Перевод на русский язык А. М

С этой целью я приведу еще один небольшой фрагмент истории больного, который не получил должной оценки в экспертных заключениях, хотя сам больной сделал все для того, чтобы выдвинуть его на передний план. Я имею в виду отношение Шребера к своему первому врачу, тайному советнику профессору Флехсигу из Лейпцига.

Мы уже знаем, что болезнь Шребера вначале носила характер бреда преследования, который принял стертые формы только после поворотного пункта болезни («примирения»). Затем преследования становятся все более терпимыми, соответствующая мировому порядку цель грозящего оскопления оттесняет на задний план их постыдность. Но виновником всех преследований является Флехсиг, и он остается их зачинщиком на протяжении всей болезни'.

¹ Заключение доктора Вебера: «Если взглянуть на содержание его сочинения, принять во внимание множество содержащихся в нем разоблачений, которые касаются его самого и других людей, без тени стеснения расписывание самых сомнительных и в эстетическом отношении прямо-таки невыносимых событий и ситуаций, использование самых неприличных крепких словец и т. д., то мы сочли бы совершенно непонятным, что человек, который обычно отличался тактом и деликатностью, мог вознамериться сделать столь компрометирующий его перед общественностью шаг, если только не...» и т. д. (402). Мы не вправе требовать от истории больного, которая должна изобразить нарушенную человечность и ее борьбу за восстановление, что она окажется «тактичной» и «эстетически» привлекательной.

² Предисловие, VIII: «Еще и теперь эти говорящие со мной голоса сотни раз за день в повторяющихся всегда обстоятельствах выкрикивают мне ваше имя, в особенности как виновника тех повреждений, хотя личные отношения, какое-то время существовавшие между нами, для меня уже давно отступили на задний план, и поэтому у меня самого едва ли найдется какой-нибудь повод снова и снова вспоминать вас, в особенности с каким-либо злобным чувством». [Из «Открытого письма» профессору Флехсигу; см. с. 159, прим.]

164

Как бы то ни было, вскоре произошло дальнейшее развитие бреда, которое затронуло отношение больного к богу, не изменив его отношения к Флехсигу. Если до сих пор он видел своего настоящего врага только во Флехсиге (или, скорее, в его душе), а всемогущество бога расценивал как своего союзника, то теперь он не мог отделаться от мысли, что сам бог является сообщником, если не зачинщиком направленного против него заговора (59). Однако главным совратителем оставался Флехсиг, под влияние которого попал бог (60). Он сумел всей своей душой или ее частью вознестись на небо и тем самым сделать себя — не умерев и не пройдя вышеупомянутого очищения — «командующим лучей» (56)'. Эту роль душа Флехсига сохранила и после того, как больной сменил клинику в Лейпциге на лечебницу Пирсона². Влияние нового окружения

165

Во время дальнейшего пребывания в Зонненштайне, когда бог начал больше его ценить, была произведена облава на неимоверно размножившихся душ, вследствие которой душа Флехсига осталась лишь в одной или двух формах, а душа фон В. —- только в одной. Последняя вскоре исчезла совсем; части души Флехсига, которые постепенно теряли как свой интеллект, так и свою власть, затем стали называться «задним Флехсигом» и «партией "ой!"». О том, что душа Флехсига до конца сохраняла свое значение, нам известно из предисловия, «Открытого письма господину тайному советнику, профессору Флехсигу»².

В этом удивительном документе выражается твердое убеждение Шребера, что воздействующий на него врач также и сам имел такие же видения и получал такие же откровения о сверхчувственных вещах, как и больной, и в нем заранее оговаривается, что автор «Мемуаров» далек от намерения опорочить честь врача. То же самое серьезно и настойчиво повторяется в прошении больного (343 и 445); по всей видимости, он пытается отделить «душу Флехсига» от живого человека, носящего это имя, Флехсига, порожденного бредом, отреатьного³.

¹ Об этом фон В. голоса сообщили ему; что во время допроса он преднамеренно или по халатности сказал о нем ложные веши, а именно обвинил его в онанизме; в наказание за это он теперь должен был прислуживать пациенту (108).

² [См. прим. 2, с. 164.J

³ «Следовательно, я должен также признать возможным, что все. о чем сообщалось в первых разделах моих "Мемуаров" о событиях, связанных с именем Флехсига, относится лишь к душе Флехсига, которую необходимо отличать от живого человека и особое существование которой, разумеется, невозможно объяснить естественным способом» (342-343).

