И ЛЕГЕНДЫ ЗНАЮТ «ЧТО В ИМЕНИ МОЕМ...»

Так как мы пытаемся расшифровать названия деревень, записываем фамилии, диалектные слова, то, конечно же, устанавливаем связи с людь­ми, которые занимаются тем же. Краевед из Череповца Юрий Андреевич Еграшичев в своем письме рассказал, почему его родная деревня называ­ется Палшемо.

...В далекие времена, когда поляки потерпели неудачу при попытке взять Кирилло-Белозерский монастырь, отдельный отряд, рассказывает Юрий Андревич, добрался и до его деревни. Насильникам удалось разграбить и покорить население. Но житель деревни Савватий отправился в Белозерск за 43 версты, чтобы попросить у Белозерского князя помощи. Вскоре при­был отряд и произошла схватка. Поляки были разбиты. Пал их предводи­тель Шемо. Поэтому в честь этой победы и была названа деревня Палше­мо. Этот рассказ Юрий Андреевич слышал от своих бабушек: Акулины Михайловны Еграшичевой и Дарьи Кирилловны Квашенкиной. Обе роди­лись в 70-е годы прошлого века. А им в свою очередь эту историю расска­зывали дедушка и прабабушка Феодосия, родившаяся в восемнадцатом веке. Есть и подтверждение этой легенды. На месте битвы у озера, на двух хол­мах, рядом с могильником, были обнаружены доспехи тех времен, черепа, неглубоко зарытые в землю. Приезжали ученые-археологи, но широкой глас­ности результаты их работы не получили.

Еще одну легенду мы узнали от Ивана Петровича Илюшина. В своем письме он рассказал, что когда осенью обоз с награбленным поляками шел из Вологды к Кирилло-Белозерскому монастырю, то застрял в болоте вблизи деревни Заполье. Поляки оставили с обозом охрану во главе с ротмистром Бутковским, а сами уничтожили жителей деревень в округе 10 верст, видимо, чтобы не было свидетелей. Они пошли к Кирилло-Белозерскому мона­стырю и потерпели неудачу. Отряд распался. Часть из отряда ушла к Кар­гополю, а другие стали грабить окрестные деревни и села в Кирилловской округе. Бросив за этим делом солдат, польские ротмистры вернулись к обозу и украли из тайника самое ценное, перебив при этом охрану обоза как лиш­них свидетелей. Все эти действия разворачивались в районе деревни Запо­лье. По преданию, жители были заперты в одном из домов и сожжены. Все это Иван Петрович слышал от своего деда Акаши — Акакия Павловича Богданова, умершего в 1931 году, когда ему было 90 лет, и деда Трохи — Трофима Васильевича Илюшина, умершего в 1935 году.

Несколько легенд нам удалось записать и в своем Вашкинском районе. Это легенда об Андроне Сукозерском (записана Елизаветой Фирсовной Быстровой) и легенда о кладе на дне Корбозерского озера (записана Григо­рием Андреевичем Аксеновым).

Жил в древние времена на берегу озера Дружинное, недалеко от дере­вень Пиксимово и Прокино, на хуторе Сукозеро, крестьянский сын-бога­тырь Андрон. По окрестным деревням шла молва о его огромной силе и сноровке, да и умом его Бог не обидел. Во время сенокоса и уборки хлебов он заменял лошадь. Запрягался в телегу и ехал в поле, нагружал сено или снопы и вез домой.

