Рассказ о святом антонии марии кларете

РОЛЬ ЖЕНЩИНЫ В ЦЕРКВИ

Когда он обращался к женщинам, то становился еще более деликатным, мягким, доброжелательным. Он подчеркивал их достоинство и роль, которую они играли в Церкви. Это глубокое уважение дона Антонио к женщинам проистекало не только из его любви к собственной матери, но и из благодарности святым девам, жизнеописания и письма которых многое давали ему. В своей автобиографии он искренне признавался:

«Пример святых мужей влияет на меня очень сильно, но еще большее впечатление производит на меня пример святых дев. Я говорю себе: если девушка так чувствует, так желает и столько делает ради спасения душ, то я тем более должен работать, будучи священником, хоть и недостойным».

Святая Екатерина Сиенская, рассуждая о том, как пренебрегают благим делом спасения, плакала, сожалела о душах, которые не принимали плодов пролитой Крови Христовой. В порыве она призывала: «О Боже вечный, обрати Свои милосердные очи как Добрый Пастырь на заблудших овец, которые, хотя и отделены от стада Твоей Церкви, все же Твои, ибо Ты приобрел их ценой Своей Крови!»

Однажды Господь дал ей увидеть небесное блаженство и сказал: «Посмотри, скольких благ лишаются навсегда те, кто нарушает Мой закон ради мнимого удовольствия. Представь, сколь сурово наказание, которого требует Моя справедливость в воздаяние грешникам. Исправь слепоту смертных, которые губят свою жизнь, предаваясь порокам, и теряют добро, которое содержит в себе все блага. Мое Провидение отдает спасение многих душ в твои руки. Я дам тебе слово и учение, которое не смогут ни запретить, ни опровергнуть твои противники».

Практика проповедования, которую заложил Иисус Христос в Своей Церкви, имеет очень большую ценность. Это меч, которым вооружил Он двенадцать Своих капитанов — Апостолов. Это святое служение проповедования принадлежит епископам, которые как Пастыри должны пасти своих овец, а для помощи в этом они могут выбирать ответственных лиц. Григорий XI поручил святой Екатерине проповедовать в своем присутствии и в присутствии Консистории Кардиналов. Она обращалась к папе и кардиналам много раз, и всегда ее слушали с восхищением, почитая в ней нового апостола, сильного в словах и делах. Она обращалась и к народу, а поскольку сердце ее горело огнем святого воодушевления, слова ее были живым пламенем, от которого смягчались сердца грешников и изменялась их жизнь.

Святая Роза из Лимы более всего была милосердна к тем, кто пребывал в смертном грехе, о чем узнавала, озаряемая светом, который посылал ей Бог. Она непрестанно оплакивала их бедственное положение и просила Бога, чтобы Он обратил всех грешников. Она говорила, что хотела бы вынести все муки ада, только бы ни один грешник не был осужден. Поэтому она очень хотела проповедовалось Евангелие неверующим и призывать к покаянию грешников. Она предлагала своему исповеднику отправиться на миссию. Он, боясь опасностей дороги, просил совета у Святой, и она ему сказала: «Иди, отец мой, и не бойся. Иди обращать неверующих и помни, что самая большая услуга, которую могут оказать люди Богу, — это обращение к Нему душ. Именно в этом дело апостолов. Разве может быть большее счастье, чем крестить хотя бы одного индейского ребенка и открыть ему небо через врата крещения?»

Она убеждала братьев-доминиканцев, чтобы они посвятили себя апостольскому служению, говоря им: «Это не менее важно для духа обетов, чем изучение богословия. Скорее богословие должно подчиняться, служа этой цели». Говорила также: «Если бы мне было позволено, я пошла бы проповедовать из одной страны в другую, обращая всех неверующих. Я ходила бы по улицам с Распятием в руках, одетая в рубище, громко взывая, чтобы пробудить грешников и призвать их к покаянию». Она решила воспитать сироту, помочь ему стать священником ради того, чтобы склонить его к обращению неверующих и дать Христу проповедника, поскольку сама не могла проповедовать.

