Даров не возвращают
жүктеу/скачать 1.76 Mb.
|
| – Отчего молчите, любезные братья?
Они пока не понимают, хотя чего тут сложного? Сейчас он им пояснит! – Лар, вина выпьешь? – Север кивнул на мраморный столик, и Брен потянулся – налить. Они выпьют, конечно, выпьют, такое решение нужно отметить. Илларий поднял кубок и тут увидел, что себе братья не налили. Так и продолжали оба сочувственно взирать на него. Ну, ясно, решили, что имперец рехнулся. – Пейте. За протекторат и союз! – он залпом осушил кубок и, улыбаясь, принялся объяснять: – Я, еще до отъезда в армию, объявлю себя перед жителями провинции протектором Лонги, а после напишу императору, архонтам и магистратам Остериума... ну, и царю Абилы – судя по тому, как рьяно их купцы рвутся к нам, Арамей не имеет ничего против союза. Напишу, что отныне я единолично правлю Предречной Лонгой, опираясь лишь на военные и торговые нужды и решения моего союзника – вождя Заречной. Кроме того, как преданный племянник, – Илларий усмехнулся, чувствуя, сколько злорадства в его ликовании, – я лично напишу дядюшке. Заверю его в отсутствии враждебности, в готовности оставаться верным сыном Риер-Де и в том, что, если он будет себя хорошо вести, я не стану объявлять полный суверенитет. Лонга по-прежнему останется имперской провинцией – на пергаменте, и, уверяю вас, Кладий оценит такой шаг. Ему совершенно не нужно, чтобы моему примеру последовал, скажем, претор Кадмии или консул Перунии. – Ой, Илларий... но император же будет в ярости! – Брен на миг словно бы вновь превратился в наивного мальчишку – распахнул серые глазищи, принялся наматывать на палец светлую прядь. Север молчал. Разглядывал татуировку на собственном запястье и молчал. Почему? Сердится? Илларий подался к союзнику, быстро поцеловал в плечо и тут же отпрянул, вспомнив – нельзя, рядом Брен. – Север, у тебя язык отнялся? Карвир медленно поднял руки, связывая волосы в узел, и подтянул колени к груди: – Это самая дурная идея, какую я от тебя слышал, Лар. Попросту безумие. Я понимаю, зачем ты так, я б тоже такого императора хотел послать дальше... и еще дальше. Нелюдям бы его скормить – да он наверняка раф-пустышка! Такого тупого правителя поискать еще, и... словом, даже я рад не был, когда он тебя от должности отстранил. Это ж как плевок – кто он вообще такой, раз ты его знатнее? Пусть заткнется и радуется, что те, кому он зад на ложе подставляет, умнее его – Ристан вот. Но нельзя такое делать, Лар, опасно... мы не можем себе позволить... – Чего не можем позволить? – Илларий встал на ложе на колени, бессознательно обмотав бедра покрывалом. Сейчас придется выдержать бой, а он не умеет ругаться голым! – Посмотри сюда: на эти свитки, на мои расчеты. Тут все земли Предречной. А теперь скажи, отчего я сам переписал их сейчас в своей спальне? Союз заключен прошлой осенью, и никто в империи не интересовался, какими землями и доходами владеет Риер-Де в Лонге. Тебе известно, карвир, что последняя карта провинции составлена при консуле, который был еще до Максима? И там, кстати, указаны все земли Заречной и даже земли трезенов! Не смешно тебе? Видно, в столице империи тоже не смешно и не нужно, раз они за полтора года не удосужились прислать сюда картографов и писцов, чтобы знать: а что зовется Предречной Лонгой? Мы и сами до сего момента не знали! Север взял у Иллария свитки и погрузился в изучение. Все верно, не изучив – не поймешь, потому консул и взялся считать риеры. После предпоследней войны Риер-Де потеряла всю Заречную, а во время последней могла и Предречную потерять, и это он, Илларий Каст, отстоял провинцию, заключив союз. Но до сих пор они дележкой границ не озаботились – недосуг было. Просто по умолчанию не делили свои земли, считая Лонгу единой... это невозможно, дико, но это уже свершилось. Речная