Дивились люди его силе. И вот прошел по деревням слух о нашествии поляков на Русь и о том, что движутся они по нашему краю в нескольких направлениях. Андрон обошел близлежащие селения, призывая крестьян на защиту своего края. Быстро собрались мужики с оружием (огнестрель­ного не было): топорами, вилами, дубинами, булавами — на хутор к Анд-рону. Создали дружину, во главе которой стал Андрон. Стали думать, как встретить врага врасплох и дать сражение. Отправили группу в развед­ку. Разведчики доложили, что через неделю поляки придут в их край. Дру­жина разделилась на четыре отряда. Решили врагов заманить в ловушку. Выбрали место для сражения, где дорога шла между гор. С боков сделали заломы, нарубили леса, чтобы было не пройти, а впереди перегородили дорогу деревьями. Поляки двигались с обозом на лошадях, в телегах везли продукты, награбленные у населения добро и оружие. Они не предполага­ли, что ждет их впереди. Когда шляхтичи попали в засаду, Андрон дал приказ валить подпиленные деревья, подрубленный лес. Дорога к отступ­лению врагу была перекрыта. По сигналу пастушьего рожка началось сра­жение. Отважно дрались мужики — крестьяне из дружины Андрона. Били поляков дубинами, булавами, вилами и топорами. Отряд поляков был унич­тожен.

Место, на котором произошло сражение, названо Дружинным. Оно объе­диняет деревни Пиксимовского сельсовета: Пиксимово, Прокино, Сукозе-ро, Новец, Ростани, Исаково, Кичагово, Букову Гору, Ушаково, Угольское, Выдрино, Малышево, Лукьянове Озеро тоже названо Дружинным. Анд-рон прославился своей богатырской силой, а люди прозвали его Сукозерс-ким, так как хутор, где он жил, назывался Сукозеро.

Есть еще одна интересная легенда в Вашкинском районе. Легенда о кладе на дне Корбозерского озера. Рассказана она в 1967 году Кириллом Павло­вичем Кулевым из д. Потаповская Вашкинского района. Записал легенду Г. А. Аксенов, директор Вашкинского краеведческого музея.

Случились эти события, согласно легенде, в то нелегкое время, когда отряды польских панов разбойничали в Белозерье. Ранним летним утром на Корбозеро приехал на лошади вестовой с Индомана. Он рассказал, что там паны занима­ются грабежом и после захоронения своих людей, погибших в вооруженных стычках с местными жителями, пойдут на Корбозеро. Вестовой также об­ратился с призывом к людям, чтобы от панов спрятали все, что можно.

Темной ночью священник Корбозерской церкви вместе с церковным сторожем сняли в церкви все дорогие оклады с икон, золотые и серебря­ные предметы церковной утвари: складни, кресты, чаши, венцы, древние иконы — и уложили в кованый железом сундук. На плоту вывезли его в озеро. Только им было известно место затопления сундука на дне озера. Пришедший на другой день отряд панов добычи не нашел. Все четыре кор-бозерские деревни встретили их полупустыми домами. Не найдя в церкви никаких ценностей, поляки подожгли ее (церковь была деревянная). Не же­лавшего сказать, где спрятаны церковные ценности, священника поляки бросили в огонь вместе со сторожем. Потом были сожжены все четыре деревни. Погибли и те, кто не успел спрятаться.

Спустя какое-то время после нашествия поляков была построена новая деревянная церковь. Много смельчаков пытались найти сокровища и пере­дать их церкви, но поиски не дали результатов. Озеро глубокое, по словам старожилов, в некоторых местах его глубина достигает тридцати сажен.

Еще одна легенда связана с пребыванием поляков в Белозерском райо­не. Эта легенда о происхождении названия деревни Молино.

Что в этих легендах правда, а что добавила человеческая фантазия — трудно сказать. Но они тоже исторические памятники, которые помогают нам узнать прошлое — и как бы соединят разорванные нити времени.

Что можно рассказать о северной деревне, что затерялась среди лесов и болот? Обычные жили в ней люди. Родились, женились, растили детей, а потом уходили на покой. Выполняли работу в соответствии со временем года. Чему-то радовались, чему-то огорчались. Но все-таки давайте попро­буем взглянуть на свою деревню немного по-другому, особыми, что ли, глазами. Может, и удастся выделить свою деревню среди других, внешне похожих на нее.

