринимает юридические шаги, чтобы отменить признание себя недееспособным. 1902 14 июля. Верховный суд земли отменяет решение о признании Шребера недееспособным. 20 декабря. Выписка из больницы. 1903 Публикация «Мемуаров».
14 Ноября. Апоплексический удар у жены. Сразу после этого Шребер заболевает. 27 ноября. Направление в лечебницу Лейпциг-Дёзен. 1911 14 апреля. Смерть Шребера. 1912 Май. Смерть жены в возрасте 54 лет. Далее, возможно, будет также полезной информация о трех психиатрических лечебницах, на которые в тексте нет унифицированных ссылок. 1. Психиатрическая клиника (закрытое отделение) Лейпциге -кого университета. Директор: профессор Флехсиг. 2. Замок Зонненштайн. Саксонская лечебница близ Пирны на Эльбе, расположенная примерно в 15 км на юго-востоке от Дрездена. Директор: доктор Г. Вебер. Ко всей статье относится, что цифры в скобках, перед которым не стоит «с», указывают на страницы в оригинальном издании «Мемуаров нервнобольного» (1903). Цифры в скобках, перед которыми стоит «с», относятся к страницам в данном томе. Цитаты Шребера, а также ссылки на страницы в «Мемуарах» и в «Приложениях» сверены с оригиналом и, если это требовалось, были исправлены. При этом специально отмечались только те исправления, которые могли изменить смысл. Орфография и пунктуация адаптированы к современным правилам; многочисленные модернизации были предприняты уже самим Фрейдом. 138
[ВВЕДЕНИЕ] Аналитическое исследование паранойи доставляет нам, врачам, не работающим в государственныхлечебницах, трудности особого рода. Мы не можем принимать таких больных или долго их лечить, поскольку надежда на успех терапии является условием нашего лечения. Поэтому только как исключение случается так, что я могу составить более глубокое представление о структуре паранойи, когда, например, неопределенность диагноза, поставить который не всегда просто, оправдывает попытку воздействия, или когда, несмотря на точный диагноз, я уступаю просьбам родственников и берусь лечить больного в течение какого-то времени. Обычно я, разумеется, довольно часто вижу больных паранойей (и dementia praecox) и узнаю от них не меньше, чем другие от своих пациентов, но этого, как правило, недостаточно для того, чтобы прийти к каким-либо аналитическим выводам. Психоаналитическое исследование паранойи было бы вообще невозможно, если бы сами пациенты не обладали странной особенностью выдавать — правда, в искаженной форме — именно то, что другие невротики скрывают как тайну. Поскольку параноиков нельзя заставить преодолеть их внутреннее сопротивление и они все равно говоряттолько то, что им хочется, именно при этой патологии письменный отчет или опубликованная история болезни могут заменить личное знакомство с больным. Поэтому я не считаю недопустимым попытаться привязать аналитические толкования к истории болезни параноика (больного dementia paranoides), которого я никогда не видел, но который сам описал историю своей болезни и благодаря публикации довел ее до всеобщего сведения. Речь идет о бывшем саксонском председателе судебной коллегии докторе юриспруденции Даниэле Пауле Шребере, чья книга «Мемуары нервнобольного» была опубликована в 1903 году и, если я правильно информирован, вызвала довольно большой интерес у психиатров. Возможно, что доктор Шребер жив и поныне и настолько отступился от своей бредовой системы, которую он отстаи- 139 вал в 1903 году, что болезненно воспримет эти заметки о своей книге1. Но если он по-прежнему придерживается идентичности своей нынешней личности с тогдашней, я вправе сослаться на аргументы, которые он, «человек высоких умственных способностей, наделенный необычайной остротой ума и наблюдательностью»2, противопоставлял стараниям удержать его от публикации: «При этом я не скрывал сомнений, которые, видимо, препятствуют публикации: речь идет прежде всего о тактичности в отношении отдельных по-прежнему здравствующих людей. С другой стороны, я считаю, для науки и для познания религиозных истин могло бы представлять ценность, если бы еще при моей жизни компетентная сторона получила возможность произвести какие-либо наблюдения над моим телом и моей личной судьбой. Перед этим рассуждением все личные соображения должны отступить»1. В другом месте книги он говорит, что решил остаться при своем намерении опубликовать ее, даже если бы его врач, тайный советникдоктор Флехсиг из Лейпцига4, подал из-за этого на него в суд. При этом в отношении Флехсига он рассчитывает на то же, на что теперь в отношении его самого рассчитываю я. «Надеюсь, что тогда и у тайного советника профессора Флехсига научный интерес к содержанию моих мемуаров заглушит возможные личные обиды» [445— 4461-\ Хотя в д&1ьнейшем все отрывки из «Мемуаров», обосновывающие мои толкования, будут приведены дословно, я все же прошу читателей этой работы прежде ознакомиться с книгой, прочитав ее хотя бы раз. 1 [На самом деле Шребер умер 14 апреля 1911 года лишь за несколько месяцев до того, как Фрейд описач его историю болезни (см. выше, с. 135).] -' Эту, безусловно, не такую уж необоснованную характеристику себя самого можно найти на с. 35 книги Шребера. 3 Предисловие к «Мемуарам». [«Предисловие», первый абзац. Ср. конец примечания на с. 159.J 4 [Пауль Эмиль Флехсиг (1847-1929), с 1877-го по 1921 год профессор психиатрии в Лейпциге, широко известен своими нейроанатомическими исследованиями. | 5 [О системе постраничных ссылок в настоящем издании см. в конце «Предварительных замечаний издателей», с. 138.] 140
I ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ Доктор Шребер сообщает: «Я дважды становился нервнобольным, оба раза в результате умственного перенапряжения; в первый раз (будучи председателем земельного суда в Хемнице), когда выставил свою кандидатуру на выборах в Рейхстаг, во второй раз по причине необычной рабочей нагрузки, которая выпшта мне при вступлении в возложенную на меня должность председателя судебной коллегии при верховном земельном суде в Дрездене» (34). Первое заболевание разразилось осенью 1884 года, а к концу 1885 году он был полностью вылечен. Флехсиг, в клинике которого он провел тогда шесть месяцев, в позднее выданном «заключении» охарактеризовал состояние как приступ тяжелой ипохондрии [379]. Доктор Шребер уверяет, что эта болезнь протекала «без каких-либо инцидентов, затрагивающих область сверхчувственного» (35). О предыстории и недавних обстоятельствах жизни пациента не дают достаточной информации ни его записи, ни приложенные к ним заключения врачей1. Я даже не в состоянии указать точный возраст пациента в момент его заболевания2, хотя высокая должность в судопроизводстве, которую он получил перед вторым заболеванием, устанавливает определенную нижнюю границу. Мы узнаем, что доктор Шребер был женат уже задолго до приступа «ипохондрии». Он пишет: «Чуть ли не еше более искренне была воспринята благодарность моей жены, которая почитала профессора Флехсига прямо-таки как человека, вернувшего ей ее мужа, и по этой причине его портрет годами стоял на ее письменном столе» (36). И там же: «Оправившись после первой моей болезни, я прожил со своей женой восемь лет, в целом поистине счастливых, богатых также внешними почестями 1 [Приложения объемом почти в 140 страниц к книге Шребера содержат судебно-медицинские заключения доктора Вебера (декабрь 1899, ноябрь 1900 и апрель 1902 года), «апелляционную жалобу» самого Шребера (июль 1901 года) и решение верховного земельного суда Дрездена (июль 1902 года).] 2 [К моменту его первого заболевания ему было 42 года (см. выше, с. 137), когда он заболел во второй раз, ему исполнился, как на с. 171 сообщает сам Фрейд, 51 год.] 141