граница ныне существовала лишь в умах тех, кому союз все еще поперек горла, а на деле имперцы и лонги уже давно свободно ходили туда и сюда, пересекая броды, в прошлом смертельно опасные. И мосты через Большую реку они строят сообща – и владеть ими будут вместе. Как и самой мощной приречной крепостью – цитаделью, коей имперцы давали имя Диокта, лонги – Великого Брендона, но все звали просто Башней на Лонге. Там уже полтора года был смешанный гарнизон, и легионеры даже не сцепились ни разу всерьез, хотя следы штурмов и осад еще не стерлись с плит. – Большая земля, верно, – протянул союзник, откладывая свитки, – но никто не согласится признать ее твоей. – Не моей, Север! Протектор не царь – просто избранный правитель, а людям все равно, лишь бы воевать поменьше и жить лучше. Почему Кладий не считал риеры сам? Выходит, мне Лонга нужнее, чем ее якобы хозяину, вот и пусть... утрется! Лонги просто слишком долго воевали с Риер-Де, оттого Астигат мнит империю неким всевластным чудищем, хотя давно имел возможность убедиться, что Пустые земли слабеют день ото дня... – Так они ж боятся сюда ездить, – хмыкнул Север. Брен вдруг беспокойно заерзал на ложе – видно, придумал что-то. – Те, кому дороги не только власть и деньги, но и дело – ничего не боятся, – отрезал Илларий. – И не спорь больше, я все решил. Объявлю себя протектором, провинцию протекторатом, а Кладию сообщу, что налоги я буду платить, как платят с частного владения – только за себя. И пусть выдает мое поведение перед другими владыками и подданными за что угодно – за бред безумца, за непокорность племянника, за измену империи и прочее. Мне его мнение безразлично, а будет против – я просто куплю у него Лонгу. Обменяю на владения в Перунии и у Теплого моря, там рудники, копи – дядюшка их всегда жаждал получить. – Не спорить, говоришь? А вот буду спорить, – удивительно еще, что Север закипает так медленно, видно здорово он огорошил союзника. – Давай-ка ты меня послушай! Помнишь, как Максим на советах возражения по пунктам выдавал? Во-первых, я не верю, будто Инсаар нас навсегда в покое оставили. А что если они только ждут, когда мы успокоимся? Мы их столько убили, неужели простят? Во-вторых, трезены могут выставить огромное войско. Мы там надолго завязнем, помяни мое слово! Сколько племена Заречной живут, столько мы с трезенами и воюем и до конца ни разу не разбили. Как бы они нас... много их, Лар, и дерутся они и впрямь отменно. В-третьих, Кладий и помощнички его озвереют от протектората, пошлют сюда войска – даже оголив Кадмию. Мы не можем драться со столькими врагами разом! – В-четвертых, – вдруг тихо прибавил Брендон, – лонги и имперцы все еще ненавидят друг друга. Вчера на Рыночной площади была страшная драка – стража едва разняла. Имперец вспомнил, как при взятии Гестии убили его сына, и выбил лонгу зубы. А другие лонги вспомнили, как шесть лет назад претор Арминий сжег становище под Марсией, вырезав триста человек. Брен говорил спокойно, и от этого было еще тяжелее. Как много отняла у них война – у всех. Столько выжгла в душе... а самое страшное, что теперь Илларий не мог четко понять: за что он воевал? Воевал, и все. Но они трое, как и все жители Лонги, получили желаемое без войны – и мир нужно хранить. – Хорошо, что ты вспомнил Максима, Север. Ладно, давай по пунктам. Примо: пока мы справляем обряды, Инсаар нас не тронут. Они могут хотеть отомстить, но мир им важнее. Секундо: трезены подобны поносу или золотухе – всегда были, есть и будут. Их много, но армия у нас лучше, разобьем – не в этот год, так на следующий. И от границ отгоним. Терцио: в Риер-Де у нас не только враги, но и, скажем так, друзья есть... «Друзья» – Данет Ристан с бывшим советником и бывшим любовником Луцианом Валером. Ну и партия аристократов – представители