Сорок три
Карин покосилась на Майки, вышедшего из лифта.
— А... — протянула она, — это ты.
Она вышла из квартиры! Вышла на воздух и больше не прячется под одеялом или грудой свитеров. На ней были легинсы и футболка, и она сидела на балконе, греясь на весеннем солнышке! Холли сидела рядом, и обе были в солнечных очках, как голливудские старлетки. Они вынесли шезлонги, взяли чипсы и разложили печенье на тарелке.
— Привет, — сказал Майки. — Ну, как дела? Карин сдвинула очки на нос, чтобы разглядеть его как следует:
— Да потрясно просто. Я же тебе раньше уже говорила.
Холли улыбнулась:
— Чипсов хочешь? Мы празднуем.
— Да нет, спасибо. Где мама?
— Дома, пьет чай.
Он сел на ступеньку, достал сигареты и попытался свыкнуться с мыслью, что это совершенно нормальное зрелище — Карин на балконе, развалившаяся в шезлонге, задрав ноги на перила; у нее был розовый педикюр. Когда это она успела его сделать? А то ведь уже несколько недель даже не причесывалась. Правда, лицо у нее было бледное, как после долгой болезни. А еще она похудела — странно, что он заметил это только сейчас. Может, под одеялом и кучей свитеров было не видно?
— Ну, Холли, — сказал он, — как дела в школе?
— Ужасно.
— Научилась чему-нибудь сегодня?
Холли покачала головой —у нее был полон рот чипсов. Он вдруг понял, что чувствует себя неловко рядом с собственными сестрами, что приходится придумывать какие-то темы для разговора, чтобы не было смущенного молчания.
— Должна же ты была хоть что-то узнать.
— Да ничего я не узнала. Нашего учителя не было, а тот, который вместо него, вообще никудышный. — Она рассмеялась; чипсы полетели во все стороны. — Зато я знаю тайну. Хочешь, скажу?
— Конечно.
— Кто-то поселился под нашей елкой. Угадай — кто?
— Даже не догадываюсь. Гоблин?
— Да нет же, дурачина.
— Крыса? Волк? Медведь?
Она повернулась и приподняла горшок:
— Мокрицы. Смотри, сколько их тут! Сотни.
Она подцепила одну и показала ему. Мокрица на ее ладони развернулась и засеменила прочь, но Холли перевернула ладонь, и та побежала по тыльной стороне. И так могло продолжаться вечно — а многоножке казалось, что она куда-то бежит.
— На динозавра похожа, — проговорила Холли. — На анкилозавра, как думаешь?
— Наверное.
— Да вылитый анкилозавр. Ты хоть знаешь, как они выглядят — то?
— Как мокрицы? Холли улыбнулась:
— Какой же ты глупый.
Мама выглянула из-за балконной двери:
— Я, кажется, слышала Майки? Ты вернулся?
— Похоже на то.
— Все нормально?
— Ну да.
— Хочешь чаю? Как раз завариваю.
Он покачал головой, и она нахмурилась. Мол, что это значит? Что не так с моим чаем? Карин вышла на улицу. .. что, не заметил? Так не надо ее расстраивать. Держи свой рот на замке. Все эти безмолвные сигналы были для него в новинку, и он не до конца их понимал.
Внизу, во дворе, какой-то мальчишка бил мячом об стену, а в одной из квартир кто-то фальшиво насвистывал. Холли стала кормить мокриц чипсами, а Майки докуривал сигарету и тайком наблюдал за Карин, которая читала журнал. Точнее, притворялась, что читает и разглядывает картинки. Все это было странно и неловко.
— Давно ты тут сидишь? — наконец спросил он.
— Да прилично уже.
— Погодка ничего, да?
Она не ответила, и он вдруг совсем растерялся, не зная, как же с ней теперь разговаривать.
— Знаете, — сказал он, — пойду, наверное, все-таки выпью чаю.
Холли вскочила с шезлонга:
— Скажу маме!
Вообще-то, он не хотел оставаться с Карин наедине, но Холли уже встала, протиснулась мимо него и скрылась за дверью.
Карин перелистнула следующую страницу.
Майки закурил новую сигарету от предыдущей и глубоко затянулся. Он знал, что надо попробовать помириться с ней, но понятия не имел, с чего начать. Ему так многое ей хотелось рассказать — о том, что только недавно он понял, какой груз Карин тащила на своих плечах все это время, всегда. Она ведь уже несколько лет водит Холли в школу и забирает после уроков, ходит в магазин, стирает, следит за матерью, чтобы та совсем не расклеилась. А он все это время только работал, зависал с Джеко да цеплял девчонок. Даже его грандиозный план стать шеф-поваром ничем не увенчался. За последние несколько недель кто-то словно разобрал его жизнь по косточкам и показал что к чему. Он осознал, что вовсе не был старшим братом -героем, способным решить любую проблему и сохранить семью, он был идиотом, и совершенно неудивительно, что теперь родная сестра не желает с ним говорить.