Она чувствовала, когда священники проповедовали не ради блага душ. В Лиме проповедовал один доминиканец, которому все рукоплескали. Стиль его проповедей был очень цветист. Святая дева однажды скромно сказала ему: «Отец мой, смотри, Бог сделал тебя Своим проповедником, чтобы Ты обращал к Нему души. Не трать попусту этот талант на цветы, это бесполезный труд. Ведь ты — ловец человеческих душ; забрось сеть так, чтобы в нее попали люди, но не ради рукоплесканий, ибо все это суета и тщеславие. И помни, что Бог потребует отчета от тебя». Поскольку она не могла проповедовать, она старалась своим красноречием, которое дал ей Бог, пробуждать в тех, к кому обращалась, любовь к добродетелям и презрение к порокам.

Святая Тереза Иисуса, реформировавшая Кармель, признавалась: «Не только своему отцу, но и нескольким другим людям я помогла полюбить внутреннюю молитву. Видя в них тягу к молитве, научила их, как проводить размышление, использовать его и давала им книги».

Она писала в своих мистических трудах: «Кто, видя Господа, покрытого ранами, истерзанного, гонимого, страдающего, не захотел бы разделить с Ним эти страдания, не возлюбил бы Его и не пожелал бы Его креста? Кто, увидев лишь язычок пламени той славы, которую Он приготовил для тех, кто служит Ему, не признает, что все то, что можно сделать или претерпеть, желая такой награды, — ничто? Кто, видя страдания осужденных на вечные муки, не сочтет — в сравнении с этим — всю боль и муки этой жизни наслаждением и не почувствует, сколь многим он обязан Господу, Который столько раз спасал его от этого места вечных страданий?

Какая будет слава, какая радость блаженным, когда, достигнув этого счастья, узрят и вечно вспоминать будут, как с момента своего обращения, хотя, может, не один начал это поздно, они ничего не пропустили, что для Бога соделать могли. И ничем не пренебрегали, но каждый — по мере сил и возможностей — все и себя самих принесли в жертву Богу. Каким богатым окажется тот, кто все богатства свои оставил ради Христа! Как радостно будет тем, кто ради любви Его пренебрег всякими земными почестями и радовался в унижении! Сколь мудрым будет почитаться тот, кто радовался, когда считали его безумцем и глупцом, если и саму Предвечную Мудрость осыпали такими оскорблениями! Но как же сегодня мало — видно из-за грехов наших — таких людей! Исчез, можно сказать, исчерпался род тех, кого считали безумными, глядя на их героические поступки, достойные воистину любящих Христа!

Нам кажется, что мы плохо повлияли бы на людей, если бы мы не сохраняли видимости светского приличия и не поддерживали достоинства своего положения. Сегодня даже монах, священник или монахиня сочли бы новшеством и дурным примером для малых мира сего ходить в потертой, залатанной рясе. Они боятся даже предаваться сосредоточению и богомысленной молитве — в такой степени мир оказывает на них свое влияние. Преданы забвению святые дела христианского совершенства, святое горение и воодушевление святых. И это, по моему мнению, больший вред, сказавшийся в тех несчастьях и катастрофах, которые сваливаются на нас, чем тот якобы дурной пример, который бы давал монах, если бы поступками проповедовал людям то презрение к миру, которому он их учит словом и проповедью. Из таких «дурных примеров» Господь извлекает большую пользу, и хотя некоторые соблазнились бы, другим бы это помогло раскаяться, дабы нам было дано увидеть много таких рабов Божиих, которые хотя бы в общих чертах давали нам представление о той святости, которую являли собой Христос и Его Апостолы! Сегодня более, чем когда-либо нужны нам такие».

