Степан карнаухов старая площадь — 2 Надежды и разочарования

Октябрьский бунт

В моем кабинете в ЦК поздно вечером 21 октября 1987 года собрались почти все первые секретари сибирских обкомов КПСС. Они чрезвычайно возбуждены. На только что закончившемся Пленуме ЦК случилось необычное для последних лет явление. Ельцин Б.Н. поставил вопрос об освобождении его от обязанностей кандидата в члены Политбюро. Поведение Ельцина на Пленуме не укладывалось в привычные рамки. Некоторые из секретарей обкомов намекали, что у него произошел какой-то патологический сдвиг в сознании.

Никаких официальных сообщений о заявлении Ельцина и об устроенной ему на Пленуме «проработке» не публиковалось. Информационный вакуум тотчас начал заполняться слухами, кулуарными разговорами, стали распространяться своего рода «самиздатовские» варианты ельцинского выступления. Сам же возбудитель спокойствия залёг в больницу от внезапного недомогания. Полубольной, так выглядело внешне, был привезён на Пленум горкома партии, который освободил его от обязанностей первого секретаря. Трудно не признать, что «операция» с освобождением Ельцина была осуществлена крайне топорно, и способствовала подрыву авторитета ЦК и лично Горбачёва М.С. Так возник «феномен Ельцина». Он из неудачника, лишь шумного, не слишком сильного работника в сознании многих трансформировался в гонимого, обиженного, а затем и в пострадавшего «за правое дело».

Позднее, в феврале 1989 года, опубликована стенограмма октябрьского (1987г.) Пленума ЦК КПСС с обсуждением «дела Ельцина». За эти годы произошло много событий в стране, в партии, в личной жизни Бориса Николаевича. Несколько запоздало, задним числом, представилась возможность ознакомиться с подлинным ходом обсуждения Ельцинского демарша.

Как явствует из стенограммы, Ельцин Б.Н. выступил со своим заявлением после обсуждения и принятия решения по основному вопросу повестки дня Пленума: О вопросах, связанных с празднованием семидесятилетия Великой Октябрьской Социалистической революции.

Заявлению Ельцина предшествовал любопытный эпизод, связанный с Е.К. Лигачёвым и Горбачёвым. Председательствующий Лигачёв обращается к залу: есть ли вопросы по докладу? Горбачёв подает реплику:

— У товарища Ельцина есть вопрос.

Лигачёв еще раз спрашивает зал - есть ли необходимость открывать прения? Из зала раздаются возгласы: нет. Лигачёв соглашается с мнением участников Пленума. Тогда Горбачёв более настойчиво повторяет:

— У товарища Ельцина есть какое-то заявление.

В свете последующего развития событий задумываешься: а не существовал ли негласный сценарий по разыгрыванию «конфликта» Ельцина с Горбачёвым?

Настойчивый нажим Горбачёва — в стенограмме не зафиксировано обращение Ельцина с просьбой предоставить возможность выступить — вынуждает председательствующего объявить:

— Слово предоставляется т. Ельцину Борису Николаевичу — кандидату в члены Политбюро ЦК КПСС. Пожалуйста, Борис Николаевич.

Начало «заявления» Ельцина вполне традиционное: у него нет замечаний по проекту доклада на торжественном заседании и он его полностью поддерживает. Затем говорит, что хотел бы высказать ряд вопросов, которые у него накопились «за некоторое время в работе в составе Политбюро». По его мнению, нужно было перестраивать работу партийных комитетов, начиная с секретариата ЦК. Он считает, ничего не изменилось «с точки зрения стиля работы Секретариата Центрального Комитета партии, стиля работы товарища Лигачёва». Чувствуется, этот тезис сформулирован с упором именно на Лигачёва Е.К.. Как известно, позднее именно эта фигура была избрана главной мишенью для всех раскольников, «прорабов перестройки», так называемых демократов. Нападать на партию напрямую не решались, на данном этапе раскольнических действий это было бы небезопасно. Народ в то время в основной массе доверял партии, и прямолинейные атаки на нее насторожили бы, обнажили бы антипартийную, антисоциалистическую сущность. Всякого рода её противникам грозил неминуемый крах. Нападки же на определённую личность, напротив, создавали ореол «смелости», «принципиальности» и ничем никому из нападающих не грозили. Все ведь не безгрешны. Тем более критику конкретной личности можно всегда преподнести, как стремление помочь товарищу устранить «имеющиеся недостатки», содействовать его самосовершенствованию. С наскоков на конкретное лицо легче и проще развертывать борьбу с партией, постепенно всё теснее отождествляя эту личность и партию, превращая его в своеобразный образ, символ партии, порождая и культивируя через него неприязнь людей к этой партии.

