Поэма Картина первая

- Сашенька, плывите к столу, - Кричит Евгения Степановна, - ужо и самовар поспел.

Доктор развернул лодку и уже собрался плыть к берегу, как его разбудил стук в дверь.

- Ваше, сиятельство, ваше сиятельство. Виталий Карлович.

Доктор открыл глаза и спросил сонным голосом:

- Чего тебе, Алешка?

- Надобно присутствия, вашего сиятельства.

-Вот черти. Ничего без меня решить не могут и что вы за народ такой. Зараз иду.

Доктор свесил с кровати ноги. Поболтал ими. Приводя себя сим манером, в бодрое состояние духа. Сладко зевнул. Перекрестил рот. Всунул ноги в тапочки. Подошел к окну одернул занавеску.

- Что там, за погода, душа моя? – Осведомилась, приоткрыв глаз, Сашенька.

- Метет, - Ответил, надевая халат, доктор, - душенька, метет, воет и бьет в стекло метель завируха.

- Осерчал, - Произнесла Сашенька, зевнул, - разобиделся, видать Господь на нас… за грехи наши тяжкие. Вот и пуржит на нас ужо третий день… погибель снежную. Навроде потопа вселенского. Страшно мне, Виля, чего–то снега этого. Только я счастье свое в тебе нашла, а вот наслал Господь погибель.

- Ну, что ты такое говоришь, душенька, погибель. – Поцеловав супругу, сказал доктор, - Господь милостив. Ты, Сашенька, помолись. Богородице и спи себе дальше. А я выйду, узнаю чего там. Должно быть лесничий дрова привез. В такую – то погоду. Замаялся, должно быть, бедняга. Пойду, дам распоряжение, куда надобно ему дровишки-то сгружать.

- Ишь ты, умаялся, - Передразнила мужа Сашенька, - он ежели и умаялся так только что воровать, да водку трескать! Ты уж с ним, Виля, построже. Да и с другими тоже. Уж больно ты сердцем добр, а людьшки енто за слабость почитают и ходят через то на головах.

- Хорошо, душечка, хорошо. Обязательно буду с ними строг, да суров!

Заверил доктор Фаустман супругу и, затворив за собой дверь, вышел в залу.

- Ну, чего у тебя!?

- Дозвольте доложить, - Кашлянув, сказал Алешка.

- Фу ты! Ну, ты, - Доктор болезненно скривил лицо и принялся разгонять рукой воздух, - что ж ты такое, брат, вчера пил. Карбид что - ли?

- Никак нет, ваша милость! Ей Богу нет, - Клятвенно заверил Алешка, - Я только что чай с чабрецом… сегодня пил, а чтобы чего другого… так этого, видит Бог, я в рот не брал.

- Ты, видать, чабрец–то с сивухой попутал, - Усмехнулся доктор, - Гляди, Лешка. Я ведь еду, еду, не свищу, а наеду - не спущу. Ну, я то что. Я ладно, но уж коли осерчает барыня Александра Ираклеевна, то не миновать ляжкам твоим тощим плетей хлестких.

- Мы этого, Виталий Карлович, не боимся. Наше дело холопское…

- Довольно болтать, - Резко остановил лакея Виталий Карлович, - ты по делу объясняйся и стань от меня подальше со своим чабрецом. Дышать нечем. Говори!

- Так я и говорю, - Отвернув голову от хозяйского лица, заговорил лакей, - мужички наши разбойника изловили.

- Какого разбойника, откуда в наших краях разбойники!? - Изумленно воскликнул Виталий Карлович, и внимательно взглянув на Алешку, сказал, - может ты в чай свой дурницу клал, али еще дурь какую!?

- Вот те крест, - Алешка перекрестился, - не клал. Разве ж можно! От дурницы рассудок сохнет и дырки в ём заводятся. Я в медицинской книге, ваша светлость, сиё зрел.

- Зрел, - Недовольным тоном произнес Виталий Карлович, - я тебе сколько раз говорил, воровская твоя морда, чтобы ты листы из книг на самокрутки не вырывал. Газеты те рви, а книги трогать не смей. Книга- это святое! Понимаешь – ли ты, дурья твоя голова.