Деревня Малый Пепел, а речь пойдет о ней, основана «на лесах» в XV веке Есипом Пикиным, как сообщают письменные источники. Память старожилов сохранила 41 деревенскую избу, что стояли по обе стороны деревенской улицы и смотрели друг на друга своими глазами-окнами. Каж­дая изба условно делилась на две части: зимнюю и летнюю. В летней жили только летом, а ближе к зиме дверь в летнюю половину заколачивали и утепляли или использовали ее как подсобное помещение. Некоторые жи­тели имели по две избы: основную и зимовку, куда переходили жить на зимний период. Зимняя изба имела небольшие размеры, маленькие под­слеповатые окна, большую русскую печь. Жить в такой избе было очень неудобно, тесно. Но для отопления зимовки требовалось намного меньше дров, чем для отопления основной избы, и поэтому приходилось терпеть временные неудобства. Зато каким праздником был переход из зимовки в летнюю избу. Мыли полы, стены, потолки. Хозяйка пекла пироги, и когда воздух наполнялся непередаваемым запахом пирогов, то пела душа и взрос­лого, и ребенка, как бы пробуждаясь от зимней спячки.

Зимние избы (зимовки) были у Налобина Ивана Михайловича, Параничева Федора Тимофеевича, Налобина Самойла Алексеевича, Кривошеиной Ири­ны Ивановны. А кто не имел зимней избы, к осени старался утеплить свое основное жилье: клал небольшую печь — галанку (голландку). Трубы (труба-ки), которые от нее тянулись к русской печи, быстро нагревали воздух в избе. Если на улице было очень холодно, то под вечер топили еще и эту маленькую печь. С приходом весны галанку обычно разбирали, чтобы не занимала места.

В начале XX века старожилы помнят избу, что топилась по-черному, как некоторые бани в наших отживающих век деревнях. Дым от печки-каменки шел не в трубу, а прямо в избу. И когда топилась печь, то нужно было, чтобы не задохнуться, ходить, низко наклонив голову, или сидеть на полу. Об избе, что топилась по-черному, рассказала мне моя мать Леонтье­ва Александра Ивановна, 1906 года рождения. Изба имела маленькие «ту-лошные» окна. Жили в ней Костя и Анюта Параничевы. Почему сохрани­лась изба с неудобным печным отоплением, когда все избы в дереве уже топились по-белому — объяснить трудно. Может, сказалась сила привыч­ки, может, топили по-черному в целях экономии дров. Ведь когда топят по-черному, то уходит в два раза меньше дров, чем если бы топили по-белому.

Каждый хозяин имел подсобные помещения, находившиеся под одной крышей с избой или под своей, отдельной: двор, где в хлеву стояла скотина (корова, теленок, овцы); сарай, где хранилось сено (поэтому второе назва­ние «сенник»), короба с имуществом, мука, жито, навины (рулоны холста), пестери, кузова и другой немудреный деревенский скарб; сеновал, где хра­нился основной запас сена; амбар, где хранили зерно; бани, колодцы. Удав-ши (то есть позади изб, на некотором от них расстоянии) стояли овины, где держали в штлманах (отсеках) снопы до обмолота, а потом солому, иногда сено. Деревенский «комплекс» дополняла ветряная мельница, находивша­яся на некотором расстоянии от деревни, у Чащинской дороги. Была и во­дяная мельница на реке Сизьме.

Каждая изба имела колодец. Воду доставали с помощью ворота, очепа (журавля), а то и просто с помощью обыкновенной палки с сучком (крю­ка), на которую вешалось ведро. Почти у каждой избы была баня, топили ее по-черному. Так как дым шел прямо в дверь бани, то стены ее обычно были покрыты копотью, и их перед каждой помывкой надо было проти­рать. После того как баня была истоплена, хозяйка мыла полок, лавки, пол. В печке-каменке не было котла для воды, поэтому нагретые в камен­ке камни бросали в ушат с водой. Вода в ушате начинала сердиться, брыз­гая пузырями, но нагревалась до нужной температуры. А чтобы быстро не остывала, ее закрывали каким-нибудь полотном, обычно куском домо­тканой материи. Не всегда, идя в баню, мои земляки имели кусок мыла. Отсутствие его не было большой бедой. Готовили заранее деревенский, как бы мы сказали теперь, шампунь — щелок. В кипяченую воду заранее добавляли древесную золу, настаивали день и этим настоем мыли воло­сы, да его же использовали и при стирке белья. После бани всю деревян­ную посуду освобождали от воды, переворачивали вверх дном для про­сушки, а камни, что нагревали воду, оставляли до следующего раза. За­мечу, что камни после многоразового использования разрушались, легко распадались на мелкие частицы — дресву. Ей тоже находили применение — использовали при мытье пола. То, что баня топилась по-черному, имело ряд преимуществ. Постоянно сухой воздух сушил стены, они почти не разрушались. Угарный газ убивал всякую нечисть. Упомяну, что раньше мылись в печах. Мылись ли взрослые — я не знаю, а вот детей мыли — точно. Маленькую Сашу Леонтьеву «чуть не сожгли», как она рассказы­вает, когда мыли.