Примечательно, что Ельцин к негативным проявлениям стиля работы относит «различного рода разносы, накачки на всех уровнях». Вот уж поистине «чем кумушек считать трудиться, не лучше ли, кума, на себя оборотиться». Для Бориса Николаевича всегда и в Свердловске, и в ЦК и в дальнейшем, в годы президентства разносный, оскорбительный, абсолютно неуважительный стиль органически присущий, неотделимый от его властной, самолюбивой, а точнее, самовлюбленной натуры.

Критикуя стиль работы партийных комитетов и Лигачёва Е.К., он проявляет прямо-таки трогательную заботу о ленинских нормах «нашей жизни», утверждая, что они дискредитировались, «потом, впоследствии, ленинские нормы, были просто в большей степени исключены из норм поведения нашей партии». При такой «заботе» совсем не понятны грубые, абсолютно невежественные нападки Ельцина Б.Н. на гениальнейшего мыслителя и блестящего революционера. Сначала партию бил Лениным, а потом, повторимся, залаял и на него.

В заявлении Борис Николаевич высказывает неудовлетворенность темпами перестройки и не только свою неудовлетворенность личную, «стала вера какая-то падать у людей и это нас очень и очень беспокоит».

Здесь помимо перла «вера какая-то» обращает внимание «нас очень и очень беспокоит». Кого это «НАС»? Не расшифровывается — или это первичные признаки претензий на царственное мышление и соответствующий стиль разговора. Вспомним: «мы — Николай вторый». Как созвучно: «Мы — Борис вторый».

После мелких, даже мелочных примеров не нравящегося ему стиля работы, он бросает принципиально важные политические оценки. Были победы, не спорит он, но были и уроки. «Уроки тяжелых поражений». Совершенно немотивированное заявление, но с острым выводом о причинах поражений: «поражения эти складывались постепенно, они складывались благодаря тому, что не было коллегиальности, благодаря тому, что были группы, благодаря тому, что была власть партийная отдана в одни единственные руки, благодаря тому, что он, один человек был огражден абсолютно от всякой критики» (выделено мной — С.К.) Ничьей фамилии не названо, понимай, как хочешь, кого имеет в виду Борис Николаевич. Хотя следующая фраза вроде бы показывает адресность этих замечаний: «... в последнее время обозначился определенный рост...славословия от некоторых членов Политбюро, от некоторых постоянных членов Политбюро в адрес Генерального Секретаря.»...Мы (подчеркнуто мной — С.К.) этого допустить не можем».

Казалось бы высказывания об отсутствии коллегиальности, групповщине и т.п. находятся в единстве с обвинениями в славословии и относятся к одной и той же личности. Отнюдь. Участники Пленума, а затем и весь партийный актив под влиянием последующих выступлений Бориса Николаевича и комментарий в средствах массовой информации четко отделили: славословие — это в адрес Горбачёва М.С., а отсутствие коллегиальности и остальное — это к Лигачёву Е.К.

Далее на сцене появляется неплохой актер — Б.Н. Ельцин. Он произносит: «И последнее...» После этого длительная, напряженная пауза. Зрители, то бишь участники Пленума, заинтригованы. Наконец, дальше паузу «тянуть» невозможно, он как бы выдыхает:

— Видимо, у меня не получается в работе в составе Политбюро. По разным причинам. Видимо, и опыт, и другое, может быть и отсутствие некоторой поддержки со стороны, особенно товарища Лигачёва, я бы подчеркнул, привели меня к мысли, что я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от должности, обязанностей кандидата в члены Политбюро.

Главное высказано, а дальше как бы мимоходом:

—… а как будет в отношении первого секретаря городского комитета партии, это будет решать уже, видимо, пленум городского комитета партии.

Ельцин удалился на свое место в зале. Короткое затишье, близкое к замешательству. Обычное, рутинное, в определённом смысле, течение пленарного заседания ЦК КПСС нарушено. Подобного не было с 1957 года. При Хрущёве Пленумы ЦК будоражились самим лидером партии, а в данном случае отступление от заведённого порядка (а может быть непорядка?) инициировано «снизу», хотя «низы» представлены кандидатом в члены Политбюро, руководителем ведущей парторганизации.

Горбачёв М.С. переводит взгляд с зала на Лигачёва Е.К. и, как бы раздумывая, произносит:

— Наверное, далее мне удобнее вести заседание.

Лигачёв несколько торопливо откликается:

— Да, пожалуйста, Михаил Сергеевич.

Лидер берет вожжи в свои руки, выражает сожаление: как бы не хотелось начинать прения, но придётся, серьезное, мол, у товарища Ельцина заявление. Он пытается несколько сумбурные, топорные, а порой и вовсе безграмотные фразы из выступления Бориса Николаевича сконцентрировать в более чёткие тезисы. Мысли выступившего он раскладывает по полочкам. Активизация деятельности ЦК. Замечание, как он мягко определил, в адрес Егора Кузьмича Лигачёва. Темпы перестройки. Извлечение уроков из прошлого. И, наконец, — о возможности продолжить свою работу (Ельциным — С.К.) в прежнем качестве. В этом «и, наконец», первый политический выпад по отношению к Ельцину Б.Н. Генсек дает свою оценку заявлению Ельцина, о том, что вопрос о работе последнего первым секретарем горкома партии решит уже не ЦК, а городской комитет.

