Предисловие составителя
жүктеу/скачать 4 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- БОРИС МИРОШКИНИЧ – сын посадника Мирошки Незденича , брат посадника Дмитрия Мирошкинича .
- БОРИСЛАВ НЕКУРИШИНИЧ – новгородский (торжокский) боярин, захваченный в Торжке Мстиславом Удатным (1218). Вскоре был освобождён, но было ли ему возвращено захваченное поместье, вот в чём вопрос.
- Борис ольгович — некий черниговский князь, существование которого под сомнением.
- А. П. Комлев и К. К. Белокуров отождествляют его, однако, со Святославом Ольговичем Рыльским, Борисом в крещении.
- В 1912 А. С. Архангельский в энциклопедической статье о Бояне дал подробный обзор всех гипотез о нем, имевшихся к этому времени, и подытожил результаты изучения данного вопроса.
История Полоцкой земли в конце XII -- начале XIII века известна нам плохо. Ни летописи, ни немецкие хроники не сохранили о Борисе никакого упоминания. К величайшему сожалению, погибла Полоцкая летопись, принадлежавшая в начале XVIII века архитектору П. М. Еропкину. В. Н. Татищев выписал из нее интереснейшее подробное повествование о событиях 1217 года в Полоцке. "Борис Давидович, князь Полоцкий, женился вторым браком на Святохне, дочери Померанского князя Казимира, женщине прекрасной и хитрой, которая хотя и должна была принять греческий закон, но не отпустила от себя латинского священника. Имея сына Владимира, или Войцеха, она ненавидела пасынков, Василька и Вячка, и через вельмож внушала им мысль проситься у отца в Двинскую область. Борис отпустил их с сожалением; а мачеха, пользуясь отсутствием молодых, добрых князей, начала гнать преданных им бояр и возводить своих единоземцев на степень высших чинов государственных. Недовольный народ требовал изгнания чужестранцев и возвращения старших сыновей Борисовых. Тогда Святохна от имени тысяцкого Симеона, посадника Воина и ключника Добрыни, ее главных врагов, сочинила письмо к пасынкам, убеждая их свергнуть отца с престола, казнить мачеху и младшего брата Владимира. Это письмо было вручено легковерному князю Борису. Призвали обвиняемых бояр: они клялись в своей невиновности. Но друзья Святохны, не слушая, убили их. Многие поверили клевете, но Васильке Борисович нашел способ обличить клевету мачехи. В день Спаса народ восстал при звуке вечевого колокола, взял Святохну под стражу, умертвил или изгнал всех поморян и, не сделав никакого зла князю Борису, отправил бояр за его сыном Васильком". В. Н. Татищев держал эту летопись в руках очень недолго. Он отметил, что в ней "много о полоцких, витебских и других... князех писано; токмо я не имел времени всего выписать и потом... видеть не достал"». Борис Жидиславич (ЖИРОСЛАВОВИЧ) — суздальский боярин-воевода великого князя Андрея Боголюбского, отличившийся в борьбе с Мстиславом Изяславичем и Ростиславичами. В первый раз он был послан Андреем Юрьевичем с сильным ополчением на Мстислава в 1169 году (1170 г.), вторично — в 1172 г., когда он "держал весь наряд" в войске суздальском. Борьба его с Ростиславичами относится к 1173 г. и началу 1174 г., борьба эта началась по поводу убиения Глеба Юрьевича, брата Андрея, и отказа Мстислава Ростиславича, занявшего Киев, выдать Андрею убийц. Суздальские войска дважды были побиты, особенно сильно было поражение, нанесенное Мстиславом у Вышгорода. Существует предположение, что Борис был сыном известного черниговского боярина Жирослава Иванковича и отцом боярина Всеволода III Михаила Борисовича, упоминаемого под 1207 г. Около 1174 г. Борис Жидиславич был новгородским посадником. В 1174 г. был убит Андрей Боголюбский (Борис Жидиславич примыкал к заговору против князя). Ростов и Суздаль по совету рязанского князя Глеба призвали к