и лишь временами омраченных многократным крушением надежды обзавестись детьми». В июне 1893 года его уведомили о грядущем назначении на должность председатель судебной коллегии; 1 октября того же года он приступил к своим обязанностям. Между двумя этими событиями1 ему снится несколько сновидений, которым он стат придавать значение лишь позже. Ему несколько раз снилось, что вернулась его прежняя нервная болезнь, из-за чего он чувствовал себя во сне таким же несчастным, каким был счастливым, понимая, что это был всего лишь сон. Затем однажды утром, находясь в состоянии между сном и бодрствованием, у него возникло «представление, что, наверное, и в самом деле хорошо быть женщиной, которая уступает и соглашается на половое сношение» (36), — представление, которое в полном сознании он отверг бы с величайшим негодованием. Второе заболевание началось в конце октября 1893 года с мучительной бессонницы, которая заставила его обратиться в клинику Флехсига, где, однако, его состояние резко ухудшилось. Дальнейший ход событий излагается в последующем [написанном в 1899 году] заключении, данном директором лечебницы Зонненштайн (380): «В начале его пребывания там2 он вновь проявлял ипохондрические идеи, жаловался, что страдает размягчением мозга, что вскоре умрет и т. д., однако в клиническую картину уже стали примешиваться идеи преследовании, основанные на обманах чувств, которые, однако, вначале проявлялись скорее разрозненно; в тоже время отмечалась крайне выраженная гиперестезия, высокая чувствительность к свету и шуму. Позднее зрительные и слуховые иллюзии участились и в сочетании с нарушением общего ощущения стали доминировать над всеми его мыслями и чувствами. Он считат себя мертвым и разложившимся, больным чумой, воображал, что с его телом производят всевозможные отвратительные манипуляции, и, как он говорит по сей день, он пережил более ужасные вещи, чем кто-либо может себе представить, — и все это во имя священной цели. Больной настолько погружался в болезненные переживания, что был недоступен для любого другого впечатления, часами сидел на месте полностью отрешенный и неподвижный (галлюцинаторный ступор). С другой стороны, они были для него настолько мучительными, что он желал себе смерти, не- 1 То есть еще до того как на него повлияло переутомление на новом посту, в котором он усматривал причину своей болезни. 2 В клинике у профессора Флехсига в Лейпциге. (См. «Предварительные замечания издателей», с. 138.] 142
сколько раз пытапся утопиться в ванне и требовал дать "предназначенный для него цианистый катай". Постепенно бредовые идеи приняли мистический, религиозный характер; он напрямую общался с богом, бесы играли с ним в свои игры, он видел "чудесные явления", слышат "святую музыку" и в конце концов даже стал верить, что живет в другом мире». Добавим, что он проклинал разных людей, которые, как он считал, его преследовали и причиняли вред, прежде всего своего прежнего врача Флехсига, которого он называл «душегубом»; он множество раз выкрикивал «мааенький Флехсиг», особо подчеркивая первое слово (383). В лечебницу Зонненштайн близ Пирны после короткого пребывания в другой клинике1 он приехал из Лейпцига в июне 1894 года и оставался там до тех пор, пока его состояние не приобрело свою окончательную форму. В течение последующих нескольких лет картина болезни претерпела изменение, которое нам лучше всего описать словами директора лечебницы доктора Вебера2. «Не вдаваясь в подробности течения болезни, необходимо отметить лишь то, как по прошествии времени из первоначального более острого психоза, непосредственно вовлекавшего в болезнь все психические проявления, который следовало назвать "галлюцинаторным помешательством", все отчетливее выделялась, таксказать, выкристаллизовывалась, паранойяльная картина болезни, которую можно наблюдать и сегодня» (385). То есть, с одной стороны, у него развилась искусная бредовая система, представляющая для нас огромный интерес, с другой стороны, его личность реконструировалась, и казалось, что он мог справляться с задачами жизни за исключением отдельных расстройств. В заключении, составленном в 1899 году, доктор Вебер сообщает о нем: «Таким образом, в настоящее время председатель судебной коллегии доктор Шребер, не считая психомоторных симптомов, которые непосредственно бросаются в глаза как болезненные даже стороннему наблюдателю, не кажется ни спутанным, ни физически заторможенным, не заметно и явного снижения его интеллекта, — он рассудителен, его память превосходна, он располагает большим количеством знаний не только в вопросах юриспруденции, но и во многих других областях, и он способен их воспроизводить в упоря- [В частной клинике доктора Пирсона в Линденхофе.] [В его заключении, написанном в декабре 1899 года.] 143 доченной последовательности мыслей, он проявляет интерес к событиям в политике, науке, искусстве и т. д. и постоянно размышляет о них... так что в указанных направлениях наблюдатель, не очень осведомленный о его общем состоянии, едва ли заметит что-либо необычное. При всем том пациент полон болезненно обусловленных представлений, которые сложились в законченную систему, более или менее зафиксировались и кажутся недоступными для коррекции путем объективного понимания и оценки действительных отношений» (с. 385—386). Сам столь сильно изменившийся больной считал себя жизнеспособным и предпринимал целесообразные шаги, чтобы выйти из-под опеки и покинуть лечебницу. Доктор Вебер противился этим желаниям и написал заключение противоположного содержания; однако в заключении 1900 года он не мог не описать характер и поведение пациента следующим благоприятным для него образом: «Нижеподписавшийся в течение последних девяти месяцев имел предостаточно возможностей беседовать с председателем судебной коллегии господином Шребером на всевозможные темы во время ежедневных трапез за семейным столом. Какие бы вопросы ни обсуждались — за исключением, разумеется, его бредовых идей, — будь то события в области государственного управления и юриспруденции, политики, искусства и литературы, общественной жизни или чего-то еще, доктор Шребер проявлял живой интерес, дет&чьные знания, хорошую память и здравость суждений, а также этическое понимание, с которым можно было лишь согласиться. Точно так же во время непринужденных бесед с присутствующими дамами он был учтив и любезен, а при ироническом обсуждении некоторых вещей всегда тактичен и сдержан, никогда в ходе этих невинных застольных бесед он не вовлекался в обсуждение тем, которые были бы уместны разве что при визите к врачу» (397—398). Даже в обсуждение делового вопроса, затрагивавшего интересы всей семьи, он вмешался тогда компетентным и целесообразным способом (401, 510). Во время своих неоднократных обращений в суд, посредством которых доктор Шребер боролся за свое освобождение, он ни разу не отрекался от своего бреда и не скрывал своего намерения опубликовать «Мемуары». Напротив, он подчеркивал ценность своих идей для религиозной жизни и