— Что-то тут у нас получается новое,— не без сарказма замечает Михаил Сергеевич.— Может, речь идет об отделении Московской парторганизации? (Вопрос не столь уж риторический, не много пройдет времени как Ельцин заговорит о практически безбрежном суверенитете — С.К.) товарищ Ельцин решил на Пленуме поставить вопрос о своем выходе из состава Политбюро, а первым секретарем МГК решил остаться? Получается вроде желания побороться с ЦК. (!? — С.К.)

В последнем предложении звучит почти неприкрытая угроза: попробуй, мол!

Ельцин не может сдержать возмущения, пытается с места возразить.

— Садись, садись, Борис Николаевич,— словно обидевшегося ребенка, успокаивает его председательствующий.— Вопрос об уходе с должности первого секретаря горкома ты не поставил: сказал — это дело горкома партии.

Тезисы сформулированы, надо их сделать, как немного позже стали выражаться, легитимными. Горбачёв обращается к Ельцину, но понимать надо, и к залу:

— Правильно я интерпретирую в сумме твои высказывания, товарищ Ельцин?

Ельцин и зал безмолвствуют.

Фактически Горбачёв своей интерпретацией пытается задать направление, в котором следовало бы обсуждать заявление Ельцина.

Он готов предоставить слово для выступления, но что-то желающих не оказывается, несмотря на неоднократное приглашение к открытию прений. Горбачёв уточняет:

— Я приглашаю Вас к выступлениям, но не настаиваю. Если из членов Политбюро кто-то хочет взять слово, то я, естественно, предоставлю.

Красноречивый взгляд в сторону Лигачёва. И вот тут, как представляется, Лигачёв попадает в ловушку. Выступая первым, он невольно вынужден оправдываться. Критика в адрес ЦК, Политбюро, Секретариата становится персонифицированной. Он, получается, всю ответственность за совершённые и будущие упущения и недостатки берёт на себя. «Огонь на себя!» На фронте такой поступок часто приводил к успеху, порой ценой гибели попавшего под вызванный огонь. В данном случае это правильнее выразить современным полубандитским понятием: «подставляться». Лигачёв в данном случае самым примитивным образом подставился. Для Яковлева А.Н., Горбачёва М.С. и их группы он неплохой щит и громоотвод. Для нападающей стороны, её вскоре возглавит так называемая межрегиональная группа, он удобная мишень для раскачивания, а затем и раскола партии со всеми вытекающими последствиями.

В выступлении Лигачёва звучит явная обида: я, как видите, старался, а он так на меня нападает. Он апеллирует к своему недавнему прошлому, к многолетней работе на периферии, убеждает в своей безграничной преданности делу, просит Михаила Сергеевича и членов ЦК подтвердить это. Оправдывается в своей требовательности и обещает её ещё усиливать. Вступает чуть ли не в перепалку с Ельциным на подобие скандальной торговки, у которой всегда готов универсальный ответ: «Сам дурак»!

—...Ни на гран не преувеличу, если скажу - товарищ Ельцин фактически не принимает участие в работе Политбюро. Можете проверить по документам...

Пожалуй, мелковато для крупного политического деятеля. Конечно, можно понять, у Лигачёва Е.К. не было времени обдумать заявление Ельцина Б.Н., подготовить достойный отпор, дать подлинно принципиальную оценку деятельности Политбюро и Секретариата. Понять, но не оправдать. Настоящий политик всегда готов вступить в серьёзную полемику, причем эмоции у него подсобный инструмент, а не главное оружие. Политической мудрости Егору Кузьмичу явно не хватало. Можно поставить вопрос и так - а не было ли принуждение Лигачёва тотчас выступить заранее обдуманным шагом с вполне понятной целью: поставить его раз и навсегда, вернее, до конца горбачевских «перестроечных» манипуляций в позицию «вечно оправдывающегося»? Кто оправдывается, тот уже наполовину сдал свои позиции. Как важно помнить политику известную истину - только наступление приносит подлинный успех!

Лигачёв под довольно дружные аплодисменты сходит с трибуны.

Горбачёв снова вопрошает:

— Может все-таки кто-то из членов ЦК возьмёт слово?.. А то вроде получается, что мы сами защищаемся — «командой». Вам со стороны виднее. Это принципиальные вопросы, так уж давайте говорить откровенно. Членам ЦК виднее, и мы будем знать их точку зрения.