себе племянников Андрея, Мстислава и Ярополка Ростиславичей, а Владимир — меньшого брата его Всеволода Юрьевича. Между этими городами началась борьба, окончившаяся в пользу Всеволода. Борис же Жидиславич принял сторону Ростиславичей и участвовал с ними в битве на р. Колакше, где Всеволод одержал победу и взял в плен Бориса Жидиславича (1177). Борис Жирославич — новгородский боярин, а не посадник, как сказано у Татищева; его новгородцы посылали в 1195 г. к Всеволоду III Юрьевичу с просьбой отпустить сына на княжение в Новгород. Возможное тождество с деятелем из предыдущей статьи, предполагаемое Татищевым, сомнительно. Борис ЗАХАРЫЧ — воевода Мстислава Ростиславича Храброго и Рюрика Ростиславича, кормилец Владимира, сына Мстислава Храброго. «По возвращении в Новгород Мстислав крепко занемог, потерял все силы, едва мог говорить; чувствуя, что должен скоро умереть, он взглянул на дружину свою, потом на княгиню, вздохнул глубоко, заплакал и начал говорить: "Приказываю дитя свое, Владимира, Борису Захарьевичу и обоих их отдаю братьям Рюрику и Давыду и с волостью на руки, а обо мне как бог промыслит". После этого распоряжения Мстислав поднял руки к небу, вздохнул, прослезился опять - и умер» (С.М. Соловьёв). Борис Коломанович (†1156) — сын венгерского короля Коломана и Евфимии, дочери Владимира Мономаха: последняя, подозреваемая мужем в неверности, была отослана супругом на родину, где родила сына Бориса. Венгерские историки — Прай и Туроц — сомневаются в законном рождении Бориса. По возмужании Борис, соединившись с Владимирком Галицким и Болеславом Польским, стал оспаривать свои права на венгерский престол у Белы Слепого, но был разбит и бежал к французскому королю Людовику VII во время похода его в Палестину, но оттуда удалился в Константинополь, где вступил в брак с сестрой императора Мануила. Вместе с последним еще раз воевал с венгерским королём Гезой и был убит. БОРИС МИРОШКИНИЧ – сын посадника Мирошки Незденича, брат посадника Дмитрия Мирошкинича. БОРИС НЕГОЧЕВИЧ – новгородский тысяцкий, избранный взамен Вячеслава (1228) и вскоре изгнанный и разграбленный. БОРИСЛАВ НЕКУРИШИНИЧ – новгородский (торжокский) боярин, захваченный в Торжке Мстиславом Удатным (1218). Вскоре был освобождён, но было ли ему возвращено захваченное поместье, вот в чём вопрос. Борис ольгович — некий черниговский князь, существование которого под сомнением. Он упомянут под 1191 в Густынской летописи, в которой говорится о князе Борисе Ольговиче. А. П. Комлев и К. К. Белокуров отождествляют его, однако, со Святославом Ольговичем Рыльским, Борисом в крещении. БОРИС РОМАНОВИЧ – князь псковский, сын Романа Ростиславича Смоленского, племянник Мстислава Ростиславича Храброго. \Карамзин\. Борис Юрьевич — князь белгородский, а с 1154 г. и туровский, сын Юрия Долгорукого, известен своим участием в борьбе Юрия с Изяславом, от которого терпел не раз поражения. Про него летописец говорит, что он далеко уступал отцу в военных доблестях и во время походов предавался пьянству вместе со своею дружиною. По смерти отца должен был оставить Туров; умер в Суздале 2 мая 1159 г. Борис — посадник новгородский, о нём летописи сообщают только то, что он прибыл из Киева в 1120 г., присланный Владимиром Мономахом. То обстоятельство, что он прибыл из Киева по желанию князя, подало повод к разного рода предположениям, из которых, кажется, самым несостоятельным будет то, что в это время посадники в Новгороде поставлялись без ведома граждан. Вероятнее думать вместе с Н. И. Костомаровым, что его знали и новгородцы или же он просто был наместником Владимира. борич – очевидно, один из первых киевских бояр. В договоре 945 г. с греками он заключает перечень послов князя Игоря и входит в группу послов «от всех людий Русския земли». Имя Борич сопоставляется с топонимом «Боричев увоз», упоминаемым в ПВЛ под тем же 945 г.: древлянские послы к Ольге «присташа под Боричевым в лодьи». Это название бытовало в Киеве до конца XII в., т.