Тридцать
Элли набрала в Гугле «изнасилование», но ошиблась на одну букву и получила ссылку на сайт поставщика оснастки из синтетического конопляного волокна*. Впервые за много дней что-то вызвало у нее улыбку. Тогда она нарочно ошиблась снова, ожидая увидеть информацию о сроках созревания слив и помидоров, но вместо этого вышла на сайт какой-то базы данных, и снова все стало серьезно. Когда же наконец набрала слово правильно, то выяснила, что половина всех девушек в возрасте до восемнадцати лет подвергаются сексуальному насилию в той или иной форме — от прикосновений сексуального характера до изнасилования.
* Rape — изнасилование; rоре — веревка, канат; ripe — спелый, зрелый, а также аббр. от Regional Internet Registries — региональный интернет-регистратор (англ.).
Повсюду в мире девушки подвергаются насилию. Она сделала себе тост с вареньем и съела его, глядя в открытое окно.
Элли лежала на спине, укрытая одеялом почти с головы до ног. Она выглядела очень мило, как будто ее уютно уложили в кроватку. Но когда Элли включила свет...
Нет!
Элли взяла два пакетика чипсов и моментально их умяла — один за другим. Потом открыла холодильник и оба шкафа, где хранилась еда. Иногда Том прятал свои шоколадные кексы в другом месте, не в хлебнице, но сегодня она их не обнаружила. Может, пойти и самой купить? Еще совсем рано, но пекарня на главной улице открывается в полседьмого. Она вышла в коридор, прижалась ухом ко входной двери и прислушалась. Тишина. Даже ветер, обычно завывающий из-за угла дома, даже дребезжащий почтовый ящик молчит. Она приоткрыла дверь на щелочку и оглядела лужайку. Никого.
Но нет... Что это там? Птица с белым пятнышком на груди — как капля молока на нефтяном пятне. Присев на качающуюся верхнюю ветку, она смотрела прямо на нее. Сорока? Сойка? Птица склонила голову и затрещала. Глазки у нее были маленькие, черные.
Элли погрозила ей пальцем:
— Привет.
Та склонила голову набок и распахнула крылья. Элли изумленно увидела, что изнутри они ярко-фиолетового цвета — совершенно невероятный цвет для птицы, скорее годится для королевской шелковой пижамы. Птица поднялась в небо, пролетела над крышей и исчезла. Ее крик доносился до Элли еще долго. Она слушала его, пока эхо совсем не затихло, и почему-то это ее успокаивало.
Сбежав по лестнице, она пересекла лужайку. Удивилась, что ноги у нее все еще бегают, что ее не закружил циклон и не ударило молнией, а у ворот не поджидает толпа, вооруженная камнями. Кажется, она слишком себя накрутила. Это же очевидно. В других странах идут войны, между прочим; вот прямо сейчас где-нибудь на противоположном конце света кого — то хоронят заживо на улице. А она всего лишь полна глупых сомнений насчет родного брата, всего лишь боится идти в суд и выступать в его защиту.
Она вышла на улицу и заметила, как сразу расширилось небо над головой — это была уже не душная маленькая полоска над их переулком, а целая аллея голубого неба.
Мир был прекрасен.
Шагая, она все видела как впервые: ромашки в траве — они были все еще в тени и, словно спящие дети, ждали, когда покажется солнце, чтобы раскрыться. Тяжелые лепестки цветов на вишневых деревьях. Самолет, серебристый и крошечный, поблескивающий в небе среди облачных завитков. Представив людей, пристегнутых к креслам высоко над головой, она улыбнулась.
Осталось совсем недалеко. Еще две улицы, потом мимо церкви и завернуть за угол. Вот и пекарня — неоновая вывеска мигает. Рядом благотворительный магазин, он еще закрыт, и газетная лавка — как раз открывается. В воздухе витал сладкий аромат.
Элли открыла дверь, и зазвонил колокольчик. Толстая женщина, пыхтя, поднялась с табуретки, прижимая к груди журнал. Вид у нее был недовольный.
— Чем могу помочь?
На витрине лежали булочки с сахарной пудрой и пончики, имбирные человечки и печенье в форме звезд, украшенное серебряными сахарными шариками.
— У вас есть шоколадные кексы?
Женщина указала на поднос, выставленный в окне:
— Есть круассаны. Тоже шоколадные.
— Пойдет.
Продавщица сняла щипцы, висевшие у прилавка, — те были густо измазаны сахарной глазурью. Как так может быть, ведь день только начался?
— Вам один?
Женщине было тяжело наклоняться и выпрямляться, даже говорить тяжело. У Элли у самой появилась одышка, на нее глядя.
— Да, всего один.