Он глубоко вздохнул. Сейчас или никогда.
— Карин, — проговорил он, — прости меня... Она взглянула на него поверх очков.
— Я хотел тебе помочь, но все сделал не так. Карин улыбнулась. Это была всего лишь тень улыбки,
мелькнувшая на ее губах.
— Я подумаю об этом.
— О чем?
— Прощать тебя или нет. — Она снова надела очки и перевернула страницу.
Мать принесла чай. Села в шезлонг, подставив солнцу голые ноги. Холли притащила мандарин и аккуратно почистила его, потом высосала мякоть из каждой дольки и побросала ошметки на ступеньку рядом с Майки.
— С косточками, — поморщилась она. — Ненавижу косточки.
Карин улыбнулась:
— Из них можно браслет сделать. Я один раз в школе сделала. Покрасить красками и нанизать на нитку. Стейси скоро в гости придет, можем вместе заняться, если хочешь.
— Круто. — Холли поднесла к свету мандариновую дольку, внимательно разглядывая ее.
Как же здорово сидеть вот так и пить чай, подумал Майки. Ему казалось, что такими вот простыми вещами он не занимался уже много месяцев. Холли возилась с косточками, Карин листала журнал, мать ела печенье. Неужели для того, чтобы почувствовать себя счастливее, достаточно просто извиниться? Он до сих пор не придумал, как объяснить Карин все, что его терзало, но сейчас это было уже не важно. Может, если он просто посидит здесь с ней рядом, она и так поймет. А позже нужные слова придут.
— Эй, — сказала мать, — знаешь, что я тебе забыла сказать? Помнишь женщину из соцслужбы, которая приходила, когда никого не было дома?
Холли нахмурилась:
— Вообще-то, мы с Карин были дома. Я открыла дверь, и та женщина меня отругала.
Майки протянул руку и погладил ее по спине:
— И что?
— Ей удалось записать Холли в кружки после школы.
— Буду ходить в футбольную секцию и на танцы, — довольно выпалила Холли.
— Одновременно?
— Да нет же, дурила! А если дождь пойдет, мы будем делать кукол.
Карин повернулась и взглянула на Майки:
— А мне подарят компьютер.
Его так и подмывало спросить, а что подарят ему, но он решил помалкивать.
— Это все благотворительное общество, — объяснила мать. — Они чинят старые компьютеры, а потом раздают их неимущим, они как новенькие. А еще женщина из соцслужбы сказала, что нам могут подарить стол в комнату девчонок, надо только письмо написать и рассказать, зачем он нам нужен.
Майки рассмеялся:
— Помнишь, ты раздобыла краску для Холли?
— Мне — краску? — Холли просияла. — Какую? Когда?
— Да ты тогда только родилась, — ответил Майки. — И городской совет выделил маме из бюджета деньги на ремонт комнаты, но они сказали, что дадут только белую краску. А она хотела желтую.
Мать рассмеялась:
— Желтую и голубую. Помню, стою там у них в кабинете и говорю: никуда я не уйду, пока мне не дадут желтую краску! Дурацкие правила — почему у всех должны быть белые стены? Что за бред? Так я им и сказала — с какой стати мои дети должны целыми днями пялиться на унылые белые стены, когда можно раскрасить их в цвет солнца и неба?
Холли села к матери на колени и обняла ее. Этот жест был таким импульсивным и несвойственным их семье, что Майки невольно захотелось сделать то же самое. Карин робко улыбнулась ему, и его захлестнула волна теплоты ко всем ним — может быть, это была любовь? Или чувство вины? Ему показалось, что он вот-вот расплачется. Глупость какая — в кои-то веки они вчетвером вместе, им весело, а у него глаза на мокром месте.
— Ой, — сказала вдруг мать, — что-то сейчас будет. Майки перегнулся через перила — он только рад был отвлечься от своих мыслей. Во дворе Джеко парковался у мусорных баков.
— Ему там сейчас машину заскобят, — сказала мать. — Беги скажи ему, Холли, что там вчера уже на три машины скобки поставили.
— Давай я схожу, — проговорила Карин. — Мне прогуляться не мешает.
Она надела сандалии, а они втроем вытаращились на нее во все глаза. Она встала с шезлонга и медленно, будто училась ходить, зашагала к двери лифта. Когда она нажала кнопку, Холли бросилась вслед за ней и взяла ее за руку. Они вместе вошли в лифт.
Мать закурила и предложила сигарету Майки. Поднесла ему зажигалку, и их взгляды встретились.
