Stephen king стивен Кинг podpaľAČKA
жүктеу/скачать 3.46 Mb.
|
17x x xO päť dní neskôr priviedol Andy Vicky Tomlinsonovú, a to očividne proti jej vôli, do Jason Gearneigh Hall. Bola rozhodnutá nikdy viac ani nepomyslieť na pokus. Z katedry psychológie dostala šek na dvesto dolárov, uložila ho do banky a chcela zabudnúť, odkiaľ prišiel. Через пять дней Энди затащил Вики Томлинсон почти против ее воли в Джейсон Гирни Холл, хотя она решила, что больше не хочет и думать об эксперименте: получила свой чек на двести долларов, взяла на него деньги и хотела забыть, где его получила. Presvedčil ju, aby šla, vďaka výrečnosti, o ktorej dovtedy netušil, že ju má. Vošli tam počas striedania skupín o štvrť na tri, keď zvony Harrisonovej kaplnky vyzváňali v ospanlivom májovom vzduchu. Он убедил ее пойти, проявив красноречие, о котором и не подозревал. Они пошли во время перемены в два пятьдесят; в дремотном майском воздухе с часовни Гаррисона лился колокольный перезвон. „Uprostred bieleho dňa sa nám nič nemôže stať,“ vyhlasoval, a pritom rozpačito odmietal objasniť, dokonca aj sám sebe, z čoho presne by mohli mať strach. „Nič, neboj sa, veď sú tu všade okolo ľudia.“ — Что может случиться при дневном свете? — сказал он, подавляя беспокойство и отказываясь уяснить даже самому себе, чего он собственно боится. — Особенно когда вокруг десятки людей. „Naozaj tam nechcem ísť, Andy,“ namietala, ale potom šla. — Я просто не хочу идти, Энди, — сказала она, но пошла. Dve-tri decká práve odchádzali z prednáškovej miestnosti s knihami pod pazuchou. Slnečné svetlo maľovalo okná prozaickejšími farbami než diamantový prach mesačného svitu, ktorý si pamätal Andy. Keď Andy s Vicky vošli, pomaly sa trúsili dnu aj ďalší na seminár z biológie, ktorý mal začať o tretej. Jeden z nich ticho a vážne rozprával druhým dvom o protestnom pochode proti výcvikovým táborom pre záložníkov, ktorý sa má konať tento víkend. Andymu a Vicky nik nevenoval najmenšiu pozornosť. Двое или трое ребят выходили из аудитории с книгами под мышкой. В солнечный день окна выглядели более прозаично, чем в бриллиантово пыльном лунном свете. Вместе с Энди и Вики еще несколько человек вошли в аудиторию на семинар по биологии, начинавшийся в три часа. Один из них стал тихо и серьезно говорить с двумя другими о марше против призыва резервистов, который предстоял в конце недели. На Энди и Вики никто не обратил ни малейшего внимания. „Dobre je,“ povedal Andy a hlas mal zastretý a nervózny. „Pozri sa a povedz, čo si myslíš.“ — Ладно, — сказал Энди хрипло и взволнованно. — Посмотрика. Stiahol schému za rozhojdaný krúžok. Zbadali pred sebou nahého muža bez kože s označenými orgánmi. Svaly na ňom vyzerali ako navzájom prepletené pradená červených vlákien. Nejaký vtipkár pod to napísal Oskár Hrozný. Он раскатал схему, потянув за болтающееся кольцо. Перед ними предстал голый мужчина, кожа с него была снята и на каждом органе написано его название. Мускулы были похожи на мотки переплетенных красных ниток. Какой то остряк назвал его Оскаром брюзгой. „Ježišmária!“ zhrozil sa Andy. — Боже! — сказал Энди. Chytila ho za ruku a dlaň mala od nervozity horúcu a vlhkú. „Andy,“ zašepkala. „Prosím ťa, poďme. Prv než si nás niekto všimne.“ Она схватила его за руку теплой, влажной от волненья ладонью. — Энди, — сказала она. — Пожалуйста, уйдем. Прежде чем нас узнают. Áno, bol pripravený ísť preč. Skutočnosť, že schému zamenili, ho vyľakala ešte väčšmi. Trhol krúžkom na sťahovanie a nechal schému vybehnúť. Ako sa navinula, vydala rovnaký plieskavý zvuk. Да, нужно уходить. То, что плакат заменили, испугало его больше, чем что нибудь другое. Он резко дернул за кольцо, и плакат свернулся вверх. С тем же самым чмокающим шумом. Iná schéma. Rovnaký zvuk. O dvanásť rokov neskôr, keby mu to dovolila rozboľavená hlava, by znova počul zvuk, ktorý vtedy vydala. Nikdy viac od toho dňa nevkročil do miestnosti číslo 70 v budove Jason Gearneigh Hall, ale ten zvuk si navždy zapamätal. Другой плакат. Тот же звук. Сейчас, двенадцать лет спустя, он все еще слышал этот звук, когда позволяла головная боль. После того дня он никогда не входил в комнату 70 в Джейсон Гирни Холле, но звук этот хорошо знал. Často ho počul v snoch a videl prosebnú, klesajúcu zakrvavenú ruku. Частенько слышал его во сне… и видел эту взывающую, тонущую, окровавленную руку. 18x x xZelené auto sa šinulo po príjazdovej ceste z letiska smerom k vjazdu na Severnú diaľnicu. Za volantom sedel Norville Bates s rukami v predpísanej polohe o desať minút dve. V aute mu hralo autorádio s jedným vlnovým rozsahom, z ktorého vychádzal prúd príjemnej, tlmenej klasickej hudby. Vlasy mal teraz kratšie a začesané dozadu, ale malá mesiačikovitá jazva na brade – na mieste, kde sa ako dieťa porezal rozbitou fľašou od kokakoly – sa nezmenila. Vicky by ho spoznala, keby žila. Зеленая машина прошелестела по подъездной дорожке аэропорта по направлению к Нортуэй. За рулем сидел Норвил Бэйтс. Из приемника приглушенно и спокойно лилась классическая музыка. Теперь его волосы были коротко острижены и зачесаны назад, но небольшой полукруглый шрам на подбородке не изменился — он в детстве порезался разбитой бутылкой кока колы. Вики, если бы она была еще жива, безусловно узнала бы его. „Máme tu jedného miestneho človeka,“ začal chlap v značkovom obleku. Volal sa John Mayo. „Je to chlapík na voľnej nohe. Okrem nás pracuje ešte pre DIA.“ — Впереди по дороге наш агент, — сказал человек в шерстяном костюме, Джон Мэйо. — Парень — стукач. Он работает и на ОРУ, и на нас. „Obyčajný prostitút,“ povedal tretí chlap a všetci traja sa na tom zasmiali, nervózne, podráždene. Vedeli, že sú blízko cieľa, takmer už cítili krv. Meno tretieho bolo Orville Jamieson, ale on dával prednosť tomu, keď ho volali O. J., alebo ešte lepšie Džús. Všetky svoje hlásenia podpisoval O. J. Jeden raz sa podpísal Džús a ten kretén kapitán mu dal pokarhanie. Nielen ústne. Písomné. A to sa mu dostalo aj do spisov. — Обыкновенная продажная шлюха, — сказал третий, и все трое нервно, возбужденно засмеялись. Они знали, что добыча близка, почти чувствовали запах крови. Третьего звали Орвил Джеймисон, но он предпочитал, чтобы его звали по инициалам — О'Джей или даже лучше — Живчик. Он подписывал все служебные бумаги этими инициалами. Однажды он даже подписался Живчик, а этот сукин сын Кэн сделал ему замечание. Да не устное, а вписанное в его личное дело. „Myslíš, že sú na Severnej diaľnici, čo?“ spýtal sa O. J. — Думаете, они на Нортуэй, а? — спросил О'Джей. Норвил Бэйтс пожал плечами. Norville Bates pokrčil plecami. „Buď na Severnej, alebo zamierili do Albany,“ odvetil. „Dal som tomu miestnemu sedlošovi na starosť hotely v meste, keď je tam doma, čo?