Эта же Святая говорила:

«Будучи однажды на молитве, я оказалась вся, и душой и телом в один момент, сама не знаю как — духом перенесена в ад. Я поняла, что Господь хочет показать мне место, которое бесы приготовили для меня и которое я заслужила за мои грехи. Длилось это очень недолго, но эта минута навряд ли когда-нибудь исчезнет из моей памяти! Вход предстал передо мною наподобие длинной и узкой улицы, или, скорее, наподобие очень низкого, тесного подвала. Внизу разлита грязь, страшно мерзкая, исторгающая заразную вонь, полная ядовитых гадов, в конце входа поднималась стена с углублением посередине, похожая на стенной шкаф. В этом углублении я внезапно увидела втиснутой себя. Все те ужасы, которые я видела, входя, хотя мое описание далеко несовершенно, были еще блаженством по сравнению с тем, что я почувствовала, оказавшись в этом месте. Это была мука, которую я напрасно пыталась бы описать: ни одно самое сильное слово не выразит, ни один разум не вместит всего этого ужаса.

Я чувствовала в своей душе огонь, для описания которого — что он из себя представляет и как действует на душу, — не хватит мне ни слов, ни понятий; при этом в теле я чувствовала невыносимую боль. Я переносила в жизни очень тяжелые страдания, по мнению врачей, самые тяжелые, какие только может вынести человек. У меня были повреждены все нервы, и долгое время я лежала совершенно беспомощная. Много всякого рода болей я перенесла, и бесы истязали меня, но все это ничто по сравнению с мукой, которую я познала, увлекаемая в бесконечность тем ясным и несомненным знанием, что эта мука вечная, она никогда не кончится. Но вся эта ужасная мука тела ничто в сравнении с мукой душевной. Это такое страдание, такое угнетение, такое как бы удушение, такие горькие отчаянные терзания, что не знаю, какими словами это все описать. Даже если назвать это непрестанной смертельной гибелью, мало еще этого названия, ибо в смертельной гибели сила большего отрывает душу от тела, здесь же как бы сама душа хотела вырваться из себя и сама себя разрывает. Словом, я никак не могу описать эту несказанную муку души, этот внутренний огонь. Это терзающее ее отчаяние превышает все иные, самые ужасные пытки и страдания. Я не видела руки, которая причиняла мне эти страдания, но чувствовала, что горю, что меня как бы пытают и разрывают на части. Повторю: этот внутренний огонь, это отчаяние души, эта мука страшнее всех мук.

Нет ни утешения, ни надежды на утешение в этой ужасной, заразной, пропитанной вонью тюрьме. Нет места, где бы можно было сесть или лечь в этом узком, как игольное ушко, углублении в стене, в которое я была втиснута. И сами эти ужасающие стены своей тяжестью угнетают и душат. Нет там света, всюду там непроницаемая тьма.

И однако — не понимаю, как это может быть, но так есть — хотя нет света, но глаз видит все, что не может не ужасать. Воля Господня была такова, чтобы я не могла разглядеть весь ад. Позднее у меня были видения других страшных вещей и отдельных наказаний за конкретные грехи. На первый взгляд, эти вещи казались мне несравненно страшнее виденных раньше, но я не чувствовала этих мук на себе, и поражена ими была менее, чем в том первом видении, в котором, как пожелал Господь, я по-настоящему почувствовала в духе не только внутреннюю тоску и отчаяние погубленной души, но и муки и страдания внешние, как если бы испытывала телесные страдания. Я не знаю, как все это действовало, но я хорошо поняла, что это была великая благодать и что Господь хотел, чтобы я увидела, из какой пропасти спасло меня Его милосердие.

То, что я когда-то слышала или о чем на молитве сама размышляла, думая об адских муках, хотя это было редко, ибо путь страха мало полезен для моей души, то, что я читала когда-то о разных истязаниях, какие бесы применяют к осужденным на вечные муки, — все это ничто по сравнению с той мукой, на которую я смотрела и которую сама в духе испытала. Это вообще нечто иное. Между тем и этим такая разница, как между картиной и действительностью, и сгореть в земном огне — это ничто в сравнении с тем огнем, который горит во тьме.