- Понимаю, - Ответил лакей, почесывая зад, - как не понимать. Я же не всякие рву, а только те, которые батюшка Серафим с амвона велел в печь бросать.

- Вот у себя в избе и рви, и бросай в огонь, но не в моей библиотеке.

- Так я, батюшка, свои–то ужо все изорвал, - Широко улыбаясь, сказал Алешка, - а ваши я рву из милосердия.

Фаустман непонимающим взглядом уставился на лакея.

- Из-за какого. Такого. Милосердия?

- А такого, батюшка, - Поспешно ответил Алешка, - нагрянет к вам в имение генеральный цензор, а у вас ужо ничего крамольного – то и нет. Все Алешка скурил! Отвел беду от вашей милости.

- Ишь, - Усмехнулся Фаустман, - спаситель выискался. Где разбойник–то твой, показывай.

- Он в дворницкой, ваша милость, сидит.

- А что ж ты его сюда не привел. Тащись мне теперь по метели через весь двор.

- Больно он, - Ответил Алешка, - того… плох.

- Больной… что - ли?

- Да, нет, ваше сиятельство, - Покачал вихрастой головой лакей, - одет в рванину и вонь такая, от него, что пришлось его в чулан посадить.

- Да разве ж может вонять пуще, чем от тебя? - Поинтересовался, с ехидцей в голосе, доктор Фаустман.

- То не мне, ваша милость, судить. Вы как его понюхаете, так тогда и скажете от кого пуще прет.

- Вот еще придумал, - Всовывая ноги в теплые валенки, сказал хозяин усадьбы, - мне состязания.

Виталий Карлович надел теплый овчинный тулуп,соболиную шапку и вышел с Алешкой на двор. Холодная острая крупа больно хлестанула его по лицу.

- Вот же ты окаянная! – Закрывая свой еще заспанный лик шарфом, ругнул метель доктор Фаустман и поинтересовался у Алешки:

- Куды идти – то, не видно ни зги! Почему дорожки не выметены?

- А я тут причем, - Выкрикнул из воротника Алешка, - я ж не дворник.

- А дворник где?

- Спит, должно быть.

- Как же он может спать, - Зло сказал хозяин усадьбы, - ежели я не сплю.

- Почем же, - Буркнул лакей, - мне это… того… знать…

Виталий Карлович остановился и сильно пнул Алешку в зад валенком. Лакей упал лицом в сугроб, а доктор, наступив на него ногой, поинтересовался:

- Я тебя зачем, ехидный ты человек, на должность дворецкого поставил.

- Мру - мры. Раздалось и сугроба

- Ни мы – гы, а для того чтобы ты за порядком в доме и на дворе следил. Что бы дорожки были вычищены и выметены. Чтобы цветы были посажены, политы и прополоты, а ты только чабрец свой жрешь, да воняешь так, что все святые богомольцы усадьбу нашу стороной обходят. Вставай.

- А какой от богомольцев тех, ваша светлость, - Сказал Алешка, отряхивая снег, - прок, польза? Никакого от них толку! Припрутся, сожрут все, точно голодная саранча, намусорят, убирай потом неделю за ними, да еще и с собой наберут провизии. Нет, ваша милость, вы меня за вонь мою еще и благодарить должны.

- Давай, давай, иди и помалкивай. - Толкнув Алешку в спину, приказал Виталий Карлович, - благодетель!

Они повернули за угол усадьбы и направились к приземистой, по крышу, занесенной снегом, избе. Алешка распахнул перед барином дверь. Доктор Фаустман пригнув голову, вошел, принеся с собой холод, в жарко натопленную горницу. Он смел веником снег с валенок. Снял, стряхнув с нее снежинки, шапку. Сбросил с плеч Алешке в руки тулуп. Подошел к печи. Приложил к ней озябшие ладони и недовольным тоном осведомился:

- А скажи - ка мне, Федоровна, скажи мне, голубушка от чего это ты так жарко топишь печь, али тебе неизвестно, в какую цену идут нынешние дрова, да торф?

Кухарка Федоровна ответила на это замечание:

- Я, батюшка, воля твоя, в самый раз кладу… дров–то.