старых родов, кому худородный Кладий словно плевок на незапятнанную якобы честь. От одной мысли, что бывший раб, остер, решал его судьбу, лез в его дела, консула начинало трясти. Хорошо все же, что за переписку с вольноотпущенником взялся Брен. Доверять такое дело семнадцатилетнему – безумие, но Север писать не умел, грамотных и верных у них вообще не густо, а самого Иллария наизнанку выворачивало. И потому он решил довериться мальчику и только приглядывать. Лучше уж они станут «дружить» с остером, чем с Кладием, Данет, по крайней мере, умен и не трус, раз выиграл такой процесс. Шкуру спасать тоже по-разному можно: Ристан мог сдать Иллария с потрохами, тем более во время заочного суда никакого сговора между любовником императора и союзниками не существовало. Наоборот: Данет хотел падения консула Лонги, для того и сведения о нем собирал, но где-то ошибся – вот и пришлось ему выкручиваться. Но Ристан оказался дальновидней прочих, поставил на богатство и силу Лонги и, даст Мать-Природа, не прогадает. А Луциан, сбежав, сделал для консула больше, чем, если бы остался. Циа, хитрый, по-лисьи жадный и злой, раф-пустышка... им было плохо вместе, лишь в начале связи Иллария тянуло к Луциану – и то лишь оттого, что Валер был деликатен, не травил душу, не лез, куда не просят. Да-да, не касался больного – несбыточных мечтаний дурака-консула, что столько времени не мог сам себя понять. Они с Циа сумели разойтись достойно, и Валер не держал на Иллария зла, раз помог – пусть даже с выгодой для себя – пошел к Данету и предложил тому «дружбу» с Лонгой. В начале зимы Брендон принес Илларию письмо Данета и осведомился: «Остер выставил слишком большие пошлины на провоз товаров Лонги через границу, что мне ему ответить?» Илларий, занятый армией и Гестией, ответил: «Подожди, и Данет пусть ждет». Пошлины впрямь были великоваты, но лишний раз торговаться?.. А на днях Брен показал ответ Данета с припиской Луциана. И оба в письме корили союзников, за то, что те сразу не сказали: пошлины их не устраивают! «Мы договоримся, пишите свое предложение». Оказалось, Брен, не дожидаясь, пока консул разберется с военными делами, сам потребовал от остера снижения оплаты провоза, причем жестко потребовал – и «друзья» пошли на компромисс. Так что Данету мир между Риер-Де и Лонгой выгоден не менее, и вольноотпущенник станет радеть за общие интересы. Вот пусть Север об этом вспомнит! – Терцио, – повторил Илларий, – империя будет рада, что я не объявил себя императором. И кварто: драки бывают, верно. Но за полтора года мы с тобой, карвир, все премии за смешанные свадьбы выплатили. Разве нет? И общие враги сближают людей как ничто другое – проверено и на Инсаар, и на трезенах. Те, кто плечом к плечу в бой идут, о старой вражде забывают, так что мы, может быть, должны благословить людоедов. – Не стану я их благословлять, – пробурчал Север, но Илларий видел, как в темной глубине серых глаз разгораются шальные искры – союзник начал ему верить! А ему так важно, чтобы Север верил, чтобы между ними не было лжи и недомолвок, чтобы карвир не смел даже глядеть на кого-то еще... даже не хотелось отпускать Севера в этот городишко Торнбладан одного, в снега и леса. Пусть тоже познакомится с Квинтом Иварийским, побудет еще в безопасности Гестии, успеют они повоевать. Но Астигат так рвался уехать, словно чрезмерная близость ему прискучила... Илларий сжал зубы. Он боится потерять, потому и думает всякую чушь. Месяца не пройдет – и они встретятся. Встретятся, и он будет играть с белокурыми прядями, наматывать их себе на шею, как аркан, как нерасторжимую нить... и она не порвется. – Ульрик Рыжий объявил, что съест мое сердце на обед, а ты мне благословить его предлагаешь, карвир? – Астигат ухмыльнулся во весь рот и вновь налил вина – теперь всем