Я была так поражена этим видением, да и сегодня, хотя с того времени прошло уже шесть лет, я, честно говоря, так поражена им, что в этот момент, когда пишу это, кажется мне, что от страха кровь стынет в моих жилах. С того времени меня постигали разные несчастья и страдания, но я не помню, чтобы хоть на миг исчезла из моей памяти мысль, что все, что мне пришлось вынести в этой жизни, — ничто. Наоборот, я считаю, что часто мы жалуемся без причин. То видение, повторяю, было одной из величайших благодатей, какие дал мне Господь. Оно наиболее действенно помогло мне избавиться от боязни несчастий и трудностей этой жизни и переносить их по мере моих сил с неустанным благодарением Господу, Который, как я могу сейчас надеяться, избавил меня от страданий, столь страшных и вечных.

С того дня все иное кажется мне легким в сравнении хотя бы с одним только мигом той муки, которую я тогда испытала. Я удивляюсь самой себе, как это могло быть, что я столько раз читала в книгах описания, дающие представление об адских муках, и мук тех не боялась, и не думала, что они грозят и мне. Где был мой разум? Как могла я хоть на миг предаться удовольствиям, которые влекли меня к такому страшному месту? Боже мой, будь благословен вовек! Как же явно Ты мне показал, что бесконечно более Ты возлюбил меня, чем я сама себя! Сколько раз Ты выводил меня из той мрачной темницы, а я снова против Твоей воли, Господи, возвращалась в нее!

Из этого источника родилась во мне та несказанная боль, которую я испытываю, видя столько душ, идущих к вечной гибели, особенно среди тех несчастных, которые прежде были членами Церкви. Я жажду посвятить себя спасению душ, потому что чувствую в себе с непоколебимой уверенностью, что для спасения хотя бы одной из них от страшных мук я тысячу раз охотно приняла бы смерть. Думаю, когда мы видим кого-то, нам дорогого, мучимого горем или болью, должно быть, само природное чувство склоняет нас к искреннему сочувствию ему, и его боль, особенно, если она велика, причиняет нам такие же страдания, как если бы это была наша боль. Такое же сочувствие и жалость должен пробуждать в нас вид души, претерпевающей вечную муку мук. Кто сможет вынести это зрелище? Чье сердце могло бы смотреть на это равнодушно? И если мы так чувствительны к земным страданиям, хотя знаем, что конец их недалек, что самое большое — они закончатся вместе с жизнью, что же сказать о тех страданиях, которые не имеют ни предела, ни конца? Как можем мы жить спокойно, видя такое множество душ, каждый день попадающих в руки бесов и идущих на погибель?

Воспоминание о тех страшных муках пробуждает во мне стремление к тому, чтобы мы все в столь неслыханно важном для нас деле не останавливались ни на чем, но делали все, что только способны сделать. Не будем же пренебрегать ничем, что только от нас зависит, чтобы нам угодить Богу. Станем непрестанно молить Его, чтобы Он в помощь нам благоволил даровать благодать Свою.

Однажды познав в молитве необычайное наслаждение и покой и считая себя недостойной столь великой благодати, я начала задумываться над тем, как далеко должно было быть мое место в аду, которое мне было показано и все ужасы которого я тогда видела. Никогда с тех пор, как я уже говорила, это не выходит у меня из памяти. Размышление над этим еще больше разожгло огонь в моей душе. Я испытала восторг, который не смогу описать. Дух мой, как мне казалось, весь был погружен в Боге и насквозь преображен этим Могуществом, которое я прежде уже не раз созерцала. В этом Могуществе дано мне было понимание истины, которая является дополнением всех истин. Как это случилось, этого я описать не могу, потому что ничего не видела. Я услышала слова, не видя Того, Кто их произносил, но ясно чувствуя, что говорит сама Истина: «Это не мало, то, что Я сегодня для тебя совершаю, это одна из величайших благодатей, за которые ты Меня благодаришь, ибо страшные беды и несчастья, которые происходят в мире, возникают от того, что люди не знают ясно и безошибочно истин Священного Писания; а ведь нет в нем ни йоты, которая не исполнилась бы!» Мне казалось, что я всегда так верила Священному Писанию, и что все верующие поступают так же. Но Господь сказал мне: «О дочь, как мало таких, которые бы Меня воистину любили! Если бы любили Меня, Я бы не скрывал от них тайн Своих. Знаешь ли ты, что значит любить Меня поистине? Это значит: понимать, что все, что не угодно Мне — это ложь. Ты этой истины еще не понимаешь, но поймешь, когда увидишь, какую от этого пользу получит твоя душа».