Когда появились бани и были ли они у нас всегда — утверждать трудно. Но то, что в начале XX века у нас в деревне все мылись в банях — это можно сказать точно. Однако еще 25-30 лет назад в некоторых районах нашей области не только дети, но и взрослые мылись в печах. В завершение разговора о банях скажу, что они топились по определен-, ным дням — субботам. Только иногда делались исключения. Топили баню «вне графика», если рожала женщина или кто-то сильно болел, или для человека, возвращающегося после дальней дороги.

В нашей деревне не было магазина, так как нужные в быту вещи дела­лись на месте. Налобин Михаил Павлович, Параничев Иван Максимович, Леонтьев Никанор катали катаньки (валенки). Налобин Василий Ильич, Параничев Леонтий Максимович шили сапоги. Параничев Иван Николае­вич шил шубы. Любую одежду можно было заказать Фуркову Ефиму. Бон­дарную работу выполнял Налобин Илларион Максимович. Корзины плели Параничевы Федор Тимофеевич, Яков Максимович и Дмитрий Максимо­вич. Кружева плела Параничева Марфа Дмитриевна, пробовал плести кру­жева в молодости и Параничев Яков Максимович.

Можно сказать, что все сани, санки, деревянную посуду, другой домаш­ний инвентарь делали в деревне. Только глиняную посуду закупали в Пав-локове, деревне Кирилловского района.

Расскажу об одном эпизоде из деревенской жизни. Иван посватал Ма­рью, когда ему было 50 лет, а Марье — 40 лет. Первый ребенок, он же последний, родился с перевитыми ручками и ножками. Иван из дома «убе­жал»: жена урода родила. Фельдшер, осмотрев ребенка, сказал: «Умрет». «Топи баню», — сказала Марье моя дальняя родственница — бабушка Анна. Топили баню каждый день. И каждый день Анна размыливала руч­ки и ножки новорожденной. Пар, мыло, массаж, как сказали бы мы, сде­лали свое дело: ручки и ножки стали развиваться. После трех месяцев ежедневного массажа ребенок превратился в нормального здорового ма­лыша. Бабушка Анна умела заговаривать грыжу и никогда не требовала вознаграждения. Молитва и заговор были ее инструментом. Вот как заго­варивала бабушка Анна грыжу. Выкупает ребенка, положит его спинкой кверху и начинает легонько покусывать кожу вдоль позвоночника, приго­варивая: «Не тебя, раб божий (называла имя), кусаю, кусаю двиг, кусаю грыжу». Потом начинала перечислять все грыжи: паховую, становую, внутреннюю. И плевала через левое плечо. После чего говорила: «Во веки веков. Аминь».

Знала бабушка заговор от нарывов. Тыкала безымянным пальцем в сук дерева в стене (а стены в избах раньше не оклеивались) и говорила: «Как в дереве сук сохнет-подсыхает, так у раба Божьего скорби-болезни подсыха­ют. Во веки веков. Аминь».