к. он упоминается в заключительных строках «Слова». Боричев ввоз находился на склоне Старокиевской горы и являлся важной коммуникацией, которая связывала город на горе с устьем Почайны, речной гавани Киева. Он, безусловно, служил значительным источником боярского дохода. Видимо, здесь же находилась и старинная переправа через Днепр, тот самый «перевоз Киев», легенду о котором летописец отверг, но отметил, что «седяще Кий на горе, где же ныне увоз Боричев». Вероятно, здесь же, по соседству с княжеской резиденцией стоял и «Боричев двор». Древлянских послов в 945 г. предали мучительной казни в непосредственной близости от двора Борича. Вполне правомерно предположение, что и он принял участие в экзекуции: яму для древлян вырыли буквально у него за усадьбой. Наверное, Борич с другими знатными «киянами» принял участие и в руководстве карательной экспедицией Ольги в Древлянскую землю: не зря ведь две трети древлянской дани Ольга назначила Киеву, его боярам. \Лебедев, 247-248\. БОЯН (≈1006-≈1101) — древнерусский придворный поэт-певец, сочинитель героических сказаний, любимец Олега Гориславича. Местом его деятельности, если верить весьма позднему сообщению «Задонщины», был Киев. В зачине «Слова» Боян назван «творцом песен». Семь раз вспоминает Бояна автор «Слова». Кроме «Слова» Боян упомянут в «Задонщине». В интерпретации имени Боян со времени открытия «Слова» обозначились две тенденции: 1) это собственное имя древнерусского поэта-певца; 2) это нарицательное слово, обозначающее певца, поэта, сказителя вообще. В Первом издании «Слова» Боян назван «славнейшим в древности стихотворцем русским». В первоначальном тексте этой страницы говорилось, что «при Рюрике иль Святославле гремела лира его, ни по чему узнать не льзя»; после ее перепечатки предположение о времени жизни Бояна было сформулировано еще более неопределенно: «...когда и при котором государе гремела лира его ни по чему узнать не льзя». Сходная с этой характеристика Бояна, но в сильно романтизированном виде, была дана Н. М. Карамзиным в «Пантеоне российских авторов» (1801): «Мы не знаем, когда жил Боян и что было содержанием его сладких гимнов; но желание сохранить имя и память древнейшего русского поэта заставило нас изобразить его в начале сего издания. Он слушает поющего соловья и старается подражать ему на лире». В примечаниях к «Слову» Екатерининской копии имя Бояна, с одной стороны, характеризовалось как собственное, но, с другой — тут же определялось и как нарицательное: «Сие имя Боян происходит, как думать надобно, от древняго глагола баю, говорю: по сему Боян не что другое, как разскащик, словесник, вития» (Дмитриев Л. А. История первого издания «Слова о полку Игореве». М.; Л., 1960.). В нач. XIX в. господствовало представление о Бояне как о конкретном «витии» древности и, одновременно с этим, обобщенном образе поэта-певца. А. Х. Востоков в примеч. к своей стихотворной повести «Светлана и Мстислав» в «Опытах лирических» (1806) вслед за В. Т. Нарежным утверждал, что русские поэты, которые «должны были находиться при дворе государей древних», назывались «Баянами». Об этом, отмечает Востоков, «не говорит „Повесть о походе Игоря“, упоминающая только об одном Баяне, как о собственном имени; но нельзя ли предположить, что упомянутый песнотворец по превосходству назван общим именем Баяна, т. е.: баснослова, вития, рассказчика». Так же понимает имя Боян Пушкин в «Руслане и Людмиле» — оно