“ — Либо на Нортуэй, либо они направились в Олбани, — сказал он. — Я поручил местному дурню отели в городе, потому что это его город, правильно? „Dobre,“ pritakal John Mayo. On a Norville vychádzali spolu celkom dobre. Mali za sebou kus spoločnej cesty. Cesty, ktorá začínala na sedemdesiatke v Jason Gearneigh Hall, a to, kamarát, to bol začiatok, na ktorý by sa nik neodvážil ani len spýtať, taký bol drsný. John už nikdy viac nechcel zažiť čosi také drsné. To on mal na svedomí toho chalana, čo dostal srdcový záchvat. John bol lapiduchom vo Vietname, keď to tam ešte len začínalo, a vedel – prinajmenšom teoreticky –zaobchádzať s defibrilátorom. V praxi to už nešlo tak hladko a chalan im odišiel pred očami. Dvanásť ich dostalo v ten deň L 6. Dvaja z nich zomreli – chlapec so srdcovým záchvatom a dievča, ktoré zomrelo o šesť dní neskôr v internáte zdanlivo na náhlu mozgovú embóliu. Dvaja ďalší zomreli na beznádejné duševné vyšinutie – jeden z nich bol chlapec, ktorý sa sám oslepil, druhé bolo dievča, čo neskôr celkom ochrnulo. Wanless vtedy povedal, že to bola psychogénna záležitosť, lenže kto už o tej sračke čo vedel? Slušný výsledok na jednodňovú robotu, to teda hej! — Правильно, — сказал Джон Мэйо. Они с Норвилом хорошо ладили. Давно. Со времен комнаты 70 в Джейсон Гирни Холле, а там, дружище, если кто нибудь спросит, было страшновато. Джону не хотелось бы еще раз испытать что нибудь подобное. Именно он пытался откачать парнишку, у которого случился сердечный приступ. Он служил медиком в начале войны во Вьетнаме и знал, как пользоваться дефибриллятором — по крайней мере в теории. На практике получилось не так хорошо, и парнишку они потеряли. В тот день двенадцать ребят получили «лот шесть». Двое умерли — парнишка с сердечным приступом и девчонка, она умерла через шесть дней в общежитии, судя по всему, от внезапной закупорки сосудов мозга. Двое других окончательно сошли с ума — тот парень, что ослепил себя, и девочка — ее парализовало от шеи и до ног. Уэнлесс сказал, что это чисто психологическое дело, но кой черт знает? Да, хорошенько поработали в тот день. „Miestny sedloš berie so sebou aj svoju ženu,“ pokračoval Norville. ,.Bude hľadať vnučku. Syn jej s malou ušiel. Nechutný rozvodový proces a tak ďalej a tak ďalej. Nechce to ohlásiť na polícii, kým len nebude musieť, ale má strach, že synovi by z toho mohlo švihnúť. Keď to dobre zahrá, nebude v meste recepčný, čo by jej zatajil, že sa tam tí dvaja ubytovali.“ — Местный придурок берет с собой жену, — говорил Норвил. — Будто она ищет внучку. Ее сын убежал с девочкой. Какая то неприятная история с разводом и всякое такое. Она не хочет без нужды сообщать полиции, но опасается, как бы сын не спятил. Если она хорошо сыграет, в городе не найдется ни одного ночного портье, который не сообщит ей, если эти двое снимают у него номер. „Keď to dobre zahrá,“ zdôraznil O. J. „S týmito na voľnej nohe človek nikdy nevie.“ — Если хорошо сыграет, — сказал О'Джей. — Никогда не знаешь, чего ждать от этих непрофессионалов.: John povedal: „Pôjdeme až po najbližší vjazd, čo?“ Джон сказал — Мы сворачиваем на ближайшем же пандусе, идет? „Dobre,“ odpovedal Norville. „To sú najviac tri, štyri minúty.“ — Идет, — сказал Норвил. — Осталось три четыре минуты. „Mohli to vôbec stihnúť a dôjsť až tam?“ — Они успели сюда спуститься? „Mohli, ak im priháralo pod zadkom. Možno sa nám podarí zbaliť ich rovno tu, na vjazde, keď budú chcieť stopnúť nejaký voz. Možno šli skratkou a zliezli na odstavný pás. Tak či tak, nemôžeme urobiť nič iné, len krúžiť dokola, kým na nich nenatrafíme.“ — Успели, если скатились на задницах. Может, схватим, если они голосуют здесь на пандусе. А может они срезали путь — перешли на другую сторону, на обочину. Будем ездить туда сюда, пока не нападем на них. „A potom: kamže – kam, priateľke, pekne si naskoč,“ zasmial sa Džús. V ramennom puzdre pod ľavou pazuchou mal pištoľ 375 Magnum. Prezýval ju Žihadlo. — Куда это ты отправился, голубчик, лезь в машину, — сказал Живчик и засмеялся. Под левой рукой в наплечной кобуре у него висел «магнум 357». Он называл его «пушкой». „Ale čo, keď už chytili stop, potom máme šťastie presraté, Norv,“ povedal John. — Если они подхватили попутку, нам дьявольски не повезло, Норв, — сказал Джон. Norville pokrčil plecami. „Hra s percentami. Je štvrť na dve. Logicky je teda premávka redšia než inokedy. Čo napadne pána Veľkopodnikateľa, keď uvidí takéhoto chlapíka s malou kočkou stopovať?“ Норвил пожал плечами.— Всяко может быть. Сейчас четверть второго. Машин мало — бензин ограничен. Что подумает мистер бизнесмен, когда увидит, что дяденька с ребенком ловят попутку? „Dôjde mu, že v tom niečo smrdí,“ odpovedal John. „To je viac než desať k štyrom.“ — Подумает, что дело — дрянь, — сказал Джон. Džús sa zasa zasmial. Nad hlavami im zablikali do tmy semafory označujúce vjazd na Severnú diaľnicu. O. J. položil ruku na orechovú pažbu Žihadla. Pre každý prípad. Живчик снова засмеялся. В темноте мерцала мигалка, обозначавшая въезд с пандуса на Нортуэй. О'Джей взялся за деревянную рукоятку «пушки». На всякий случай. 19x x xOkolo prešlo malé kryté nákladné auto a rozčerilo chladný vzduch, a vtom mu zasvietili brzdové svetlá a náhle, asi štyridsaťpäť metrov pred nimi, zastalo v odstavnom páse. Мимо них проехал фургон, обдав холодным ветерком… А затем тормозные фонари ярко вспыхнули, и он свернул на обочину примерно в пятидесяти ярдах от них. „Chvalabohu,“ zašepkal Andy. „Nechaj ma, Charlie, budem hovoriť ja.“ — Слава богу, — тихо сказал Энди. — Дай я поговорю, Чарли. „Dobre, ocko.“ Znelo to apaticky. Už zasa mala pod očami tmavé kruhy. Auto začalo cúvať, keď k nemu vykročili. Andy mal pocit, že má namiesto hlavy olovený balón a ten sa pomaly nadúva. — Хорошо, папочка. — Голос ее звучал безразлично, под глазами снова появились черные круги. Фургон подавал назад, они шли ему навстречу. Голова Энди была словно медленно надувающийся свинцовый шар. Na boku auta boli namaľované výjavy z Tisíc a jednej noci – kalifovia, devy za jemnými závojmi a tajomný lietajúci koberec. Koberec bol nepochybne červený, ale v svetle výbojok na diaľnici mal tmavogaštanovú farbu zaschnutej krvi. На боковой стенке изображены сцены из «Тысячи и одной ночи» — калифы, девицы, скрытые под кисейными чадрами, ковер, таинственным образом парящий в воздухе. Ковер безусловно должен был быть красным, но в свете ртутных фонарей на шоссе он казался темно бордового цвета, цвета засыхающей крови. Andy otvoril dvere na strane spolujazdca a vysadil Charlie na sedadlo. Sám urobil to isté. „Ďakujeme vám,“ začal. „Zachraňujete nám život.“ Энди открыл дверцу, посадил Чарли. Затем влез сам.— Спасибо, мистер, — сказал он. — Спасли нашу жизнь. „Som rád,“ prehodil vodič. „Ahoj, malá kamarátka.“ — Пожалуйста, — сказал водитель. — Привет, маленькая незнакомка. „Ahoj,“ ozvala sa priškrtené Charlie. — Привет, — еле слышно ответила Чарли. Vodič si nastavil spätné zrkadielko, rozbehol sa po odstavnom páse a prešiel do pravého jazdného pásu. Keď si Andy predstavil Charlinu zvesenú hlavu pred chvíľou, začal sa cítiť vinný pred vodičom. Vodič patril presne k tomu typu mladých mužov, okolo ktorých Andy často prechádzal a nezastavil, keď ich videl stáť pri ceste a stopovať. Vysoký a chudý, dlhá, čierna kučeravá brada mu siahala až na prsia a veľký plstený klobúk pripomínal rekvizitu z filmu o zúrivých kentuckých zálesákoch. Cigaretu, ktorá vyzerala, že je šúľaná ručne, mal v kútiku úst a vypúšťal kúdoly dymu. Podľa vône to bola obyčajná cigareta – nijaký sladkastý pach hašiša. Водитель взглянул в боковое зеркальце, двинулся, все ускоряя ход, по обочине и затем въехал на основную магистраль. Когда Энди бросил взгляд через чуть склоненную голову Чарли, его охватило запоздалое чувство вины. Водитель был молодой человек, как раз из тех, мимо кого Энди всегда проезжал, когда они голосовали на обочине. Крупный, хотя и тощий, с большой черной бородой, которая кудрявилась до груди, в широкополой фетровой шляпе, выглядевшей как реквизит из кинофильма о враждующих деревенских парнях в Кентукки. От сигареты, похоже самокрутки, что торчала в углу рта, поднималась струйка дыма. Судя по запаху, обычная сигарета; никакого сладковатого запаха конопли. „Kam ste sa vybrali, kamarát?