Наконец, поднялась одна рука. Решился выступить Манякин Сергей Иосифович, председатель Комитета народного контроля СССР. В недавнем прошлом он первый секретарь Омского обкома КПСС. На этом посту проработал более 25 лет. Как куратор Омской парторганизации, узнал его в 1972 году. У меня твердое убеждение — это один из самых сильных, прогрессивных аграрников в стране. Он любил, пожалуй, до самозабвения, сельское хозяйство. Омская область для селян одна из тяжелейших: летом её часто постигает засуха, зимы нередко бесснежные с холодными ветрами. Метели на подобие, описанной Пушкиным в повести «Капитанская дочь» — встреча Пугачева и Гринева — явление здесь привычное. Сергей Иосифович искал и находил пути преодоления природных трудностей. Разумное семеноводство, маневрирование культурами и сортами, пары, пропашная система, кулисные посевы, мульчирование — это лишь часть приёмов, внедрением которых много и строго занимался Сергей Иосифович. Он создал крупнейшие в стране комплексы по откорму свиней, птицы. В молочном животноводстве на хорошую основу поставил селекцию, во многих хозяйствах были построены современные молочные комплексы. Весьма изобретательным хозяином проявил себя при создании устойчивой и солидной кормовой базы. Далеко не случайно, что в Омской области урожайность полей, продуктивность животноводства превосходили самые сельскохозяйственные регионы страны, не исключая северокавказский и украинский. Думается, его опыт неплохо бы изучить, дабы потомкам нашим было откуда черпать пример.

Как политика оценивал Сергея Иосифовича не особенно высоко. Считал, что он чрезмерно осторожен, порой даже боязлив. Присуща ему подозрительность. Приезд в область работников ЦК он, складывалось впечатление, рассматривал, как попытки собрать «материал», представить его в верхах не в лучшем свете. Но у кого из нас нет слабостей. Во времена тяжких для народа и партии испытаний, проверки на принципиальных политических делах Сергей Иосифович оказался достойным коммунистом, и готов признать, что недооценивал его политическую зрелость, партийную принципиальность. Больше бы таких ошибок и не приходилось бы вспоминать, как вчерашние самые «принципиальные» и «самые правоверные» стали никчемными перевёртышами, мелкими приспособленцами и конъюнктурщиками.

Зная, в известной мере, Манякина С.И., склонен предположить, что в данном случае выступить его побудило чувство землячества. Выходец из Ставропольского края, откуда его выдвинули на крупный партийный пост в Сибирь, Сергей Иосифович любил родные места, сохранил с ними связи, гордился Ставропольщиной и ее людьми. Он не скрывал гордости за Фёдора Давыдовича Кулакова, выдвинутого из Ставропольского края секретарём ЦК. Он подчеркивал, может быть даже слишком часто, что и М.С. Горбачёв его земляк.

Скорее всего, ему показалось обидным, что Пленум слабо реагирует на призывы его земляка высказаться по поводу заявления Ельцина. Думается, и Горбачёв в тот момент ощутил признательность ему за поддержку.

Как истый сибиряк, а он за долгие годы жизни в Омске им стал, Сергей Иосифович, что называется, без разбега, разговор начал напрямую:

— Товарищ Ельцин в Москве, в городской партийной организации себя не нашёл,— твердо заявил он,— ...Я в составе ЦК 26-й год. Такого выступления и заявления еще не было. Это произошло из-за политической незрелости т Ельцина. Он и в партию вступил поздно, не получил и должной закалки, особенно партийной, да мало проработал и в должности первого секретаря обкома партии ...быстрый взлет, скорое продвижение по работе на фоне политической незрелости и породили сегодняшнее выступление. Сказались и личные плохие черты характера.

Выступление Манякина С.И. на этом пленуме отличалось убедительностью, аргументированностью, подкупающей прямотой:

— Если товарищ Ельцин считает, что материал собирал товарищ Лигачёв, то он ошибается. Это Комитет их дал, о безобразиях, которые не пресекаются в Москве. Настроили всяких павильончиков дурацких. Стоят они пустые, никому не нужные, нервируют людей. Показуха это!

Насчет показухи — здесь Сергей Иосифович угодил не в бровь, а в глаз. Теперь не только Москва, вся страна, весь мир убедились, что Борис Николаевич непревзойдённый мастер показухи. Не быть, а казаться — органическое качество этой личности.

Маняхин С.И. словно пробил брешь в плотине. Поток желающих выступить после него стал неиссякаемым. Практически все признали неправомерность и незрелость ельцинского заявления. Отвергались и его нападки на Лигачёва. Напротив, от последнего требовали усилить нажим, остроту, принципиальность. Из выступлений бывших свердловчан вытекало: их не удивило нынешнее заявление земляка. И прежде, еще в Свердловске, настораживали многие проявления амбициозного характера Бориса Николаевича.

Так, член Политбюро ЦК, председатель Совета Министров СССР Николай Иванович Рыжков сказал о своих раздумьях:

— Товарищ Ельцин и я из одного города. Я знал его много лет...Почему же это произошло сегодня? Думается, что это не случайность ...Борис Николаевич, ты постепенно подходил к этому... как только он перешёл в Московскую партийную организацию, у него начал развиваться политический нигилизм. Стало нравиться, что его начали цитировать за границей всякие радиоголоса... По-видимому, ему нравилось... обособленное положение, какая-то дистанция от всего Политбюро, от политического руководства.