их незаменимость для современной науки; вместе с тем он также ссылался на «абсолютную безобидность» (430) всех тех действий, к которым, как он знал, побуждало содержание его бреда. Проницательность и безупречность логики, не- 144 смотря на признание его параноиком, привели все же к победе. В июле 1902 года доктор Шребер был объявлен дееспособным; в следующем году «Мемуары нервнобольного» увидели свет в виде книги, правда, они подверглись цензуре и были сокращены за счет некоторой ценной части их содержания. В решении, которое вернуло доктору Шреберу свободу, содержание его бредовой системы сформулировано в нескольких предложениях: «Он считает себя призванным спасти мир и вернуть ему утраченное блаженство'. Но сделать это он сможет только тогда, когда перед этим из мужчины превратится в женщину» (475). Более подробное изображение бреда в его окончательной форме мы можем заимствовать из заключения, сделанного в 1899 году доктором Вебером: «Бредовая система пациента сводится к тому, что он призван спасти мири вернуть человечеству утраченное блаженство. Он, по его утверждению, пришел к этой задаче благодаря непосредственному божественному вдохновению, подобно тому, как этому учат пророки; именно возбужденные нервы, как это было с ним на протяжении долгого времени, обладают свойством притягательно влиять на бога; но при этом речь идет о вещах, которые в лучшем случае лишь с огромным трудом можно выразить на языке людей, поскольку они лежат вне сферы всякого человеческого опыта и рас-крылисьтолькоему. Самое важное в его спасительной миссии — это то, что сначала должно произойти его превращение в женщину. Дело не втом, что он хочет превратиться в женщину, речь, скорее, идет о заложенном в мировом порядке "долженствовании", которого он решительно не может избегнуть, хотя лично ему было бы гораздо лучше оставаться в своем почетном мужском положении. Но ни он, ни все остальное человечество не смогут вернуть себе загробную жизнь иначе, чем через превращение в женщину, которое ему предстоит совершить лишь по прошествии многих лет или десятилетий путем божественного чуда. Сам он — в этом он убежден — является единственным в своем роде предметом божественного чуда и, стало быть, самым удивительным человеком, когда-либо жившим на земле. С давних лет каждый час и каждую минуту он испытывает в своем теле это чудо, и он также получает этому подтверждение от голосов, которые с ним говорят. В первые годы своей болезни отдельные органы в его теле получили повреждения, которые любого другого человека давно бы уже привели к смерти; долгое время он жил без [См. прим. 1, с. 151.] 145
желудка, без кишечника, почти без легких, с изорванным пишево-дом, без мочевого пузыря, с раздробленными ребрами, иногда вместе с пищей он съедал собственную глотку и т. д. Но божественное чудо ("лучи") всегда восстанавливало разрушенное, и поэтому, пока он остается мужчиной, он вообще бессмертен. Те опасные явления давно исчезли, зато на передний план выступила его "женственность". При этом речь идет о процессе развития, для полного завершения которого, наверное, потребуются десятилетия, если не века, и вряд ли кто-либо из живущих ныне людей доживет до его конца. У него есть чувство, что в его тело уже перешло множество "женских нервов", из которых благодаря непосредственному оплодотворению богом появятся новые люди. Только тогда, пожалуй, он сможет умереть естественной смертью и, как и все остальные люди, вновь обретет блаженство. Ну а пока с ним человеческими голосами говорят не только солнце, но и деревья и птицы, которые являются "чудесными остатками прежних человеческих душ", и повсюду вокруг него совершаются чудесные вещи» (386—388). Интерес психиатра-практика к таким бредовым образованиям, как правило, иссякает, если он выяснил последствия бреда и обсудил его влияние на образ жизни больного; его удивление не становится началом его понимания. Психоаналитик, исходя из своих знаний о психоневрозах, привносит гипотезу, что и такие странные мыслительные образования, столь отклоняющиеся от привычного мышления людей, возникли в силу самых общих и самых понятных побуждений душевной жизни, и хочет ознакомиться как с мотивами, так и со способами подобного преобразования. С этой целью он охотно углубится как в историю развития, так и в конкретные детали бреда. а) В качестве двух основных проблем медицинским экспертом подчеркиваются роль спасителя и превращение в женщину. Бред спасения — это знакомая нам фантазия, очень часто она образует ядро религиозной паранойи. Дополнительный момент, что избавление должно произойти через превращение мужчины в женщину, необычен и сам по себе очень странен, поскольку он отдаляется от исторического мифа, который хочет воспроизвести фантазия больного. Основываясь на медицинском заключении, хочется предположить, что движущей силой этого бредового комплекса является честолюбивое желание играть роль спасителя, причем оскопление можно рассматривать лишь в значении средства для достижения этой цели. Хотя все это может так выглядеть в окончательной фор- 146
ме, которую принял бред, тем не менее в результате изучения «Мемуаров» у нас возникает совершенно иная точка зрения. Мы узнаем, что превращение в женщину (оскопление) было первичным бредом, что сначала оно расценивалось как акт надругательства и преследования и что оно только вторично связалось с ролью спасителя. Также становится несомненным, что сначала оно должно было произойти с целью сексуального насилия, а не ради более высоких намерений. Выражаясь формально, мания сексуального преследования задним числом трансформировалась у пациента в религиозную манию величия. Преследователем вначале считался лечащий врач профессор Флехсиг, а затем его место занял сам бог. Я приведу без сокращений места из «Мемуаров», которые служат тому доказательством: «Таким образом, против меня был составлен заговор (примерно в марте или апреле 1894 года), который заключался в том, что после того как моя нервная болезнь будет признана неизлечимой или выдана за таковую, передать меня некоему человеку, причем таким способом, что моя душа достанется ему, но мое тело — из-за неправильного понимания вышеуказанной тенденции, лежащей в основе мирового порядка, — превратится в женское тело и в этом виде будет передано данному человеку' для сексуального надругательства, а затем просто будет "брошено", то есть оставлено разлагаться» (56). «При этом с человеческой точки зрения, которая тогда еще надо мной преимущественно довлела, было совершенно естественным, что я видел своего настоящего врага в профессоре Флехсиге или в его душе (позднее добавилась еще душа фон В., о чем подробнее будет рассказано ниже), а всемогущество бога рассматривал как моего естественного союзника, который, какя ошибочно полагал, испытывает затруднения лишь в отношении профессора Флехсига, и поэтому мне казалось, что я должен поддерживать его всеми возможными средствами вплоть до самопожертвования. То, что сам бог был сообщником, если не зачинщиком, в осуществлении направленного против меня плана, по которому должно было быть совершено душегубство, а тело мое выброшено подобно продажной девке, — эта мысль возникла у меня лишь гораздо позднее, отчасти, как я вправе сказать, стала ясно осознанной только при написании настоящего сочинения» (59).