“ spýtal sa vodič. — Куда двигаешь, дружище? — спросил водитель. „Len o dve mestá ďalej,“ odpovedal Andy. — Во второй отсюда город, — ответил Энди. „Do Hastings Glenu?“ — Гастингс Глен? „Tam.“ — Точно. Vodič prikývol. „Utekáte pred niekým, predpokladám.“ Водитель кивнул. — Наверное, бежишь от кого то. Charlie strpia, ale Andy jej položil upokojujúcu ruku na chrbát a zľahka ju hladkal, až sa zas uvoľnila. Vybadal, že vo vodičovom hlase niet hrozby. Чарли напряглась, и Энди успокаивающе положил ей на спину руку и легонько погладил, пока она снова не расслабилась. В голосе водителя он не уловил никакой угрозы. „Na letisku bol jeden škriepny čašník,“ povedal. — Судебный исполнитель в аэропорту, — сказал он. Vodič sa uškrnul – takmer sa to stratilo v divorastúcej brade – vybral si cigaretu z úst a frajersky ju vyhodil tak, že ju ponúkol vetru cez otvor vetracieho okienka. Prúd vzduchu ju zhltol. Водитель усмехнулся — улыбка почти скрылась за его свирепой бородой, — вынул сигарету изо рта и осторожно выпихнул ее через полуоткрытое окно на ветер. Воздушный поток тут же поглотил ее. „Tuším to nejako súvisí s našou malou kamarátkou,“ skonštatoval. — Наверно, что нибудь, связанное с этой маленькой незнакомкой, — сказал он. „Nič také hrozné,“ odpovedal Andy. — Не так уж и ошиблись, — сказал Энди. Vodič sa odmlčal. Andy sa oprel dozadu a pokúšal sa potlačiť bolesť hlavy. Zdalo sa, že sa ustálila pred konečným divým útokom. Bola už vôbec niekedy takáto zlá? Ťažko povedať. Vždy, keď ho prepadla, vyzerala ako najhoršia zo všetkých. Uplynul odvtedy iba mesiac, čo sa odvážil využiť schopnosť pritláčať. Vedel, že to druhé mesto na trase pred nimi nebolo dostatočne ďaleko, ale bolo to maximum, čo dnes mohol zvládnuť. Bol celkom vybitý. Hastings Glen mohol pomôcť. Водитель замолчал. Энди откинулся, стараясь успокоить головную боль. Она, казалось, застряла на том же нестерпимом до крика уровне. Было ли когда нибудь так же плохо? Сказать невозможно. Каждый раз, когда она отходила, ему казалось, что хуже быть не могло. Не раньше чем через месяц он снова осмелится пустить в ход свой мысленный посыл. Он знал, что второй город по шоссе находится не так далеко, но сегодня на большее он не способен. Измучен до предела, что делать, подойдет и Гастингс Глен. „Koho by ste za to zotreli?“ — За кого болеешь, дружище? — спросил водитель. „Čo?“ — А? „Ten seriál, Pátri zo San Diega v Seriáloch sveta. Čo na to hovoríte?“ — Чемпионат. «Священники Сан Диего» в мировом чемпионате — как тебе нравится? „To sa im naozaj vôbec nepodarilo,“ pritakal Andy. Vlastný hlas mu pripadal vzdialený ako vyzváňanie podmorského zvona. — Далеко оторвались, — согласился Энди. Его голос шел откуда то издалека, подобно звону подводного колокола. „Ste v poriadku, kamarát? Vyzeráte bledý.“ — Тебе неважно, дружище? Ты — бледный. „Hlava ma bolí,“ priznal sa Andy. „Migréna.“ — Голова болит, — сказал Энди. — Мигрень. „Priveľké napätie,“ odpovedal vodič. „Poznám to. Ostanete v hoteli? Potrebujete prachy? Môžem vám nechať päť dolárov. Rád by som vám dal viac, ale idem až do Kalifornie a musím s nimi opatrne. Tak ako Joadovci v Ovocí hnevu.“ — Высокое давление, — сказал водитель. — Усекаю. Остановитесь в отеле? Деньги нужны? Могу ссудить пятерку. Хотел бы больше, да еду в Калифорнию, нужно экономить. Как Джоулсы в «Гроздьях гнева». Andy sa vďačne usmial. „Myslím, že máme dosť.“ Энди благодарно улыбнулся. — Думаю, управимся. „Tak fajn.“ Skĺzol pohľadom na Charlie, ktorá driemala. „Pekná dievčinka, kamarát. Dávate na ňu dobrý pozor?“ — Чудненько. — Он взглянул на задремавшую Чарли, — Симпатичная девчушка, дружище. Присматриваешь за ней? „Najlepší, aký viem,“ odpovedal Andy. — Как могу, — сказал Энди. „V poriadku,“ vyhlásil vodič. „To je slovo do bitky.“ — Хорошо, — сказал водитель. — Так и запишем. 20x x xHastings Glen bolo len o čosi väčšie ako rozšírená cesta. V tejto chvíli všetky mestské semafory blikali oranžovo. Bradatý vodič v klobúku – rekvizite ich zaviezol výjazdom z diaľnice, potom cez spiace mesto a po ceste č. 40 do motela Slumberland so sekvojou vpredu, s kukuričným poľom – na ktorom po zbere ostali byle – vzadu a s ružovkasto-červeným neónom, čo jachtal do tmy neexistujúce slová VOĽ É M STA. Гастингс Глен оказался чуть побольше, чем разъезд на дороге: в этот час все светофоры работали как мигалки. Бородатый водитель в деревенской шляпе свернул на боковую дорогу, проехал через спящий городок, а затем по Дороге 40 к мотелю «Грезы» — сооружению из красноватых досок перед полем убранной кукурузы, с розовато красной неоновой вывеской на фасаде, которая периодически мигала в темноте несуществующим словом СВО О НО. Ako Charlie zaspávala, hlava jej čoraz väčšmi klesala doľava, až sa oprela o vodičovo stehno v modrej džínsovine. Andy ju chcel presunúť, ale vodič pokrútil hlavou. По мере того как Чарли все глубже погружалась в сон, она все больше клонилась влево, пока ее голова не оказалась на затянутом в джинсы бедре водителя. Энди предложил подвинуть ее, но водитель закачал головой. „Je jej dobre, kamarát. Nechajte ju, nech spí.“ — Не беспокойся, дружище. Пусть спит. „Môžete nás vysadiť trochu ďalej?“ požiadal Andy. Ťažko sa mu myslelo, ale táto opatrnosť sa zjavila akosi intuitívne. — Не высадите ли нас чуть подальше? — спросил Энди. Думать было трудно, однако эта предосторожность возникла почти интуитивно. „Nechcete, aby nočný recepčný zbadal, že nemáte auto?“ Vodič sa usmial. „Jasné, kamarát. Ale na takomto mieste sa nepoondia, ani keby ste sem došli na cirkusovom bicykli.“ Pneumatiky auta zachrapčali na štrku krajnice. „Naozaj si myslíte, že tú päťdolárovku nebudete potrebovať?“ — Не хочешь, чтобы портье узнал, что вы без машины? — Водитель улыбнулся. — Конечно, дружище. Но в таком месте они и ухом не поведут, даже если привалишь на самокате. — Колеса фургона давили гравий обочины. — Уверен, что не понадобится пятерка? „Možno by sa zišla,“ zaváhať Andy. „Môžete mi dať adresu? Vrátim vám ju poštou.“ — Пожалуй, понадобится, — сказал Энди неуверенно. — Не напишете мне свой адрес? Я перешлю. Na vodičovej tvári sa opäť zjavil úškrn. „Moja adresa je ,na ceste‘,“ povedal, keď vyťahoval peňaženku. „Ale možno niekedy znovu uvidíte moju šťastnú usmievavú tvár. Kto vie? A tak nech sa páči, jeden Abe Lincoln, kamarát.“ Podal mu päťdolárovku a Andymu zrazu vyhŕkli slzy – nie veľmi, ale vyhŕkli. Водитель снова усмехнулся.— Мой адрес — «в пути», — сказал он, доставая бумажник. — Но ты ведь когда нибудь можешь опять увидеть мое счастливое улыбающееся лицо, правда? Кто знает. Держи пятерку, дружище. — Он вручил купюру Энди, и тот вдруг заплакал — негромко, но заплакал. „To nie, kamarát,“ dodal vodič láskavo. Zľahka potľapkal Andyho po pleci. „Život je krátky a bolesť dlhá a sme na tomto svete, aby sme si pomáhali navzájom. Výťah z komickej knihy filozofie Jima Paulsona v kocke. Dávajte dobrý pozor na malú kamarátku.“ — Не надо, дружище, — ласково сказал водитель. Он легонько коснулся шеи Энди. — Жизнь коротка, а боль длится долго, и мы все живем на этой земле, чтобы помогать друг другу. Философия Джима Полсона из комикса в сжатом виде. Береги маленькую незнакомку. „Iste,“ odpovedal Andy a utrel si oči. Vložil bankovku do vrecka menčestrového saka. „Charlie, zlatko, vstávaj! Teraz už len na chvíľočku.