троим. – Чтоб я сдох... Лар, ты мертвого ожить убедишь! За протекторат! И протектора Лонги Иллария Каста. Будет две свободных Лонги, а там, глядишь, люди забудут, что надо говорить Заречная и Предречная, и станет... – Единая страна, – одними губами выдохнул Брендон и тут же испуганно прикрыл рот рукой. Мальчик прав. Неведомо, доживут ли они до этого дня, но дети, что родятся сегодня – доживут обязательно. – За Лонгу, – ответил Илларий и засмеялся, сжав руку союзника, – и за то, чтобы Ульрик Рыжий остался без обеда. Я сам твое сердце съем, Север Астигат! И как там? Уши врагов будут болтаться на наших доспехах? Барра! – Ты давно мое сердце слопал, – Север выпил, не отводя от Иллария жарких глаз, и потянулся к его губам. Целовал так, словно впервые – с силой и нежностью... – Барра, Лар, – шепотом: – я хочу тебя – всего... навсегда... Они целовались самозабвенно, и только тихий шорох наконец оторвал их друг от друга. Брен уже стоял у двери. Тонкие руки метались, сжимая край туники, лицо белее мела – пустое, загнанное... проклятье! Так забыться, ну, надо же... как бы сознание не потерял. – Братишка, ну постой! – Север сделал движение – встать, привести обратно. Астигат говорил ему как-то, что их общая вина перед Бреном много больше, чем братишки – перед племенем, и долг свой тот давно оплатил, дав оружие в войне с Инсаар. Но Брен считал иначе, и Севера это бесило, а у Иллария сердце разрывалось от сочувствия. И чем помочь, они не знали. – Я... пойду к топографам, хорошо? – мальчик отводил глаза. – Илларий, дай мне свои расчеты, постараюсь новую карту Лонги сделать, – Брен только что не выхватил свитки из его руки и кинулся бежать, а они с тоской глядели ему вслед. – Он очнется, – твердо сказал Север, притянув к себе Иллария. – Неохота мне его в Трефолу отпускать, лучше б у матери сидел, та бы отогрела, но раз сам рвется... и с Райном он в безопасности, тот за мелкого любому морду набьет. Но вот думаю... – Почему замолчал? – Илларий откинув голову союзнику на плечо, глядел в сумрачные глаза. – Надеюсь, ты не станешь Брену любовника искать? Ты ж как-то говорил: клин клином вышибают. Не советовал бы. Пусть он сам. – Не тот человек мелкий, чтоб клином вышибло. И впрямь, пусть сам – когда захочет. Только тяжело ему в Трефоле будет. Как же нам всем будет тяжело... но мы вместе. – Да, – кивнул Илларий и прижался теснее, заводя руку за голову, вплетая пальцы в золотую гриву, – вместе. Тот Инсаар все же мудр, Север, лишь бы нам мудрости хватило помнить, что отданного не возьмешь назад. И я не хочу брать... ****
Новые карты лежали у него на коленях. Верно, они были далеки от идеала, но Брен никак не мог насмотреться. Сын вождя и сын стратега намеренно забрались на эту маленькую площадку, отделенную от консульских покоев зубчатой стеной, – хотелось посидеть в одиночестве, полюбоваться картой, подумать... у него теперь так мало времени думать. Уединенное место показал брату Север. Консульский дворец велик, и в прошлый раз Брен даже половины не обошел. Про первое свое появление в Гестии он старался помнить лишь то, что не приносило боли – Иллария, Луциана, Гермию, библиотеку... даже Святилище Любящих приказывал объезжать стороной, когда выбирался в город. Этой башенки с площадкой он раньше не видел и очень обрадовался – тут можно было спрятаться, отгородиться. Север рассказал, что в свою бытность квестором частенько забирался сюда – и один, и со своим дружком Сильвием. Вспоминал, как они тут пили вино, целовались, даже спали – и консул Максим их ни разу не поймал. Брен спросил, приходил ли с ними Илларий. Брат долго смеялся, потом ответил, что квестора Каста от несения службы отвлекло бы разве появление Инсаар, но нелюди и тогда, и сейчас – счастье-то какое! – Гестию не жаловали. Брат уехал воевать с