А когда бабушка отправлялась в дальнюю дорогу — непременно солила лоб (терла лоб солью). Это же делала и внукам, когда приезжали к ней в гости. Не раз, когда приезжал внучек Коленька, можно было услышать: «Бабушка, посоли». Та терла лоб солью ему и приговаривала: «Как соли ничего не делается, не стреет, так и рабу божьему Николаю ничего бы не делалось, не стрело. Во веки веков. Аминь».

Около деревни было много болот, где водились ядовитые змеи. Они ку­сали коров, иногда людей. И в этом случае можно было рассчитывать на помощь второго лекаря — Васьки Мишина (Налобина Василия Михайло­вича). Он брал конфорку от самовара, уходил в другую половину избы, что-то шептал на воду, этой водой мазали место укуса. И все проходило. О том, что Васька умел лечить от укусов, говорит то, что талицкий фельдшер Шабалин посылал укушенных змеями к малопепельскому Ваське Мишину на лечение. Сам Васька не боялся змей. Смело брал их в руки, и его змеи почему-то не кусали. Но знал Васька заговор от четырех змей, а надо было — от двенадцати. Заговаривать от змей Ваську и Анну научила одна и та же старая женщина. Как ее звали — поди узнай сейчас.

Наша деревня жила по своим устоявшимся правилам. Будни сменяли праздники, а потом снова начинались будни. Зима приходила на смену лету. Появлялось больше свободного времени, и молодежь чаще собиралась на посиделки (на беседы). Беседы проводились в избах, где были девки. Что­бы хозяева разрешили беседу, им выполняли какую-нибудь работу, напри­мер, рубили дрова. А если кто-то не давал избы под беседу, то должен был откупаться пирогами. На посиделки собиралась молодежь из окрестных сел: Сидоровского, Титова, Молодей, Большого Пепела (Пепла?). Собрав­шиеся плясали кадриль, «зайчика». Парни сидели на коленях у девок. Если парню понравилась какая-то девка, то ей «делали горе». Парень просил своих товарищей притащить избранную девку в укромное место, напри­мер, в кладовку. Там и происходило объяснение в любви. Часто на беседы пускали Иринья Кривошеина, Самойло Налобин, Анна Параничева.

Из праздников особенно чтили Пасху и Троицу. Очень тщательно гото­вились к Пасхе: мыли в избе не только полы, но и стены, потолки, лавки, стол, что было нелегкой работой. Собиралось по пять-шесть женщин. Для мытья потолков делали лабазы (ставили козлы, а на них клали доски). Потолок мыли с дресвой: на руку накручивали кусок бересты, а на бересту, смоченную водой, насыпали дресву, с помощью которой и отмывали пото­лок от копоти. Стены скребли ножом, как и столы, и лавки. Пол терли голи­ком с дресвой или хвощем. Мыли пол в четырех-пяти водах. На мытье од­ной избы уходил почти целый день, а если изба большая, то и часть друго­го дня. Работников на мытье полагалось целый день кормить. Расплатой за труд чаще всего была «отмывка» — хозяйка избы помогала своим помощ­ницам мыть-их избы. Можно представить, как сияла изба после окончания работы моечной бригады.

Казалось бы, после стольких трудов хозяйка без сменной обуви никого и не пустит. Нет, далеко не так. Обычным явлением было, когда выкурив­ший «чигарку» мужичок бросал ее на только что вымытый пол, предвари­тельно плюнув на нее, и аккуратно растирал ее ногой на полу. Странно, но хозяйка как будто этого не замечала. К праздникам не только намывали полы в избе, но и наводили порядок у дома: выметали заук (заулок) — двор.