у него одновременно и имя собственное, и нарицательное: «Все смолкли, слушают Баяна...», «И струны громкие Баянов / Не будут говорить о нем!» Только поэтическим символом считал Бояна Вс. Миллер: «Боян заменяет автору „Слова“ музу эпических поэтов», «В начале „Слова“ Боян введен как поэтическое украшение, а не как историческое лицо: имя вещего поэта, потомка божества, должно украсить произведение автора, возвысить его в глазах читателей». По мнению Миллера, «нет ни одной черты, которая могла бы быть реальной характеристикой исторического певца и притом русского, предшественника автора „Слова“». Само имя Боян Миллер считает не русским: «Боян лицо болгарское и попал в „Слово“ из болгарского источника». Предположение о болгарском происхождении имени Бояна высказывалось и до Миллера: Ю. Венелин считал, что Боян — болгарский князь Боян Владимирович (ум. в 931), слывший в народе колдуном (Критическое исследование об истории болгар. М., 1849.). Однако еще в 1844 В. Г. Белинский, разбирая «Руслана и Людмилу», писал, что Пушкин, считая слово Боян «равнозначительным» таким словам, как «скальд, бард, менестрель, трубадур, миннезингер», «разделял заблуждение всех наших словесников, которые, нашед в „Слове о полку Игореве“ „вещего баяна, соловья старого времени...“, заключили из этого, что Гомеры древней Руси назывались баянами». Белинский утверждал, что «по смыслу текста „Слова“ ясно видно, что имя Баяна есть собственное, а отнюдь не нарицательное». Вместе с тем он отмечал, что «Баян „Слова“ так неопределенен и загадочен, что на нем нельзя построить даже и остроумных догадок». Даже этимология имени различно объясняется: сторонники произношения «Баян» производят это слово от баяти, т. е. рассказывать; по всей вероятности, глагол этот повлиял на изменение слова Боян в Баян. Но и слово Боян можно различно объяснять: оно или происходит от глагола бити и должно обозначать воина, но тогда, как, впрочем, и в первом случае, трудно объяснить, почему здесь является окончание страдательного причастия; или же, как думает Потебня, слово Боян происходит от боятися и образовалось подобно многочисленным другим именам личным, как Стоян, Ждан, Неждан, Жаден, Хотен и т. п.; в таком случае оно, по всей вероятности, дано было ребенку, появление которого на свет почему-либо боялись. В настоящее время можно считать общепризнанным положение о том, что Боян — имя собственное, принадлежащее поэту-певцу, предшественнику автора «Слова». Вместе с тем можно утверждать, что мы располагаем целым рядом не только догадок, но остроумных и весьма убедительных гипотез о Бояне. Вельтман в 1842 высказал предположение, что имя Боян — это искаженное имя Яна Вышатича, упоминаемого в ПВЛ: сообщая под 1106 о его смерти на 90-м году жизни, Нестор пишет, что слышал от Яна Вышатича много рассказов, которые записал с его слов в свою летопись. Вельтман полагает, что в первоначальном тексте «Слова» перед именем Яна стояла частица «бо», на каком-то этапе переписывания текста переписчик соединил эту частицу с именем «Ян» и получился — «Боян». Возможность искажения имени Яна Вышатича в Бояна допускали А. В. Лонгинов в 1892 и Л. В. Черепнин в 1948. Однако видеть в имени Боян искаженное написание какого-то другого древнерусского имени или искать это имя не в русских источниках (кроме указанного предлагался еще ряд болгарских персонажей с именем «Боян») нет оснований. Е. В. Барсов, резко выступивший против гипотезы Миллера, привел ряд данных, свидетельствующих о том, что имя Боян в Древней Руси существовало. Историко-археологические находки последнего времени не только подтвердили бытование имени Боян в Древней Руси, но свидетельствуют о его достаточно