- В самый раз, - Удивленно присвистнул хозяин усадьбы, - может для адовых печей это и в самый раз, а для дворницкой это много. Храпят вон по лавкам, когда барин ужо на ногах, а чего не храпеть в такую-то жару. Я бы и сам похрапывал. Коли бы в моей спальне было так натоплено!

Виталий Карлович сильно втянул в ноздри теплый воздух. Подергал ноздрями, как бы пробуя воздух на вкус, еще раз втянул его в нос.

- Чавой - то не так, ваша светлость? – Поинтересовалась Федоровна у Виталия Карловича, - тутова у нас воздух – то тяжелый. Может дверь открыть?

- Нет, нет, - Возразил доктор, вытирая нос вышитым Сашенькой платочком, - пущай будет закрыто. Пошто зря тепло из избы выгонять. Паливо в этом году, сама знаешь, каких деньжищ каштует?! Ну, где разбойник – то ваш, показывайте.

- Так вот тут он, ваша светлость, в чулане сидит, - Сказал Алешка, откидывая щеколду, - куды ж его еще такого квелого посадишь. Не под образа же… сами понимаете.

- Выходь. - Крикнул в чуланную темноту и холод Алешка, - Да, поживей. Их светлость ждать не любят.

- Я.Я. – Раздалось из чулана. Послышался тяжелый кашель. Скрип деревянных ступеней и в горницу вышел человек.

- Батюшки, - Всплеснув руками, вскликнул Виталий Карлович.

- Hallo Wilgelm, - Сказал человек, - Hallo mein lieber Freund.

- Мать честная, не по-нашему болмочет.– Изумился Алешка и с испугом в голосе продолжил, - Должно быть шпиён! Надобно, ваша светлость, как бы чего не вышло, исправника вызвать. А уж он у его голубчика повыведает, повыспрашивает… чаво… да как... Майне кляйне поросенок. Вдоль по штрассе зибен шпрингер. Так я сбегаю, телеграфирую исправнику-то, ваша светлость?

- Не нужно исправника, - Остановил Алешку Виталий Карлович, - сам разберусь, а ты лучше ступай дорожки от снега вымети, а то встанет барыня, да не приведи Господь, поскользнется, да упадет, так я те… за то… всю бороденку повыщиплю!

- Слушаюсь, ваша милость.

Алешка вышел.

- И ты, Федоровна, ступай отседова. – Приказал барин кухарке, - тут дело государственное, оно инкогнито требует.

- Слухаюсь, батюшка, слухаюсь, - Кухарка, шаркая валенками, ушла.

- Вилфрид, ты ли это. – Обратился к человеку хозяин усадьбы.

- Ja. Ja.

- Ты… по-здешнему–то… это… говоришь?

- Говорить, - Ответил Вилфрид, - конечно говорить. Я за то время, что искать тебя, выучился языку, а куда быть деваться.

- Вот и зеир гуд, - Вильгельм Фаустман указал своему старинному другу на стул, - а то ведь… ну, ты сам слышал. Дворецкий мой заподозрил в тебе шпиёна. А коли. Я с тобой… начну не по здешненму… щебетать. Так он еще чего доброго и меня в измене уличит. Донесет на меня уряднику, что я сношения со шпиёном имею… и конец мне. Пропаду, как швед под Полтавой. Будь ты не ты, а кто другой, то я бы велел тебя скрутить, да в околоток доставить. Да! Да! Ты бровями-то не играй. Не нужно! У нас сейчас времена смутные. Император наш повсюду крамолу ищет, а ежели найдет, так вырывает с корнем.

Вилфрид недоуменно моргая, осведомился:

- Почему есть у нас, Вильгельм? Почему наш император? Ведь ты же есть подданный…

- Ши - шы-с, - Приложив палец к губам, зашипел на приятеля хозяин усадьбы, - вот этого не надобно. Кто, да чей. Я гражданин этой страны и оставим, прошу, эту тему в покое.

- Как это оставлять, - Удивился научный сотрудник Кляин и принялся сбивчиво и путано говорить, - как это… это… есть… не будем. Я с великим труд… их бин… прилетать туда… сюда. В меня стрелять! Могли убивать! Я таиться в глухих местах. Пробираться, точно дикай зверь, по лесам и этим…чащам. Тонуть в грязный болотах и пересекать вплавь, а часом и топором дно искать в гросс реки. Я стоять под мокрый дождь. Изнывать под солнца. Замерзать на лютый мороз и все фюр... только, что бы вытащать тебя отсюд, а ты мне заявлять, что дас твоя Родина. Я тебя не понимать Вильгельм?