Вот что бывает, если есть много пирожных. Превратишься в старую толстуху. Но прежде — в Алисию Джонсон, которая ела свой обед в школьном туалете, чтобы никто не видел, как она набивает живот.
За последние пару недель Элли стала лучше понимать Алисию. Но этот круассан станет последним — хватит объедаться. Надо взять себя в руки и поддержать брата, не падая духом.
— Восемьдесят пять пенсов.
Элли взяла бумажный пакет, сдачу и вышла. Колокольчик снова зазвенел. Она очутилась на улице.
У двери сидела собака. Большая, с грозной мордой и кривыми, как у ковбоя, лапами. Поводок был привязан к перилам и натянулся. Элли прижалась к дверям.
Только бы не набросилась. Только бы не укусила.
Из газетной лавки вышел мужчина со свернутой газетой под мышкой. Рассмеявшись, он похлопал собаку по боку и произнес:
— Да он тебя не обидит, девочка.
Но стоило ему отвязать поводок, как собака начала принюхиваться — сначала понюхала круассан, потом у Элли между ног и ее пальцы. Элли замерла, а мужчина, по — прежнему улыбаясь, проговорил:
— Да он у нас добрый, хоть и большой.
Почему он думает, что это нормально — вот так позволять своей собаке ее обнюхивать? Она поспешно перешла на другую сторону улицы. Загудел клаксон. Люди вдруг словно повылазили из всех щелей: один мужчина принялся выкладывать газеты на прилавок, другой что-то выкрикнул из раскрытого окна. Сработала сигнализация, а вдалеке запела женщина. Но все это происходило словно в замедленной съемке, как будто мир затянуло патокой.
В нее вдруг врезался какой-то мальчишка. Ботинки, джинсы, кофта с капюшоном, руки в карманах. Он шел быстро, торопливо удаляясь от нее, но все же она не рассчитывала никого встретить. Когда она вышла из дому, мир казался пустым, а теперь вот снова был полон людей.
А если представить себя на месте Карин? Что, если бы она оказалась здесь и...
Нет, нет, хватит думать о Карин! Элли попыталась вспомнить медитацию, которой училась после того, как ее укусила собака в Кении и все подряд пялились на ее шрам. Надо было закрыть глаза и попросить у Вселенной сил. Представить себе белого тигра на железной горе, пылающего красного феникса, плывущую голубую черепаху и зеленого дракона в лесу.
Но когда у тебя глаза закрыты и ты думаешь о драконах, трудно идти по улице. А если открыть, сразу видишь кучу дерьма — окурки, раздавленную жвачку на тротуаре, гонимый ветром мусор.
Мой брат невиновен. Вот это медитация получше. Пробормотав эти слова себе под нос пару раз, она пошла дальше с опущенной головой. Сработало, но ненадолго. Она все время вспоминала, как Том расколотил бутылку. А стоило этим мыслям проникнуть в голову, как за ними просочились и другие: Том и его друзья, только что из паба; Карин, пьяная, на кровати; трое ребят, окружившие кровать кольцом. «Что вы делаете?» — спросила Элли. Да так, ничего, прикалываемся.
У электрических ворот Элли нащупала кнопку. Ворота открылись. У двери она стала искать ключ. Войдя в дом, прислонилась к стене в коридоре, досчитала до пядесяти, пошла на кухню и закрыла ставни. Налила в чайник воды. Испугалась, что кофе кончился, но нет — свежая пачка нашлась в холодильнике на нижней полке. Взяла тарелку для круассана — свою любимую, с якорями и белыми парусниками. Сделала кофе и села за стол. Кофе был горячим, а первый кусочек круассана — сладким и чудесным. От такого сочетания она заплакала.
В дверях возник Том. Элли чувствовала, что он там стоит, и знала, что надо перестать плакать. Босиком он зашел на кухню и сел рядом с ней на корточки.
Я боюсь тебя, подумала она, вытерла глаза рукавом и постаралась не смотреть на него. Но он взял ее за подбородок и повернул ее лицо к своему. Его щеки горели, как будто внутри пылал огонь.
— Ты где была?
— В булочной.
— Не рановато?
Она показала круассан на тарелке:
— Видишь?
— А мне ничего не принесла?
— Нет.
— Почему? — Он улыбнулся, но только губами. — Ты что, меня больше не любишь?
Он не шутил. Он говорил серьезно. Как будто раньше эти слова прятались под полом, а теперь показали свою страшную морду. Элли не знала, что ответить, не знала даже, ждет ли он ответа.
— Фредди тебя вчера утром видел, — продолжал он. — Рано, часов в шесть.
— Я гуляла.
— Где?