трезенами, а Илларий, на следующее утро после памятного разговора объявивший себя протектором, был страшно занят. К нему со всех сторон потянулись просители и послы, и протектор Лонги не мог выбрать времени, чтобы посидеть, подумать над новыми ценами и налогами – как никогда не мог, будучи консулом. Что ж, придется Брену самому посчитать и решить, а потом он напишет Илларию и Северу. Вот-вот приедет Квинт Иварийский со своим театром, Илларий встретит старого приятеля, посмотрит трагедию и тоже помчится на границу – за полторы тысячи риеров, а Брен вернется в Трефолу – один... то есть с Райном. Пока же он старался использовать каждый свободный миг, чтобы собрать все необходимые сведения: часами сидел в библиотеке, делал записи, заказывал у торговцев новые свитки. Он спросил у Иллария: отчего так мало пишут о торговле, налогах, мастерских и ремеслах? Стихов и философских трактатов было куда больше. Протектор только рассмеялся и ответил: «В науке считать деньги мало кто понимает, а тот, кто понимает, богатеет тихо и знаниями не делится». Приходилось придумывать самому, Брен постоянно боялся ошибиться, и это выматывало. Данет Ристан и Луциан Валер писали именно ему, последние их письма он даже не показал ни брату, ни протектору – только пересказал, что там написано. Зато приказчики получили от брата вождя лонгов подробные указания. Оказалось, что главная трудность при продаже дерева, руды, пеньки, льна и других товаров – доставка к месту назначения, и потому новые карты так важны! И нужно еще сделать карты отдельных участков, а еще – описания для купеческих караванов, для речных судов... Словом, за Бреном день и ночь ходил хвостом отряд из приказчиков, топографов, купцов, цеховых старшин и отдельных ремесленников. Сегодня утром протектор, у которого сидели именитые горожане и командир Пятого Заречного легиона, остававшийся оберегать земли по обе стороны Большой реки, направил к нему городского магистрата с важным вопросом. Имперец вначале фыркал и говорить не желал, но что-то его убедило – может быть, стоящий за спиной брата вождя Райн, но хотелось надеяться, что разумные доводы Брена. Магистрат желал знать, какие товары зимой купит у них Заречная, какие может продать сама – вот это нужно, и это... Они проговорили шесть часов, и теперь у Брена болели от записей пальцы и ныло в висках. «Потому ты и не можешь прийти в себя, – ворчал Райн. – К тебе все, кому не лень, пристают, а ты на них силу тратишь... вон тот магистрат – раф, по всему видно, и все равно тебе худо, – а был бы илгу? Хуже было бы!» Имперец в самом деле был раф – им всегда хочется тепла, своего не хватает. Наверное, Райн прав, и ему следует поменьше общаться с незнакомыми людьми, но тогда он с ума сойдет! Когда ему стало плохо за обедом – по приезде карвиров в Гестию к брату и Илларию рвалась тьма народу, а ведь Брен был рядом, – союзники чуть не насильно заперли его в спальне. И не давали выходить, и не пускали к нему никого, «чтобы не жрали тебя» – как сказал Север. За те три дня ему не раз хотелось выброситься из окна. Он смотрел в свое отражение в огромном стекле и думал: «Я сидел в этом дворце и ждал тебя, мое златоглазое видение, а если б ты не приходил, мне, может быть, удалось бы вовремя понять – нельзя принести счастье своему народу, возглавив вражеское войско! Но ты приходил, Флорен, а я был глуп и жил твоими ласками и своей искусственной любовью». Настоящим чувство стало не скоро, но стало – а теперь не уходило. Он умолял союзников выпустить его – что поделать, если ему не удается сохранить в себе накопленную силу, кто-нибудь сразу отбирает? Какой смысл запрещать говорить с людьми, выезжать в город, если ему становится плохо, когда карвиры при нем ласкают друг друга... и пусть! Он так боялся их ссор. Брат с любовником