При сдаче крепости, взрывая свою батарею

Обе книги находятся в библиотеке Страсбурга. Воспроизводим немецкий текст, сокращённый лишь в немногих местах (Kapitel 4, S.35 f.).

Каролус, внук Карла Мартелла, сын Пипина, короля Франции, за свои многочисленные, достославные деяния названный Великим, достохвально возглавлявший Римскую империю, как и Францию, и рачительным попечением насаждающий и защищающий единственно спасительную католическую религию, подобно солнцу, триумфально распространил сверкающие до заката лучи своего имени. Об этом повествует вышеприведённая написанная Книга Истории⁴⁷, приписывающая ему немногие, но тем более блистательные, почётные титулы.

(S. 36). В то время (говорится там) король Франции был велик властью, честью, вежеством в обхождении, счастьем в правлении, благословлён прекрасными, благообразными отпрысками и (что главное) ревностно привержен католичеству и всем сердцем предан учению Христа.

Стало быть, оный король Карл, знаменитый столькими одержанными победами в Германии, в Испании, во Франции, в Венгрии (Паннонии), непобедимый поборник христианской, католической религии, непримиримый враг язычества и идолопоклонства (что испытала на себе Саксония), оплот апостольского престола при папах Адриане и Льве, героический искоренитель ересей, неумолимый гонитель всяческих пороков и непотребств, имел обычай ничего не предпринимать без совета превосходнейших, разумнейших и опытнейших мужей. Для военного дела употреблял он отважных, неустрашимо искушённых героев Герольда, Руланда, Теодориха, Рудольфа; королевским двором правили Эхардус и Вольрадус (Вольраутус); город с его делопроизводством был вверен Эскинобальду (Эрхинобальду) и Эглинарду. Алуинус (Алкуинус), Альбинус и Клеменс держали руку короля в науке и в учёности, улаживая наисложнейшие дела.

(S. 38). А также в то время (дабы употребить мне слово из одной старой истории) (verba sunt in historici in M.S.) был в королевстве один могущественный и богатый рыцарь по имени Гуго: он же сочетался браком с богобоязненной и благовоспитанной, щедрой, безупречной и в словах и делах, доброславной матроной по имени Аба (Hugo dictus habens uxorem nomine. Abam timentem Dominum). Господин её и супруг был благодушнейший во всём народе человек, знатного рода, крепок в мирских делах, миролюбив у себя дома, на войне отважен, велик в подвигах, богат имуществом и владениями, покровитель бедных, благодетель иноземцев, дружествен и благожелателен со своими. Всех он превосходил в королевских милостях, ни с кем не беседовал Каролус так охотно, как с ним, не следовал ничьим советам с такой готовностью, как советам Гуго, который был (говоря об этом коротко) довереннейший, благороднейший, возлюбленнейший, высокий служитель короля, ибо его величество (р. 39) полагался на него, поскольку не только возлюбил Гуго правду и справедливость, но был также умён, благожелателен и весь предан чести. Так пишет об оном князе простой, но чисто сердечный грамотник⁴⁸, коему тем легче поверить, чем более с ним согласуется повествователь жития св. Оттилии.

Можно прочитать, вещает он, что в герцогстве Бургундия происходил Гуго из княжеского рода, отличался жизнью искренней и благочестивой. Жил он в браке с богобоязненной госпожой Абой, был в чести и в милости у короля Карла Франкского, кто ради его добродетелей и праведности пользовался его службой в наиважнейших делах, ведая, что порученное ему никогда не застопорится, а, напротив, счастливо завершится благодаря его преданному усердию. Посему (s. 40) угодный самому королю, он так почитался и подлой чернью, уверенной, что целость и благо всей империи зиждется по большей части его попечением. Потому и сам высокомудрый король, пожалуй, уверился, что его правление не могло бы удаться ему лучше, когда бы не споспешествовал ему такой человек, всегда предстоящий Богу и Богу по сердцу, воссиявший для всех благим примером, искренний и боголюбивый, так что можно положиться на его суждение и сноровку. И в этом не было у него даже малейшего промаха; стоит помыслить о том, что, пока король обращается к совету мужей столь высокоумных, до тех пор и счастье при нём обретает своё насиженное место, и его государство разрастается, подобно кедру. Но горе! Как высочайшее дерево подвержено порою жесточайшему натиску ужасных ветров, так и Гуго обречён был претерпеть при дворе ужасную грозу, испытав то, о чём поёт поэт (Turbarum speciosa domus fraudisque maligna Aula est)⁴⁹.
Постичь превратности времён

Придворного готовы;

Хоть справедлив он и умён,

Его повалят ковы.