Робкую, показательно робкую попытку смягчить критику Ельцина Б.Н. предпринял Сайкин В.Т., работавший в то время председателем Моссовета. Понять его можно, но и он не мог не осудить заявление Ельцина.

Выступающих, повторяюсь, не остановить, все пожелали зафиксировать свою позицию, многим, по-видимому, хотелось, чтобы оценили их «принципиальность». Характер выступления некоторых можно было предугадать заранее. Конъюнктурщина не обошла стороной и ЦК КПСС. …

Пожалуй, из череды конъюнктурных выступлений стоит обратить особое внимание на речь члена ЦК, академика Арбатова, директора института США и Канады Академии наук СССР (некоторые впоследствии не без оснований стали его именовать: «Институт США и Канады в СССР»). Он расценил сам факт выступления Ельцина как свидетельство перестройки, перемен, которые уже произошли, правда, постарался внести весьма характерную «сладкую» добавку:

— Того, что сделали и Михаил Сергеевич, и Егор Кузьмич, и все остальные члены Политбюро.

По его мнению, Ельцину «в мужестве не откажешь» Но натура есть натура и потому не мог Георгий Аркадьевич обойтись без того, чтобы не произнести высоких слов:

— Я главное хотел сказать, что главная претензия, которую, по-моему, следует предъявить товарищу Ельцину,— что он не проявил чувства ответственности и политической зрелости, которых требует наше время... Первое, что в такие моменты особенно нужно — это единство. Единство партии и единство в руководстве... сегодня товарищ Ельцин нанес большой ущерб делу... это исправить нельзя, потому что круги от его выступления пойдут. И это уже ущерб, товарищи, я представляю себе реакцию, которая будет внутри страны и за рубежом.

В таком же духе ученый американист завершил выступление на знаменательном Пленуме ЦК КПСС:

— Нам надо быть политически предельно ответственными, зрелыми, особенно в таких решающих вопросах, как единство партии, единство руководства, единство Политбюро, Центрального Комитета и авторитета руководителя.

Не правда ли трогательные слова о единстве и ответственности лились из уст будущего оплёвывателя партии и ее руководства, активного разрушителя единства КПСС.

На Пленуме ЦК выступили почти все члены Политбюро. В оценках деятельности партии, ЦК, Политбюро они, практически, не расходились. Разными словами, но в одном направлении, они оценивали заявление Ельцина Б.Н.. Послушав некоторых из них, можно подумать, что эта фигура была понятна им и до его заявления. Тогда спрашивается, чего же они ожидали, на что надеялись? Для других только здесь на Пленуме, по их словам, Ельцин по-новому открылся. Виталий Иванович Воротников, в то время председатель Совета Министров РСФСР, удивлялся:

—...происходила на глазах какая-то трансформация... появилась излишняя самоуверенность, излишняя амбициозность, появились левацкие фразы... Борис Николаевич постепенно начинает занимать особую позицию по многим вопросам, ... даже не по принципиальным вопросам, а по вопросам, казалось бы, простым, нормальным... Видимо, он уже уверовал в свою единственную правильную позицию... Борис Николаевич, ты в большей части (заседаний Политбюро — С.К.) отмалчивался... какая-то маска даже на лице всё время у тебя. Какое-то постоянное неудовлетворение, какое-то отчуждение всё время чувствуется. Ведь он же не был таким, когда работал в Свердловске. А здесь вот надел на себя маску. Всем недоволен, всё время какое-то чувство неудовлетворенности всем и вся.

Член Политбюро ЦК КПСС, председатель КГБ СССР Виктор Михайлович Чебриков, как в воду смотрел, говоря, что происходящее войдет в историю нашей партии. Он высказал мнение, что:

— ...выступление товарища Ельцина надо оценивать как человека, несогласного с линией партии... Здесь и партийная, и политическая незрелость... он больше думал о себе... он не подумал о партии,... он не подумал о москвичах... Не полюбил ты, Борис Николаевич, москвичей... Не каждому дано выдержать перестройку,...Человек не выдержал перестройки, ...не смог одолеть той ноши, которая ему досталась.

Далее член Политбюро упрекал Ельцина, что за его темпераментными выступлениями в Москве не последовало кропотливой и настойчивой работы. Из этих его слов можно понять, что Ельцин человек крепкий на громкие слова, но отнюдь не человек дела. Далее он обвинил и довольно остро Ельцина в клевете на Секретариат и Политбюро ЦК, подчеркнув, что вся речь Ельцина бездоказательна. Если говорить об упомянутых в заявлении Бориса Николаевича накачках и разносах, то Председатель КГБ со знанием обстановки заявил:

— ...из недр Московского актива идут такие разговоры, что бюро Московского городского комитета партии — это как раз накачки и разносы... когда люди туда идут, то говорят, что мы идем на плаху.