“ — Обязательно, — сказал Энди, вытирая глаза. Он положил пятидолларовую бумажку в карман своего вельветового пиджака. — Чарли, малышка? Проснись! Осталось недолго. 21x x xO tri minúty neskôr sa oňho Charlie ospanlivo opierala, a on pozeral za Jimom Paulsonom, ktorý šiel ďalej po ceste až k zavretej reštaurácii, tam sa obrátil a potom zamieril naspäť, smer Medzištátna. Andy zdvihol ruku. Paulson takisto, keď prechádzal okolo. Starý nákladný ford, pomaľovaný arabskými nocami, džinmi, veľkými vezírmi a záhadným lietajúcim kobercom. Dúfam, že ti to v Kalifornii vyjde, chlapče, pomyslel si Andy a vykročili nazad k motelu Slumberland. Тремя минутами позже полусонная Чарли стояла на земле рядом с ним, а он смотрел, как Джим Полсон проехал вперед к закрытому ресторану, развернулся и направился мимо них к автостраде. Энди поднял руку. Полсон в ответ поднял свою. Старый фургон марки «форд» с арабскими сказками по борту, джиннами, великими визирями и таинственным ковром самолетом. Будь счастлив в Калифорнии, парень, пожелал Энди, и они с Чарли направились к мотелю «Грезы». „Chcem, aby si ma počkala vonku, nech ťa nevidia,“ povedal Andy. „Dobre?“ — Ты подожди меня снаружи, чтобы тебя не видели, — сказал Энди. — Хорошо? „Dobre, ocko,“ zaznelo to veľmi ospalo. — Хорошо, папочка, — сказала она очень сонным голосом. Nechal ju pri živom plote, vykročil k recepcii a zazvonil na nočný zvonček. Asi o dve minúty sa zjavil chlap stredných rokov oblečený v kúpačom plášti a čistil si okuliare. Otvoril dvere a bez slova vpustil Andyho dnu. Он оставил ее у вечнозеленого куста, подошел к двери и позвонил. Спустя примерно минуты две появился человек средних лет в банном халате. Протерев очки, он открыл дверь и впустил Энди, не произнеся ни слова. „Rád by som dostal chatku vzadu na konci ľavého krídla,“ požiadal Andy. „Zaparkoval som tam.“ — Не могу ли я получить номер в конце левого крыла, — сказал Энди. — Я там припарковался. „V tomto ročnom období si môžete najať celé západné krídlo, ak chcete,“ odpovedal nočný recepčný a vyčaril úsmev plný zažltnutých zubov. Podal Andymu predtlačenú prihlasovaciu kartu a reklamné pero. Vonku prešlo auto, slabé svetlo reflektorov postupne silnelo a potom sa začalo strácať. — В это время года можете снять западное крыло целиком, — сказал ночной портье и показал в улыбке полный рот желтых вставных зубов. Он дал Энди напечатанную анкету к ручку с рекламой каких то товаров на ней. Снаружи проехала машина, свет ее фар сначала нарастал, потом уменьшился. Andy uviedol na kartu meno Bruce Rozelle. Bruce riadil vegu, rok výroby 1978, s nevvyorskou poznávacou značkou LMS 240. Pozeral chvíľku na prázdnu kolónku nadpísanú ZAMESTNÁVATEĽ a potom v okamžitej inšpirácii (pokiaľ mu to bolesť hlavy dovolila) napísal Americká spoločnosť na kontrolu a údržbu automatov. A začiarkol v HOTOVOSTI pri forme platby. Энди подписался в анкетке как Брюс Розелл. Брюс ехал на «веге» 1978 года, нью йоркской, номерной знак ЛМС 240. Мгновение он смотрел на графу ОРГАНИЗАЦИЯ/КОМПАНИЯ и затем по какому то внезапному наитию (насколько могла позволить его разламывающаяся голова) написал «Объединенная американская компания торговых автоматов». И подчеркнул НАЛИЧНЫМИ в графе о форме оплаты. Okolo motela prešlo ďalšie auto. Еще одна машина проехала мимо. Úradník podpísal kartu a odložil ju. „Sedemnásť dolárov päťdesiat centov.“ Дежурный подписал анкету и убрал ее. — Итого семнадцать долларов и пятьдесят центов. „Nebude vám prekážať, keď vám dám drobné?“ spýtal sa Andy. „Nikdy sa nedostanem k tomu, aby som si dal do poriadku tržbu, a tak vláčim zo desať kíl striebra. Nenávidím tieto maršruty po vidieku.“ — Не возражаете против мелочи? — спросил Энди. — У меня не было возможности обменять в банке деньги, а я таскаю с собой фунтов двадцать мелочи. Не люблю ездить на вызовы по деревенским дорогам. „Ako sa vám to hodí. Mne je to jedno.“ — Мелочь тратится так же быстро. Не возражаю. „Vďaka.“ Andy siahol do vrecka, prstami odsunul nabok päťdolárovú bankovku a vyložil za hrsť štvrťdolárov, päť- a desaťcentov. Napočítal štrnásť dolárov, vybral ďalšie drobné a pripočítal zostatok. Recepčný naukladal mince do úhľadných stĺpčekov a teraz zhrnul každý do zodpovedajúcej priehradky v zásuvke pokladnice. — Спасибо. — Энди полез в боковой карман, пальцами отстранил пятидолларовую бумажку и вытащил полную пригоршню четвертаков, пятаков и десятицентовиков. Он сосчитал четырнадцать долларов, достал еще мелочи и добавил до нужной суммы. Дежурный уложил монеты в аккуратные столбики, потом смахнул их в нужные отделения кассового аппарата. „Viete čo,“ začal, keď zatváral zásuvku a zahľadel sa s nádejou na Andyho, „znížim vám účet o päť dolárov, ak mi dáte do poriadku automat na cigarety. Už týždeň nefunguje.“ — Знаете, — сказал он, задвигая ящик и с надеждой глядя на Энди. — Я скошу пять долларов со стоимости вашей комнаты, если вы почините автомат по продаже сигарет. Он уже неделю не работает. Andy vykročil k automatu stojacemu v kúte, predstieral, že si ho prezerá, potom sa vrátil späť. „To nie je náš typ,“ povedal. Энди подошел к стоящему в углу автомату, сделал вид, что осматривает его, и затем вернулся. — Не наша марка, — сказал он. „Ach, škoda. Dobre teda. Dobrú noc, priateľke. Ak budete chcieť ešte jednu prikrývku, je na polici v skrini.“ — О, черт. Ладно. Спокойной ночи, дружище. Лишнее одеяло найдете на полке в шкафу, если понадобится. „Výborne.“ — Хорошо. Vyšiel von. Odporne zosilnené chrapčanie štrku mu vnikalo do uší a pripomínalo obilné mlyny. Obišiel živý plot, pri ktorom nechal Charlie, a Charlie tam nebola. Энди вышел. Под ногами хрустел, ужасающе громыхая в ушах, гравий. Он подошел к вечнозеленому кустарнику, у которого оставил Чарли, но ее там не было. „Charlie?“ — Чарли? Nijaká odpoveď. Prehodil si kľúč od izby na dlhom zelenom plastikovom prívesku z jednej ruky do druhej. Obe mal teraz spotené. Ответа не последовало. Он переложил ключ от номера на длинном зеленом пластиковом шнурке из одной ладони в другую: обе мигом вспотели. „Charlie?“ — Чарли? Ani teraz nijaká odpoveď. V duchu sa vrátil späť a vybavil si, že auto, ktoré prechádzalo okolo, keď vyplňoval prihlasovaciu kartu, spomalilo. Možno to bolo zélerié auto. Ответа по прежнему не было. Он мысленно вернулся назад, и теперь ему казалось, что проезжавшая машина приостановилась, пока он заполнял регистрационную карточку. Может, то была зеленая машина?! Srdce mu bilo čoraz divšie, vysielalo nárazy do lebky. Pokúšal sa myslieť na to, čo si počne, keby Charlie medzitým zmizla, ale myslieť sa nedalo. Hlava príšerne bolela. Bol… Сердце начало учащенно биться, вгоняя в череп болевые импульсы. Он пытался сообразить, что же ему делать, если Чарли тут нет, но думать не мог. Очень болела голова. Он… Z kríkov sa ozvalo tiché, chrapkavé odfúknutie. Dobre známy zvuk. Skočil tam, štrk mu odletel spod topánok. Nepoddajné zelené halúzky ho škriabali na nohách a sťahovali mu vzadu sako. Из глубины кустарника раздался низкий звук, храп. Звук такой знакомый. Он бросился туда. Галька так и вылетала из под ботинок. Жесткие вечнозеленые ветви царапали ноги и задирали полы его вельветового пиджака. Charlie ležala na boku na kraji motelového trávnika, kolená pritiahnuté takmer k brade, ruky medzi nimi. Tvrdo spala. Andy chvíľu postál so zatvorenými očami a potom ňou zatriasol, aby sa prebrala. Dúfal, že je to dnes v noci naposledy. Naposledy v tejto dlhej, predlhej noci. Чарли лежала на боку по соседству с лужайкой перед мотелем, коленки чуть не у подбородка, руки — между ними. Спала глубоким сном. Энди постоял с закрытыми глазами какое то мгновение и разбудил ее, как он надеялся, в последний раз за ночь. Такую длинную, длинную ночь. Viečka sa jej zachveli a zrazu naňho pozrela. Ее ресницы дрогнули, и она взглянула на него. „Si to ty, ocko?