Пусть даже Гуго как ясный месяц при дворе, не подобает ему затмевать другие звёзды. Или не было одержано никакой победы, не было счастливо разрешено ни одно государственное дело, не была облегчена ни одна тягота в государстве до появления этого Гуго? Неужели благо короля Карла не может основываться ни на ком другом, кроме как на Гуго? Или он один Атлас и не нуждается ни в чьей подмоге и пособничестве? Ни одно здание не устоит на единственном камне, ни одно государство не держится рассудительностью одного сановника. Чрезмерное доверие, возложенное на одного, — начало королевской погибели, ибо кто налагает руку на королевскую корону и скипетр, тот овладевает сердцем короля и сердцами подданных: нет ничего непостояннее, чем низкая чернь, легко хватающаяся за оружие и свергающая правомерное верховенство над собой, как только забрезжит луч новой свободы; новое иго всегда кажется менее тягостным, чем долго угнетавшее до этого. Как? А если страну из-за возникшей опасности или в силу других обстоятельств нельзя будет не обременить новыми податями, не примкнут ли страна и народ к оному Гуго, сочтя его новым Иеровоамом? Какие беды и несчастья отсюда произойдут, пора бы поразмыслить, и не пора ли удалить этого бургундца от королевского двора, как удаляют некий член, внушающий опасения, пока бургундец не стал ещё могущественнее. Его удаление сулит королевскому двору лишь благо и добрый покой. Следует внушить королю, что слишком любить одного — значит ненавидеть всё остальное отечество и чрезмерная опора на одного — ближайший устой перед падением. Следует приоткрыть крышку тигля, чтобы умысел Гуго, коварный, далеко ведущий и опасный, довести до сведения всего королевского совета.

Такие и подобные силки расставили закоренелые ненавистники невиновному Гуго, чтобы навлечь на него худшую погибель и лишить его всех должностей и почестей.
Гуго обвинён в оскорблении

королевского величества
Историческая справка. Гуго Турскому и Мальфриду Орлеанскому было вверено командование франкскими войсками в испанской марке в первой половине 827 года. До Франции дошла весть, что Абдерхаман II снарядил войско под командованием своего родича Абу Марвана и оно уже достигло Сарагоссы. Гуго и Мальфрид продвигались слишком медленно, так что вся испанская марка была совершенно опустошена. Почему так случилось, что оба столь медленно продвигались, источники не сообщают. Кажется, возникло некое противостояние между этими двумя и Бернхардом Барселонским, правившим тогда испанской маркой. Бернхард — сын того Вильгельма, которого впоследствии Вольфрам фон Эшенбах представил в своём Вильгельме Оранском. О Бернхарде рассказывают, что он чарами околдовал императора Людовика Благочестивого. Злому дьявольскому искусству он будто бы обязан неограниченной властью и сильнейшим влиянием на императрицу Юдифь. «Dubium поп est, sicut multis est notum, quod a quibusdam praestigiis atque diabolicis illusionibus ita mentes quorandum inficiantur proculis amatoriis, cibis, phylacteriis, ut in insaniam versi a plerisque judicentur dum proprias non sentiunt contumelias» (Mansi XIV, 595)⁵¹. Примечательно в этой связи, что в поэме «Вартбургская война» Вольфрам фон Эшенбах назван «господин Террамер». Согласно Кларусу, однако, «Герцог Вильгельм Аквитанский, великий мира сего, церковный святой, герой сказания и поэмы (Münster, Thessig, 1865, s. 132) Террамер приравнивается к полководцу Абдерхаману⁵².

В той же «Вартбургской войне» выступает дьявол Назион, которого Клингсор насылает на Вольфрама, чтобы искушать его». Назо странным образом— наименование Бернхарда Барселонского (s. 239, Людовик Праведный. Bd. 1. Simson. In Jahrbücher der deutschen Gedichte). Употребил ли поэт, написавший «Вартбургскую войну», эти имена намеренно, затрагивая историю восьмого и девятого столетий? В таком случае, говоря языком «Вартбургской войны», Гуго, носитель Грааля, и его друг Мальфрид, медленно продвигаясь, подшутили над дьяволом Назо (Бернхардом Барселонским), за что и были обвинены.