широкой распространенности. В Новгородской 1-й летописи упоминается «Бояня» улица, в Рядной грамоте (старейшей псковской грамоте конца XIII в.) Тешаты и Якима названо имя послуха Бояна. Имя «Боян» встречается в трех новгородских берестяных грамотах (одна 80-х гг. XI в., две — XII в.) (см.: Арциховский А. В., Янин В. Л. Новгородские грамоты на бересте: Из раскопок 1962—1976 гг. М., 1978). Наконец, на стене киевской Софии была обнаружена надпись (граффито), в которой сообщается о покупке княгинею «Всеволожей» (т. е. женой князя Всеволода) «земли Бояней» (земли, принадлежавшей когда-то какому-то Бояну). Открывший надпись С. А. Высоцкий датирует ее втор. пол. XII в. и высказывает предположение, что эта земля «некогда имела какое-то отношение к Бояну „Слова о полку Игореве“» (Древнерусские надписи Софии Киевской XI—XIV вв. Киев, 1966. Вып. 1.). Б.А. Рыбаков датирует граффито кон. XI в. и высказывает предположение, что запись могла быть сделана в близкое время к предполагаемому им году смерти Бояна. Правда, исследователь отмечает, что «текст граффито сам по себе не дает нам права отождествлять Бояна-песнотворца с Бояном-землевладельцем». О Бояне как поэте, жившем во времена князя Всеслава (ум. 1101), писал в 1809 Н. Грамматин в «Рассуждении о древней русской словесности». «Знаменитым русским поэтом» XI — нач. XII в. называл Бояна Ф. И. Буслаев. Время творчества Бояна он датирует, исходя из перечня имен тех князей, которым Боян пел свои песни-славы. Кроме того, этот перечень наводит Буслаева на мысль, что «связь Бояна с князьями тмутороканскими и черниговскими, вероятно, заслуживает некоторого внимания». Буслаев считает, что текст «Слова» донес до нас несколько отрывков из произведений Бояна, процитированных автором «Слова». Это две припевки, имеющие характер притчи, — «Ни хытру, ни горазду...» и «Тяжко ти головы...» и пять отрывков из песен Бояна: «Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше...», «Тогда при Олзе Гориславличи...», «Уже бо, братие, невеселая година въстала...», «На Немизе снопы стелютъ головами...», «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая...». Барсов, подчеркивавший тесную связь автора «Слова» с творчеством Бояна, вместе с тем считал, что автор «весьма мало внес Бояновых словес в свое произведение». Если приводившиеся ранее предположения о вставках в «Слово» из сочинений Бояна имели в виду отдельные небольшие фразы, то в наши дни писатель А. Л. Никитин пошел гораздо дальше своих предшественников. Он считает, что вообще бо́льшая часть текста «Слова» не что иное, как переработка, применительно к событиям похода Игоря, сочинения Бояна, посвящённого Святославу Ярославичу и его сыновьям и написанного за сто лет до похода Игоря — в кон. 1084 - нач. 1085. По Никитину, основной причиной, побудившей автора «Слова» обратиться к сочинению Бояна, которое, по его словам, «послужило своего рода матрицей для автора „Слова о полку Игореве“», «были солнечные затмения, предшествовавшие началу обоих походов». По Никитину получается, что все, что рассказывает автор «Слова», уже было в произведении Бояна: «...изображение похода, быть может, со зловещими предзнаменованиями, картины битвы с „погаными степняками“, гибель героев или плен, последовавшие затем горе „земли“ и, возможно, обращение к князьям с просьбой о помощи». Гипотеза Никитина, таким образом, превращает «Слово» во второстепенный памятник древнерусской лит-ры. В его построениях много явных натяжек, произвольного толкования текста, ошибок. В 1912 А. С. Архангельский в энциклопедической статье о Бояне дал подробный обзор всех гипотез о нем, имевшихся к этому времени, и подытожил результаты изучения данного вопроса. Связь