166

Обратимся теперь с этих позиций к отношениям, ранее существовавшим между пациентом и Флехсигом, его врачом и преследователем. Мы уже знаем [см. с. 141], что в 1884 и 1885 годах Шребер перенес первое нервное заболевание, протекавшее «без каких-либо инцидентов, затрагивающих область сверхчувственного» (35). Пока он находился в этом состоянии, охарактеризованном как «ипохондрия», которое, по-видимому, не выходило за границы невроза, Флехсиг был врачом больного. Шребер провел тогда шесть месяцев в клинике Лейпцигского университета. Мы узнаем, что после выздоровления у него остались самые хорошие воспоминания о своем враче. «Главным было то, что (после долгого восстановительного путешествия) я, наконец, выздоровел, и поэтому я мог быть исполнен тогда только чувствами живой благодарности к профессору Флехсигу, которые я затем также по-особому выразил при последующем визите и подобающим, по моему мнению, гонораром» [35-36]. Правда, в своих «Мемуарах» Шребер восхваляет первое лечение Флехсига не без некоторых оговорок, но это легко понять, если иметь в виду, что его отношение к нему изменилось на противоположное. О первоначальных теплых чувствах к достигшему успеха врачу можно сделать вывод из замечания, продолжающего приведенное высказывание Шребера: «Еще большую благодарность испытывала моя жена, которая почитала профессора Флехсига как человека, вновь даровавшего ей ее мужа, и поэтому его портрет многие годы стоял на ее рабочем столе» (36).

167

168

«Разве это не безответственное легкомыслие, не бестактность и не клевета — обвинять в гомосексуальности человека столь высоких моральных устоев, как бывший председатель судебной коллегии Шребер?» — Нет, больной сам поведал миру о своей фантазии о превращении в женщину и в высших интересах пренебрег личными соображениями. Стало быть, он сам дал нам право заняться этими фантазиями, а наш перевод к их содержанию ничего не добавил. — «Да, но он сделал это, будучи больным; его бредовая идея о превращении в женщину была болезненной». — Мы этого не забыли. Мы занимаемся лишь значением и происхождением этой болезненной идеи. Мы обращаемся к его собственному разграничению между Флехсигом-человеком и «Флехсигом- душой». Мы вообще его ни в чем не упрекаем — ни в том, что у него были гомосексуальные побуждения, ни втом, что он стремился их вытеснить. В конце концов, психиатры должны были извлечь урок из этого случая, когда больной, несмотря на весь свой бред, старается не смешивать мир бессознательного с миром реальности.

«Но нигде не определенно не говорится, что превращение в женщину, которого он боялся, должно произойти в угоду Флехсигу». — Это верно, и нетрудно понять, почему в предназначавшихся общественности «Мемуарах», в которых автор не хотел нанести оскорбление человеку «Флехсигу», он избегает столь резкого обвинения. Но смягчение выражений, продиктованное подобными соображениями, оказалось недостаточным, чтобы суметьскрыть истинный смысл упрека. Можно утверждать, что об этом говорится также и вполне определенно, например, в следующем пассаже: «Таким образом, против меня был составлен заговор (примерно в марте или апреле 1894 года), который заключался в том, что после того как моя нервная болезнь будет признана неизлечимой или выдана за таковую, передать меня некоему человеку, причем таким способом, что моя душа достанется ему, но мое тело... превратится в женское тело и в этом виде будет передано данному человеку для сексуального надругательства» (56)¹. Излишне добавлять, что из конкретныхлюдей не называется никто другой, кого можно было бы поставить на место Флехсига.

Выделено мною.

169

К концу его пребывания в Лейпцигской клинике у него возникло опасение, что с целью полового насилия его «должны отдать санитарам» (98). Женская установка по отношению к богу, возникшая в ходе да1ьнейшего развития бреда, в которой он без стеснения признается, пожшгуй, устраняет последнее сомнение относительно роли, изначально отводившейся врачу. С первых и до последних страниц книги назойливо раздается другое выдвинутое против Флехсига обвинение. Он пытайся погубить его душу. Мы уже знаем [с. 38], что состав этого преступления непонятен и самому больному, но что оно связано с деликатными вещами, которые пришлось исключить из публикации (глава III). Одна-единственная нить ведет нас здесь дальше. Душегубство поясняется ссылками на содержание «Фауста» Гёте, «Манфре-да» лорда Байрона, «Вольного стрелка» Вебера и т. д. (22), и один из этих примеров приводится в другом месте. При обсуждении разделения бога надве персоны «нижний» и «верхний» боги отождествляются Шребером с Ариманом и Ормуздом (19), а несколько позже мы обнаруживаем следующее сделанное вскользь замечание: «Впрочем, имя Ариман встречается также в связи с душегубством, к примеру, в "Манфреде" лорда Байрона» (20). В поэтическом произведении, охарактеризованном таким образом, едва ли имеется нечто, что можно было бы сравнить с продажей души в «Фаусте», я также тщетно искал в ней выражение «душегубство», но, наверное, суть и тайна этого произведения — инцест между братом и сестрой. Здесь короткая нить вновь обрывается'.