— Ты смотри, — проговорил он, — вышла на улицу.
— Сразу после того, как Джиллиан уехала.
— Невероятно.
— А еще пригласила друзей в гости. Мне кажется, в ней что-то переменилось с тех пор, как твоя подруга встала на нашу сторону.
— На нашу сторону? Мать пожала плечами:
— Ну, ты понимаешь, о чем я.
Они смотрели на Карин. Та стояла, заглянув в окно машины, и болтала с Джеко. Холли тем временем направлялась к парнишке с мячом.
— Ты со своей подругой сегодня разговаривал? — спросила мать.
— Звонила мне из автомата, когда ее выпустили из участка.
— И как она?
— Не очень. Ей теперь нельзя жить в одном доме с братом, она же свидетель полиции.
— Переживаешь за нее?
— Она говорит, ее отец с ума сойдет, когда узнает. Они с матерью пошли в кафе и будут думать, как ему обо всем сказать.
— Хоть мать ее поддерживает.
— Нуда, наверное.
Хотя на самом деле Майки сомневался, что худощавая женщина, которую он видел несколько недель назад, реально чем-то поможет Элли. Он глубоко затянулся и медленно выпустил дым. По телефону Элли была спокойной до жути, а когда попрощалась, у него возникло чувство, что она прощается навсегда. Никогда раньше он ни по кому не скучал, не испытывал отчаянного желания вновь увидеть конкретного человека. Стоило закрыть глаза — и он видел ее: закинутые за голову руки, ноги, обхватившие его так, что становилось тепло.
Он вытер лицо рукавом и сделал еще одну затяжку.
Мать пристально смотрела на него.
— Что?
— Если бы ты не познакомился с этой девушкой, Карин так и сидела бы дома. Подумай об этом.
— То есть это хорошо, по-твоему, что я встретил Элли?
— Я лишь хочу сказать, что ты пытался помочь сестре, и это хорошо. Окажись кто-нибудь из нас на месте твоей знакомой, мы вряд ли поступили бы иначе.
— Не думаю, что Карин с тобой согласится.
— Дай ей время.
Он потер нос и задумался над ее словами. Оглядел двор дома, в котором жил, потому что не знал, что делать дальше. Во дворе недавно посадили саженцы — тонкие палочки, огороженные проволочными заборчиками. Песочница, качели, футбольная площадка с воротами, нарисованными на стене красной краской. Парнишка с мячом все еще ошивался у стены; Холли стояла рядом и смеялась. Майки докурил и затушил сигарету в елочном горшке, потом взял камушек, найденный на дороге, и зажал его в кулаке. Тот согрелся в ладони.
— Меня уволили, мам.
— Ох, Майки!
— Слишком часто опаздывал или не приходил вовсе. Она покачала головой и затушила сигарету:
— А ты объяснил начальству, как тяжело тебе было в последнее время?
— Не совсем.
— А надо было. Может, они бы и передумали.
— Нуда. Может.
— Мне очень жаль. — Кажется, она действительно жалела его. — И что теперь будешь делать?
Он понятия не имел. Его поражало, как быстро меняется мир и уходит привычное. Сидя здесь, на ступеньках, он вдруг понял, что вчера все — абсолютно все — было совсем иначе. Вчера он был с Элли, а сегодня между ними все кончено. Вчера Том еще мог выкрутиться, а сегодня ему уже ничего не светит. Вчера Карин сидела на диване как приклеенная, а сегодня вот гуляет во дворе. Вчера у него была работа. Он вздохнул и вытянул ноги. Даже погода странным образом изменилась: беспрестанный дождь кончился, и вышло солнце "низко нависшее над горизонтом.
— Пойду, наверное, погоняю мяч с Холли, — сказал он. — А то давно ей обещал.
— Давай-давай, — ответила мать. — А потом знаешь, что сделаем? Приготовлю-ка я вам настоящий ужин. В холодильнике есть курица, можно запечь с картошкой и овощами, как вы раньше любили. Хочешь? — Она потянулась и погладила его по плечу.
— Спасибо, мам, — ответил он. — Было бы здорово. Он понимал, что это продлится недолго, что это всего
лишь временный период и скоро все снова вернется на круги своя, но не мог не оценить ее доброту. Может, именно это и важнее всего — ценить хорошее, когда есть возможность. Возможность погонять мячик с Холли и увидеть майское солнце.
|
Сорок четыре
Элли сидела на диване рядом с мамой. Они сидели там уже так долго, что комната успела погрузиться в темноту. Наверху Том собирал вещи. Отец ему помогал. Элли слышала, как они отдирают скотч, запечатывая коробки на лестнице.
— Папа меня никогда не простит, — прошептала она.
Мать сжала ее руку:
— Твой папа тебя любит, дорогая.
— Это совсем другое.