Бояна с тмутараканскими и черниговскими князьями подчеркивал А. С. Орлов; он относил время жизни Бояна к XI - нач. XII в. и считал, что Боян был таким же княжеским певцом, как и автор «Слова». Как о бесспорном факте, о тмутараканском происхождении Бояна и тесной связи его с черниговскими князьями писал Н. В. Шляков, который пытался воссоздать биографию Бояна. По его гипотезе, Боян родился не позже 1006 и умер вскоре после смерти Всеслава (1101). Первым произведением Бояна была песнь о единоборстве Мстислава Владимировича с Редедей. По мнению Шлякова, «в летописи мы имеем следы Бояновых песен, и летописец пользовался ими как источником для своих сведений». Начав свою песнотворч. деятельность в Тмутаракани, Боян затем перешел в Чернигов. Шляков предполагает, что одно время Боян находился при дворе Ростислава Владимировича (ум. 1066), затем перешел на службу к Святославу Ярославичу (ум. 1076), воспевая деяния его и его семьи, «тесно связав особенно свою судьбу с судьбою его старшего сына — энергичного Олега». О том, что Боян был песнотворцем или придворным поэтом Святослава Ярославича и его сына Олега, писал М. Н. Тихомиров. Он отмечает, что все заимствования из «похвальных слов» Бояна в «Слове» «относятся к определенному и сравнительно узкому промежутку времени. В них говорится о пребывании полоцкого князя Всеслава на Киевском столе (1068 г.), ... о смерти „красного“ Романа Святославича (1079 г.), о смерти Бориса Вячеславича (1078 г.). О самом Олеге Святославиче говорится как о младом и храбром князе, внуком которого был Игорь Святославич, герой поэмы. Следовательно, Боян писал про молодого Олега, когда тот еще был „Гориславичем“, т. е. до 1094 г. С этого года Олег уже прочно сидел на отцовском столе и борьба за Чернигов окончилась». Тихомиров считает, что автору «Слова» произведения Бояна, из которых он черпал сведения о событиях XI в., могли быть известны как в устной передаче, так и в письменной форме. «Не подлежащую сомнениям» связь Бояна с «домом чернигово-тмутараканских князей» подчеркивает Рыбаков. Ранний период песнотворчества Бояна он относит ко времени княжения Мстислава Храброго (ум. 1036), ратные подвиги которого тот воспевал. После смерти Мстислава Боян, как считает Рыбаков, оказался при дворе киевского великого князя Ярослава, к которому перешли черниговские и тмутараканские владения умершего бездетного Мстислава. Затем Боян снова вернулся в Тмутаракань. Большинство исследователей, имея в виду припевку Бояна о Всеславе Полоцком — «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божиа не минути», считают, что Боян умер после смерти Всеслава (1101). Рыбаков полагает, что эта «припевка» не имеет датирующего значения: «Из этих слов, во-первых, не видно, что Божий суд уже настиг Всеслава, а во-вторых, следует учесть, что „предсказать“ смерть Всеслава можно было, и не дожидаясь факта его смерти». По его мнению, последняя припевка Бояна «Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы» «была, вероятно, взята из какой-то торжественной оды по случаю возвращения Олега с молодой женой и утверждения его в отцовских и братских владениях в Тмутаракани», что происходило в 1083. Боян, пишет Рыбаков, «был связан с Мстиславом, затем с Ярославом старым, потом с его сыном Святославом и сыновьями Святослава — Романом и Олегом, родоначальником Ольговичей. Гусли Бояна зазвучали еще до 1036 г. и продолжали рокотать славы князьям вплоть до 1083 г., т. е. на протяжении около полувека». Рыбаков связывает с именем Бояна создание былины о Соловье Будимировиче, которая, по предположению А. И. Лященко, повествует о сватовстве Гаральда Норвежского к дочери Ярослава Елизавете в 1040-е гг. XI в. В отличие