(Кар. 6. S. 46) Когда противники Гуго сговорились выдвинуть против него обвинение, сочтя достаточной видимость его вины, они обратились к королю так:

— Непобедимейший, могущественнейший король, милостивейший, всевластнейший государь! Поскольку признаётся и высоко почитается особенная рассудительность вашего величества, благоприятные победы вашего оружия, ваше благостное правление, что ведомо и откровенно всему миру, известно врагам и отрадно для подданных, нет нужды вашим слугам, верноподданнически преданным, пространнее возвещать сие, явственно, как солнце, зримое покорённым странам и королевствам, засвидетельствованное бесчисленными воздвигнутыми победными памятниками и триумфальными колоннами. Но подобно утреннему солнцу, светло и радостно восходящему, являющему свой сияющий лик всей земле, пробуждающему людей радостным своим обликом, так что каждый ликует при виде его и приветствует его, напротив, когда солнце по-другому окрашено, подёрнуто непроглядными угрюмыми тучами, омрачено, наполовину померкшее, тогда по-иному определяет оно круг мира с его свойствами; так и когда ваше величество омрачается малейшими признаками мятежного ненастья и возмутительной облачности, изглаживающей красочный свет, в сердцах подданных сразу же произрастает непогожий ропот, недовольство и противление законной верховной власти, установленной Богом.

Ныне подобает, как ни скорбят об этом наши сердца, вашему величеству выслушать, как в государстве, подвластном вам, дела пришли в столь опасное состояние и уже не за горами срок, когда ни мир, ни единство действительно и устойчиво не могут быть сохранены, а дело в том, что злоумышленник и подстрекатель ежедневно находится при дворе, и следует приглушить доверие королевского величества к нему и устранить с пути его самого, пока скипетр и корона вашего величества, а также благо и жизнь ваша не оказались в опасности, а тогда потребуется больше (s. 49) усилий, чтобы восстановить спокойствие.

Да соблаговолит ваше величество принять близко к сердцу истинно подытоженное извещение о состоянии всех сих дел; а именно Гуго Бургундец, до сих пор взысканный великолепными милостями вашего величества, представленный к стольким почётным должностям, всячески превознесённый и поощрённый: не только не стремится содействовать славе вашего величества на пользу государству, на благо и процветание подданным, но начинает с глумлением, с издевательством надо всем этим, а также с презрением на погибель всему королевскому дому подстрекать народ ежедневно да-яньями, посулами и лестью, как новый Авессалом, дабы привлечь народ на свою сторону и добиться того, чтобы наконец повсюду слышался глас: «да здравствует Гуго, король из Бургундии!», и сию очевидную опасность мы верноподданнически (в силу нашей верности и нашего долга) не намерены (s. 50) скрывать от вашего величества. Соизвольте только учинить расследование по домам, деревням, весям, местностям и угодьям, и тогда вы с удивлением узнаете, как беззастенчиво народ предан оному Гуго и, напротив, как холоден он к величию короны.

Посему необходимо, в высшей степени, чтобы ваше величество потушили уже возгорающееся пламя опасного возмущения и мятежа, приложив руку к скорейшему их подавлению. Если из искры, тлеющей столь давно, возникнет жестокий всепожирающий пожар, каким только бедствиям, прорывающимся из такого уже дымящегося поджога, не придётся тогда противодействовать?

Посему разумнее и для всего государства благоприятнее справедливо воздать по заслугам неблагонадёжному, вероломному, клятвопреступному за все его бесчинства и за его смутьянство (s. 51), пока внезапный мятеж и раскол не разобщат государство, не обеспокоят подданных, не нанесут вреда и ущерба, а также (что хуже всего) не вовлекут вашего величества в намечающиеся уже превратности.

Посему мы не предвидим для вашего величества ничего иного, кроме как покарать зло, а всем нарушителям спокойствия воздать, как они того заслуживают сообразно их деяниям, и мы взываем к вашему величеству со всем усердием, дабы вы, оберегая ваш трон, благополучие королевского дома и покой любезного отечества, подвергли неотвратимой заслуженной каре оного Гуго как оскорбителя королевского величества.