Таким образом, это напрямую противоречит соглашению о продаже души. Вероятно, это заблуждение Шребера тенденциозно. Впрочем, напрашивается мысль связать это содержание «Манфреда» с неоднократно утверждавшимся отношением поэта к его сводной сестре, и обращает на себя внимание то, что в другой замечательной драме Байрона, в «Каине», речь идет о древней семье, в которой инцест между братом и сестрой не считается предосудительным. Мы также не хотим оставить тему душегубства, не упомянув следующий пассаж: «При этом раньше виновником душегубства называли Флехсига, тогда как теперь уже с давних пор, преднамеренно перевернув отношения, меня самого хотят "изобразить" как того, кто совершил душегубство...» (23). |Ср. ниже, с. 177.)

170

ное проявление гомосексуального побуждения. С этим предположением согласуется заслуживающая внимания, иначе не объяснимая деталь истории болезни. Следующий, решающий для хода событий «нервный срыв» произошел у больного в то время, когда его жена взяла непродолжительный отпуск, чтобы отдохнуть самой. Дотоле она каждый день проводила возле него много часов и вместе с ним обедала. Вернувшись после четырехдневного отсутствия, она обнаружила, что он самым прискорбным образом изменился, и он сам не желал ее больше видеть. «Решающей для моего умственного крушения была, собственно, ночь, когда у меня случилось совершенно необычайное число поллюций (наверное, с дюжину)» (44). Мы хорошо понимаем, что само присутствие жены воздействовало как защита от притягательной силы окружающих мужчин, и если мы согласимся, что у взрослого человека процесс поллюции не может произойти без психического содействия, то к поллюциям, произошедшим в ту ночь, добавим оставшиеся бессознательными гомосексуальные фантазии.

171

В интересах этой попытки объяснения я счел нужным узнать, был ли еще жив отец пациента в то время, когда он заболел, имел ли он брата и был ли тот жив в это же время или находился среди «блаженных». Поэтому я был доволен, когда после долгих поисков в «Мемуарах» мне, наконец, попалось место, в котором больной устраняет эту неясность словами: «Память о моем отце и брате... столь же священна для меня, как...» и т. д. (442). Стаяобыть, к моменту второго заболевания (возможно, и первого?) оба они уже умерли².

Я думаю, мы не будем далее противиться предположению, что поводом к заболеванию было проявление женской (пассивно-гомосексуальной) фантазии-желания, объектом которой стала персона врача. Именно против нее со стороны личности Шребера возникло

¹ Интервал между первым и вторым заболеванием Шребера.

² [Отец Шребера умер в 1861 голу, его единственный брат — в 1877-м (Baumeyer, 1856, 74 и 69).]

172

Одно из таких изменений состоит в замене Флехсига более влиятельной персоной бога; сначшт оно, по-видимому, означает обострение конфликта, усиление невыносимого преследования, но вскоре выясняется, что оно подготавливает второе изменение, а вместе с ним и разрешение конфликта. Если было невозможным свыкнуться с ролью девки по отношению к врачу, то задача доставить самому богу наслаждение, которого он ищет, не наталкивается на такое же сопротивление Я. Оскопление — уже не позор, оно становится «сообразным мировому порядку», вступает в великую космическую взаимосвязь, служит целям воссоздания погибшего мира людей. «Новые люди из духа Шребера» будут почитать его, мнящего себя преследуемым, как своего предка. Тем самым был найден выход, удовлетворяющий обе противодействующие стороны. Я возместилось манией величия, а прорвавшаяся женская фантазия-желание стала приемлемой. Борьба и болезнь могут прекратиться. Разве что усилившееся тем временем чувство реальности заставляет переместить решение из настоящего в отдаленное будущее, довольствоваться, так сказать, асимптотическим исполнением желания¹. Превращение в женщину произойдет, вероятно, когда-то позднее; до тех пор персона доктора Шребера останется неразрушимой.