- Да-с, - Почесав затылок, протянул хозяин усадьбы, - это есть не очень хорошо, я имею в виду, твой язык. Шпиёнством от него за версту несет. Ну, да ничего. Мы это дело исправим.

Хозяин усадьбы громко крикнул:

- Федоровна! Федоровна, а ну- ка, мать, подь сюды!

- Чаво тебе, батюшка? - Поклоняясь барину в пояс, сказала кухарка.

- Прикажи налить в лохань жаркой воды, да пусть Дашка девка сенная. Странника помоет! Он много где ходил, речь нашу почти позабыл. Так ты уж не обращай и ей вели не обращать на это внимание. Понятно? Да и найдите ему чего из вещичек. Из тех, что от покойного ёкипажного починщика Василия остались. Ох, и хороший был починщик. Где мне теперь такого сыскать.
Виталий Карлович тяжко вздохнул. Старуха перекрестилась, шмыгнула ( изображая скорбь по отошедшему починщику) носом и, шамкая беззубым ртом, произнесла:

- Ну, пошли што - ли, убохий.

- И потом вот еще что. – Остановил старуху хозяин усадьбы, - пока он будет мыться, а я переодеваться, то ты… этим делом… накрой на стол: грибочки там, капусточку, репу черную. В этом году послал нам Господь добрую репу.

- Да уж, батюшка, не обидел Господь сё лето на репу, - Подтвердила кухарка и вышла с Вилфридом из комнаты.

Вильгельм Фаустман вернулся в дом и приказал одеваться. Облачившись в сюртук и обрызгав его кельнской водой, он взялся за ручку двери, но в эту минуту в комнату, сладко позевывая, вошла хозяйка:

- Я уж тихонечко тут облачался, не хотел тебя обеспокоить, милая. Но вижу, что обеспокоил. Разбудил мое солнышко красное.

- А куда же это ты, Виля, оделся, облачился, - Сдувая пылинку с сюртука, спросила Сашенька, - да еще и в новый сюртук.

- Да какой же он, Сашенька, новый, - Изумился супруг, - его еще покойный батюшка твой носил.

- Правда, - Удивилась Сашенька, - а выглядит как новый.

- Так, а как же иначе, милая, ведь я его велел портному Алексашке перелицевать, пуговицы перешить, да наточить малость. А новый сюртук, душенька, я только по престольным праздникам надеваю.

- Эй, Глашка! – Крикнула Сашенька, - Глашка! Ты где, чертова девка!?

- Тута я, матушка, тутова. - В комнату валкой походкой вошла прислужница Глашка, - чаво изволите.

- Вели завтрак накрывать. Мы с Виталием Карловичем трапезничать станем.

- Слушаюсь.

Вильгельм Карлович взял в свои руки пухлую ладонь супруги и, придав лицу извиняющую конфигурацию, произнес:

- Ты, душенька, трапезничай сегодня без меня.

- Как! - Изумилась хозяйка, - без тебя! Да как же можно, чтобы жена без мужа трапезничала!?

- Не можно, - Поцеловав пальчики жены, ответил супруг, - но сегодня как бы и можно.

- А отчего же это сегодня можно?- Вперив в супруга рачьи глаза, осведомилась Сашенька, -Почему, милый?

- Оттого, Сашенька, что прибыл к нам сегодня странник-богомолец. Множество стран обошел он. Святых мест посетил не счесть. Истину приобрел. Вот я и хочу с ним об этой самой истине потолковать.

- Так пущай идет сюда. Я тоже про истину желаю знать.

- Да я бы с удовольствием его пригласил, но больно уж от него нехорошо пахнет. Как бы вам с Машенькой, - Вильгельм Карлович приложил руку к округлому животу супруги, - это бы… как- нибудь образом… не повредило.

- Оно и верно, Виля, - Зевнув, сказала Сашенька, - ты ступай, но только ж мне все потом про истину эту подробнейшим образом доложи.