быстро мирились, но каждый раз казалось – просто убить готовы и себя, и все живое; и Брен страшился, что однажды они поругаются и больше не смогут сделать шаг навстречу. Да и когда ему отдыхать? Он вернется в Трефолу. Заставит торговцев еще снизить цены – Илларий приказал командиру Пятого легиона всячески способствовать Брендону Астигату в его начинаниях. Брен придумал еще кое-что, но пока не рассказал о своей задумке карвирам – они вполне могли снова поругаться. Немало столкновений в Трефоле между лонгами и имперцами происходило от того, что грамотные и бойкие жители Предречной отнимали у лесных народов работу. Почти все имперские потопленцы и погорельцы уже отстроились и жили пусть небогато, но приемлемо, а лонги и келлиты голодали. Хорошо было только военным. Но так два народа никогда не сойдутся! Брен изучил все работающие мастерские и понял: есть места, куда имперцы и сами не рвутся, а есть хозяева, готовые взять учеников, если им снизят налоги. Он будет находить в самых бедных семьях потопленцев и жителей становищ, тянувшихся в город, способных парней и пристраивать в ученики к плотникам, кузнецам, кровельщикам, каменщикам... Трефоле нужны рабочие руки! А через три года такие ученики, став мастерами, начнут открывать собственные мастерские. Еще он заставит Севера ограничить чеканку монеты и продажу земель имперцам, даже когда брат станет керлом – не дело разорять своих подданных! А еще – налоги! Он мог многого не понимать, но, чтобы быть уверенным, поговорил с цеховыми мастерами в Гестии и убедился, что прав: карвиры так надурили в Трефоле с налогами, что теперь вовек не разобрать. Он сказал им об этом, но лишь вызвал очередную ссору. Север заявил, что Илларий неженка... консул, тьфу, то есть протектор, в долгу не остался, обозвав брата дикарем, способным наслаждаться криками уличных зазывал. И Брен понял – с налогами ему тоже придется решать самому. А ведь еще мосты... – Брен, – Райн коснулся его плеча, передавая флягу, и быстро поправил воротник мехового плаща – на площадке было холодно, – выпей. Брен благодарно кивнув, глотнул горячее вино. Райн молча сел за его спиной на деревянную лежанку и притих. С Райном всегда так хорошо, с ним единственным, кроме мамы... друг никогда не тянул из него силу, не заставлял жить на пределе... нет-нет, даже думать так нельзя! Никто не виноват, в том, что его выпили, он отдавался сам! И нельзя обвинять брата и Иллария. Они – илгу, пьют всегда, так уж устроены... но как ему временами было плохо. И даже не пожалуешься никому, он не имеет права. А еще – он очень любит и Севера, и его карвира. Но Райн – с ним так тепло, так спокойно, и он не задает вопросов. Просто помогает и скрывает эти приступы слабости, свидетелем которых оказывается, ведь о них никто не должен знать... Брен не понимал, отчего сын стратега не захотел вернуться в армию, не воспротивился, когда Север назначил его охранять младшего брата. Райн умен и даже грамотен теперь, грамотней своего отца, он мог бы стать командиром, получать долю в добыче, воевать... Брен спросил об этом прямо, и лицо бывшего десятника стало таким же тоскливым, как в день его первого Ка-Инсаар – словно у него отобрали что-то очень важное. «Ты меня прогоняешь? Мне уйти?» – друг стоял перед ним и молчал, опустив голову; и Брен просто коснулся его руки, прошептав: «Ну что ты... зачем? Мне без тебя будет очень трудно, просто я не понимаю, что за радость такому воину, как ты, таскаться за тем, кто никогда не станет ни вождем, ни даже командиром когорты». Райн прижал кулаки к глазам, а потом уверенно ответил: «То, что ты делаешь, так же важно, как и война. И потом... старики говорят, что войны никогда не кончаются – с одной разобрались, а в хвост ей уже другая пристраивается, – так что на наш век хватит. А пока... не