В учебниках по психиатрии часто говорится о развитии мании величия из мании преследования, которое происходит следующим образом: больной который первично охвачен бредовой идеей, что является объектом преследования со стороны высшихсил, испытывает потребность объяснить себе это преследование, таким образом приходит к предположению, что он сам является незаурядной лич-

¹ «Лишь как возможности, с которыми при этом надо считаться, я все же упоминаю предстоящее оскопление, вследствие которого благодаря оплодотворению Богом из моего лона выйдет на свет потомство», — говорится в конце книги [293].

173

Если теперь мы вернемся к случаю Шребера, то должны будем признать, что прояснение трансформации его бреда доставляет нам чрезвычайные трудности. Каким образом и какими средствами совершается восхождение от Флехсига к богу? Откуда у него берется мания величия, которая столь удачным образом обеспечивает примирение с преследованием, или, выражаясь аналитически, позволяет предположить наличие подлежащей вытеснению фантазии-желания? «Мемуары» дают нам здесь отправную точку, показывая нам, что для больного «Флехсиг» и «бог» находятся в одном ряду. В одной из своих фантазий он якобы подслушивает разговор Флехсига со своей женой, в котором он представился «богом Флехси-гом», и из-за этого жена сочла его сумасшедшим (82). Но, кроме того, обратим внимание на следующую особенность в образовании бреда у Шребера. Подобно тому как преследователь разделяется, если взглянуть на бредовую систему в целом, на Флехсига и бога, точно также сам Флехсиг расщепляется на две личности, на «верхнего» и «среднего» Флехсига [с. 166], а бог — на «нижнего» и «верхнего» бога. На поздних стадиях болезни расчленение Флехсига продолжается (193). Такое расчленение весьма характерно для паранойи. Паранойя расчленяет подобно тому, как истерия сгущает. Или, скорее, паранойя вновь разлагает сгущения и идентификации, произведенные в бессознательной фантазии. То, что это расчленение повторяется у Шребера неоднократно, согласно Юнгу², является выражением значимости данной персоны. Стало быть, все

174

Если мы продолжим этот кажущийся правомерным ход мыслей, то должны будем сказать, что этим человеком не может быть никто другой, кроме отца, и, стало быть, Флехсиг тем отчетливее выдвигается на роль (надо надеяться, старшего¹) брата. Таким образом, причиной той женской фантазии, вызвавшей столь сильное сопротивление у больного, явилась эротически усилившая тоска по отцу и брату, причем тоска по брату вследствие переноса перешла на доктора Флехсига, тогда как вместе с ее возвращением к отцу было достигнуто примирение.

Если введение отца в бред Шребера кажется нам правомерным, то оно должно принести пользу нашему пониманию и помочь нам прояснить непонятные детали бреда. Вспомним же, какие странные черты мы обнаружили в боге Шребера и в отношении Шребера к своему богу. Это было самое удивительное смешение кощунственной критики и бунтарского неповиновения с полной уважения преданностью. Бог, поддавшийся тлетворному влиянию Флехсига, был неспособен учиться чему-либо на опыте, не знал живых людей, поскольку умел обращаться лишь с мертвецами, и проявлял свою силу в ряде чудес, которые хотя и поражали воображение, но все же были пошлыми и неумными.

Отец председателя судебной коллегии доктора Шребера был незаурядным человеком. Это был доктор Даниэль Готтлоб² Мориц Шребер, память о котором сохраняется и поныне благодаря обществам Шребера, особенно многочисленным в Саксонии, врач, забо-

' На этот счет из «Мемуаров» нельзя получить никаких разъяснений. [Его единственный брат действительно был на три года старше (Baumeyer, 1956, 69). О том. что он оказался прав, Фрейд узнал от доктора Штегманна. (См. с. 137, прим. 2, и с. 172, прим. 2).]

² [Во всех прежних немецких изданиях ошибочно указано имя «Готтлиб».]

175

Разумеется, такой отец вполне подходил для того, чтобы в нежном воспоминании сына, который так рано его лишился, прославляться как бог. Правда, для нашего чувства существует непреодолимая пропасть между личностью бога и личностью какого-либо, пусть даже самого выдающегося человека. Но мы должны подумать о том, что так было не всегда. У древних народов их боги значительно больше походили на людей. У римлян умерший император буквально обожестштялся. Дельный и здравомыслящий Веспасиан, когда у него впервые случился приступ болезни, сказал: «Горе мне! Думается, я становлюсь богом»-.