147
«Все попытки, направленные на совершение душегубства, на оскопление в целях, противных мировому порядку'* (то есть для удовлетворения половых вожделений некоего человека), и позднее на разрушение моего рассудка, потерпели крах. Из этой, казалось бы, такой неравной борьбы отдельного слабого человеком с самим богом, пусть и после многих горьких страданий и лишений, я выхожу победителем, потому что мировой порядок на моей стороне» (61). В примечании 34 уведомляется о последующем преобразовании бреда оскопления и отношения к богу: «То, что оскопление возможно в других целях — в целях, созвучных мировому порядку, — более того, даже, наверное, содержит вероятное решение конфликта, подробнее будет разъяснено позднее». Эти высказывания имеют решающее значение для понимания бреда оскопления и тем самым для осмысления случая в целом. Добавим, что «голоса», которые слышал пациент, расценивали превращение в женщину не иначе как сексуальное бесчестие, из-за которого они были вправе насмехаться над больным, «божьи лучи1, принимая во внимание якобы предстоящее оскопление, считали себя вправе надо мной издеваться, называя меня "мисс Шребер"» (127). «Что же это за председатель судебной коллегии, который позволяет себя е...2?» — «И вам не стыдно перед своей супругой?» [177.] Первичный характер фантазии об оскоплении и ее первоначальная независимость от идеи о спасителе доказывается далее упомянутым в самом начале [с. 142], возникшим в полусне «представлением», что, наверное, хорошо быть женщиной, которая уступает и соглашается на половое сношение (36). Эта фантазия была осознана в инкубационный период заболевания, еще до воздействия перегрузок в Дрездене. Месяц ноябрь 1895 года самим Шребером изображается как время, когда установилась связь между фантазией об оскоплении и идеей о спасителе и таким образом наметилось примирение с первой: «Теперь же мне стало совершенно понятным, что мировой порядок властно требует оскопления, хотелось ли бы мне этого или
2 Этот пропуск, а также все остальные особенности слога я копирую по «Мемуарам». Сам я не вижу мотива, чтобы быть столь стыдливым в серьезной ситуации. 148 нет, и что поэтому из доводов разума мне не остается ничего иного, каксвыкнуться с мыслью о превращении в женщину. В качестве дальнейшего следствия оскопления, разумеется, могло рассматриваться только оплодотворение божьими лучами с целью сотворения новых людей» (177). Превращение в женщину былоpunctum saliens\ первым ростком образования бреда; оно также оказалась единственной частью, которая не поддавалась лечению, и единственной, которая сумела утвердиться в поведении поправившегося больного. «Единственное, что с точки зрения посторонних людей может считаться чем-то неразумным, это обстоятельство, упомянутое также экспертом, что меня порой застают с какими-нибудь женскими украшениями (лентами, поддельными ожерельями и т. п.) стоящим по пояс обнаженным перед зеркалом или просто так. Впрочем, это случается только тогда, когда я остаюсь наедине с собой, и никогда — во всяком случае, если я этого могу избежать — в присутствии другихлюдей» (429). Господин председатель судебной коллегии сознался в этих забавах в то время (июль 1901 года)2, когда он нашел точное выражение для своего вновь обретенного практического здоровья: «Теперь я давно уже знаю, что люди, которых я вижу перед собой, — это не "мимолетно приконченные мужчины", а реальные люди, и что поэтому я должен вести себя по отношению к ним так, как обычно ведет себя здравомыслящий человек в общении с другими людьми» (409). В противоположность такому осуществлению фантазии об оскоплении больной никогда не предпринимал никакихдругих действий для признания своей миссии спасителя, кроме публикации «Мемуаров». б) Отношение нашего пациента к богу настолько своеобразно и полно противоречащими друг другу определениями, что нужно обладать большой убежденностью, чтобы не отказаться от ожидания обнаружить все-таки «метод» в этом «безумии». Тут мы должны с помощью высказываний в «Мемуарах» попробовать разобраться в теолого-психологической системе доктора Шребера и изложить его представления о нервах, блаженстве, божественной иерархии и свойствахбога в их мнимой (бредовой) взаимосвязи. Во всех частях его теории бросается в глаза удивительная смесь 1 [Главным пунктом (лат.). — Примечание переводчика.] 1 |В своей апелляционной жалобе (см. выше. с. 141, прим. 1). 149
банального и остроумного, заимствованных и оригинальных элементов. Человеческая душа содержится в нервах тела, которые можно представить как чрезвычайно утонченные образования, сравнимые с тончайшими кручеными нитями. Некоторые из этих нервов пригодны только для восприятия чувственных впечатлений, другие (нервы понимания) осуществляют всю психическую работу, при этом существует условие, что каждый отдельный нерв понимания репрезентирует всю духовную индивидуальность человека, а большее или меньшее количество имеющихся нервов понимания влияет только на продолжительность времени, в течение которого могут удерживаться впечатления1. Если люди состоят из тела и нервов, то бог — с самого начала исключительно нерв. Однако нервы бога не ограничены, как в человеческом теле, определенным количеством, а бесчисленны или вечны. Они обладают всеми свойствами человеческих нервов, но в неизмеримо большей степени. Из-за своей способности творить, то есть превращаться во всевозможные предметы сотворенного мира, они зовутся лучами. Между богом и звездным небом или солнцем существует самая тесная связь2. После сотворения мира бог удалился на огромное расстояние (10-11 и 252) и предоставил миру в основном развиваться по своим законам. Он ограничился тем, что поднимал к себе души умерших. Лишь в виде исключения он мог вступить в связь с отдельными высокоодаренными людьми3 или с помощью чуда вмешаться в судьбы мира. По законам мирового порядка, регулярное общение бога с душами людей происходит только после их смерти4. Когда человек 1 В примечании к этой теории, выделенной курсивом самим Шребером, подчеркивается ее пригодность для объяснения наследственности: «Мужское семя содержит нерв отца и объединяется d нервом, взятым из тела матери, во вновь возникающую единицу» (7). Стаю быть, здесь свойство, которое мы должны приписать сперматозоиду, перенесено на нервы, что делает вероятным происхождение «нервов» Шребера из круга сексуальных представлений. В «Мемуарах» не так редко случается, что сделанное мимоходом замечание по поводу бредовой теории содержит желанный намек на происхождение и вместе с тем на значение бреда. [Ср. ниже, с. 162-163.] -' См. о ней ниже [178 и далее): солнце. — Приравнивание (или, скорее, сгущение) нервов и лучей, пожалуй, можно легко вывести из их линейного проявления. — Впрочем, нервы-лучи являются такими же созидательными, как и нервы-сперматозоиды. 3 На «основном языке» (см. ниже fc. 151]) это обозначается как «взять у них привесок нервов». 4 Какие с этим связаны упреки Бога, мы узнаем позднее [с. 152 и далее]. 150