от большинства исследователей, В. Ф. Ржига возражает против приурочивания творчест-ва Бояна к черниговской ветви княжеского рода: «На деле это был песнотворец более широкого размаха и более глубокой исторической преемственности». По его определению, Боян — певец-поэт широкого политического кругозора, «не ограниченный рамками воспевания какой-нибудь одной княжеской ветви». Л. Е. Махновец считает, что «припевка» Бояна «Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме го-ловы» имеет в виду князя Святослава Игоревича и его трагическую гибель в 972 (он был убит печенегами, а из его черепа сделана чаша для питья). И остальные князья, с которыми связывается имя Бояна, по мнению Махновца, — герои песен Бояна, а не его современники: «Боян лишь воспевал давние времена и прославлял деяния давних князей, которые были достойны славы, т. е. тех, которые вошли в историю как личности героические, выдающиеся». Из этого Махновец заключает, что для определения времени жизни Бояна упоминаемые в «Слове» князья — герои его песен значения не имеют. Махновец относит время творчества Бояна к сер. XII в., а автора «Слова» называет его непосредственным учеником, по всей видимости, знавшим Бояна лично. М. В. Щепкина в статье 1960 на основе текста «Слова» пришла к выводу, что автор называет себя внуком Бояна в буквальном смысле слова «Слова». (Впервые такое предположение высказал в 1878 А. А. Потебня). Что автор «Слова» был внуком или правнуком Бояна, считал А. Н. Робинсон. Не менее чем личность Бояна интересовал исследователей вопрос о характере его поэтического творчества. По мнению Буслаева, поэзия Бояна отвечала требованиям народного эпоса того времени. «Боян, — писал он, — сам пел свои песни, подобно другим народным певцам, и сопровождал свои песни струнным инструментом». Народным певцом, подобным «позднейшим бандуристам, кобзарям и гуслярам, которые ходили по селам и на торжищах и праздничных играх распевали народные думы под звуки музыкального инструмента», считал Бояна А. Н. Афанасьев. Барсов также считал, что «живое и быстрое» творчество Бояна «имело характер не книжных произведений, а живой народной песни: оно было творчество струнное». Вместе с тем, однако, Барсов пишет: «Основа, план и стилистические приемы Бояновых творений указывают, что его песни, как и „Слово“ при всей своей внутренней и глубочайшей связи с живым народным песнетворчеством, существенно отличались от этого последнего... Это была поэзия возвышающаяся над народною, предполагающая художественное развитие дружинного, исторического эпоса на героической основе». Специально поэтике творчества Бояна посвящена статья Г. Н. Поспелова. Связывая творчество Бояна с эпическими традициями, Поспелов подчеркивает, что «песни Бояна и былины — это две разные стадии в развитии русского героического эпоса». Он так характеризует стиль и жанр этого древнерусского поэта-певца: «Боян был, по-видимому, самым талантливым в Киевской Руси создателем лирико-эпических кантилен как второй ступени развития песенного героического эпоса, уже выделившегося когда-то из обрядового хора, но еще не усвоившего себе того „эпического схематизма“, который характерен для следующей, „былинной“ его стадии». Связь творчества Бояна с приемами народного творчества отмечал Ржига, который особенно подчеркивал, что Боян был «не только знаменитым киевским песнотворцем XI в., но и выдающимся музыкантом своего времени». Д. С. Лихачев, соглашаясь с точкой зрения И. У. Будовница, что Боян был придворным поэтом, говорит о «бравурном» характере его песнотворчества и отмечает: «Очевидно Боян и не был подлинно народным поэтом». жүктеу/скачать 4 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|