Ее сердце в груди заколотилось. Она прошла через весь город к дому Карин и Майки с одной лишь целью — посмотреть на окна, попробовать угадать, в какой квартире они живут.
— Нигде. Просто гуляла.
Он замолчал. А потом проговорил:
— Почему это мне кажется, что ты уже не на моей стороне? — Потом развернулся и медленно подошел к двери, постоял там секунду и снова повернулся к ней: — Прошу, не бросай меня.
|
Тридцать один
Занавески развевались, как паруса. Солнечные зайчики прыгали по ковру. Том лежал на кровати с закрытыми глазами и слушал айпод. Элли стояла на лестнице и смотрела на него. Он выглядел совершенно обычно — обычный парень в обычной комнате. Ни замков, ни полицейской ленты, ни распахнутых дверей.
Том Александр Паркер, с ним рядом она выросла... неужели он допустит, чтобы случилось ужасное?
Он, должно быть, почувствовал, что Элли наблюдает за ним, потому что резко выпрямился и взглянул ей прямо в глаза. Потом снял наушники:
— Что?
— Ничего.
— Ты что стоишь и таращишься? Хочешь меня напугать?
— Ужин готов. Мама велела тебя позвать.
Элли встала на колени у собачьей корзинки, погладила ее мордочку, заглянула в подернутые молочной дымкой глаза и проговорила:
— Ну, как ты, моя старушка?
— Элинор, — скомандовал отец, — вернись за стол и оставь собаку в покое.
Она подчинилась. Мать поставила на стол поднос с бараньими отбивными, и Том наколол на вилку сразу две. Затем мать достала из духовки горошек и морковку и переложила их в миски. Том положил отбивные отцу. Мать поставила овощи на стол, и Том взял себе порцию. Обернув руку полотенцем вместо рукавички, мать достала из духовки противень с запеченным картофелем.
— Мятный соус будет? — спросил отец.
— Конечно, сейчас.
— А подливка?
— И подливка.
Отец постучал по столу кончиками пальцев, чтобы привлечь внимание Элли.
— Не хочешь помочь матери? Или так и будешь сидеть?
— Видимо, — проговорил отец, — мы прежде всего должны понять, что у этой девушки серьезные проблемы с психикой, раз она выдумала такое. Она из очень бедной семьи — мать-одиночка на пособии с тремя детьми, никаких перспектив. Неудивительно, что она запала на Тома.
Том согласно помахал вилкой, на которую была насажена отбивная:
— Да у нее челюсть отвисла, когда она увидела наш дом.
Его рот был весь в блестящем жире, пальцы тоже. Он рвал мясо с кости зубами, как будто не ел уже несколько дней.
— А чем вас кормили в тюрьме? — спросила Элли.
— Не хочу вспоминать.
— Что, даже хуже, чем школьные обеды?
Том уставился на нее:
— Ты слышала, что я сказал?
— Три раза кормили или один?
— Элли, я не в настроении.
— А ты в общей камере сидел или в одиночке? Отец со звоном швырнул вилку:
— Ну, хватит! — Подливка разбрызгалась по всей скатерти. — Не можешь вести себя нормально — иди в свою комнату! Что с тобой, Элинор?
— Только тарелку убери, пожалуйста, в посудомоечную машину, — тихо проговорила мать.
Элли отодвинула стул, встала и вышла в сад.
Запах травы теплым апрельским днем был прекрасен. Элли легла на лужайку на живот и погладила травку. Это напомнило ей, как они ездили в отпуск с палатками: трава у моря была соленой на вкус, а они с Томом лежали в дюнах и гоняли жуков, пальцами мешая им бежать.
Мать вышла из дома и села рядом:
— Почему ты делаешь все, чтобы разозлить брата? Элли перевернулась на спину и положила руки под
голову, как подушку.
— Мам, скажи, папа — любовь всей твоей жизни?
— Конечно. — Мать слегка нахмурилась.
Дом за ее спиной был похож на шикарный торт на светло-зеленой лужайке. В окнах отражался солнечный свет, словно за каждым стеклом пылали пожары.
— Элли, поговори со мной, пожалуйста. Последние несколько дней ты совсем притихла.
Но как прикажешь говорить с собственной матерью о том, о чем нельзя говорить?
— До того, как познакомиться с папой, ты чем занималась?
— Была секретаршей, ты же знаешь. — Она улыбнулась, вспомнив о прошлом. — Папа в первый же день знакомства пригласил меня на свидание. Я уже встречалась с другим и отказалась, но каждый раз, когда он приходил к нам в офис, он снова приглашал меня. Настойчивый был парень. Однажды вечером подкараулил меня у лифта и проследил за мной до дома.
— Как маньяк какой-то.