умирает, части его души (нервы) подвергаются процессу очищения, чтобы в конце концов в виде «преддверий небес» снова присоединиться к богу. Так возникает вечный круговорот вещей, лежащий в основе мирового порядка. Сотворив нечто, бог избавляется от части самого себя, придает части своих нервов измененную форму. Эта, казалось бы, возникающая потеря вновь возмещается, когда через сотни или тысячи лет ставшие блаженными нервы умерших людей снова накапливаются у него в виде «преддверий небес» (18 и 19, прим.). Очищенные души вкушают радость блаженства*. Между тем их самосознание становится ослабленным, и они оказываются слитыми с другими душами в высшие единицы. Души великих людей, таких как Гёте, Бисмарк и др., могут сохранять свое сознание идентичности на протяжении столетий, пока они сами не растворятся в высших душевных комплексах (таких, как «лучи Иеговы» в древнем иудаизме или «лучи Заратустры» в персидской религии). Во время очищения души обучаются «языку, на котором говорит сам бог, так называемому "основному языку", несколько устаревшему, но по-прежнему сочному немецкому, который главным образом характеризуется изобилием эвфемизмов»2 (13). Сам бог — существо непростое. «Над "преддвериями небес" парил сам бог, которому в противоположность этим "передним божьим царствам" дано также имя "задние божьи царства". Задние божьи царства подверглись (и подвергаются еще и теперь) своеобразному разделению на две части, после которого выделились нижний бог (Ариман) и верхний бог (Ормузд)» (19). О значении этого разделения Шребер может сказать только то, что нижний бог преимущественно связан с народами черноволосой расы (семитами), а верхний бог расположен к светловолосым народам (арийцам). Однако от человеческого познания на таких высотах и нельзя требовать большего. И тем не менее мы еще узнаем, что нижнего и верхнего богов, «несмотря на имеющееся в некоторых отношениях единство божьего всемогущества, все же следует понимать как два
151
разных существа, каждый из которых, в том числе и по отношению друг к другу, обладает своим особым эгоизмом и своим особым инстинктом самосохранения и поэтому постоянно стремится выдвинуться вперед» (140, прим.). Также и во время острой стадии болезни оба божественных существа вели себя в отношении несчастного Шребера совершенно по-разному1. До своей болезни председатель судебной коллегии Ш ребер был скептиком в вопросах религии (29 и 64); он так и не смог прийти к твердой вере в существование личного бога. Более того, этот факт своей предыстории он использует как аргумент для подтверждения полной реальности своего бреда2. Но тот, кто ознакомится с дальнейшими особенностями характера шреберова бога, должен будет сказать, что преобразование, вызванное паранойяльным заболеванием, не было таким уж основательным и что в теперешнем спасителе по-прежнему оставалось многое от тогдашнего скептика. Мировой порядок имеет пробел, из-за которого, похоже, угрожает опасность самому существованию бога. Вследствие не совсем понятной взаимосвязи нервы живых людей, особенно в состоянии сильного возбуждения, настолько притягивают к себе нервы бога, что бог не может от них освободиться, и это угрожает его собственному существованию (11). Этот чрезвычайно редкий случай произошел со Шребером и стал причиной его величайших страданий. В результате у бога пробудился инстинкт самосохранения (30), и оказалось, что бог весьма далек совершенства, которое ему приписывают религии. Вся книга Шребера пронизана горькими жалобами на то, что бог, привыкший общаться только с умершими, не понимает живыхлюдей. «При этом, однако, имеет место фундаментальное недоразумение, которое с тех пор словно красной нитью проходит через всю мою жизнь и которое основывается как раз на том, что в силу мирового порядка бог, по существу, не знал живыхлюдей и не испытывал 1 Примечание на с. 20 позволяет нам догадаться, что решающее значение для выбора персидских имен Богов имело одно место в «Манфреде» Байрона. С влиянием этого поэтическое произведения мы встретимся еще в другой раз. [См. ниже, с. 170.] 2 «То, что у меня имеют место всего лишь обманы чувств, уже с самого начата мне кажется психологически неправдоподобным. Ибо обман чувств — общение с Богом или с душами усопших — может возникнуть только у таких людей, которые в свое болезненно возбужденное нервное состояние уже привнесли с собой непоколебимую веру в Бога и в бессмертие души. Но, согласно тому, о чем упоминалось в начале этой главы, ко мне это совершенно не относилось» (79). 152
в этом нужды, а сообразно мировому порядку должен был общаться лишь с трупами» (55). — «То, что... по моему убеждению, опять-таки должно быть связано с тем, что бог не умел, так сказать, обходиться с живыми людьми, а был приучен только к общению с трупами или же в крайнем случае со спящими (видящими сны) людьми» (141). — «Incredibile scriptu!—хотелось бы мне добавить и самому, и все-таки все это действительно так, как бы ни было трудно другим людям постигнуть мысль о полной неспособности бога правильно судить о живых людях, да и мне самому потребовалось много времени, чтобы свыкнуться с этими мыслями после бесчисленных сделанных наблюдений» (246). Уже вследствие такого непонимания богом живых людей могло случиться, что сам бог стал зачинщиком заговора, направленного против Шребера, что бог считал его слабоумным и подверг его самым тяжким испытаниям (246). Чтобы избежать этого приговора, он подверг себя крайне обременительным «принудительным размышлениям». «Всякий раз, когда моя мыслительная деятельность прекращается, богтутже считает, что мои умственные способности угасли, что ожидаемое им разрушение разума (слабоумие) наступило и что теперь у него есть возможность удалиться» (206). Особенно сильное возмущение вызывает поведение бога, когда дело касается позыва к испражнению. Этот пассаж столь характерен, что я хочу процитировать его целиком. Чтобы его понять, я сразу оговорюсь, что и чудо, и голоса исходят от бога (то есть от божественных лучей). «По причине его характерного значения я должен уделить еще несколько замечаний вышеупомянутому вопросу "Почему вы не как...?"; какой бы мало приличной ни была эта тема, я вынужден ее затронуть. Как и все остальное в моем теле, также и эта потребность в испражнении вызывается чудом; это происходит, когда фекалии в кишках движутся вперед (а иногда и снова назад), и когда вследствие уже произошедшего испражнения больше нет достаточного количества материала, по-прежнему сохраняющиеся незначительные остатки содержимого кишечника размазываются по отверстию моих ягодиц. При этом речь идет о чуде верхнего