Здесь критика Бориса Николаевича достигла почти предельного уровня:

— ...надо самому сначала научиться работать, надо самому организовать работу, самому всё сделать, а потом...предъявлять требования к руководству партии и страны.

Жизнь показала, что замечания Чебрикова били, что называется, прямо в цель — ныне вся страна, да, пожалуй, и мир, каждодневно убеждаются насколько конкретными делами недавний бесславный президент России показал обществу свою неспособность организовывать, эффективно вести государственную работу. Амбиций у него на добрую сотню людей хватило бы, а практической результативности и на сотую долю не достает до насущных потребностей. Тонковата у него кишка оказалась для президентского поста!

Замечание Чебрикова звучит как серьезное предупреждение:

— ...империализм ищет пути, как нам помешать. И он уже принимает конкретные меры... и вот в это трудное время, в это переломное время, когда мы должны быть все едины и беречь наше единство... мы начинаем бездоказательные речи, мы начинаем демагогию, начинаем заниматься клеветой вместо того, чтобы ещё объединяться, взяться за нерешённые вопросы и идти вперёд смело к нашей цели.

Как известно, подобные предупреждения игнорировались, а Борис Николаевич сделал вывод весьма далекий от того, на который надеялись участники этого Пленума.

Самую принципиальную политическую, партийную оценку заявлению Ельцина Б.Н. дал... член Политбюро ЦК КПСС, Секретарь ЦК КПСС Яковлев Александр Николаевич. Выступление этого деятеля в свете последних его речей и действий заслуживает, чтобы о нем рассказать поподробнее.

— Вероятно,— начал он,— Борису Николаевичу кажется, что он высказался здесь на Пленуме смело и принципиально. На самом деле, на мой взгляд, ни то, ни другое.

Затем последовал удар, как говорится, наотмашь.

— Выступление ошибочно политически и несостоятельно нравственно.

В то время представление о нравственности самого Александра Николаевича в глазах членов ЦК, участников Пленума, всех коммунистов было иное, чем оно стало позже, когда выяснилась его истинная роль в расколе, а затем в разгроме КПСС, расчленении СССР. Его слова, воспринимаемые в то время буквально, произвели сильное впечатление и далеко не в пользу Бориса Николаевича.

— Политически неверно,— разъяснял свой тезис Александр Николаевич,— потому что он исходит из неверной оценки тех принципиальных позиций, которые занимают Политбюро, Секретариат Центрального Комитета, из неверной оценки того, что на самом деле происходит в стране. А безнравственно, на мой взгляд, потому, что он поставил свои личные амбиции, личные интересы выше общественных, как говорят, завёл речь не в то время и не по делу.

Оратор взял под защиту деятельность Секретариата ЦК, заявив, что на нём идут споры и дискуссии:

— Иногда очень горячие... Это и есть выражение новой политической обстановки, за которую надо держаться, но драться делом, а не демагогическими притязаниями на истину.

И далее язвительная яковлевская ирония:

— Никто из нас, конечно, не ангел, это верно. Но ведь и Борис Николаевич, по-моему, происходит не из этого сословия.

Яковлев А.Н. буквально набросился на Бориса Николаевича. До его выступления не звучало на этом Пленуме столь острых политических обвинений:

— Борис Николаевич, на мой взгляд, перепутал большое дело, которое творится в стране,— наступал Александр Николаевич,— с мелкими обидами и капризами, что, на мой взгляд, совершенно недопустимо, когда он занимает такой высокий пост и партия ему доверила такое большое дело... один из руководителей впал в элементарную панику... произошел мелкобуржуазный выброс настроений, которые имеют место в обществе. Но приходится только сожалеть, что глашатаем этих настроений мелкобуржуазного свойства явился руководитель Московской организации.

Не прошел мимо Александр Николаевич и личностных качеств Ельцина.

— ...У него сыграло свою роль и личное...— это упоение псевдореволюционной фразой, упоение собственной личностью. Это всегда застилает глаза политикам.... он не понял.., что происходит вокруг... Ему кажется это революционностью, на самом деле это глубокий консерватизм.

В таком же духе Яковлев завершил свое короткое, но сильное по обвинительным оценкам выступление:

— Здесь у нас прозвучало ...самое откровенное капитулянтство перед трудностями, с которыми человек встретился, самое откровенное выражение такого состояния, когда человек решил поставить свои амбиции, личный характер, личные капризы выше партийных, общественных дел. (Выделено нами — С.К.)

Слава богу, шел 1987 год. Политическая погода ни в коей мере не напоминала климат пятидесятилетней давности. Иначе бы после выступления Яковлева А.Н. мир никогда бы больше не услышал о существовании Бориса Николаевича Ельцина. Хотел того или не хотел, но Александр Яковлев оказался в некотором смысле пророком, когда предупреждал, что если Ельцин будет стоять на своем и упорствовать, то это:

— Его очень далеко заведет и политически и нравственно.