В это время пришли ко мне известия о большом вреде, который наносят вере сектанты во Франции, о том, что там все более укрепляются ереси. Это причинило мне сильную боль, и как если бы я что-то могла и что-нибудь значила, я начала плакать перед Господом и молить Его, чтобы Он дал совет в столь великом несчастье. Тысячу раз, мне казалось, я готова была отдать мою жизнь в жертву ради спасения хотя бы одной из тех душ, которых там гибнет такое множество. Но не имея никакой возможности сделать что-нибудь в защиту Его дела, я еще горячее желала и желаю, чтобы, если Бог имеет столько много врагов, те немногие друзья, которые есть у Него, были бы настоящими, безраздельно преданными Ему. Поэтому я решила сделать хоть самое малое, что я сделать могу и что в моих силах, то есть, исполнять евангельские советы как можно совершенней и склонить тех сестер, которые здесь со мной, к тому, чтобы они поступали так же. Я уповала на благость Господа, Который никогда не отринет и не лишит Своей помощи тех, кто все оставляет ради Него. Уповала я и на заслуги тех моих сестер, которые являются такими, о каких я мечтала, ведь грехи мои исчезнут в глазах Господних, покрытые их добродетелями, тем самым я буду способна сделать что-либо угодное Господу и буду молиться за тех, кто защищает Церковь, за проповедников и ученых богословов, долгом которых является ее защита. Будем же всеми своими силами помогать Господу нашему, оставленному теми, для которых Он сделал столько доброго и которые за это хотели бы заново прибить Его ко кресту и не оставить Ему на этой земле места, где бы Он мог преклонить главу Свою.

О, Искупитель мой! Не может сердце мое вспоминать об этом без горечи и грусти. Что же происходит сегодня среди христиан! Всегда ли так должно быть, чтобы от них Ты претерпевал самые большие обиды и оскорбления? От них, которым Ты даешь добродетели? От них, которых в первую очередь одариваешь благом? От них, которых Ты выбрал Себе в друзья, среди которых живешь и которым в Таинствах Своих Себя отдаешь? Неужели им еще мало, о, Господь души моей, тех мук, которые Ты претерпел от палачей?

Воистину, Господь мой, отречение от мира — сегодня не жертва. Когда веру в Тебя так попирают, чего же можно ожидать от них для себя? Разве мы больше заслуживаем того, чтобы нам веру сохранили? Разве мы большее сделали для них, чтобы нам больше, чем Тебе, любовь оказывали эти так называемые христиане? Что тут можно сказать? Чего должны ожидать мы, свободные по благодати Господа от этой проказы и от этой ужасной заразы? Ведь они, видимо, уже находятся под сатанинской властью и собственными руками готовят для себя наказание, справедливо, за грешные свои наслаждения, заслуживают себе вечный огонь. Пусть получат его, если хотят, но сердце разрывается, когда вижу столько душ, идущих на погибель. Скорее уж был бы конец этому несчастью, уже не смотрела бы я больше на эту гибель душ, умножающихся с каждым днем!

О, сестры мои во Христе, помогите мне выполнить это дело Господа. Для этого Он собрал вас, это призвание ваше, и ваша цель должна быть единой в этом призвании; к этому должны устремляться желания, над этим должны проливаться ваши слезы, этого должны испрашивать молитвы ваши».

Вот еще один пример.

Трудно было бы найти человека, рвение которого в спасении душ было бы столь пламенно, как у Марии Магдалины Пацци. Ей казалось, что она вообще не любила бы Господа, если бы весь мир не любил Его. Слыша о распространении веры в Индии, она говорила: «О, если бы кто-нибудь сказал мне, что я могу отправиться в Индию и взять всех тех индийских детей и научить их нашей святой вере, чтобы Иисус был Господом их душ и они обладали Иисусом!»