прогоняй меня, ладно? Мне так интересно с тобой. Но, если ты скажешь, я сразу уйду!» Друг, у него есть настоящий друг, а раньше он не ценил, болван! У Брена Астигата вообще есть так много, он столько не заслуживает. Мама... она так постарела, они с Севером даже не узнали ее, когда приехали. Они вошли в шатер, а Сабина не вскочила им навстречу, не обняла – сидела на шкурах со своей вечной прялкой, и руки у нее были темными, все во вздувшихся венах... раньше так не было! И глаза – страшные, неверящие, словно она их не узнавала... «Мама, – сказал Север, – я привез тебе Брена – вот он, посмотри». Брен рухнул перед ней на колени, и она гладила его волосы – как слепая. А потом глухо вскрикнула и заплакала. И плакала долго-долго, а Брен сидел на полу, как в детстве. Север быстро вышел. Потом он говорил Илларию, Брен сам слышал: «Я как убил ее, понимаешь? Она так постарела и так больна. Из-за меня все!» Как может брат обвинять себя?! Все из-за никчемного предателя! Дурака, который думал, что мать обрадуется новым тряпкам, купленным ценой крови племени, в коем Сабина прожила почти всю жизнь, и ценой крови ее старшего сына. Но потом маме стало лучше, она кормила их, смотрела, как они едят, гладила их по голове, прижималась к плечу – будто в детстве – и вновь рассказывала сказки. Расспрашивала про союз, про Иллария, про нелюдей... они рассказывали, но не все, многое скрыли от нее – и правильно. Уезжали они счастливыми, Сабина провожала их. Жаль, что она не захотела поехать ни в Гестию, ни в Трефолу, хотя Север очень просил. Но мама сказала: пока будет растить детей наложницы Беофа, малыши к ней привыкли, бабушкой зовут... и дождется собственных внуков. Север помрачнел, но обещал: дождется. В ночь заключения мира с Инсаар в Лесном Стане Брен спросил Пушистого: отчего Быстроразящие зовут Риер-Де Пустыми землями? Слово заставило Брена поежиться, он был наполовину имперцем и хотел знать. Пустота – это смерть мира, смерть души. «Да, – сказал брат любимого, – Риер-Де больше твоей земли в несколько раз, но Даров приносит куда меньше. Пустые земли умирают, энейле брата». Брен ответил: «Я тоже пуст, я теперь раф! Я хочу поить мир силой, но не могу, ее просто нет больше. И, когда мужчины любят друг друга, у меня ноет все тело, я теряю сознание, и хочется умереть...» – «Ты и сам давил свою силу, чтобы не отдать ее нашему народу, – ответил Ланий. – Ты запрещал себе испытывать наслаждение, когда мой брат брал тебя – но все вернется! Знай, маленький аммо, мир обязан тебе за отданные тобой Дары, а мир ничего не забывает. Пройдет время, и ты вновь будешь поить все живое и вновь познаешь радость соития...» Брена передернуло. Он не хотел больше никого! Никто его не коснется так, как касался Флорен. Он просто хотел перестать падать в обмороки. Ему нужно столько всего сделать, а он в это время валяется на ложе в испарине. Но Ланий лечил его словами, как раньше, на той поляне, и отдавал ему силу. Потому, наверное, Брену было сейчас чуть лучше... Он еще немного посидит, а потом попросит друга сходить за топографами и даст указания. Райн поднял голову, улыбнулся своими теплыми глазами. Хорошо! Голова уже не кружится, пора приниматься за дело. Брен расправил на коленях карту обеих Лонг, всмотрелся в прихотливые извилины. Вот река Лонга – карвиры не велели рисовать там границу. Теперь это просто большая река, где много рыбы и скоро построят мосты. Вот Веллга, куда он поедет, как только союзники вернутся с войны, – именно оттуда нужно поставлять товары в Риер-Де и другие страны, чтобы тамошние жители увидели риры... Вот Йона – он не будет на нее смотреть, хотя она тоже большая и полезная, просто... Йону любил златоглазый, говорил: в ней много силы и нет крови. Трефола, Марсия, Гестия, Миарима – города и деревни, и все это