“ opýtala sa, hlas mala zastretý, ešte vždy napoly snívala. „Som tu, aby ma nevideli, ako si kázal.“ — Папочка? — спросила она невнятно, все еще в полусне. — Я ушла, как ты сказал, чтобы меня не видели. „Ja viem, zlatko,“ povedal. „Viem. Poď. Ideme do postele.“ — Знаю, малышка, — сказал он. — Знаю, что ушла. Пойдем. Пойдем спать. 22x x xO dvadsať minút ležali obaja v dvojitej posteli v chatke číslo 16, Charlie tuho spala a rovnomerne oddychovala, Andy ešte vždy bdel, aj keď na pokraji spánku, len sústavné búšenie v hlave ho zadržalo. A otázky. Через двадцать минут они лежали в широкой постели номера 16. Чарли спала, ровно дыша. Энди засыпал, лишь равномерный стук в голове не давал уснуть. Да еще вопросы. Boli na úteku takmer rok. Ťažko tomu uveriť, a to preto, že sa to veľmi nepodobalo na útek, najmä nie počas obdobia v Port City v Pennsylvánii, počas akcie Preč s obezitou. Charlie chodila do školy, a čo už je to za útek, keď máš zamestnanie a dcéra ti chodí do prvej triedy? Takmer ich v Port City dostali, nie preto, že by tamtí boli obzvlášť dobrí (aj keď ich vytrvalo sledovali, a to Andyho najviac ľakalo), ale preto, že Andy spravil osudnú chybu – dovolil si na chvíľu zabudnúť, že sú utečenci. Они в бегах уже около года. Представить такое почти невозможно, может, потому, что не всегда было похоже, что они скрываются, во всяком случае не в Порт сити, штат Пенсильвания. В Порт сити Чарли пошла в школу. Как можно считаться в бегах, если ты работаешь, а дочь ходит в первый класс? Их чуть не схватили в Порт сити, не потому что те оказались особенно прыткими (хотя и чертовски упорными, это здорово пугало Энди), а потому что Энди совершил роковую ошибку — позволил себе на время забыть, что они с дочкой — беглецы. Teraz už nemal takú možnosť. Больше этого не случится. Ako blízko asi sú? Ešte vždy sú v New Yorku? Keby mohol uveriť tomu, že nezachytili taxikárovo číslo, že ho ešte vždy hľadajú. Oveľa pravdepodobnejšie bolo, že sú v Albany, rozliezli sa po letisku ako červy v kope mäsových zvyškov. Hastings Glen? Možno ráno. A možno skôr. Hastings Glen je dvadsaťštyri kilometrov od letiska. Len nepripustiť, aby mu paranoja zničila dobrý pocit. Как близко те? Все еще в Нью Йорке? Если бы можно было этому поверить: они не записали номера такси, они все еще разыскивают его. Более вероятно, что они в Олбани, ползают по аэропорту, как червяки по куче мясных отбросов. Гастингс Глен? Может, к утру. А может, и нет. Не нужно, чтобы паранойя брала верх над здравым смыслом. Zaslúžim si to! Zaslúžim si spadnúť medzi autá, lebo som podpálila toho človeka! Я ЗАСЛУЖИВАЮ ЭТОГО! Я ЗАСЛУЖИВАЮ, ЧТОБЫ ЗА МНОЙ ГНАЛСЯ АВТОМОБИЛЬ. Я ПОДОЖГЛА ТОГО ЧЕЛОВЕКА! Jeho vlastný hlas namietal: Mohlo to byť horšie. Mohla to byť jeho tvár. Его собственный голос отвечал: Могло быть и хуже. Ты могла обжечь его лицо. Hlasy v tajomných priestoroch. Голоса в комнате с привидениями. Napadlo mu čosi iné. Uviedol, že má auto značky Vega. Až sa rozvidní a recepčný neuvidí pred chatkou číslo 16 zaparkovanú vegu, pomyslí si, že chlap z Americkej spoločnosti na kontrolu a údržbu automatov už odišiel? Alebo si to preverí? Andy teraz nebol schopný nič s tým urobiť. Bol úplne vygumovaný. И еще ему пришло в голову. Предполагается, что он приехал на «веге». Наступит утро, и ночной портье не увидит «веги», припаркованной у номера 16. Подумает ли он просто, что человек из «Объединенной компании торговых автоматов» уехал? Или начнет выяснять? Энди сейчас ничего поделать не может. Он полностью выжат. Videl sa mi nejaký čudný. Bol bledý, vyzeral chorý. A platil drobnými. Povedal, že je od firmy na údržbu automatov a nevedel dať do poriadku automat na cigarety v hale. МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ОН КАКОЙ ТО СТРАННЫЙ. ВЫГЛЯДЕЛ БЛЕДНЫМ, БОЛЬНЫМ. ПЛАТИЛ МЕЛОЧЬЮ. СКАЗАЛ, ЧТО РАБОТАЕТ В КОМПАНИИ ТОРГОВЫХ АВТОМАТОВ, ОДНАКО НЕ СМОГ ИСПРАВИТЬ СИГАРЕТНЫЙ АВТОМАТ В ВЕСТИБЮЛЕ. Hlasy v tajomných priestoroch. Голоса в комнате с привидениями. Obrátil sa na druhý bok a počúval pritom Charlin pomalý, pravidelný dych. Myslel, že ju zobrali, a ona sa len utiahla do kríkov. Aby ju nevideli. Charlene Róberta McGeeová, potom len Charlie, áno. potom navždy. Keby mi ťa boli vzali, Charlie, neviem, čo by som spravil. Он повернулся на бок, прислушиваясь к медленному, ровному дыханию Чарли. Он думал, что они схватили ее, но она лишь забралась дальше в кусты. Чтобы не видели. Чарлин Норма Макги, Чарли со времени… ну, со всегда. Если они схватят тебя, Чарли, я не знаю, что сделаю. 23x x xEšte posledný hlas, hlas bývalého spolubývajúceho Quinceyho, spred šiestich rokov. И еще один голос шестилетней давности, голос Квинси, его соседа по комнате в общежитии. Charlie mala vtedy rok, a samozrejme, vedeli, že nie je normálna. Prišli na to, keď mala týždeň. Vicky ju musela preniesť do ich postele, lebo keď ju nechali samu v detskej postieľke, perinka začala… áno, začala tlieť. Ešte tej noci odniesli detskú postieľku, neschopní slova od zdesenia, priveľkého a príliš nezvyčajného na to, aby sa dalo pomenovať. Z tej páľavy sa jej urobili pľuzgiere na tváričke a preplakala veľkú časť noci, aj keď Andy našiel v lekárničke Solarcain. Ten prvý rok vyzeral ako v blázinci, nijaký spánok, nekonečný strach. Oheň v košoch na smeti, len čo sa trochu omeškali s fľašou s mliekom. Raz sa chytili záclony, a keby Vicky nebola v izbe… Тогда Чарли был годик, и они, конечно же, знали, что она не обычный ребенок. Ей исполнилась всего одна неделя, и Вики положила ее в их кровать, потому что, когда ее оставили в детской кроватке, подушка начала… ну, начала тлеть. В ту ночь они навсегда убрали ее кроватку, не разговаривали друг с другом в страхе, страхе таком огромном и необъяснимом, что невозможно было его высказать. Подушка настолько разогрелась, что обожгла ей щечку, и она проплакала всю ночь, несмотря на лекарство, которое Энди нашел в медицинском шкафчике. Ну и сумасшедший же дом был весь первый год, сплошной бессонный страх. Мусорная корзинка загоралась, когда опаздывали давать ей бутылочки с молоком; однажды запылали занавески, и если бы Вики не было в комнате… Posledným podnetom na to, .aby zavolal Quinceymu, bol Charlin pád zo schodov. Ako sa batolila, zabávalo ju vyliezať štvornožky hore schodmi, a potom naspäť dolu tým istým spôsobom. V ten deň s ňou ostal doma Andy, Vicky šla s kamarátkou nakupovať k Senterovi. Váhala, či ísť, a Andy ju takmer musel vyhodiť z dverí. V poslednom čase bola priveľmi uťahaná, priveľmi vyčerpaná. V očiach sa jej zračilo čosi, čo ho nútilo myslieť na príbehy o únave z boja, ktoré sa rozprávali počas vojny. В другой раз она упала с лестницы, и это заставило его позвонить Квинси. Она тогда уже ползала и вполне могла, опираясь на руки и коленки, взбираться по ступенькам и таким же образом спускаться. В тот день Энди сидел с ней; Вики пошла с одной из подруг к «Сентерс» за покупками. Она колебалась — идти ли. Энди пришлось чуть ли не выставить