— Нет, это самое главное. В такие моменты любовь — единственное, на что мы можем рассчитывать.
Когда она увидела отца, спускающегося по лестнице, у нее в груди все перехватило как обручем. Напрягшись каждой клеточкой, она смотрела, как он ставит две новые коробки поверх кучи старых в коридоре. Как будто Том умер и они выносят его вещи.
— Это приставка? — спросила мама. — Разве у Бена своей нет?
Отец повернул выключатель в гостиной и встал у двери, глядя, как они растерянно моргают от внезапно ударившего в глаза света лампы. Конечно, скоро он перестанет злиться. Гнев просто выдохнется, и все.
— Бен целый день в колледже, — процедил он, — и Тому придется рассчитывать на гостеприимство его родителей. Хочешь, чтобы твой сын унижался и каждый раз спрашивал, можно ли ему посмотреть телевизор или взять приставку?
Мама ничего не ответила, а отец покачал головой, точно демонстрируя, что он прав. Потом зашагал по коридору в туалет. Элли представила, как он роется в шкафчике, ищет бритву Тома и его дезодорант, любимый гель для волос.
— Надо, наверное, шторы задернуть, — пробормотала мама. — На улице темно.
Но так и не пошевелилась.
Вернулся отец, неся в руках пакет с туалетными принадлежностями Тома.
— Ну что, Элли, как думаешь, твоя честность кому-нибудь помогла? — выпалил он. — Что с нами теперь будет?
— Я говорила правду, папа.
— Правду! О господи, Элли! Да я никогда — повторяю, никогда — не видел твоего брата таким, как сегодня! Ты этого хотела? — Он ткнул пальцем в потолок. — Он сидит наверху на кровати и даже говорить не может, не то что собирать вещи.
— Может, мне к нему подняться? — вмешалась мать.
— Ты меня спрашиваешь?
— Да.
— Ты его мать, черт возьми, сама не понимаешь, что ли?
— Я просто спрашиваю у тебя, захочет ли он меня видеть. Если я нужна ему, то поднимусь.
— Господи, какое невиданное благородство! — Отец взглянул на ее сложенные на коленях руки. Кажется, это зрелище его еще больше взбесило. — Ты должна была ее остановить. Прибить ее чертовы ноги гвоздями, чтобы она с места не сдвинулась!
— Я не могла ее остановить.
— Не могла? Она же ребенок, нет? Ты что, не в состоянии контролировать своих детей? — Он бросил на жену злобный взгляд; губы его сложились в тонкую линию неодобрения. Потом он развернулся и загрохотал вверх по лестнице.
— О боже, — пролепетала мать, закрыв лицо руками. Элли не знала, что делать, не знала, что сказать.
— Прости, — проговорила она, и это было единственное, что пришло ей в голову.
С тех пор как они вернулись из участка, она только и делала, что извинялась. Ее мать собрала всех в гостиной и попросила отца не прерывать ее, сказала Тому, что любит его, после чего сообщила им, что Элли дала новые показания. Рассказала и об ее отношениях с Майки. И вот уже несколько часов Элли только и слышит, что обвинения в свой адрес.
Отец поднялся на чердак. Элли слышала, как скрипит приставная лестница. Может, он полез за конструкторами, за «Лего» Тома, его детской игрушечной фермой? И все пластиковые звери — лошади и овцы, стаи гусей и уток — скоро тоже выстроятся у двери.
— Кажется, он не на моей стороне, — пробормотала она.
— На твоей, детка. Конечно, на твоей.
Но это была неправда. Она теперь была запятнана. Она стала другой. Больше не была его любимой маленькой девочкой. Взгляд его изменился: теперь, когда он смотрел на нее, словно видел то, на что глядеть было невыносимо.
— Да и какая разница, кто на чьей стороне, — добавила ее мать. — Когда я там сидела, в полицейском участке, и слушала твой рассказ, мне хотелось двух вещей одновременно. Чтобы ты замолчала — ведь мне невыносимо было слышать ужасное о своем сыне. А еще чтобы ты говорила весь вечер — потому что я поняла, как больно тебе было держать все в себе.
Она подошла к окну, сдвинула цветочные горшки на подоконнике и задернула шторы. Элли успокоилась, услышав этот знакомый звук.
Но отец нарушил ее покой, спустившись вниз с сумкой для крикета. Он поставил ее на столик в коридоре, хотя крикетный сезон еще не начался и вполне можно было бы оставить сумку на чердаке. Мать села рядом с Элли, а отец подошел к бару с напитками. Не обращая на них внимания, он щедро плеснул себе виски и сделал один, два, три глотка, каждый раз полоща рот, прежде чем проглотить. Потом подошел к окну, раздвинул шторы и выглянул в темноту, словно ожидая чего-то. Журналистов? Фургон из телекомпании? Ему казалось, что все происходящее с ними просто невероятно, что это сенсация, какой в их семье еще не было. Его дочь перешла в лагерь противника. Стала анти-Паркером. Перестала быть частью команды.