Так невиновный Гуго был обвинён перед королём Карлом⁵³ теми, чей язык таил змеиный яд злоумышления и драконову жёлчь зависти.

Exelsa loco stare Regis.

Nunquam placidam sceptra quietem

Certumque sui tenuisse diem.

Aliam ex altis curam fatigare

Et vexare animos.

Seneca, trag. 8
И в пропасти сомнений

На месте царь особом.

Ни дня покоя

Его не знает скипетр,

И наивысшая забота

Ему терзает душу.

Перевод В. Микушевича.
Ибо королевская высота зиждется на песчаной, воистину на опасной основе, где нет покоя, ни дня надёжного, ни года, забота на заботе, одним (s. 54) словом, всегдашняя мука. Не успели зажить чарные (должно быть: чёрные) недавние⁵⁴ глубокие сердечные раны, которые нанёс ему Пипин, его царственный, но незадавшийся отпрыск, не только посягнувший на корону и правление господина своего отца, но также на владение, на кровь, на тело и на жизнь, на что его подвигли наговоры и подстрекательства безбожных, злобных подданных, посмевших соединиться в неправедной присяге. Посему и поскольку его собственная кровь напала на него и впала в неверность, король тем более доступен оказался мнительным подозрениям, дав место затаённым сомнениям, и потому тем менее мог он и хотел отдать должное заслугам и верности невиновного Гуго.

Далее душу и сердце короля отяготили ещё более, во-первых, высокое доверие, которое внушали обвинители, во-вторых, их свидетельства и основательность приведённых ими отчётливых (s. 55) побуждений и, в-третьих, по правде говоря, его собственные тайные подозрения, разоблачённые предательства, злоумышленные сборища, вместе с многочисленными, якобы разоблачёнными противле-ниями и посягательствами поименованного князя Гуго, оказавшими, наконец, и вызвавшими такое воздействие, что дотоле таившиеся в королевском сердце, чем далее, тем упорнее разжигаемые огонь и пламя вспыхнули со всей силой, неожиданно и пагубно обернувшись против Гуго, так что по королевскому приказу вынесен был обвинённому князю издевательский приговор, согласно которому он лишался чести и высокого княжеского достоинства, утрачивал высокие должности и могущество, изгонялся⁵⁵ с королевского двора под запретом дотоле привычного общения с другими особами княжеского рода, и по улицам и переулкам на глазах у всех ко всеобщему изумлению, к явному ликованию и злорадству всех завистников со стыдом и позором, как посягнувший на королевское величество вооружённой рукой препровождался в пустыню, где его ожидало мрачное заточение вместе с другими злокозненными лицами без различия сословия и сана. Поистине горестное зрелище, когда Гуго, высокородный князь, превосходный кровью, происхождением, добродетелями, честью, героическими подвигами, громким именем, прославленный в разных краях, господин среди знатнейших, теперь заключённый, изгнанный, мишень для издевательств и насмешек мира. Именно тот, кто освещал королевский двор не иначе как ярко сияющая звезда, ныне меркнет и закатывается. Чьё благочестие украшало двор, тот выдворен, выслан, а с ним вместе искренность, правдивость, верность, зато тем лучше закрепляются и усиливаются обман, коварство, предательство вместе с прочими пороками.

То был суровый удар, но Гуго выдержал его и остался цел, не то чтобы при таком противном ветре утратил мужество или ужаснулся; невзирая на всё это, он спокойно со всей охотой подчинился королевскому приказу, выслушав его с подобающим благоговением, и, согласно этому повелению, сказал «прощай» двору, где служил столько лет, от всего сердца желая каждому (кого вместе с ним может постигнуть подобное несчастие) переносить всяческую немилость, всяческий позор, даже если это единственная награда и последняя благодарность заслуженному придворному с неколебимой твёрдостью, как подобает, при этом не оробев и в соображении, что плаванье невинности зачастую опасно, переносить, не падая малодушно духом, ибо зато невинность не тонет, если полагается на Бога и Его защиту, строя на Боге своё упование, даже если всё вокруг идёт вверх дном.
О благочестии, которым князь Гуго отличался в заточении
(Кар. 8. S. 58) Между тем надзор над заточённым князем ужесточался, а злые языки чернили его тем яростнее.