ее за дверь. В последнее время она выглядела чересчур замотанной, слишком усталой. В ее глазах было что то такое, что напоминало ему рассказы времен войны об усталости после боя. Čítal v obývacej izbe dolu pri schodišti. Charlie liezla hore a dolu. Na jednom schode sedel plyšový medvedík. Mal ho odložiť, samozrejme, že mal. Ale vždy, keď Charlie šla hore, obišla ho a jeho to učičíkalo – ešte väčšmi, než ho potom neskôr učičíkalo to, čo sa podobalo na normálny život v Port City. Он читал в гостиной, около лестницы. Чарли ползала вверх и вниз. На ступеньках сидел плюшевый медвежонок. Отцу, конечно, следовало убрать его, но каждый раз поднимаясь, Чарли обходила его, и Энди успокоился — так же, как его потом убаюкала их нормальная жизнь в Порт сити. Keď schádzala dolu tretí raz, medvedík sa jej priplietol pod nohy a celú ďalšiu cestu prešla na zadočku, bum a nadskočenie, padala a kvílila od zlosti a strachu. Na schodoch bol koberec, a tak nemala ani modrinu – boh ochraňuje opilcov a malé deti, bol by povedal Quincey, a to bola v ten deň jeho prvá myšlienka na Quinceyho, ktorú si uvedomil – no Andy bežal k nej, zdvihol ju na ruky a držal, nežne sa jej prihováral, a rýchlo ju prezeral, či nekrváca, či nemá čudne vykrútenú ruku alebo nohu, či sa u nej neprejavujú príznaky otrasu mozgu. A… Когда она спускалась в третий раз, то задела ножкой за медвежонка и — бах, трах — слетела вниз, заревев от испуга и негодования. Ступеньки были покрыты ковровой дорожкой. У Чарли не появилось ни малейшей царапины — бог оберегает пьяниц и малых детей, говаривал Квинси, — и Энди впервые в тот день подумал о Квинси, но он кинулся к ней, поднял ее, прижал к себе, бормоча какую то чепуху, пока осматривал ее, ища следы крови или вывихнутый сустав, признак сотрясения. И… A pocítil, ako ho to ovanulo – neviditeľný, neuveriteľný, smrtiaci záblesk v dcérkinej mysli. Pocítil to ako spätný závan horúceho vzduchu v lete v metre, keď stojíš priveľmi na kraji nástupišťa a okolo sa v plnej rýchlosti preženie vlak. Mierny, nečujný prúd horúceho vzduchu, a vtom začal plyšový medvedík horieť. Medvedík spôsobil bolesť Charlie, Charlie chcela spôsobiť bolesť medvedíkovi. Plamene vzbĺkli a o chvíľu už doháral, Andy pozeral cez závoj z plameňov na oči z čiernych cvočkov a vtedy plamene začali oblizovať koberec na schode, kde medvedík sedel. И вдруг он почувствовал, как нечто пронеслось мимо — незримый, невероятный сгусток смерти из головы дочери. Он ощутил его, словно дуновение разогретого воздуха от быстро идущего поезда подземки в летнюю пору, когда стоишь, может быть, чересчур близко к краю платформы. Мягкое, беззвучное движение теплого воздуха… и затем игрушку охватил огонь. Медвежонок сделал больно Чарли — Чарли сделает больно медвежонку. Взвилось пламя, и на какую то долю секунды, пока он обугливался, Энди сквозь марево огня увидел его черные глаза пуговки, а огонь лизал уже дорожку на ступеньках, где упал медвежонок. Andy položil dcérku na zem a bežal po hasiaci prístroj zavesený na stene pri televízore. S Vicky sa nerozprávali o tom, čoho je ich dcéra schopná – Andy svojho času chcel, ale Vicky o tom nechcela ani počuť, vyhýbala sa tomuto predmetu s hysterickou zaťatosťou a hovorila, že Charlie je absolútne v poriadku, absolútne – no zjavili sa hasiace prístroje, v tichosti, bez diskusie, skoro tak nepozorovane, ako nepozorovane miznú púpavy v období, keď leto vystrieda jar. Nerozprávali sa o tom, čoho je Charlie schopná, ale hasiace prístroje boli v celom dome. Энди опустил дочку на пол, побежал за огнетушителем, висевшим на стене рядом с телевизором. Они с Вики не обсуждали, на что способна их дочь, — бывали времена, когда Энди хотел поговорить, но Вики не хотела ничего слышать; она избегала этой темы с истерическим упорством, говоря, что ничего ненормального в Чарли нет, нет ничего ненормального, — но в доме появились огнетушители — никто ничего не говорил и не обсуждал. Они появились без обсуждений, почти с той же таинственностью, как расцветают одуванчики на стыке весны и лета. Они не обсуждали, на что способна Чарли, но по всему дому висели огнетушители. Schmatol tento jeden, bolo už cítiť ťažký pach škvariaceho sa koberca, a vyložil ho na schody, a zrazu akoby mal dosť času, spomenul si na poviedku Je to príma život od akéhosi Jeroma Bixbyho, ktorú čítal ako malý. Bola o decku, čo si zotročilo vlastných rodičov tak, že ich psychicky vydieralo hrozbou, prízrakom možnosti tisícov mŕtvych, a ty si nikdy nevedel, kedy sa decko rozzúri… Он схватил ближайший из них, ощущая сильный запах тлеющего ковра, и ринулся к лестнице… И все же у него хватило времени вспомнить ту историю, которую он прочитал, будучи ребенком. «Прекрасная жизнь» какого то парня по имени Джером Биксби; она рассказывала о маленьком ребенке, который поработил своих родителей с помощью своей сверхъестественной силы, держа их в вечном страхе; это было нескончаемым кошмаром, где за каждым углом подстерегала смерть, и вы не знали… не знали, когда приступ охватит ребенка. Charlie sedela dolu pri schodišti a kvílila. Чарли ревела, сидя на попке у нижней ступеньки. Andy prudko skrútol kohútik hasiaceho prístroja a striekal penu na rozširujúci sa oheň, kým ho neuhasil. Zdvihol medvedíka, srsť mal bodkovanú od prskancov a kúskov peny, a niesol ho dolu schodmi. Энди резко повернул ручку огнетушителя и стал поливать пеной пламя, заглушив его. Он подхватил медвежонка, шерсть которого покрылась точками, пятнами, хлопьями пены, и снес его вниз. Nenávidel sa za to, čo ide urobiť, a predsa vedel, že musí použiť tento primitívny spôsob, aby určil hranicu, aby bola lekcia poučná, a preto zatriasol medvedíkom rovno pred Charlinou uplakanou, prestrašenou a zaslzenou tvárou. Ach ty naničhodník, rozmýšľal zúfalo, prečo nezájdeš rovno do kuchyne, nevezmeš nôž na ovocie a nespravíš jej ním zárez na každom líci? Prečo ju nepoznačíš radšej takto? A myseľ sa mu zastavila na tomto. Jazvy. Áno. To je to, čo prišiel spraviť. Zjazviť svoju dcéru. Vypáliť jej jazvu do duše. Ненавидя себя, но как то интуитивно понимая, что сделать это нужно, необходимо провести черту, преподать урок, он почти что прижал медвежонка к испуганному, заплаканному лицу орущей Чарли. Ох ты, сукин сын, думал в отчаянии он, почему бы тебе не пойти в кухню, не взять нож и не сделать по порезу на каждой ее щеке? Пометить ее таким образом? И его мысль заклинилась на этом. Шрамы. Да. Именно это он должен сделать. Выжечь шрам в ее душе. „Páči sa ti, ako vyzerá maco?“ zreval. Medvedík bol zhorený a on cítil, aký je ešte vždy horúci, akoby držal v ruke trochu vychladnutý uhlík. „Páči sa ti taký maco, s ktorým sa už nikdy nebudeš môcť hrať, Charlie?“ — Тебе нравится, как выглядит медвежонок? — заорал он. Медвежонок почернел, и его тепло в руке было теплом остывающего куска угля. — Тебе нравится, что он обожжен и ты не сможешь с ним больше играть, Чарли? Charlie sa rozplakala, lapajúc dych, pleť mala smrteľne bledú s horúčkovitými fľakmi, oči jej plávali v slzách. Чарли ревела благим матом, кожа ее покрылась красными и белыми пятнами, она всхлипывала сквозь слезы: „Tatááá! Maco! Maco!“ — Пааааа! Медвежонок! Мой медве е жо… „Áno, maco,“ zahundral zachmúrene. „Maco zhorel, Charlie. Charlie spálila maca. A keď spálila maca, môže spáliť mamičku. Ocka. A už to nikdy nespravíš!“ Zohol sa bližšie k nej, no ešte ju nezdvihol, nedotkol sa jej. „Už to nikdy nespravíš, to sa nesmie, to je zlé!