— И сколько раз ты с этим парнем встречалась? Ну вот, опять. Элли сделала глубокий вдох:
— Да не так много.
— Где?
— Говорила же тебе — в разных местах. В основном гуляли.
Он обернулся и, прищурившись, взглянул на нее:
— А вчера ты тоже с ним была?
Она кивнула. Для нее теперь было важно говорить только правду, словно все то хорошее, что еще осталось в ее жизни, способно было исчезнуть, стоило ей соврать хоть раз.
— И где вы были? Ни за что не поверю, что ходили в кино.
— Мы ездили в дом на берегу. Он вытаращился на нее:
— Ты вломилась в бабушкин дом?
— Ключи же под горшком от цветов.
Он сделал шаг им навстречу и злобно взглянул на мать:
— Ты об этом знала?
— Да, Элли мне рассказала.
— И даже не подумала сообщить мне?
— На фоне всего остального эта деталь показалась мне незначительной.
— Незначительной? Ну, знаешь что, дорогая, если бы кто — то ограбил этот дом или поселился там незаконно, тебе бы это уже не показалось таким незначительным! — Он с грохотом поставил пустой стакан на кофейный столик и повернулся к Элли: — Какого черта вы там делали так долго?
Мать сжала ее руку, видимо намекая, что не время повторять разговор, состоявшийся у них в кафе после выхода из участка.
— Картошку жарили.
— В камине? Господи, дурочка, да ты могла спалить дом!
— Но не спалила же, — вступилась за нее мать. — Так что теперь распинаться? И я уверена, что ее друг вовсе не собирается ограбить дом.
— Ее друг? Да ты в своем уме?
Ее мать печально покачала головой:
— То же самое могу спросить и у тебя.
— Это что еще значит?
Мать не ответила, и отец взял стакан и снова подошел к бару:
— В суде от тебя места живого не оставят, ты в курсе, Элинор? К этому все идет.
— Ты зачем пьешь? — спросила мать. — Тебе за руль через минуту.
Но он отмахнулся от нее.
— Все грязные подробности твоего романа выложат на всеобщее обозрение! Надеюсь, ты к этому готова. И очень хорошо подумала.
— Нет никаких грязных подробностей. Он замер:
— Что ты сказала?
— Сказала, что все не так, как тебе кажется.
— Ах, не так! И что же тогда между вами произошло — сказочная романтическая прогулка? Как в слащавых романчиках? Господи, да твой брат там наверху вещи собирает, а ты защищаешь глупую школьную любовь!
— Не говори с ней так! — Ее мать вскочила, сжав кулаки.
Он уставился на нее, не в силах поверить своим глазам.
— Это твоя дочь, — проговорила она. — Может, забыл? Ты хоть на секунду допускаешь мысль о том, что ей тоже может быть сейчас тяжело?
Он допускал. Элли поняла это по его лицу — когда по нему промелькнула печальная тень. Но он быстро задавил в себе это чувство, и взгляд его снова стал невидящим.
— Я пытаюсь помочь, — процедил он, — им обоим, неужели не понимаешь?..
Ее мать вздохнула.
— Пойдем. Поможешь мне принести чемодан Тома. Он на чердаке, подашь его мне.
Элли откинулась на спинку дивана, слушая их шаги на лестнице. Она стала считать вдохи и выдохи. Каждый вдох, каждое биение сердца приближало ее к той минуте, когда душа уже не будет так болеть. Она поковыряла ногти, осмотрела пальцы. Даже ее руки выглядели странно. Она была здесь чужой. Ужасная незнакомка, разрушившая все теплое, все хорошее, что было в этом доме.
На минуту ее мысли унеслись в другой мир, тот, что за пределами этой комнаты. Чем сейчас занимается Майки? Думает ли о ней? Может, стоит послать ему сообщение — просто чтобы знал, что она жива.
Ее телефон лежал в секретере отца. Тот кинул его туда вчера, когда отобрал. Даже прятать не стал, просто кинул на самое видное место. Она села на диван и включила телефон. Семнадцать пропущенных звонков от Майки, не счесть сообщений на голосовой почте и столько же эсэмэсок. Ей больно было слышать отчаяние в его голосе. И больно оттого, что все сообщения были отосланы вчера или сегодня с утра. Новых не было.
Она написала: «Скучаю по тебе», потом стерла, сунула телефон в карман и закрыла глаза.
А когда открыла их снова, в дверях стоял отец.