- Доложу. Доложу, голубушка. Изложу в самом точном виде.

Промурлыкал супруг и выскользнул из комнаты.

Он набросил на плечи бобрового воротника шинель и вышел во двор. Метель стихла. Солнце выглянуло из–за туч. Снег засверкал мягко – голубой краской. Счастливо чирикали, копаясь в лошадиной куче, воробьи.

- Вот это совсем другое дело, - Похвалил убирающего снег Алешку хозяин усадьбы, - Ведь можешь, когда захочешь, правда, ты хочешь и можешь только апосля барских тумаков.

- Так не зря в народе кажуць, ваша милость, что без пиздюлей… как без пряников!

- Но-но! – Прикрикнул на дворецкого Виталий Карлович, - ты говори, да не заговаривайся. Александра Ираклиевна такое услышит, то в миг велит тебя отправить на конюшню, а уж Михеич свое дело знает.

- Знамо, знает! - Улыбнулся щербатым ртом Алешка, - дело завсегда надобно знать, ваша светлость и блюсти яво пуще глазу!

- Болтун ты, Лешка, болтун. Точно сорока – белобока!

Виталий Карлович махнул рукой и направился к дворницкой. Войдя в горницу, он увидел сидящим за столом Вилфрида и Федоровну, которая неспешно расставляла на стол: посуду, закуски и выпивку.

- Ну – ка, встань. Дай-ка я тебя погляжу, - Виталий Карлович, подвел гостя к окну, - Бритый, чистый. Херувим да и только…

Вещички-то, Федоровна, починщика Василия впору богомольцу–то нашему пришлись. Ох, и добрый был починщик. Ох, недурственный был работник… и пахнет по-другому, а то ведь ранее несло от тебя сущим козлом! Но все одно чем-то воняет, а чем не пойму?

- Так–то, батюшка, уксусом. – Подсказала старуха, - от яво тянет.

- Отчего же ты на него уксус плеснула?

- Господь с тобой, батюшка, - Всплеснула руками кухарка, - пошто мне его уксусом – то опрыскивать. Уксус у этим годе… сам ведаешь… дорого каштует. Это ящё от Васьки починщика запах не повыветрился. Он же от уксуса-то Богу душу и отдал. Васька-то. Перепутал болезный уксус с водкой и был таковский.

- Да, - Задумчиво протянул доктор Фаустман, - но починщик все одно был славный. Помяни, Господи, душу его грешную…

Виталий Карлович перекрестился и забубнил себе под нос какую-то сложно - сочиненную им самим молитву.

-Ну, ты ступай, Федоровна, а мы тут с богомольцем с глазу на глаз пошепчемся.

- Воля ваша, батюшка.- Старуха низко поклонилась, перекрестилась и вышла из комнаты.

Как только старуха вышла, Вилфрид бросился на приятеля с вопросом:

- Ты, почему есть называть меня богомазль?

- Мазаль, мазаль, - Передразнил товарища доктор Фаустман, - Богомолец, вот как правильно! А как я должен тебя представлять? Ведущий специалист биотехнической засекреченной лаборатории. Если бы я тебя так отрекомендовал, то мы бы с тобой в пять минут оказались в остроге. У нас, брат, знаешь какая шпёномания твориться. Слово иностранное молвишь- и капут тебе. Поминай, как звали. Да ты садись, садись. Мы с тобой зараз за свиданьице по рюмке клюквенной настойки клюкнем.

Виталий Карлович весело рассмеялся собственному каламбуру.

- Нет, Вильгельм, я есть не пить, - Положив ладонь на рюмку, заявил Вилфрид, - у меня от здешней водки дурно делать.

- От моей клюквенной тебе ничего акромя полезности не сделается, - Заверил приятеля Виталий Карлович, - я её сам изготовляю. По собственному рецепту, используя новейшую технологию перегонки. Это, во – первых, по – второе, коли увидят, что ты не пьешь, то сразу заподозрят в тебе чужака, а у нас, брат, с чужаками разговор короткий. В рыло и в острог. Так, что пей и закусывай. Вот грибочки бери – подосиновики. Они маринованные… страсть как хороши. Мы их в этом годе… с Сашенькой… два ведра нарезали. Такие право, красавцы. Один в один. Ножки беленькие шапки красненькие. Гвардейцы, да и только.