“ — Да, медвежонок, — сказал он сурово. — Он сгорел, Чарли. Ты сожгла медвежонка. А раз ты сожгла медвежонка, ты можешь сжечь и мамочку. Папочку. Больше… никогда этого не делай! — Он наклонился к ней, не касаясь ее. — Не делай этого, ПОТОМУ ЧТО ЭТО ПЛОХОЙ ПОСТУПОК. „Tatááá…“ — Паааааааа… Nedokázal ju už viac zraňovať, vzbudzovať hrôzu a strach. Zdvihol ju a držal na rukách, prechádzal s ňou hore-dolu, až sa vzlyky – no až oveľa neskôr – postupne zmenili na nepravidelné vzdychy a fikanie. Keď na ňu pozrel, spala, opretá lícom o jeho plece. Какое еще наказание он мог придумать, чем еще напугать, чем внушить ужас? Поднял ее, обнял, ходил с ней туда сюда, пока — совсем нескоро — ее рыдания не перешли во всхлипывания и сопение. Когда он посмотрел на нее, она спала, прижавшись щекой к его плечу. Položil ju na gauč, šiel do kuchyne k telefónu a zavolal Quinceymu. Он положил ее на тахту, направился к телефону и позвонил Квинси. Quincey nechcel hovoriť. Pracoval vtedy, roku 1975, vo veľkej firme na výrobu lietadiel a v niekoľkých riadkoch, ktoré McGeeovcom pripájal ku každoročnému vianočnému blahoželaniu, opísal svoje miesto ako miesto viceprezidenta, povereného čičíkaním. Ak mali ľudia vyrábajúci lietadlá nejaké problémy, navštívili Quinceyho. Quincey im pomohol riešiť ich problémy – pocity odcudzenia, stratu identity, dokonca možno aj pocit, že práca, ktorú vykonávajú, pôsobí na nich dehumanizujúco – a keď sa nevrátili k linke a nevložili túto kravinku tam, kam patrila údajne tamtá somarinka, tak lietadlá nepadali a svet bol zachránený a mohol ďalej bezpečne kráčať k demokracii. Za toto dostával Quincey tridsaťdvatisíc dolárov ročne, o sedemnásťtisíc viac, než zarábal Andy. „Nemám preto ani trochu pocit viny,“ písal. „Domnievam sa, že je to naopak dosť nízky plat za to, že sa sústreďujem a udržiavam Ameriku nad vodou týmto jediným párom rúk.“ Квинси не хотел разговаривать. В том, 1975 году он служил в большой авиастроительной корпорации, и рождественские открытки, которые он каждый год посылал семье Макги, сообщали, что работает он вице президентом, ответственным за душевное спокойствие персонала. Когда у людей, делающих самолеты, возникают проблемы, считается, что им следует идти к Квинси. Квинси должен разрешить их проблемы — чувство отчужденности, утраты веры в себя, может, просто чувство, что работа обесчеловечивает их, — и, вернувшись к конвейеру, они не привернут винтик вместо шпунтика и потому самолеты не будут разбиваться, и планета будет спасена для демократии. За это Квинси получал тридцать две тысячи долларов в год, на семнадцать тысяч больше, чем Энди. «И мне ничуть не совестно, — писал он. — Считаю это не большой платой за то, что почти в одиночку держу Америку на плаву». To bol Quincey, samý ironický žart, ako vždy. S výnimkou dňa, keď Andy volal z Ohia, zatiaľ čo mu dcéra spala na gauči a v nozdrách ešte mal pach spáleného medvedíka a priškvareného koberca. V ten deň nežartoval. Таков был Квинси, как всегда ироничный и скорый на шутку. Однако ничего ироничного или шутливого не было в их разговоре, когда Энди позвонил из Огайо, а его дочка спала на тахте и запах сожженного медвежонка и подпаленного ковра бил в нос. „Čo-to som počul.“ začal nakoniec Quincey, keď zistil, že ho Andy nepustí, kým mu niečo nepovie. „Ale občas ľudia odpočúvajú telefóny, chlapče. Sme v období Watergate.“ — Я кое что слышал, — сказал наконец Квинси, когда понял, что Энди не отпустит его просто так. — Иногда люди подслушивают телефоны. Мы живем в эру Уотергейта. „Som vystrašený,“ opakoval Andy. „Vicky je vystrašená. A Charlie je vystrašená tiež. Povedz, čo si počul, Quincey?“ — Я боюсь, — сказал Энди. — Вики испугана. И Чарли испугана тоже. Что ты слышал об этом, Квинси? „Kde bolo, tam bolo, v jednej krajine sa raz konal pokus, na ktorom sa zúčastnilo dvanásť ľudí,“ hovoril Quincey. „Asi pred šiestimi rokmi. Pamätáš?“ — Некогда провели эксперимент, в котором участвовало двенадцать человек, — сказал Квинси. — Около шести лет назад. Помнишь? „Pamätám,“ zachmúrene odpovedal Andy. — Помню, — угрюмо сказал Энди. „Z tých dvanástich ľudí ostalo len zopár. Naposledy som počul už len o štyroch. A dvaja z nich sa spolu zosobášili.“ — Немногие из двенадцати остались в живых. Четверо, как я слышал последний раз. Двое поженились. „Áno,“ povedal Andy, no vnútri pocítil narastajúcu hrôzu. Ostali len štyria? O čom to Quincey rozpráva? — Да, — сказал Энди, почувствовав, как внутри нарастает ужас. Осталось только четверо? О чем говорит Квинси? „Viem, že jeden z nich dokáže zvrtnúť kľúčom v zámke a zatvoriť dvere bez dotyku.“ Quinceyho tichý hlas prichádzal po tritisícdvesto kilometrov dlhom telefónnom kábli, prechádzal cez zosilňovacie stanice, cez skupinové reléové sady, cez odbočné skrine v Nevade, v ľdahu, v Colorade, v Iowe. Milióny miest, na ktorých mohli Quinceyho hlas nahrať. — Насколько я понимаю, один из них может гнуть ключи и захлопывать двери, не прикасаясь к ним. — Голос Квинси, слабый, прошедний через две тысячи миль по телефонному кабелю, через соединительные подстанции, через ретрансляционные пункты и телефонные узлы в Неваде, Айдахо, Колорадо, Айове, через миллион точек, где можно его подслушать. „Áno?“ povedal a snažil sa zachovať si pokojný hlas. A rozmýšľal o Vicky, ako občas zapla rádio alebo vypla televízor bez toho, že by vstala a šla k nemu – a Vicky si očividne uvedomovala, že to robí. — Правда, — сказал Энди, пытаясь говорить спокойно. И подумал о Вики, которая иногда включала радио или выключала телевизор, не подходя к ним; Вики, очевидно, даже не сознавала, что делает такое. „Ach áno, naozaj,“ vravel ďalej Quincey. „Tento chlap je – ako ty hovorievaš – preukázateľný prípad. Keď robí tie veci pričasto, spôsobuje mu to bolesti hlavy, ale dokáže to. Držia ho v malej miestnosti s dverami, ktoré nemôže otvoriť, lebo ich zámka nie je na kľúč. Skúšajú, koľko dokáže. Neprestajne obracia kľúče v zámke. Zatvára dvere. A viem, že čo nevidieť zošalie.“ — Да, правда, — звучал голос Квинси. — Он — как бы это сказать — документально подтвержденный факт. У него болит голова, если он часто экспериментирует, но он может делать подобные вещи. Его держат в маленькой комнате с дверью, которую он не может открыть, и замком, который не может согнуть. Они проводят над ним опыты. Он гнет ключи. Он запирает дверь. И, насколько я понимаю, он почти безумен. „Ach… božemôj…“ ozval sa nezreteľné Andy. — О… боже… — едва слышно произнес Энди. „Je dobre, ak zošalie, lebo by mohol ohroziť mierové úsilie,“ pokračoval Quincey. „Zošalie, a tak dvestodvadsať miliónov Američanov ostane slobodných a bezpečných. Rozumieš?“ — Он участвует в усилиях во имя мира, так что ничего страшного, если он сойдет с ума, — продолжал Квинси. — Он сойдет с ума, чтобы двести двадцать миллионов американцев оставались в безопасности, свободными. Понимаешь? „Áno,“ šepkal Andy. — Да, — прошептал Энди. „A čo s tými dvoma, čo sa zosobášili? Nič. Aspoň podľa toho, čo sa o nich vie. Žijú pokojne v ktoromsi pokojnom stredoamerickom štáte podobnom Ohiu. Možno ich raz ročne preveria. Len tak, aby sa dohliadlo, či neodomykajú alebo nezatvárajú dvere bez dotyku, alebo či po domácky nerobia malé, smiešne zákroky, aby komusi odpomohli od svalovej ochabnutosti. Dobre, že títo ľudia nemôžu robiť nič také, však Andy?