— Твоя мать считает, что я слишком жесток с тобой, — сказал он, подошел и сел с ней рядом. Она вытерла глаза рукавом и отвернулась, не в силах смотреть на него, но он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. — Я хочу спасти тебя от кошмара, который тебе предстоит пережить в суде, поэтому и жесток... «Он мой отец. Я его дочка. Он любит меня...»
— Единственная надежда для Тома — выставить твои показания как ложь, а с учетом того, что вещественных улик у тебя нет, все сводится к одному — твое слово против его слова. Ты это понимаешь?
Она кивнула. В полиции ей сказали то же самое. Но еще они сказали, что она очень храбрая и Карин Маккензи должна благодарить ее по гроб жизни.
— Чтобы обеспечить Тому лучшую защиту, я должен буду нанять блестящего адвоката. И если я это сделаю, Элли, он от тебя живого места не оставит. Это твой последний шанс, Элли, поэтому я и говорю с тобой в таком тоне. Я хочу, чтобы ты внимательно поразмышляла обо всем, что тебе наплел этот парнишка, Майки, и если что-то покажется тебе неубедительным или выяснится, что он слишком на тебя наседал, непременно скажи мне об этом.
— Слишком наседал?
По его лицу скользнула тень раздражения.
— Он тебе угрожал?
— Нет.
— Может, шантажировал? У него что, твои фотографии на телефоне или он отнял у тебя какую-то вещь и грозится не вернуть?
— Да нет же.
— Ты уверена? Потому что, если это так, все можно обернуть против него. Скажем, что он заставил тебя пойти в полицию, научил, что говорить, чтобы защитить сестру. Вот ты и соврала, а твои первоначальные показания на самом деле были правдой.
— Он не угрожал мне, пап. И не шантажировал. А новые показания — правда.
Он в отчаянии всплеснул руками:
— Значит, я больше ничего для тебя не могу сделать, поняла? Твое слово против слова Тома. И можешь быть уверена, я не буду сидеть сложа руки и смотреть, как он гниет в тюрьме!
— Что происходит? — В дверях стояла мать.
Отец с нескрываемым раздражением посмотрел на нее:
— Ничего. Пойду выведу машину из гаража.
Она отошла в сторону, дав ему пройти, подождала, пока закроется входная дверь, и со вздохом рухнула на диван:
— Я ужасная мать, да?
— Нет, мам.
— Том наверняка так думает.
— Неправда.
Она печально улыбнулась:
— Значит, я просто ужасная жена.
Руки у нее стали холодными. Наверху она замерзла, и Элли почувствовала, что одна ее ладонь холоднее другой.
— Твой отец очень ответственно подошел к сборам. Даже эту комнату прочесал. Я и не заметила, как он эти диски взял, а ты?
Она указала на полки с дисками. В коллекции фильмов тоже зияли дыры, как будто полкам повыдергивали зубы.
— Том ненадолго уезжает, — пролепетала Элли. — Он скоро вернется.
— Да, надеюсь, мама Бена не решит, что мы сошли с ума, раз собрали ему такую кучу вещей. Надеюсь, она поймет, что твой отец просто хочет, чтобы Том чувствовал себя в безопасности. — Мать рассеянно погладила Элли по руке. — На самом деле других вариантов нет, если мы хотим, чтобы Том был рядом. Можно было бы поселить его в гостинице, но что это за жизнь? Ему там будет так одиноко, как думаешь?
Она все гладила и гладила ее по ладони в одном и том же месте кончиком большого пальца. Элли было не очень удобно, казалось, что палец вот-вот протрет ладонь до кости.
— Ну да ладно, — продолжала мама. — Он там собирает последнее. Пойду приготовлю ему пару сэндвичей, чтобы съел в машине. А то еще скажут, что мы его голодного к ним отправили.
— Мам?
— Может, мне ему какой-нибудь еды собрать на потом? Чипсов, еще чего-нибудь... Как будто он просто едет к Бену переночевать на один день. — Мать улыбнулась, сама не веря своим словам. — Я с мамой Бена по телефону говорила — я тебе рассказывала? Она очень меня успокоила. Хорошая женщина, мне сразу так показалось, как только я ее увидела на вечеринке. Мы с ней весь вечер проболтали. Отец им, конечно, денег оставит, не будут же они кормить Тома из своего кармана. И хорошо, что они живут за городом: меньше шума. Твой папа думает, что, когда суд начнется, активизируются журналисты, а мне бы не хотелось причинять неудобство людям, которые нам помогают.
— Мам, ты в порядке?
Ее мать глубоко вздохнула и задержала дыхание, несколько раз моргнув.
— Знаешь, я вот все думаю — останься мы в Лондоне, этого бы не случилось.
Элли дала ей бумажную салфетку и молча смотрела, как та утирает слезы.