— Да нет же, это было так романтично. Ты слишком жестока к отцу, Элли. Он так за мной ухаживал — подарки покупал, твердил, что я особенная, что нам судьбой суждено быть вместе. Наконец я сдалась.
— А с твоим парнем что случилось?
— Нашел себе другую. — Она пожала плечами, будто это было чем-то само собой разумеющимся. — Твоему папе я была нужна больше.
В гостиной никого не было. Элли включила телевизор, положила пульт на столик и стала смотреть старую серию «Друзей»*. Еда и телевизор — как же они ее успокаивали. Но три минуты спустя в гостиную вошли отец с Томом.
* «Друзья» — американский комедийный телевизионный сериал. Вышло десять сезонов сериала с 1994 по 2004 г.
— Это что еще за бред? — Отец взял пульт и принялся переключать каналы.
— Я вообще-то смотрела.
— Там турнир по гольфу.
— Но я первая пришла. Он устало улыбнулся:
— В твоей комнате тоже есть телевизор. Брось, Элли, нас же двое.
Том покачал головой, словно хотел сказать: вот видишь, с чем приходится мириться. Потом сел и положил ноги на кофейный столик.
Когда она повернула дверную ручку, перед глазами у нее поплыли звездочки, в голове стрельнула резкая боль, как от ножа, — она словно надолго задержала дыхание под водой. Ты сможешь, подумала она. Рано или поздно придется. Приоткрыв дверь на щелочку, она увидела новый ноутбук, новое одеяло, постельное белье, матрас. Все, что забрали с собой судмедэксперты в ту ночь, заменили на новое. Как будто ничего и не случилось.
Она захлопнула дверь и пошла в свою комнату учить уроки.
Том вошел без стука. Встал в дверях. Элли старательно его игнорировала.
— У тебя депрессия, — заявил он. — Вот, купил тебе шоколадное яйцо.
Он положил яйцо на стол рядом с учебниками и тихонько вышел.
Официальный обмен пасхальными яйцами состоялся на следующее утро. Элли оба своих съела на завтрак. После обеда соседи устраивали барбекю; их семью пригласили. Элли не пошла. Она лежала на кровати с открытым окном и слушала смех, доносящийся из-за забора. Учила хронику падения коммунизма. Съела три горячие сдобные булочки.
Чуть позже она вошла в кабинет отца.
— Элли, — сказал он, — не слышал, чтобы ты стучала.
— Когда вы с мамой познакомились много лет назад и ты пригласил ее на свидание, она же не сразу согласилась, так?
Он отвлекся от своих документов и нахмурился:
— Это еще откуда такие вопросы?
— Что бы ты сделал, если бы она продолжала отказывать раз за разом?
Он вздохнул:
— Я занят, Элинор. Закрой дверь, когда будешь уходить.
Надев белье, мать натянула колготки — так медленно, что Элли поняла: ее мысли заняты чем-то другим. Потом надела юбку и новую блузку, аккуратно застегнув ее на все пуговицы, как будто аккуратность и тщательность могли что-то изменить. Потом туфли и цепочку на шею. С Пасхи миновала неделя, и Элли было что сказать; она уже несколько дней как созрела для этого разговора, но все не хватало храбрости.
— Сегодня утром ходила посмотреть на вас с Томом, пока вы спали, — произнесла вдруг мать. — Давненько этого не делала, с самого вашего детства. — Она повернулась к Элли. — Только тебя в кровати не было.
— Ходила прогуляться. Повисло молчание.
— Ты стала мне совсем чужой, Элли.
«Мам, мне надо тебе кое-что сказать, и лучше ты сядь...» Эти слова крутились у Элли на языке. Каково это будет: произнести их вслух?
Отец на лестнице поцеловал мамино плечо — это было мило и неожиданно.
— Вот, заехал в город и купил твоей маме яйцо, — сказал он. — Сделано вручную, из того магазина сладостей, за полцены. — Он показал ей коробочку. На их лицах заплясали зайчики от золотой фольги.
— Спасибо, Саймон, — ответила мать.
— Пасха кончилась, но все равно приятно, правда? — Он улыбнулся. — Скажи, когда будешь готова, и поедем.
Элли стояла в коридоре, смотрела на них снизу вверх и думала: я ошиблась, ошиблась, ошиблась.
Собака уже едва могла приподнять хвост. Элли вытащила ее на улицу прямо в корзинке и поставила на лужайку, чтобы та погрелась на солнышке. Потом села рядом, чтобы ей было веселее, и стала придумывать ей новые имена — Красавица, Бедная Овечка, Сладкая. Гладить ее серый нос, рассказывать, как она помнит ее еще щенком, когда бабушка ее только завела, вспоминать, как они летом бегали наперегонки на пляже. А собака смотрела на нее так, будто тоже все это помнила, — слегка озадаченным и добрым взглядом. Элли наклонилась и поцеловала ее.