В наши дни речь Яковлева А.Н. воспринимается, разумеется, через призму его последующей предательской деятельности. На память приходит термин «двурушничество», которым клеймили многих, не совершивших против советского государства, советской власти, коммунистической партии, против марксизма-ленинизма, социализма и миллионной доли содеянного «главным идеологом перестройки». Невольно возникает вопрос, а не была ли эта речь своеобразной отповедью за то, что Ельцин Б.Н. выступил «не в то время и не по делу». Не упрек ли это Ельцину, что он поспешил раскрывать карты? И не защитная ли это реакция, на случай, если бы Ельцин в то время был окончательно разоблачен, и ниточки потянулись бы к тем, кто стоял за ним, кто дергал его, как марионетку? Думается, совершенно не случайно, что Александр Николаевич, завершив выступление грозными, но ни к чему не обязывающими фразами, все-таки не внес конкретного предложения: а как дальше быть с Ельциным?

Можно было продолжить анализ выступлений на Октябрьском Пленуме 1987 года, но, пожалуй, это едва ли что-нибудь еще добавит к разобранным оценкам и осуждению заявления Ельцина Б.Н.

Вполне естественно, что Ельцину Б.Н. была предоставлена возможность выступить еще раз. Как и следовало ожидать, он начал с покаяния:

— Суровая школа сегодня, конечно, для меня на всю жизнь.

Трудно сказать насколько он был в тот момент искренним, но «суровая школа» впрок не пошла. Как часто бывает, одну и ту же школу кончают многие, но жизнь всех разбрасывает по разным направлениям. Как ни была суровой партийная школа, но после этого Пленума пути Бориса Николаевича с коммунистической партией, социализмом расходились все больше и больше. Нельзя не признать, что руководство партии, а точнее Горбачёв М.С., в немалой степени этому способствовали.

Заявив о «суровой школе», Борис Николаевич попытался внести, как он выражался «некоторые уточнения». Практически он менее остро, но отстаивал заявленные позиции о «волнообразности», о темпах перестройки. Любопытно, что в этом выступлении он вполне определено высказался о единстве партии и своей роли в этом вопросе:

— В отношении единства. Нет, это было бы кощунственно, и я это не принимаю в свой адрес, что я хотел вбить клин в единство Центрального Комитета, Политбюро. Ни в коем случае я это не имел виду, как, между прочим, и в отношении членства в Политбюро.

Едва ли стоит повторять, как на деле Борис Николаевич убедительно показал свою «заботу» о единстве партии. Сегодня ясен вопрос, кто проявил кощунство!

Ельцин пытался разъяснить, что он имел в виду, говоря о славословии, но тут Горбачёв М.С. выступил в своем обычном амплуа. Перебив выступающего, он фактически не дал ему ничего сказать, заполняя время своими пространными репликами.

Нельзя оспаривать, в репликах Генерального Секретаря ЦК было много правильного и даже нужного. Но представьте себя на трибуне и вас лишают возможности высказать аргументы, развеять неточное, искаженное восприятие ваших слов, оправдаться, наконец. Попросту говоря, Горбачёв своими перебиваниями «зажал» Ельцина, не дал ему шанса. Другое дело, какого шанса? В этом эпизоде не в первый и, к сожалению, не в последний раз, Горбачёв наглядно продемонстрировал, что его рассуждения о демократии, в том числе о внутрипартийной, сплошное лицемерие. Он, как говорится в одной шутке, за демократию, но не в нашем сельсовете. Для народа, для общественного потребления разговор о демократических принципах. А для себя и, может быть, для еще нескольких близких ему деятелей — это беспредельная свобода действовать без каких-либо ограничений, свобода близкая к произволу, беспределу.

Дай Горбачёв возможность полностью высказаться Ельцину, вполне возможно, что еще на этом Пленуме яснее стала бы истинная позиция, подлинное лицо его будущего оппонента. А так выходило, что Ельцин — это жертва обстановки несправедливости, якобы царившей (или, точнее — уже насаждавшейся) в ЦК, в Политбюро. Этому способствовало и аморфное, беспринципное решение, навязанное Горбачёвым Пленуму ЦК…. Ослабляла это решение Пленума обусловленность провести его в жизнь после октябрьских праздников. Причем, говорилось лишь о рассмотрении вопроса об освобождении Ельцина от руководства Московской парторганизацией, но никак не оценивалось его политическое лицо, раскольническое поведение.