бога, которое повторяется каждый день по меньшей мере десятки раз. С этим связывается совершенно непонятное для людей представление, объяснимое лишь полным незнакомством бога с живым человеком как организмом, что "как..." в известной степени является чем-то последним, то есть с совершением чуда — позывом покак... — дос- 153 тигается цель разрушения разума и появляется возможность убрать лучи. Как мне кажется, чтобы разобраться в возникновении этого представления, необходимо подумать о наличии недопонимания касательно символического значения акта испражнения, что именно тот, кто вступил в отношения с божественными лучами, такие, как у меня, в известной степени имеет право наср... на весь мир». «Но вместе с тем при этом также проявляется вся подлость1 проводимой по отношению ко мне политики. Чуть ли не каждый раз, когда у меня чудесным образом возникает потребность в испражнении, какого-нибудь другого человека из моего окружения посылают, стимулируя для этого его нервы, в уборную, чтобы помешать мне испражниться; это явление я многие годы наблюдал несметное множество (тысячи) раз, причем с такой регулярностью, что мысль о случайности отпадает. И тогда в продолжение на заданный мне вопрос: "Почему вы не как...?" — следует великолепный ответ: "Потому что я слишком глуп". Перо буквально противится описывать ужасную бессмыслицу, что бог в своем ослеплении, основанном на незнании человеческой природы, заходит так далеко, что может предположить, будто есть человек, который из-за своей глупости не может покак... — сделать то, на что способно любое животное. Когда затем, ощущая потребность, я действительно испражняюсь, для чего, как правило, пользуюсь ведром, потому что уборная почти всегда оказывается занятой, то это каждый раз связано с необычайно сильным проявлением душевного сладострастия. Избавление от давления, которое вызывается имеющимся в кишках калом, для нервов сладострастия имеет последствием сильнейшее удовольствие, точно такое, как и при мочеиспускании. По этой причине при испражнении и мочеиспускании всегда и без всякого исключения все лучи оказывались объединены; и именно по этой причине, когда я собираюсь справить эти природные функции, всегда также пытаются — хотя, как правило, тщетно — чудесным образом вновь устранить позыв к испражнению и мочеиспусканию»2 (225-227). 1 В примечании предпринимается попытка смягчить резкость слова «подлость» ссылкой на одно из оправданий Бога, которое будет упомянуто позже. [См. ниже, с. 155-156.] 2 Это признание в удовольствии от выделительных функций, с которым мы познакомились как с одним из аутоэротических компонентов инфантильной сексуальности, можно сопоставить с высказываниями маленького Ганса в «Анализе фобии пятилетнего мальчика» (I909A, с. 333 [Studienausgabe, т. 8, с. 86)). 154
Странный бог Шребера не в состоянии также научиться чему-то на опыте: «Вследствие каких-то заложенных в сущности бога свойств он, по-видимому, не способен извлекать уроков на будущее из полученного таким образом опыта» (186). Поэтому он может годами без изменения повторять те же самые мучительные испытания, чудеса и высказывания, пока не становится посмешищем для преследуемого. «Из этого получается, что почти во всем, что происходит со мной, после того как чудеса большей частью утратили свое былое ужасающее воздействие, кажется мне в основном смехотворным или ребячливым. Для моего поведения из этого следует, что ради необходимой обороны я часто вынужден по самочувствию насмехаться над богом также и вслух...» (ЗЗЗ)1. Между тем эта критика бога и протест против бога наталкиваются у Шребера на энергичное противодействие, которое выражается во многих местах: «Но также и здесь я должен самым решительным образом подчеркнуть, что речь при этом идет лишь об эпизодах, которые, как я надеюсь, завершатся самое позднее с моей кончиной, и что поэтому право насмехаться над богом принадлежит только мне, но не другим людям. Для других людей бог остается всемогущим творцом неба и земли, первопричиной всех вещей и их благополучия в будущем, которому — пусть даже некоторые из традиционных религиозных представлений нуждаются в исправлении — надлежит поклоняться и оказывать наивысшие почести» (333-334). Поэтому снова и снова предпринимаются попытки оправдать поведение бога по отношению к пациенту, которые, будучи такими же изощренными, как и все теодицеи, находят объяснение то в общей природе душ, то в необходимости бога оберегать себя самого, то в сбивающем с толку влиянии души Флехсига (60—61 и 160). Однако в целом болезнь понимается как борьба человека Шребера с богом, вкоторой победа остается за слабым человеком, потому что на его стороне мировой порядок (61). Из врачебного заключения можно было бы легко сделать вывод, что в случае Шребера речь идет о распространенной форме фантазии о спасителе. Данный человек — это сын божий, пред-
155
назначение которого — выручить мир из беды или спасти от грозящей ему гибели и т. д. Поэтому я не преминул подробно изобразить особенности отношения Шребера к богу. О значении этого отношения для остального человечества упоминается в «Мемуарах» лишь изредка и только в конце образования бреда. В сущности оно заключается в том, что ни один умерший не может обрести блаженства, пока его (Шребера) персона своей притягательной силой поглощает основную массу божественных лучей (32). Также и открытая идентификация с Иисусом Христом проявляется очень поздно (338 и 431). Попытка объяснения случая Шребера не будет иметь шансов оказаться правильной, если не учесть эти особенности его представления о боге, это смешение черт почитания и протеста. Мы обратимся теперь к другой теме, тесно связанной с богом, — к теме блаженства. Также и у Шребера блаженство — это «загробная жизнь», к которой человеческая душа возносится после смерти благодаря очищению. Он описывает его как состояние непрерывного наслаждения, связанного с созерцанием бога. Это малооригинально, но зато нас удивляет различие, которое проводит Шребер между мужским и женским блаженством. «Мужское блаженство было выше женского, которое, по-видимому, преимущественно состояло в непрерывном ощущении сладострастия» (18)'. В других местах о совпадении блаженства и сладострастия говорится более ясно и без ссылок на половые различия, да и о составной части блаженства — созерцании бога — далее речь не идет. Так, например: «...с природой божественных нервов, благодаря которым блаженство... пусть и не исключительно, но все же по крайней мере одновременно представляет собой необычайно усилившееся ощущение сладострастия» (51). И: «Сладострастие, можно считать частью блаженства, которой исходно наделен человек и другие живые создания» (281), а потому небесное блаженство следовало бы по существу понимать как усиление и продолжение земного чувственного удовольствия!