А говоря обо всех неверующих вообще, эта Святая сказала: «Если бы я могла собрать их всех и соединить в лоне нашей святой Матери Церкви, чтобы она очистила их от всякого неверия и возродила их, делая своими детьми, и укрыла их в своем любящем сердце, и питала их молоком святых Таинств».

Размышляя об ущербе, который наносит душам распространяющаяся ересь, эта Святая говорила: «Души наши должны быть похожи на стонущих горлиц и постоянно оплакивать слепоту еретиков».

Видя холодность веры католиков, она взывала: «О, Слово Божие! Влей в сердца Твоих верных живую и горячую веру, разогретую и разожженную в костре Твоего Сердца и Твоей бесконечной любви, чтобы вера католиков согласовалась с их поступками, а их поступки согласовались с их верой!»

Это пламенное стремление ко спасению душ она желала передать всем и постоянно говорила монахиням: «Будем же с величайшим усердием уповать и молить всегда Бога о душах. Будем просить о стольких душах, сколько шагов мы сделали в монастыре, просить о стольких душах, сколько слов мы произнесли во время чтения Часослова».

Такими же пламенными, как ее чувства, были ее дела и поступки.

Сам дон Антонио глубоко верил в плодотворность молитвы и жертвы кармелиток и доминиканок, последовательниц святой Терезы Иисуса, святой Екатерины Сиенской и святой Марии Магдалины Пацци. Потому перед каждым выездом на миссию, когда только мог, он отправлялся в какой-нибудь монастырь этих орденов и просил, чтобы монахини по примеру Моисея «воздевали руки к Богу», когда он сам будет, как Иисус Навин, сражаться с безверием, равнодушием и грехами.

Дон Антонио не только просил о молитве других, но, прежде всего, сам усердно молился. Ибо он считал молитву самым лучшим средством для обращения грешников, утверждения в благом праведников, для помощи душам, страдающим в чистилище.

Он просил Пресвятую Матерь о посредничестве перед Сыном Божиим. Перед проповедью он читал с народом розарий, молясь о добрых плодах в проповедовании вечных истин.

В начале каждой миссии он читал молитву к Богородице:

«О, Дева и Матерь Божия, защитница бедных и несчастных грешников! Ты хорошо знаешь, что я раб и сын Твой, выкованный самой Тобой в кузнице Твоего милосердия и любви. Я как стрела в Твоей руке, выпусти же меня, Матерь моя, со всей силой против безбожного святотатца Ахава, мужа нечестивой Иезавели. Я хочу сказать: брось меня против сатаны, князя мира сего, который заключил завет с плотью.

Ты победишь, Матерь моя, Ты, Которая имеешь силу уничтожить все ереси, заблуждения и прегрешения. И я, уповая на Твою защиту, начну борьбу, не против плоти и крови, но против князя тьмы, как говорит Апостол, вооруженный щитом святого Розария и обоюдоострым мечом Слова Божия.

Ты — Царица Ангелов, так прикажи им, Матерь моя, чтобы они пришли мне на помощь. Я хорошо знаю, Владычица, мою немощь и силу моих врагов.

Ты — Царица Святых, так прикажи им, чтобы они молились за меня, и скажи им, что победа и триумф мой послужат умножению славы Божией и спасению их братьев.

Сломи, Владычица, Своим смирением гордыню Люцифера и его слуг, которые похищают души, искупленные Кровью Иисуса, Сына Твоего Девственного чрева».

Кроме того, дон Антонио произносил перед миссиями экзорцизмы: «Я, как раб Иисуса Христа и Пресвятой Марии, приказываю тебе, сатана, и твоим приспешникам отойти отсюда и вернуться на свое место. Приказываю тебе во имя Отца, Который сотворил нас; во имя Сына, Который нас избавил от твоей тирании; и во имя Святого Духа, Который нас утешает и освящает. Аминь.

Приказываю тебе и во имя Пресвятой Марии, Девы и Матери Бога Живого, Которая поразила тебя в голову.

Иди прочь, сатана, иди прочь, возгордившийся и завистливый; никогда не препятствуй обращению и спасению душ».

Дон Антонио не один раз замечал, что, чем усерднее была молитва о миссии, тем больше было новых обращений и нового энтузиазма.