И поскольку не находил он никакого утешения со стороны людей, оставленный даже лучшими друзьями, на коих возлагал он надежды, для того чтобы не оказаться в неприкрытой наготе одиночества, обратился он к Богу в совершенном, неотчаявшемся уповании найти отверстой дверь любящего милосердия у Того, Кого он всегда боялся и особенным образом любил. В эту дверь он и стучался посредством пламенной благочестивой молитвы, предавая высшему суду свои доселе явные деяния, обращаясь ко всем святым с праведным исповеданием, призвав собственную совесть, как заступника, а благочестие — как свидетеля, предвидя, что перед сим высоким судом злоумышление, убоявшись, расточится, а праведность будет по праву востребована, чтобы высказаться.

В таком омрачённом состоянии безвинный князь не желал ничего другого, кроме сердечных движений, кои возглаголали бы, засвидетельствовав его невиновность перед упомянутым высшим судом, к чему и стремились все из глубины души изливающиеся вздохи, истощающееся дыхание, все всхлипы и обильнейшие (s. 60) слёзы. Он бы затаил в тиши и замкнул бы в самом себе свою внутреннюю боль, но чтобы дать сколько-нибудь воли своему унынию, он со всем смирением вознёс к Богу свой плач следующим образом: «Великомогущественный Бог, проницающий все сердца, воззри на Твоего служителя: вот я стою пред Божественными Твоими очами, как дерзновенный, жалкий грешник, как жаждущий крови, как предавший королевское имя, как совратитель народа: во всём этом обвинён я, потому лежу я здесь в этих узах и в цепях, и по сим надзирают за мной все вокруг стоящие до дня моей смерти. Ты, о Господи, ведаешь все мои мысли, все мои потаённейшие побуждения, все мои намерения, и, стало быть, ведаешь ты, что все пути мои нисколько не отклонялись от Твоей праведности (s. 61), что все шаги мои следовали по Твоим стопам. Что касается меня, то я знаю, что невиновен я ни в каких таких деяниях, совесть моя тоже молчит, не обвиняя меня ни в какой кровожадности, и вместе с тем чувство моё никогда не улавливалось и не увлекалось подобным намерением; и потому я препоручаю Твоему Божиему суду всё моё состояние; Ты, о Божий Сын, осияй сокровенное в моём сердце и посмотри, скрывались ли там и обретались ли когда-нибудь подобные нечестия; сочтёшь ли ты вопреки всем моим чаяньям, что я виновен, я с этим смирюсь; прошу и смиренно вожделею, дабы постигшее меня заслуженное наказание соблаговолил Ты объявить и возвестить всему свету. Если же, как я уповаю, так не окажется, в чём я нахожу совершенное утешение, то прошу я (s. 62) Твоего Божественного заступничества и отеческой поддержки, дабы Твоя всемощная рука защитила меня, ввергнутого ненавистью и завистью из счастия в несчастие, из высшего в низшее, и спасла меня из нынешнего стеснения. И поскольку я без Твоей помощи покинут и всеми остальными людьми, развяжи, о Господи, мои узы, которыми опутали меня безбожные люди, чьим коварством и клеветой вопреки всякой правде и справедливости осуждён я насилием и принуждением, невиновный, на смерть. Я знаю, Господь мой и Бог, что сердце Твоё на стороне справедливости, и потому в такую грозу я держусь лишь Тебя, ты незыблемый якорь, и укрепляю моё доверие к Тебе. Ах, обратись и сокруши неправое начинание злоумышленных, дабы не хвалились (s. 63) они, будто Ты, Бог мой и Господь, моя надежда и упование, покинул меня и праведник подвергся посрамлению и осмеянию».

Таковы, должно быть, были вздохи, воздыхания и молитвы заточённого и удручённого, многократно упомянутого князя Гуго, в которых он, как повествует история, проводил целые ночи в цепях и узах, и когда от уныния и утомления впадал он в сон, повторялась и воспроизводилась в сновидении его верная служба двору; устрашённый лживой, накинутой на него тайно петлёй, тщился он из неё выпутаться, чтобы снова мог он послужить Богу, своему Господу, как это свойственно ему одному. Как тут не узреть сбывшегося с ним писания из Песни Песней царя Соломона (Глава 5): Я сплю, и (s. 64) тело моё и внешние чувства объяты сном, а моё сердце и мысли бодрствуют, и у них своё упование; Бог не покинет невиновного.