И те небесные созданья Не задают вопрос, кто здесь мужчина и кто — женщина. [Миньон [в романе Гёте «Ученические годы Вильгельма Мейстера», Книга VIII, 2-я глава].) 156 Такое понимание блаженства отнюдь не является фрагментом бреда Шребера, который возник на ранних стадиях болезни, а затем был элиминирован как невыносимый. Еще в «апелляционной жалобе» (в июле 1901 года) больной в качестве одного из своих великих озарений подчеркивает, что «сладострастие находится в близкой связи — для других людей до сих пор не ставшей заметной — с блаженством душ усопших» [442]'. Более того, мы вскоре узнаем, что эта «близкая связь» представляет собой фундамент, на котором основана надежда больного на окончательное примирение с богом и прекращение его страданий. Лучи бога утрачивают свое враждебное настроение, кактолькоони убеждаются, что вместе с душевным сладострастием могут возникнуть в его теле (133). Сам бог требует искать в нем сладострастие (283) и угрожает убрать свои лучи, если он ослабит заботу о сладострастии и не сможет предложить богу требуемое (320). Эта удивительная сексуализация небесного блаженства производит на нас впечатление, что понятие блаженства у Шребера возникло в результате сгущения двух основных значений немецкого слова: «умерший» и «счастливый»2. Но мы найдем в ней также повод подвергнуть проверке отношение нашего пациента к эротике в целом, к вопросам сексуачьного наслаждения, ибо мы, психоаналитики, до сих пор придерживаемся мнения, что корни любого нервного и психического заболевания преимущественно надо искать в сексуальной жизни, причем одни из нас — руководствуясь собственным опытом, а другие — кроме того еще и теоретическими соображениями. После представленных до сих пор образцов бреда Шребера опасение, что именно паранойяльное заболевание может оказаться столь долго выискиваемым «негативным случаем», в котором сексуальность играет совсем незначительную роль, следует сразу же отмести. Сам Шребер бесчисленное множество раз высказывается таким образом, словно является сторонником нашего предубеждения.
«Ах, быть твоим навеки — Как счастлив (selig) буду я!» как крайние представители обоих значений. То, что в нашем языке одно и то же слово употребляется для обозначения столь разных ситуаций, не может, однако, не иметь смысла. 157 Он всегда на одном дыхании говорит о «нервозности» и эротическом заблуждении, словно то и другое невозможно отделить друг от друга1. До своего заболевания председатель судебной коллегии Шребер был человеком строгих правил: «Существует не так много людей, — утверждает он, и я не вижу оснований ему не доверять, — которые росли в столь строгих нравственных принципах, как я, и которые всю своюжизнь, особенно в половом отношении, вели себя — соответственно этим принципам — в такой же степени сдержанно, как я это могу сказать про себя» (281). После тяжелой душевной борьбы, внешне проявившейся в виде симптомов болезни, его отношение к эротике изменилось. Он пришел к мысли, что забота о сладострастии является его долгом, исполнение которого само по себе может покончить с тягостным конфликтом в нем, возникшим, как он считал, из-за него самого. Сладострастие, как уверяли его голоса, стало «богобоязненным» (285), и он сожалеет только о том, что не способен посвятить себя весь день напролет заботе о сладострастии2 (там же). Таков, следовательно, был общий итог болезненного изменения у Шребера в двух основных направлениях его бреда. Прежде он был склонен к сексуальному аскетизму и сомневался в боге; в процессе развития болезни он стал верующим и приверженцем сладострастия. Но подобно тому, как его обретенная вера была странной по своему содержанию, точно так же и сексуальное на- 1 «Когда в каком-либо космическом теле все человечество охвачено моральным разложением ("сладострастным распутством") или, возможно, также нервозностью», — тогда, полагает Шребер, следуя библейским историям о Содоме и Го-морре, о всемирном потопе и т. д., это может привести к мировой катастрофе (52). — «[...Известие] ...посеяло среди людей страх и ужас, разрушило основы религии и стало причиной распространения общей нервозности и безнравственности, вследствие которых на человечество обрушились опустошительные эпидемии» (91). «Поэтому, вероятно, "Князем тьмы" считалась душами зловещая сила, которая по причине нравственного упадка человечества или общего нервного перевозбуждения, вызванного сверхкультурой, могла развиваться как враждебная Богу» (163). |Выделено Фрейдом.] 2 В контексте бреда говорится (179-180): «Притяжение [то есть притяжение, оказываемое Шребером на нервы Бога (см. с. 152)] все-таки утрачивало свой ужас для данных нервов, если при проникновении в мое тело они наталкивались на чувство душевного сладострастия, в котором они участвовали со своей стороны. Тогда они вновь обретали утраченное небесное блаженство, которое также, пожатуй, состояло в наслаждении, похожем на сладострастие... находили в моем теле вполне или по меньшей мере почти равноценную замену». 158
слаждение, которое он получай, носило совершенно необычный характер. Это была уже не сексуальная свобода мужчины, асексуальное чувство женщины, он относился к богу по-женски, ошущал себя женой бога'. Ни одна другая часть его бреда не обсуждается больным так подробно, можно сказать: так назойливо, как утверждаемое им превращение в женщину. Поглощенные им нервы приняли в его теле характер женских нервов сладострастия и, кроме того, сделали его несколько женственным, в частности придали его коже мягкость, присущую женскому полу (87). Он ощущает эти нервы, когда слегка надавливает рукой на любую часть тела, как образование под кожной поверхностью, состоящее из нитевидных или похожих на жилы волокон, которых особенно много на груди, там, где у женщины находится бюст. «Надавливая на это образование, я способен, особенно когда думаю о чем-то женском, создавать у себя чувство сладострастия, соответствующее тому, что ощущает женщина» (277). Он уверен, что по своему происхождению это образование — не что иное, как прежние нервы бога, которые все же едва ли могли утратить свое качество нервов из-за перемещения вето тело (279). С помощью «рисования» (визуального изображения) он способен создавать у себя и у лучей ощущение, что его тело оснашено женскими грудями и женскими половыми органами: «Рисование женские ягодиц на моем теле — honny soit qui mal y pense — настолько вошло у меня в привычку, что я почти непроизвольно делаю это каждый раз, когда нагибаюсь» (233). Он «осмеливается утверждать, что у каждого, кто увидел бы его перед зеркалом раздетым по пояс — особенно если иллюзия подкрепляется женскими украшениями — создалось бы несомненное впечатление женской верхней части туловища» (280). Он требует врачебного обследования, чтобы установить, что все его тело с головы до пят пронизано нервами сладострастия, что, 1 Примечание к предисловию (4): «В моем собственном теле произошло нечто подобное зачатию Иисуса Христа непорочной девой, то есть женщиной, которая никогда не общалась с мужчиной. Дважды (а именно в то время, когда яеше находился в лечебнице Флехсига) у меня уже были, хотя и недостаточно развитые, женские половые органы, и в своем теле я ошущал шевеление, соответствующее первым проявлениям жизни человеческого эмбриона: благодаря Божьему чуду нервы Бога, соответствующие мужскому семени, оказались заброшены в мое тело; таким образом произошло оплодотворение». [Книга Шребера содержит как «Предисловие» и «Введение», так и вступительное «Открытое письмо господину тайному советнику профессору Флехсигу». Ср. с. 140, прим. 3, и с. 164, прим. 2.| 159