При сравнении выступления Ельцина на XXVII съезде КПСС с его же речами на этом Пленуме ЦК наглядно проступает их разительное отличие. Видимо, уже тогда начался распад его личности. Непомерная жажда власти, безудержное стремление к незаслуженной славе, беззастенчивая погоня за богатством (личным!) не могли не породить процесс перерождения нравственных и моральных устоев, деградации и деформации этой личности. Это наглядно проявлялось, когда он коварным образом «достиг высшей власти». Вспомним, какой помпезностью, роскошью веяло от него. Как низко и жалко это выглядело по сравнению с личной скромностью и аскетизмом Ленина и Сталина, всех подлинных революционеров. О своих благах они не заботились — нужды, благоденствие людей труда было целью и смыслом всей их деятельности. Незабываемые образы самопожертвования блестяще показаны в незабываемых образах любимых миллионами литературных героев — Спартака, Овода, Рахметова, Павла Корчагина. Для Ельцина и ему подобных примером служили, похоже, чикагские и сицилийские мафиози, пират Дрейк и темные дельцы времен Диккенса, Золя, Драйзера…

«Страдальца за народ» раскручивают
Набравшие к тому времени довольно ощутимую силу проникшие в средства массовой информации враждебные социализму и СССР элементы воспользовались предоставленной паузой между Пленумом ЦК и Пленумом Московского горкома. Буквально бешеным темпом Ельцина начали, как теперь выражаются, «раскручивать». Распространялись списки его выступления, весьма далекие от подлинного текста. На все лады обыгрывалось, что Ельцин, мол, выступил за ускорение перестройки в интересах народа. В разгромном ключе подавались «консерваторы», «противники перестройки». В негативном свете выставлялись Горбачёв М.С., Лигачёв Е.К.. Досталось и Раисе Максимовне Горбачёвой, хотя, судя по стенограмме, её имя на Пленуме ЦК вообще не упоминалось. Конечно, опубликуй в те дни подлинную стенограмму с заявлением Ельцина и выступлениями участников Пленума, поле для спекуляций существенно сузилось бы, но едва ли они прекратились. Нажим контрреволюции продолжался бы.

После октябрьских торжеств, наконец, созвали Пленум МГК и при довольно вялой активности участников освободили Ельцина от обязанностей первого секретаря горкома партии. Такая процедура освобождения лишь прибавила популярности Борису Николаевичу. Его выставляли носителем мученического венца, жертвой «номенклатуры», «страдальцем» за интересы народа. Одновременно развернулась бешеная травля ни в чем неповинного Лигачёва, ему приписывались прегрешения, на которые он органически не способен по свойству своей натуры. Но он был подходящей фигурой, через которую удобно наносить удары по партии, продолжать её раскалывать.

С конца 1988 года я начал работать на кафедре экономики промышленности и строительства социально-политического института. Однажды объявили, что предполагается выступление в институте Гавриила Харитоновича Попова. Собравшиеся послушать виднейшего «прораба перестройки», публиковавшего одну за другой погромные статьи в журнале «Наука и жизнь» и пустившего в оборот ярлык-понятие «административно-командная система» до отказа заполнили большую аудиторию, именовавшуюся «ленинская»(!). Появившегося Гавриила Харитоновича представили как «крупнейшего экономиста страны». Напрасно надеялись, что «крупнейший экономист» обогатит идеями по выводу экономики из «застоя». Оратор полностью посвятил выступление восхвалению Ельцина Б.Н., убеждая, что тот изменяется, растёт, стал крупным и опытным политическим деятелем. К числу заслуг этого деятеля Попов Г.Х. отнёс то, что «Борис Николаевич открыл всем глаза на Лигачёва». Неоднократное упоминание в ироническом ракурсе фамилии Лигачёва не подкреплялось каким-либо анализом его действий, фактов.

На вопрос же, непосредственно связанный с экономическим положением в стране — почему в магазинах исчезли многие продукты? — Попов Г.Х. с серьёзной миной заявил: «Продавцы все попрятали под прилавки». Подумалось: какая же ёмкость пресловутых «подприлавков», если в них можно запрятать львиную долю продовольственных товаров при советских масштабах их производства и потребления? Экономика, как видно, Гавриилу Харитоновичу совсем не требовалась. Он решал другую задачу – как расколоть КПСС и расчленить СССР!

Как будто специально (возможно, и не как будто) Ельцину Б.Н. обеспечили блестящие условия для более активного проведения подрывной антикоммунистической деятельности, назначив на министерский пост в Госстрое. Это, несомненно, была синекура. Тут уж Борис Николаевич развернулся! Всё, что можно взять из арсенала беспринципного популизма, он использовал в самых широких масштабах. Демонстративная езда, «как все», на городском транспорте, самоприкрепление к районной поликлинике. Нескончаемый поток обличений по поводу «привилегий» для «аппаратчиков». Перепевание троцкистских наскоков на партаппарат. Заигрывание с молодежью. Серия скандальных поступков — лишь бы было на слуху его имя, не исчезало с газетных полос, из радиопередач, с экранов телевизоров. Где бы не появлялся Борис Николаевич, за ним, словно стая хищников, свора шакалов и гиен, следовали журналисты иностранные и советские.