— Прости, не хотела я расстраиваться. — Она наклонилась и схватилась за живот, как будто тот резко заболел. — Том сейчас кажется таким маленьким — стоит и собирает свои вещи. Я вот посмотрела на него и подумала: ну как, как он мог причинить кому-то вред? Он же всего лишь малыш. — Она уставилась на ковер, на свои ноги в резиновых калошах — она так и не переоделась после сада. Старые, потертые калоши. — До сих пор помню его первые шаги, первые слова — все помню.
Элли протянула ей еще одну салфетку:
— Держи.
— У него были такие красивые золотые кудряшки. Ты не помнишь, конечно, тебя тогда еще на свете не было, но они были просто очаровательные. — Мать протерла лицо салфеткой. — О боже, как же мне хочется быть сильной. Не хочу, чтобы он увидел меня такой, когда спустится вниз. — Она вдруг повернулась к Элли, точно увидела ее впервые. — Я знаю, что ты любишь его и не сделала бы то, что сделала, если бы не чувствовала абсолютную необходимость, но... он не монстр, Элли. Не хочу, чтобы все так думали.
— Я знаю.
— Он просто испуганный малыш. Мой малыш, которому страшно.
Элли очень медленно кивнула:
— Я тоже не хочу, чтобы ему было плохо.
— Знаю.
— Может, я все неправильно сделала, мам, но то, что я сказала в полиции, — это все правда. Я видела своими глазами, мам, клянусь.
Мать кивнула и снова принялась гладить ее руку:
— Хорошо, моя дорогая. Отец вошел в комнату:
— Пойду относить вещи в машину.
— Хорошо. — Мать улыбнулась ему сквозь слезы. — А я пойду сделаю пару бутербродов.
Он нахмурился, но она исчезла на кухне прежде, чем он успел что-нибудь сказать. Поэтому досталось Элли.
— Иди в свою комнату, — прогремел он. — Тебе нельзя здесь быть, когда Том спустится.
— Могу я с ним попрощаться?
— Нет, ты свидетель полиции. Если твой брат скажет тебе хоть слово, ты можешь все извратить и потом сболтнуть копам, что он пытался тебе угрожать. Тогда плакало его освобождение — вернется в тюрьму, глазом моргнуть не успеешь.
— Я ни за что бы так не сделала.
— Уверена? А я вот уже не знаю, на что ты способна.
Она медленно поднялась по лестнице, держась за перила. Дверь в комнату Тома была закрыта. Она пошла в ванную и умылась, вытерлась полотенцем перед зеркалом. Она не смотрелась в зеркало уже несколько часов. Вид у нее был уставший, а еще она как будто постарела. Элли коснулась своей щеки — проверить, не чудится ли ей. Но нет, это была она, Элли Паркер, девочка, предавшая свою семью. Что, если отец прав и она действительно готова на все?
Она не стала стучать, просто открыла дверь в комнату Тома и вошла. Он растянулся на кровати, перебирая содержимое старой обувной коробки: фотографии и бумажки были разбросаны по всему одеялу. Глаза его потемнели, словно внутри него что-то разбилось и пролилось.
— Закрой дверь, — проговорил он.
Она встала спиной к двери и стала смотреть, как он перебирает фотографии. Он просмотрел их с десяток, потом выбрал одну и долго разглядывал, прежде чем показать ей:
— Помнишь?
На снимке были они вчетвером в Австрии — ездили туда кататься на лыжах. Элли тогда было лет десять, и на ней было полное лыжное обмундирование — очки и комбинезон. Том стоял рядом. Оба улыбались до ушей.
— Был канун Рождества, — сказал он, — ив отеле устраивали представление с Санта-Клаусом, оленями, санками... помнишь?
Она кивнула и вернула ему снимок. Он положил его на крышку чемодана, взял еще несколько из коробки и просмотрел их.
— Я это сделала не для того, чтобы тебе навредить, — проговорила Элли.
Брат вручил ей еще одну фотографию:
— А это ты на ферме. Помнишь, лошадь наступила тебе на ногу?
Дело тоже было зимой, но только в другом году и в другой стране. Элли было двенадцать, и та лошадь сломала ей три пальца. Бросив взгляд на фотографию, она даже не взяла ее. Она должна с ним поговорить, раз уж решила.
— Я должна была рассказать, что на самом деле произошло. Не могла больше держать все в себе.
— Я понял.
— Пожалуйста, скажи, что я поступила правильно.
— Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я не против? — Он говорил тихо, почти шепотом.
— Нет. Что ты понимаешь.
Он встал, подошел к окну и чуть раздвинул шторы, выглядывая во двор:
— Ты в курсе, что папа собирается нанять лучшего адвоката, который выставит тебя лгуньей?
— Он мне сказал.