- Кто есть, Сашенька? – Сражаясь со склизким грибом, осведомился Вилфрид.

- Сашенька – это моя супруга.

- Ты есть женат! – Вилка выпала из рук ложного богомольца, - а как же зих бихенден Гретхен, Вильгельм?

Виталий Карлович театрально вздохнул, выпил рюмку и, хлопнув приятеля по плечу, ответил:

- А что, Гретхен? Меж нами ничего особенного и не было, а с Сашенькой у меня случилась любовь, ён фроёнд вон мир. Да, что тебе рассказывать. Ты её как увидишь так тотчас же и влюбишься в неё! Спорим на сто рублевую ассигнацию, - Виталий Карлович торопливо протянул другу руку, - впрочем, не нужно. У тебя ведь должно нет такой ассигнации, а коли есть, то ты её непременно проиграешь…

Она у меня рукодельница и мастерица. И на фортепьянах играет. Знаешь, как она играет «Лесного царя» Шуберта? Дикие звери, и те из леса приходят послушать. Вот как играет. Скоро мне. Тьфу – тьфу дочку родит.

- Я есть тебя поздравлять, - Вилфрид приподнялся со стула, - путь расти, как говорится, крепкий. Как огуроки!

Виталий Карлович сплюнул через левое плечо и сказал:

- До рождения принято не поздравлять, но, однако же, спасибо. А что ж ты не кушаешь, Вилфрид. Вот попробуй-ка, брат, черной репы. В этом году уродилась она у меня. Кушай, кушай. Ничего, что горчит. Горечь- это самое главное в ней и есть! От неё у нашего брата машина детородная шибко работает. Да, да. У меня такое дело… по осени. Ох, осень здесь, друг мой, хороша, что твоя художественная палитра. Просторы, синева.… Ах ты, Боже мой, да и только! Так вот гостил, стало быть, у меня Сашенькин дядюшка. Иван Харитонович. Почтенный человек. Давно уж женскую часть позабывший, а у меня отведал черной репу и не поверишь! Просто вторая у него молодость открылась. Вновь стал ужасным охотником до женских прелестей. Как завидит в своем уездном городе хорошенькую недорогую мамзель, то сразу же прихрамывая, ранение в черноморскую компанию получил, за ней и уж как водится… всю её… аккуратнейшим образом и ощупает.

Тебя Дашка, когда мыла ощупала али как?

Вилфрид смущенно покраснел.

- Да, ты не красней, что девушка, - Разливая настойку по рюмкам, улыбнулся приятелю Виталий Карлович, - это ж дело житейское. А вот как бы ты до бани репы съел, то уж я тебя уверяю, ты бы её голубушку сам всю от пят до макушек ощупал бы. Ох, хороша Дашка! Ох, хороша! Я, когда у Сашеньки… по женской части не лады… захаживаю к ней. Ох, дебела она! Ох, ядрена!

- Погоди, - Изумленно вытаращил глаза Вилфрид, а как же твоя ehefrau, что есть жена?

- Во–первых, - Сально улыбаясь, ответил доктор Фаустман, - я это делаю тайно, инкогнито. А второе… этот так… баловство, а с Сашенькой у меня любовь. Большая любовь. Такую любовь Господь только за великие заслуги перед ним посылает. Да, ты пей, пей, Вилфрид и кушай. Вот капусточку попробуй. У меня, брат, такая капуста в огороде растет с размером в добрую голову и никакой тебе химии и двойных спиралей. Она так, брат, под зубами хрустит, что за версту чутно. Иван Иванович Голодок, что живет на соседнем хуторе, а энто как раз верста и есть, как заслышит хруст, то тотчас же и является. А мы с Сашенькой не ворчим. Мы гостям завсегда рады. У нас, что не вечер, то и гость и всегда ему найдется, как вот и тебе сейчас, как говорит мой сосед Григорий Ильич Коробка: и чарка, и шкварка. Да ты пей и мачай картошку в жир. У меня, брат, такое сало, такое сало! Оно, правда, малость горчит. Но это вот отчего. Этим летом гостил у меня малорусский помещик Тарас Иванович Крапива, а ты знаешь, что для него сало? Как для какого – нибудь астронома неоткрытая звезда! Так вот дорвался Тарас Иванович до моего сала так, что случился у него заворот всех унутренностей. Пришлось везти его к фельдшеру. А фельдшер, ехидный человек, заместо денег… за врачевание… потребовал с меня кило моего свежего сала. Теперь кушаем старое, а оно малость горчит.