— Псина эта уже вонять начала, — проговорил Том, беззвучно подкравшись сзади.
«Убирайся, — прошипела Элли про себя. — Не хочу, чтобы ты ко мне приближался».
Совершенно обычная комната — ни замка на двери, ни полицейской ленты, дверь широко открыта. Том сидел внизу и смотрел телевизор, но в комнате были его стол и новый ноутбук, стул, доверху набитая его грязными вещами корзина. Обои на стенах были голубые, и шторы, и одеяло, и подушки.
Мальчикам всегда покупают все голубое.
Элли сделала пять шагов и коснулась края кровати одним пальцем. Закрыла глаза и позволила нахлынуть воспоминаниям.
— Она пьяная!
Отец сердито заскрипел зубами, а Элли расхохоталась. Мать с Томом в ужасе смотрели на нее, отчего стало еще смешнее.
— Ну-ка дыхни, Элинор! — велел отец. Она дунула ему прямо в лицо.
Он нахмурился:
— Яблоками пахнет. Сидра у нас нет...
— Пунш. — Элли продемонстрировала жестами, как резала яблоки, чистила апельсины, наливала водку, лучшую из его запасов, — бульк, бульк — и разбавляла соком из холодильника. — Много сока, — заплетающимся языком пробормотала она, ткнув пальцем в Тома, устраняет вкус водки.
— Ложись спать, — процедил Том. — Правда ведь, пап? Ей отоспаться надо.
Элли снова рассмеялась, всплеснув руками:
— Может, отнесешь меня наверх?
Комната перед глазами кружилась, как в вихре. Мать расстегнула ей ремень, потом молнию и рывком спустила джинсы.
— Глупая девочка, — пробормотала она. Элли вцепилась ей в рукав:
— Мам, мне надо тебе кое-что сказать...
— Молчи. — Мать накрыла ее одеялом. — Попробуй уснуть. Я к тебе скоро зайду.
Она закрыла дверь; потолок с пятнами света поплыл перед глазами, и комната закружилась все быстрее.
|
Тридцать два
Элли сидела за кухонным столом и наблюдала за матерью. Та взбивала яйца с молоком и мукой, взбивала яростно; с каждым движением ее бедра, талия, лопатки под хлопчатобумажным платьем раскачивались и дергались, раскачивались и дергались.
— Что готовишь, мам?
— Тесто для йоркширских пудингов.
— Ты почему все время что-то стряпаешь?
— Но должны же мы есть, правда?
— Ну, раз в день должны. Но не три же званых обеда. Неужели не надоедает?
Мать отложила венчик и пригвоздила ее хмурым взглядом:
— Вот когда выйдешь замуж и заведешь свою семью, возьми и найми себе повара, но до тех пор держи свое мнение при себе, договорились?
— Я вроде ничего плохого не сказала.
Мать добавила к тесту соли и перца, накрыла миску полотенцем и поставила ее в угол стола. Постояла, уперев руки в боки, словно думая, чем бы теперь заняться, потом взяла бутылку вина с полки над головой, откупорила и налила себе большой бокал.
Она боится... а я только хуже делаю...
— Не хочешь попить перед обедом? — спросила мать. — В холодильнике есть диетическая кола... или тебе лучше водки, двойную порцию?
Элли поморщилась, и мама улыбнулась. С тех пор как она напилась, прошло несколько дней, и ей теперь все постоянно припоминали тот случай.
— Может, чаю?
— Да нет, спасибо.
Элли не хотела, чтобы их разговору что-то мешало, хотя выпить не отказалась бы.
Окна запотели, и мама открыла заднюю дверь и вышла на крыльцо с бокалом вина в руках. В кухню проник холодный воздух, принеся с собой запах бекона и лука от соседей. Собака в корзинке, не просыпаясь, повела носом.
Интересно, когда отец с Томом вернутся, подумала Элли.
— Люблю этот сад, — сказала мать, стоя на крыльце. Элли вышла за ней, и они вместе встали на краю лужайки.
— Мне иногда кажется, что мы зря сюда из Лондона переехали, — продолжала мама. — Отец все уши мне прожужжал насчет того, какая это прекрасная возможность, да и тогда хотелось быть поближе к бабушке. Но по-настоящему я решилась, только увидев это... — Она обвела рукой лужайку, деревья, реку. И улыбнулась Элли.
У нее было такое доброе, открытое лицо. Ну давай же признайся ей во всем, скажи. Скажи всю правду. Она поймет, как поступить.