“ — Что сказать о тех двоих, которые поженились? Ничего Насколько известно, они мирно живут в каком то тихом средне американском штате вроде Огайо. Возможно, их ежегодно проверяют: не сгибают ли они ключи, не закрывают ли двери, не прикасаясь к ним, не демонстрируют ли маленькие психологические трюки на местном Карнавале в пользу страдающих мускульной дистрофией. Хорошо, что эти люди не могут делать ничего подобного, правда, Энди? Andy privrel oči a zacítil zhorenú látku. Raz Charlie otvorila dvere chladničky, pozrela dovnútra a potom štvornožky odliezla preč. A Vicky, pretože žehlila, skĺzla pohľadom na dvere chladničky a pribuchla ich – vôbec si neuvedomila, že to nie je nič bežné. To sa dakedy stávalo. A inokedy jej to nešlo, nechala žehlenie, podišla k dverám a zatvorila ich (alebo išla a vypla rádio, či zapla televízor). Vicky nevedela odomknúť bez dotyku ani čítať myšlienky, ani lietať či zapaľovať ohne a predpovedať budúcnosť. Vedela občas zavrieť dvere na druhej strane miestnosti, to bolo v rámci jej možností. Keď urobila viac takých vecí, Andy si všimol, že sa potom niekedy ponosuje na bolesť hlavy alebo na problémy so žalúdkom, ale či to bola telesná reakcia, alebo akýsi nejasný druh výstrahy jej podvedomia, to Andy nevedel. Schopnosť robiť tieto veci sa u nej možno zosilňovala počas menštruácie. Boli to všetko drobnosti, a také zriedkavé, že si Andy zvykol považovať ich za normálne. Takisto, ako keď išlo oňho. Áno, mohol robiť to, čo sám nazýval pritláčanie niekoho. Nebolo to presné pomenovanie jeho psychickej schopnosti, možno implantácia myšlienok by bolo výstižnejšie. A nedalo by sa to robiť často, lebo ho z toho bolela hlava. Zväčša mu ani nezišlo na um, že nie je stopercentne normálny, ale v skutočnosti od toho dňa na sedemdesiatke v Jason Gearneigh Hall už nikdy naozaj normálny nebol. Энди закрыл глаза и вдохнул запах сгоревшей ткани. Иногда Чарли открывала дверцу холодильника, заглядывала туда и отползала. А если Вики в этот момент гладила, стоило ей взглянуть на дверцу — и та сама закрывалась, притом Вики не понимала, что делает нечто необычное. Так случалось иногда. Иногда так не получалось: ей приходилось оставить глажку и закрывать дверцу холодильника самой (или выключать радио, или включать телевизор). Вики не могла сгибать ключи, или читать мысли, или висеть в воздухе, или поджигать предметы, или предсказывать будущее. Иногда она могла закрыть дверь, находясь в другом конце комнаты, — это был верх ее возможностей. Иногда после подобных действий Энди замечал, что она жалуется на головную боль или боли в животе, но он не знал, была ли это непосредственная реакция или какое то глухое предостережение со стороны ее подсознания. Во время месячных ее способности немного возрастали. Но они были такими незначительными и проявлялись так редко, что Энди считал их нормальными. Что же касается его самого… ну, он мог мысленно подталкивать людей. Какого то названия этому не существовало; вероятно, ближе всего подходит самогипноз. Часто прибегать к этому он не мог — начинала болеть голова. Большую часть времени он совершенно забывал о своей необычности, а по сути не был уже нормальным после того дня в комнате 70 в Джейсон Гирни Холле. Zatvoril oči a na temnom pozadí viečok uvidel krvavú škvrnu v tvare obrovskej tlačenej čiarky a neexistujúce slovo COR OSUM. Он закрыл глаза и на темном фоне под веками увидел похожее на запятую пятно и несуществующие слова COR OSUM. „Áno, to je dobre,“ pokračoval Quincey, akoby mu bol Andy prisvedčil. „Lebo by ich mohli umiestniť do dvoch malých miestností, a tam by im dovolili robiť naplno všetko, čo dokážu, čím by zaistili dvestodvadsiatim miliónom Američanov slobodu a bezpečnosť.“ — Да, это хорошо, — продолжал Квинси, словно Энди согласился. — А то они могут поместить их в две маленькие комнатки, где они будут не разгибая спины работать во имя безопасности и свободы двухсот двадцати миллионов американцев. „To je dobre,“ súhlasil Andy. — Это хорошо, — согласился Энди. „Tým dvanástim,“ pokračoval Quincey, „možno tým dvanástim ľuďom dali vtedy drogu, o ktorej sa nevedelo úplne všetko. Možno ktosi – napríklad istý bláznivý doktor – úmyselne v tej veci svojich oklamal. Alebo si možno myslel, že ich klame, a tamtí to vedeli, no nechali to tak. Teraz už na tom nezáleží, však?“ — Что касается тех двенадцати человек, — сказал Квинси, — они, может, дали тем двенадцати лекарство, действие которого сами не предвидели. Может быть, кто то — некий сумасшедший доктор — намеренно ввел их в заблуждение. Или, может, он думал, что вводит их в заблуждение, а на самом деле они руководили им. Не имеет значения. „Nie.“ — Не имеет. „A tak tým dvanástim dali túto drogu a možno trochu zmenila ich chromozómy. Alebo veľmi. Alebo ktovie? A možno dvaja z nich sa zosobášili a rozhodli sa mať dieťa a možno dieťa zdedilo po nich viac než jej oči a jeho ústa. Nebudú mať záujem o to dieťa?“ — В итоге тем двенадцати дали это снадобье, и оно, возможно, несколько изменило их хромосомы. А может, сильно изменило. Да кто знает? Может, двое из них поженились, решили завести ребеночка и, может, ребеночек приобрел нечто большее, чем ее глаза и его рот. Не заинтересует ли тех этот ребенок? „Stavím sa, že budú,“ povedal Andy, teraz ešte vystrašenejší z problémov, ktoré mohol spôsobiť, keď o tom vôbec začal. V tej chvíli sa rozhodol nepovedať Vicky, že volal Quinceymu. — Думаю, заинтересует, — сказал Энди, напуганный до такой степени, что ему трудно было говорить. Он уже решил, что не скажет Вики о разговоре с Квинси. „Pozri, máš citrón, a ten má bohovskú chuť, a máš snehový pyštek a ešte len akú ten má chuť, ale dáš to dokopy a máš… celkom nové chuťové prekvapenie. Stavím sa, že chcú zistiť práve to, čo to dieťa dokáže. Mohli by ho preto vziať a zavrieť do malej miestnosti a pozorovať, či im to pomôže zaistiť bezpečnosť sveta na jeho ceste k demokracii. A myslím, že to je všetko, čo som ti chcel povedať, chlapče, iba ak ešte… nevystrkuj hlavu.“ — Представь — берешь лимон, он замечателен, и берешь пирожное меренгу, тоже замечательное, но, если смешать их, получится… блюдо с совершенно новым вкусом. Уверен, им хотелось бы посмотреть, на что способен этот ребенок. Они только хотели бы заполучить его, посадить в маленькую комнату и посмотреть, не поможет ли он сохранить демократию на планете. И, пожалуй, это все, что я хотел сказать, старина, вот только еще… НЕ ВОЗНИКАЙ! 24x x xHlasy v tajomných priestoroch. Голоса в комнате, полной привидений. Nevystrkuj hlavu. НЕ ВОЗНИКАЙ. Obrátil sa na motelovom vankúši a pozrel na Charlie, ktorá tvrdo spala. Charlie, dieťatko, čo budeme robiť? Kam sa máme vybrať, aby sme už boli konečne sami? Ako sa toto všetko skončí? Он повернул голову на подушке и посмотрел на Чарли, она крепко спала. ЧАРЛИ, ДИТЯ, ЧТО НАМ ДЕЛАТЬ? КУДА ДЕТЬСЯ, ЧТОБЫ НАС ОСТАВИЛИ В ПОКОЕ? ЧЕМ ВСЕ КОНЧИТСЯ? Ani na jednu z tých otázok nebola odpoveď. Ответа на вопросы не было. Nakoniec predsa zaspal, zatiaľ čo nie veľmi ďaleko krúžilo tmou zelené auto, ešte vždy v nádeji, že narazí na urasteného plecnatého muža v menčestrovom saku a na dievčatko s plavými vlasmi v červených nohaviciach a zelenej blúzke. Наконец он уснул, а в это время неподалеку в темноте сновала зеленая машина все еще в надежде найти крупного широкоплечего мужчину в вельветовом пиджаке и маленькую девочку со светлыми волосами в красных брючках и зеленой блузке. жүктеу/скачать 3.46 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|