— Еще бы. — Том отвернулся от окна и бросил на нее такой нежный и такой страшный взгляд, что она с трудом признала в этом человеке своего брата. — Они будут задавать тебе очень личные вопросы. Расспрашивать в подробностях, чем ты занималась с братом Карин, выпытывать каждое слово, что он тебе сказал. Адвокат скажет, что ее брат тебе угрожал, а если ты возразишь, представит все так, что он соблазнил тебя и ты наивная дурочка. А если ты и тогда станешь возражать, то не оставишь ему выбора, и он вынужден будет выставить тебя лживой шлюхой.
— Отец мне и это говорил. Том покачал головой:
— Не хочу, чтобы они с тобой это делали.
— Так не позволяй им.
— Есть лишь один способ их остановить, верно? Она кивнула.
Он пристально посмотрел на нее, словно взвешивая свои силы:
— Мне не хватит мужества.
Она подошла и обняла его. От него пахло сигаретами, и рук ее хватило, чтобы сцепить у него за спиной.
Она закрыла глаза, прижалась к нему, и спустя некоторое время он тоже ее обнял.
— Прости, — сказал он, — прости меня. Она лишь обняла его крепче:
— Ничего. Что бы ты ни сделал, я всегда буду любить тебя.
Она вздрогнула, почувствовав его грубую щетину на своей щеке, когда он зарылся лицом ей в плечо, и из груди его вырвались рыдания.
— Мне так страшно! — выпалил он. — Мне так страшно!
Она обняла его крепче, и он заплакал. Мощные рыдания сотрясали все его тело — он был похож на ребенка. Она тоже заплакала, больше чтобы поддержать его. Своего брата, своего замечательного брата, который рыдал у нее на плече.
Открылась дверь.
— Какого черта тут творится?
Том отстранился и поспешно вытер лицо:
— Мы просто прощаемся, пап. Отец ворвался в комнату:
— Ты что ему наговорила? Я же сказал — не суйся сюда! — Он схватил Тома за плечи, встряхнул и заставил посмотреть ему в лицо. — Тебе нельзя быть размазней!
Том поморщился от такой грубости:
— Не могу я с ней так, пап.
— Можешь. Ты должен! Но Том покачал головой:
— Ты же сам сказал — это будет ужасно. Они ее с грязью смешают.
— Ерунда все это. Ничего такого не случится.
— Сказал, что они заставят ее выступить перед всеми и будут расспрашивать об очень личном.
Отец скорчил гримасу, повернулся к Элли и указал на дверь:
— Иди в свою комнату, Элинор.
Но она не сдвинулась с места. Том переводил взгляд то на нее, то на отца, и по его лицу снова побежали слезы. Его словно проткнули, как воздушный шарик, и он сдувался, терял силы на глазах.
— Нет, пап, правда, я не могу так. Я сам виноват. Не нужно было этого делать.
— Так, значит, ты теперь собираешься признать себя виновным? — Отец грубо оттащил его к кровати и заставил сесть. — Тебе дадут три или четыре года, поставят на учет как насильника, ты выйдешь из тюрьмы с клеймом маньяка на лбу! Ты этого хочешь?
— Нет. Но второй сценарий не лучше.
Отец достал из кармана платок и швырнул его Тому:
— Признавать свою вину глупо, Том, когда против тебя нет ни одной серьезной улики. У тебя все шансы выкрутиться.
Том так внимательно его слушал, что забыл дышать. Слушал каждой клеткой, словно падал с горы, а отец кричал ему в ухо инструкции по выживанию.
— Ее новые показания ничего не значат, — продолжал отец, — даже в полиции так сказали. Вещественных улик нет. Ни фотографий, ни видео, ни сообщений — только ее слова против твоих. Тебе совершенно ни к чему признавать себя виновным.
Отец заговорил о статистике и неизбежности, и в его устах все звучало так просто — две глупые девчонки, один парень, которого просто неправильно поняли. Том пытался вмешаться, но отец так доходчиво все объяснял, что это было бесполезно. В суде адвокат сделает все, чтобы дискредитировать обеих девчонок. Карин сама хотела переспать с Томом, но позже пожалела о том, что сделала. Элли влюбилась в Майки и ради него готова была пойти на что угодно. Карин напилась и потеряла контроль на вечеринке. А Элли просто соблазнили, и она предала свою семью.
Когда у отца наконец кончились слова, в комнате повисла тишина. Элли и в себе заметила перемену — ей как будто промыли мозги. Внутри у нее все застыло и обратилось в льдышку.
— Элинор? — прошептал отец. — Я же, кажется, просил тебя уйти.
Она кивнула Тому на прощание, а он ей — как два вежливых и незнакомых человека в вестибюле отеля. Очень тихо она закрыла за собой дверь.
|
Достарыңызбен бөлісу: |