Элли закусила губу. Слова застряли в горле.
Мама вдруг подняла голову, заслонив глаза рукой от солнца:
— Посмотри. Правда, красиво?
По небу прямой линией летели гуси. Вокруг набухали темнеющие облака. В воздухе «пахло» электричеством. Даже несущиеся по небу птицы, казалось, это чувствовали.
— Теперь понимаешь, почему я согласилась? — спросила ее мама. Вздохнула и взглянула на часы. — Как думаешь, Барри захочет, чтобы его покормили? Отец пригласил его, чтобы всем нам успокоить нервы, но, может, он ждет, что его просто угостят вином или чаем. Не хочу смущать человека, навязывая ему целый обед. Что советует этикет в таком случае?
— Не знаю, мам. Я даже не знала, что он собирался прийти, а уж в обращении с адвокатами точно ничего не смыслю.
Мать устало улыбнулась:
— Ну да. — Она облокотилась о дверной косяк, прижав к лицу бокал с вином, чтобы охладить щеки.
— Мам, мне надо тебе кое-что сказать.
Ее мать кивнула, но вид у нее был очень уставший.
— Ты можешь делиться со мною всем. Обычный ответ.
Одна, две, три капли дождя, тяжелые, жирные, разбились о дорожку. Элли теребила кнопку на платье — то расстегивала, то снова застегивала.
— Карин Маккензи не лжет.
По внезапно наступившей тишине и по тому, как мать сжала челюсти, она поняла: та ее слышала.
— Предлагаю тебе очень хорошо подумать, прежде чем говорить что-то еще, Элли.
— Я уже несколько недель это обдумываю. Все мысли только об этом.
Мать очень медленно покачала головой, точно Элли оскорбила ее действием — швырнула в нее палкой, и та застряла в волосах.
— Все будущее Тома поставлено на карту. Не ухудшай и без того сложную ситуацию.
— Но я все время вспоминаю ту ночь, и каждый раз вспоминается все больше, словно куски головоломки встают на место. Я думаю о Карин, о том, как ей плохо и как несправедливо по отношению к ней, если я промолчу, не скажу то, что знаю.
— Несправедливо? — Мать повернулась к ней; в уголках губ у нее были следы от красного вина. — Репутация твоего брата исковеркана. Выпускной год в колледже коту под хвост, от былой его уверенности в себе и следа не осталось. По-твоему, это справедливо? — Ее голос дрожал, глаза расширились от страха. — Сейчас не время для сомнений.
— А мне что прикажешь делать с моими мыслями?
— У тебя был шанс, — зашипела на нее мать. — Тебя допрашивали в полиции, и ты дала показания. Рассказала обо всем, что случилось той ночью.
Не обо всем. Она даже не начинала на самом деле.
— Значит, ты в нем ни на минуту не сомневалась, мам?
Тишина. Многозначительная тишина — такую можно в руке взвесить, как камень, найденный в саду.
— Открой дверь, Элли. -Что?
— В дверь звонят. Барри, наверное.
— Но это важно!
— И что, пусть стоит на пороге? — Губы матери дрожали; она залпом допила остатки вина. — Не хочешь открывать — тогда уходи. И не показывайся мне на глаза, пока не научишься держать себя в руках.
Элли бросилась бежать по траве, дыхание у нее стало горячим и быстрым. Как будто у нее поднялась температура, как тогда, когда она болела тонзиллитом. Может, она и сейчас заболела, и не на шутку, — не только физически, но и эмоционально? Может, это и есть то, что называется нервным срывом, — чувства, которые невозможно контролировать. Она села на скамейку под грецким орехом, борясь со слезами.
У них в школе был мальчик по имени Флинн; однажды его родителей разбудили полицейские в три часа ночи и сказали, что их сын арестован. Нет, должно быть, это какая-то ошибка, он спит в своей постели, ответили те. Но потом проверили, и постель оказалась пуста. Флинн вылез через окно и занимался непотребством. Нашли его с красками для граффити и таким количеством марихуаны, что она явно предназначалась не для личного пользования.
Не знают родители о своих детях ничего.
Никто ничего ни о ком не знает на самом деле. Ее брат вполне может быть насильником.
А Майки — героем.
Дождь зарядил всерьез, разбиваясь о листья у нее над головой. Даже трава, темно-синяя в полусвете, напоминала поверхность реки с зябью от ветра. Элли притянула колени к груди, обхватила их руками, закрыла глаза и постаралась ни о чем не думать.
Через несколько минут из дома вышел Барри:
— Можно с тобой посидеть?
В руках у него был маленький складной зонт ее матери; встав под крону дерева, он его закрыл.