по его мнению, присуще только женскому телу, тогда как у мужчины, насколько ему известно, нервы сладострастия находятся лишь в половых органах и в непосредственной близости от них (274). Душевное сладострастие, развившееся благодаря такому скоплению нервов в его теле, стольвелико, что ему достаточно лишь чуть-чуть напрячь свое воображение, особенно когда он лежит в постели, чтобы получить чувственное удовольствие, которое дает ему довольно ясное представление о наслаждении, получаемом женщиной при половом сношении (269). Если мы теперь вспомним о сновидении, приснившемся в инкубационный период его заболевания еще до переезда в Дрезден [см. с. 142], то становится совершенно очевидным, что бред превращения в женщину — не что иное, как реализация содержания этого сна. Тогда этот сон вызвал у него взрыв мужского негодования, и точно так же он поначалу защищался от его исполнения во время болезни, расценивал превращение в женщину как позор, которым ему злонамеренно угрожают. Но затем наступило время (ноябрь 1895 года), когда он начал смиряться с этим превращением и связал его с высшими божественными намерениями: «С тех пор заботу о женственности я с полным сознанием сделал своим девизом» (177—178). Затем он пришел к твердому убеждению, что сам бог для своего собственного удовлетворения требует от него женственности: «Но как только — если мне позволительно так выразиться — я оказываюсь наедине с богом, для меня возникает необходимость всеми возможными средствами, а также призвав всю свою силу разума, особенно свое воображение, делать все для того, чтобы божественные лучи по возможности непрерывно или — поскольку человек на это попросту неспособен — хотя бы в определенное время дня получали впечатление о женщине, предающейся сладострастным ощущениям» (281). «С другой стороны, бог требует постоянного наслаждения, соответствующего условиям существования душ, сообразным мировому порядку; моя задача состоит в том, чтобы раздобыть1 это ему... в форме наибольшего развития душевного сладострастия; и если при этом нечто от чувственного наслаждения выпадает мне, я вправе присвоить это как некое небольшое возмещение за чрезмерные ' (Во всех предыдущих немецких изданиях анализа Шребера здесь ошибочно стоит: «предоставить».] 160 страдания и лишения, которые мне пришлось пережить за последние годы...» (283). «...Я даже думаю, что после полученных впечатлений вправе высказать мнение, что бог никогда бы не пошел на попятную (из-за чего мое физическое самочувствие каждый раз вначале значительно ухудшается), а безо всякого сопротивления и продолжающейся равномерностью следовал бы притяжению, если бы для меня было возможным всегда разыгрывать из себя женщину, лежащую в любовном объятии со мною самим, всегда устремлять свой взор на женское существо, всегда рассматривать изображения женщин и т. д.» (284-285). Два основных элемента бреда Шребера, превращение в женщину и привилегированные отношения с богом, в его системе объединены женской позицией по отношению к богу. Для нас становится неотложной задачей показать важную генетическую связь между двумя этими элементами, ибо в противном случае со своими объяснениями бреда Шребера мы окажемся в смехотворной роли, которую Кант в знаменитом сравнении в «Критике чистого разума» описывает как роль человека, держащего решето, вто время как другой человек доит козла. 161 II
Попытку прийти к пониманию этой истории паранойяльного больного и раскрыть в ней известные комплексы и движущие силы душевной жизни можно было бы предпринять с двух сторон — с бредовых высказываний самого больного и с поводов к его заболеванию. Первый путь кажется заманчивым с тех пор, как К. Г. Юнг предоставил нам блестящий пример толкования гораздо более тяжелого случая dementiaргаесохс проявлениями симптомов, которые несоизмеримо дальше отстояли от нормы1. Высокий интеллект и общительность больного также, по-видимому, облегчат нам решение задачи этим путем. Совсем не редко он сам дает в руки нам ключ, добавляя как бы невзначай пояснение, цитату или пример к тому или иному бредовому изречению или категорически опровергая возникающую у него самого аналогию. Тогда в последнем случае требуется только опустить отрицательную формулировку, как это обычно делается в психоаналитической технике, отнестись к примеру как к чему-то действительному, принять цитату или подтверждение за источник, и мы обнаружим, что обладаем искомым переводом паранойяльного способа выражения на нормальный язык. Возможно, пример этой техники заслуживает более детального изображения. Шребер жалуется на докучливость так называемых «сотворенных чудом птиц» или «говорящих птиц», которым он приписывает ряд весьма необычных свойств (208-214). По его убеждению, они созданы из остатков прежних «преддверий небес», то есть из бывших блаженными человеческих душ, имеют при себе трупный яд и науськаны на него. Они произносят «бессмысленно выученные наизусть выражения», которые им были «вдолблены в голову». Каждый раз, когда они складируют у него свои запасы трупного яда, то есть «назойливо повторяют вдолбленные им фразы», со словами «стервец» или «будь проклят» — единственными словами, которыми они вообще пока еше способны выражать истинные ощу- С. G. Jung (1907). 162
шения, — они в какой-то мере растворяются в его душе. Смысла произносимых ими слов они не понимают, но они обладают природной восприимчивостью к созвучию, которое необязательно должно быть полным. Поэтому для них не имеет особого значения, говорятли: Сантьяго (Santiago) или Карфаген (Karthago) Китайцы (Chinesentum) или Иисус Христос (Jesum Christum), Вечерняя заря (Abendrot) wnw удушье (Atemnoi), Ариман (Ariman) или землепашец (Аскегтапп) и т. д. (210). Читая это описание, нельзя отделаться от мысли, что здесь имеются в виду юные девушки, которых в критическом настроении нередко сравнивают с гусынями, которым неуважительным образом приписывают «птичьи мозги», про которых говорят, что они не могут сказать ничего, кроме заученных фраз, и которые выдают свою необразованность тем, что путают иностранные слова, похожие по звучанию. Слово «стервец», единственное, произносимое ими всерьез, относилось бы тогда ктриумфу молодого человека, которому удалось произвести на них впечатление. И действительно, через несколько страниц (214) мы наталкиваемся на фразы Шребера, которые подтверждает подобное толкование: «Большому количеству остальных птичьих душ я в шутку для различения дал девичьи имена, так как своим любопытством, своей тягой к сладострастию и т. д. все они прежде всего похожи на маленьких девочек. Затем эти девичьи имена частично были подхвачены также божественными лучами и были оставлены для обозначения упомянутых птичьих душ». Из этого дающегося без труда толкования «сотворенных чудом птиц» мы получаем намек для понимания загадочных «преддверий небес». Я хорошо понимаю, что всякий раз, когда в психоаналитической работе выходят за рамки типичных истолкований, требуется немало такта и сдержанности, и что слушатель или читатель последует за аналитиком лишь настолько, насколько ему это позволит собственная осведомленность в аналитической технике. Поэтому есть все основания позаботиться о том, чтобы возросшие затраты сообразительности не сопровождались меньшей степенью надежности и достоверности. В таком случае совершенно естественно, что один работник будет чересчур осторожным, а другой — слишком смелым. Верные границы обоснованного истолкования можно будет установить только после различных пробных попыток и лучшего знакомства с предметом. В работе над случаем Шребера мне приходится быть сдержанным по причине того, что из-за сопротивления публикации 163
«Мемуаров» значительная часть жүктеу/скачать 2.95 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|