Лонга. Единая страна Лонга... Север сказал бы: размечтался, мелкий! Но мечты – это тоже Дар. Брен даже сочинил несколько строк про свои мечты, и о стихах он тоже никому не расскажет – лишь миру. Многое следует знать человеку о мире, Но, и узнав, нужно помнить о Даре. Тот, кто не знает, слепому бродяге подобен – Вечно он рыщет во тьме, натыкаясь на стены. Дар этот людям дарован как высшее благо. Он тоньше волоса – надо вглядеться, чтобы заметить. В руки нейдет, и не купишь – он злата дороже, Крепче железа и камня, его не сломаешь, Не замутишь, не испачкаешь – чище он первого снега. И не затмишь – ведь в сиянии он ярче солнца. Знаю о нем! 1 Риер – мера длины, которой в Риер-Де измеряют расстояния; приблизительно равна 1,5 км. 2 Йо-карвир (лонг.) – буквально: «карвир» – любовник, «йо» – младший, подчиненный. Аналогично – пассивный партнер в любовной связи. Слово «карвир» употребляется только в значении «обрядовый любовник», без указания статуса; так же называется кожаный обрядовый пояс. 3 Квесторы – в Риер-Де это помощники консула, чье содержание оплачивалось из императорской казны. Как правило, квесторы набирались из молодых аристократов. 4 Претор – административно-военный имперский чиновник высокого ранга. В провинцию назначались обычно консул и претор разом, либо, по ряду причин, только один из них. 5 Эдил – штатский чиновник, законовед. 6 Гиматий – мужская и женская одежда, оставляющая открытой грудь. 7 Процед, процеда – храмовые рабы, занимающиеся проституцией. Как правило, в процеды набирали детей-сирот 5-7 летнего возраста, обучали их, и к 11-13 годам использовали «по назначению». Мальчики, в основном, покупаются для обрядов влиятельными горожанами, девочки используются как проститутки. Процедам наносилась специальная татуировка – как символ того, что они принадлежат храму. Выросшие процеды перепродавались или, в случае удачи, могли выкупиться. Въезжать в города они до конца жизни должны были через так называемые Срамные ворота, через которые вывозились городские нечистоты. 8 Ботава – крупная лесная ягода. 9 Милиция – здесь: отряды ополчения, в мирное время занимающиеся поддержанием порядка на улицах наряду с регулярной стражей. Во время войны отряды милиции использовались как вспомогательные войска. 10 Архонты – правители остеров. В настоящее время архонты фактически утратили свое влияние, и власть сосредоточена в руках остерийского магистрата, подконтрольного во многих вопросах империи Риер-Де. 11 Кёль Хисб – лонг.: Лоно неродившее (бесплодное), прозвище злого духа – распространенное проклятье. 12 Преторианцы – императорская гвардия. 13 Игра слов: ривск. «Флор» созвучно с «флора» (весна) и «флорус» (цветок, цветы) 14 Спата – прямой меч средней длины, родоначальник европейских мечей. 15 Провожатые – похоронная команда. Слово произошло от поверья, согласно которому души умерших в Стан мертвых (у лесных племен) и в Дом теней (у имперцев) сопровождают некие духи – провожатые. 16 Фальд – мера веса в «промышленных», оптовых расчетах, в отличие от бытовой: рира. 17 Остерийский огонь – не слишком широко используемая смесь различных горючих веществ, впервые применялась остерами. 18 Тут использован отрывок из Публия Овидия Назона – «Метаморфозы», XV (перевод С. Шервинского). 19 Использованы измененные строфы Вергилия; в оригинале так: «Ранее станут пастись легконогие в море олени, И обнажившихся рыб на берег прибой перебросит, Раньше, в скитаньях пройдя родные пределы, изгнанник К Арару парф испить подойдет, а к Тибру германец, Чем из груди у меня начнет исчезать его образ». // Публий Вергилий Марон, «Буколики», Эклога I (перевод С. Шервинского). 20 Хонор – букв.: «хозяин земли», титул крупных землевладельцев (лонг.). жүктеу/скачать 1.76 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|