— Мне разрешили курить в доме... как особому гостю... но как-то неудобно. Ничего если я здесь закурю?
Элли кивнула, не в силах вымолвить ни слова от изумления. Барри достал пачку сигарет и «зиппо» из кармана пальто и сел рядом. Закурил, и вместе они стали смотреть на завитки дыма, улетающие в дождь.
Сердце у Элли колотилось, как барабан.
— Я только что говорил с твоей мамой, — сказал он. — Она думает, что нам с тобой стоит провести небольшую беседу по поводу судебного процесса.
Разве ее мать не велела ей помалкивать и не высовываться? А теперь вот подсылает адвоката, чтобы с ней поговорить. Это еще как понимать?
— Мне кажется, важнее всего тебе помнить о том, Элли, что ты в этом деле главный эксперт, — проговорил Барри. — Когда случилось предполагаемое преступление, ты была единственным человеком в доме и уже знаешь ответы на все вопросы, которые тебе могут задать в суде. Неплохо смотреть на вещи с этой позиции, как считаешь?
Она пожала плечами. Ей не хотелось слышать его утешения и слова, что все будет легко и ей надо просто говорить правду. В ее случае это не поможет.
— Хочешь, я расскажу тебе немного о том, как проходит процесс?
Барри выбросил окурок в траву и повернулся, чтобы лучше ее видеть, восприняв ее молчание как согласие. А затем рассказал, что ее показания зачитают в суде, объяснил, как выглядит место для дачи свидетельских показаний и что ей придется все время стоять, рассказал об обвинителе и простейших вопросах, которые он будет задавать: кто был у них дома? в котором часу она легла спать? слышала ли ночью шум? Он говорил, а лицо его тем временем все больше погружалось в тень, потому что небо стало темнее, а ливень усилился. Ей казалось, будто он говорит с ней через аквариум.
— Тебе просто нужно повторить то, что ты уже сказала в полиции, — что ничего подозрительного ты не видела и не слышала. Ничего сложного. Думаешь, сможешь это сделать?
Через окно дома она видела отца на кухне. Он стоял у раковины и смотрел куда-то в сторону, а его губы двигались, как у дикторов, когда выключишь звук телевизора. Мать стояла рядом и гладила его по плечу, словно пытаясь успокоить. Если бы Элли подошла ближе, то увидела бы тревогу в глазах матери, отчаянное желание все исправить. Пусть Барри со всем разберется, наверняка говорит сейчас она. Элли просто перенервничала. Тебе вмешиваться ни к чему.
Мать решила, что обо всем позаботилась и теперь все будет в порядке. Думает, что у Элли временное помрачение, что ей просто надо поговорить с профессионалом и все наладится.
Ей бы только углы сгладить, замести пыль под ковер, склеить осколки.
— Тебе тяжело, — продолжал Барри, — и мы все это понимаем, но очень важно, чтобы ты выручила брата. Никто ему не поможет, кроме тебя.
Он теребил зажигалку, водил ей вверх и вниз по ноге, открывал и захлопывал крышечку. Повернувшись к нему, Элли вдруг почувствовала необыкновенное спокойствие.
— Я сказала Тому, что Карин всего пятнадцать. Барри улыбнулся, чем изрядно ее удивил.
— Так вот что не давало тебе покоя — что Карин еще слишком мала, чтобы дать свое согласие?
На лице Барри появилось знакомое выражение — точно такое бывало у отца, когда он брался объяснить ей некое понятие, слишком сложное, по его мнению, для ее ума.
— Элли, люди часто забывают то, о чем им говорят, особенно если это происходит поздно вечером или они немного выпили. В доме было шумно, играла громкая музыка — не исключено, что он вообще тебя не слышал.
— Слышал, я точно знаю.
— Ну, он об этом совсем не помнит, так что в качестве улики такие показания не годятся.
— То есть давайте сделаем вид, будто я ничего такого не говорила?
— В суде никто тебя всерьез не воспримет, Элли. Из-за этого только подвергнешься допросу с пристрастием со стороны обвинения, а смысл? Том просто скажет, что не помнит, как ты говорила ему об этом. К тому же, если Карин не сумеет доказать, что все произошло без ее желания, разница в возрасте так мала, что не имеет значения.
В его глазах было что-то такое... то, как он смотрел на нее: улыбаясь, но пустым взглядом... Как будто все ее слова мог переиначить в свою пользу. Она вдруг поняла, что ненавидит его.
— Карин была очень пьяна, — заметила она. — Так пьяна, что, когда мальчики отнесли ее наверх, она даже говорить не могла. Вам Том об этом говорил?
Адвокат нахмурился:
— Они ее несли?
— И бросили на кровать Тома.