- А как же есть твой мутер Родина, - Поинтересовался, жуя подосиновик Вилфрид, - ведь ты всегда так натюрлих любить свой земля, родитель уважать. Что случатся, Вильгельм. Почему у тебя есть такой штайлен поворот? Ведь ты же здесь есть жить год… неделя. Разве за этот время можно так андан, то есть, изменять свой взгляд. Может тебя колдовать. Много, много вода заколдованный давать? Я знать в этой земле эсист… есть порядок вещей.

Виталий Карлович усмехнулся и ответил:

-Нет, Вилфрид, меня тут земля околдовала: воздух её, реки, леса. Люди, традиции. Вера в Бога. У нас ведь ни людей, ни Бога не осталось, а тут камень бросишь в церковное окно попадешь. А звон, какой колокольный. Душа замирает, когда басовый колокол гудит.

Ты вечером услышишь.

Виталий Карлович споткнулся о мягкий знак и несколько смущенным голосом сказал:

- Впрочем, я полагаю, что тебе лучше уехать сейчас, ибо вечером, не ровен час, наскочит секретный разъезд. Такие, право… скверная комиссия… завсегда неожиданно наскакивают и с вопросами к тебе, и с вопросами. Не встречали – ли в окрестностях незнакомцев? А может, привечали кого? Ежели этот разъезд тебя тут прихватит ир эм венде мне и тебе. Так, что ты собирайся. Я тебе… Так и быть… Ёбричку, не новую… Но на ходу, дам. Письмом снабжу к Сашенькиному кузену. Он в столице в иностранном приказе служит. Он тебе поможет выехать.

- Да, да, конечно, - Вилфрид стал торопливо раздеватся.

- Зачем это?

- Ну, как же это же есть твой одежда.

- Брось, Вилфрид, мы же вин зен фройден. Друг, можно сказать, юности! Ни одну кружку боварского пива… мы с тобой… выпили. Скучаю я, брат, по боварскому. Я уж тут сам хотел пиво варить, но вода… тут у нас… жестковатая.

- Так поехали, - Вилфред, схватил приятеля за руку, - домой! Дом есть всегда лучше.

- Нет, - Освободив руку, сказал доктор Фаустман, - не поеду. Я тут останусь. Тут и помру. Тут меня и похоронят. Может когда приедет представитель биологической фирмы, да и оживит меня, но только я и тогда не поеду.

- Тогда есть прощай, мой любезный друг Вильгельм.

Вилфрид крепко обнял приятеля. Виталий Карлович вытер набежавшую слезу, и они вышли во двор.

- Ишь как погода разыгралась, - Мягким, как снег голосом, сказал Виталий Карлович, - Солнце – то, какое яркое. Снег, опять же, блестит, что твой алмаз. Это Господь специально тебе в дорогу такую погоду пристроил.

С этими словами Виталий Карлович вошел в гараж. Остановился возле старенькой ржавой ебричке. Похлопал её. Выкатил во двор и сказал:

- Вот тебе, Вилфрид, агрегат… в полном порядке… только ты уж многого от него не требуй. Бережно с ним обращайся, и он тебя довезет, не подведет. Ну, прощай, мой милый Вильфрид. Может еще и свидимся. Я тогда тебя и с женой познакомлю, она у меня такая славная, такая милая и вяжет, и вышивает. Ну, да ты уж сам все и увидишь. Ты в неё еще и влюбишься. В нее нельзя не влюбиться…

- Ты с кем это, Виля разговариваешь, - Толкнула Виталия Карловича в бок Сашенька, - на дворе ни души, а ты с кем-то беседуешь. Уж не переутомился – ли ты, мон бель ами?

Может за фельдшером послать? Пьявки велеть определить.

Виталий Карлович улыбнулся. Обнял жену и сказал:

- А пойдем- ка, душа моя, пить кофий.

И супруги, весело болтая, направились в дом.