Нам хорошо знакома инфантильная установка мальчика в отношении своего отца; она содержит точно такое же смешение исполненного уважением подчинения и бунтарского неповиновения, которые мы обнаружили в отношении Шребера к своему богу, она является несомненным, точно скопированным прототипом последнего. Но то, что отец Шребера был врачом, причем весьма авторитетным и, несомненно, уважавшимся его пациентами, объясняет самые удивительные черты характера, которые Шребер критически выделяет у своего бога. Можно ли более уничижительно выразить отношение к такому врачу, чем сказать про него, что он ничего не смыслит в живых людях и умеет обращаться лишь с мертвецами? Разумеется, к сущности бога относится то, что он творит чудеса. Но

¹ Я благодарю моего коллегу доктора Штегманна из Дрездена, любезно приславшего мне один номер журнала, который называется «Друг Общества Шребера». В нем (2-й выпуск, номер X) по случаю столетия со дня рождения доктора Шребера приводятся биографические сведения о жизни юбиляра. Доктор Шребер старший родился в 1908 году и умер в 1861-м, прожив всего 53 года. Из ранее упомянутого источника мне известно, что тогда нашему пациенту было 19 лет. (Некоторые биографические данные об отце Шребера содержатся у Бау-мейера (Baumeyer, 1956, 74). См. также работы Нидерланда (Niederland, 1959o и b, J960, 1963).)

² [Она выдержала почти сорок изданий.)

¹ Светоний, «Биографии императоров» [книга VIIIJ, глава 23. Это обожествление началось с Гая Юлия Цезаря. Август в своих надписях называл себя «DM filius» [сын бога).

176

Сделавшись смелыми благодаря тому, что профессия отца оказалась пригодной для объяснения особых качеств Шреберова бога, мы можем теперь отважиться с помощью толкования прояснить странное расчленение божественного существа. Как нам известно, мир бога состоит из «передних божьих царств», которые называются также «преддвериями небес» и которые содержат души усопших людей, и из «нижнего» и «верхнего» бога, которые вместе называются «задними божьими царствами» (19) [с. 151 — 152]. Даже если мы готовы к тому, что не сможем разложить на составные части имеющееся здесь сгущение, то все же хотим воспользоваться полученным ранее указанием, что «сотворенные чудом» птицы, которые, как нами было раскрыто, являются девушками, происходят от преддверий небес [ср. с. 162], для того, чтобы истолковать передние божьи царства и преддверия* небес как символику женственности, а задние божьи царства — как символику мужественности. Если бы мы точно знали, что умерший брат Шребера был старше его, то расчле-

177

Наконец, в этой связи я хочу упомянуть солнце, которое благодаря своим «лучам» приобрело столь большое значение для выражения бреда. Шребер относится к солнцу совершенно особым образом. Оно говорит с ним человеческим голосом и тем самым предстает перед ним как живое существо или как орган по-прежнему стоящего за ним высшего существа (9). Из медицинского заключения мы узнаем, что он, «буквально ревя, выкрикивает угрозы и ругательства в его адрес» (382)², что он кричит ему, чтобы оно спряталось от него. Он сам сообщает, что перед ним солнце тускнеет'. Роль, которую солнце играет в его судьбе, проявляется в том, что оно существенным образом меняется внешне, как только начинают происходить изменения у самого Шребера, например, в первые недели его пребывания вЗонненштайне (135). Шребер облегчает истолкование этого мифа о солнце. Он без обиняков отождествляет солнце с богом — то с нижним богом (Ариманом)⁴, то с верхним: «Наследующий день... я видел верхнего бога (Ормузда), на этот раз не духовным взором, а телесным глазом. Это было солнце, но не солнце в его обычном виде, известном всем людям, а...» (137—138). Поэтому вполне естественно, что он обращается с ним не иначе, как с самим богом.

Я не отвечаю за однообразие психоанатитических разгадок, когда выставляю как довод, что солнце — это не что иное, как опять-таки сублимированный символ отца. Символика пренебрегает здесь грамматическим родом, по крайней мере в немецком язы-ке\ ибо в большинстве других языков солнце мужского рода. Его дополнением в этом отражении родительской пары является об-

¹