— Ты имеешь в виду других свидетелей, Фредди и Джеймса?
— Да, их. У Джеймса была палка, та, которой открывают жалюзи, — этой палкой он приподнял ей юбку. Она была совсем никакая, а эти трое стояли вокруг нее, смеялись и фотографировали на мобильник. — Голос Элли звучал громко — дождь не заглушал его, а, наоборот, делал звонче. Ей даже показалось, что, наверное, ее и в доме слышно. — А я им велела оставить ее в покое.
Она физически ощутила, как Барри напрягся. Он наклонился вперед и уставился на траву, словно там, внизу, происходило что-то очень примечательное.
— Потом Фредди и Джеймс пошли домой, но Карин была слишком пьяна и не могла даже пошевелиться, поэтому мы оставили ее на кровати, и Том спустился вниз спать на диване.
Ей хотелось, чтобы Барри отреагировал. Она смотрела на него и всем сердцем желала, чтобы он понял: Карин просто не могла дать согласие на то, что случилось потом. Но вместо этого он повернулся к ней и улыбнулся поджатыми губами.
— Это очень неловкая для меня ситуация, Элли, — сказал он, — поэтому я попрошу тебя больше ничего не говорить. — Он встал, сунув руки в карманы — тень выросла между ней и домом. — Мне ни к чему получать от тебя сведения, способные скомпрометировать твоего брата.
— То есть мне нельзя с вами разговаривать?
— Ты еще что-то хочешь сказать?
Она посмотрела на свои руки, и те показались ей чужими — так пассивно лежали они на коленях, в то время как голова шла кругом.
— Еще много чего.
— Элли, ты сообщила полиции, что за всю ночь ничего не видела и не слышала.
— Не хотела, чтобы у брата были проблемы. Он вздохнул:
— Тогда советую тебе обратиться к специалисту.
— Вы имеете в виду, нанять собственною адвоката?
— Да, это здравая мысль.
— Но вы сами попросили меня поговорить с вами. Пришли сюда и стали задавать вопросы.
— Я адвокат твоего брата и не могу допустить, чтобы сложилось впечатление, будто я тебя консультировал.
— Значит, вы ничего не сделаете?
— Ну, я поговорю с твоим братом. А потом порекомендую не вызывать тебя в качестве свидетеля.
В ее груди всколыхнулись горячие волны страха.
— То есть вы не хотите, чтобы я выступала в суде, чтобы я не проболталась и Том не сел в тюрьму?
— Я адвокат твоего брата и обязан действовать в его интересах. Ни под каким предлогом я не вызову тебя свидетельствовать в данной ситуации.
Она безжизненно кивнула.
— Пойду я, пожалуй, в дом, Элли.
Ей хотелось его остановить, заставить дослушать ее до конца. Но она не шевельнулась. Какой смысл? Она просто проводила его взглядом. Он прошагал по лужайке, открыл стеклянную дверь и вытер ноги о коврик.
Давай просто забудем обо всем, сказал Майки, никаких больше сообщений, ничего.
Помоги мне, Майки, хотелось закричать ей. Мне страшно. Даже не представляешь, как.
Будь он сейчас здесь, он бы взял ее за руку и они полетели бы над крышами в открытый космос, приземлились бы на какой-нибудь планете и стали встречать рассвет, а может, наблюдать за рождением звезды или другим событием, которого никогда не видел ни один человек на свете. Она положила бы голову ему на плечо, а он бы обнял ее одной рукой. И она бы все ему рассказала.
Ее мать вышла на крыльцо. На ней были резиновые сапоги, в руках тот же зонтик, что она одолжила Барри. Она ступала по траве осторожно, будто боялась, что небо свалится ей на голову.
— Ты что ему наговорила? — спросила она, подойдя достаточно близко. — Он сказал, что срочно должен поговорить с Томом в кабинете, наедине, даже отца не пустили. — Ее глаза впились в Элли. — Сказала ему то же, что и мне?
— Все будет хорошо, — прошептала Элли.
— Я тебя не об этом спрашиваю!
— Извини, мама, я так больше не могу.
— Ты куда это? — крикнула мать ей вслед, но Элли уже бежала прочь. — Вернись сейчас же!
За угол дома, потом за ворота на улицу, обегая лужи, разбрызгивая грязь; каждый шаг отбивал расстояние между ее семьей и миром за пределами родного дома. Она уже несколько недель не бегала. А не двигалась, казалось, несколько лет. Она готова была бежать хоть целую вечность. Ее ноги были сильными, здоровыми, как у дикого зверя. Она бежала и бежала вперед — мимо промокших деревьев, чужих домов и дворов, по размытой дороге к городу.
|
Достарыңызбен бөлісу: |