Особенно торжественно проходила Троица. Парни и девчата шли за березками. Их устанавливали перед окнами по пять штук. К Троице в каж­дой избе заранее в ростивах (в веках) проращивали рожь, затем томили ее в печи, сушили, а затем мололи на жерновах. Из полученного таким способом солода варили в пивных горшках пиво. Утром по всей деревне слышались запахи пирогов, хозяйки доставали их из печи. На Троицу приезжали и приходили гости из окрестных деревень, Череповца. Где праздник — там и гармошка: то в одном конце деревни, то в другом. Ве­чером уходили на гулянку в Талицы. Гуляли, а нередко и дрались, только колья трещали. Деревенскими гармонистами были Мишка Васин (Нало-бин Михаил Васильевич), Петька Фурков, Колька Мишин (Кривошеий Николай Михайлович), Мишка Леонтьев (Леонтьев Михаил Иванович).. Лучшими игроками были Петька Фурков, Мишка Леонтьев. Об отноше­нии молодежи к гармонистам, может быть, и не ко всем, говорит такой факт: когда хоронили Леонтьева Михаила, гроб за деревню несли не му­жики и парни, а девки. Так любили они Мишкину игру, да и парень он хороший был. Играли в нашей деревне и на балалайке. Играл на балалай­ке мой дед Налобин Илларион.

Не знал я в детстве, почему мою деревню Грецией называли, а жителей, соответственно, греками. Страдали многие от этого прозвища. Не раз моя тетка жаловалась своей матери, бабушке Анне, что ее греком обзывают. «Не расстраивайся, — говорила бабушка, — не мы одни греки, и в Дресви-щах греками кличут». Мало это успокаивало мою тетку Нину, но что поде­лаешь. Прошли годы, нет уже нашей Греции. Снесли дома, сараи. Выкор­чевали березы, тополя, черемухи, яблони. Сравняли деревню с землей. Что-то посеяли, да неурожайная земля оказалась. Стали пасти коров. Ничего уже не напоминает сейчас о деревне в четыре десятка изб. Только тянет к себе родная земля.

И вот более чем через два десятка лет иду старой дорогой (старой ли?) в свою деревню. Прохожу деревню Чаща, поворот направо, и вижу... указа­тель. Кто-то к вкопанному в землю столбу прибил указатель и крупными буквами написал: «Греция». Спасибо. Кто-то еще помнит родное мне мес­то. «Почему Греция?» — этот вопрос не давал мне покоя многие годы. И вот сидим мы в теплой череповецкой квартире с «гречанкой» тетей Ниной и продолжаем прерванный ранее разговор. Так почему же Греция? «Да ба­бушка Анна, — продолжает Нина, — говорила, что черные люди жили у нас на Пепелу". Давай-ка переберем еще раз всех жителей. Черный был Миша Ондрюшин (Левашов Михаил Андреевич), черные и кудрявые воло­сы были у Параничева Федора Тимофеевича, «как чиган» был Митька Фе-дин (Кривошеий Дмитрий Федорович). Был черноволосым Параничев Ти-моша, отец Федора. «А раньше все старики черными были», — повторяет снова Нина слова своей матери. Так куда же тогда исчезла эта «чернота»? Да жен-то мужики себе на стороне брали. Вот они, вероятно, по вредности своей «черноту»-то напрочь и вывели. Разговор опять остался незакончен­ным. И только сегодня можно поставить точку. Совсем случайно я получил письмо из города Донецка от моего, как оказалось, дальнего родственника Илюшина Ивана Петровича. Он-то и ответил на мой давний вопрос. Да, действительно, у нас в деревне жили самые настоящие греки. И виноват в том путь «из варяг в греки». Жена Ивана Петровича, Левашова Лидия Ми­хайловна, была (была, потому что ее уже нет в живых) из греческой семьи, а род самого Ивана Петровича тоже связан с греками. Его прабабка была также из греческой семьи. И оказалось, что Иван Петрович со своей женой находился даже в дальном родстве. И снова пишу: находился, так как и его сегодня тоже нет в живых...

Много можно писать о своей деревне. Не забыли пройти через нее по­ляки в начале XVII века. И полностью уничтожили. Новая деревня была отстроена уже на новом месте. Заглянула в нашу деревню Первая мировая война. Вот что вспомнила моя мать, Леонтьева Александра Ивановна: «Вся семья сидела за столом, когда пришел человек и сообщил, что тятю забира­ют на «ерманскую». У него так и ложка из рук выпала». Восемь лет было моей матери, когда дедушку взяли на «ерманскую», как говорили в дерев­не. Да так и не вернулся он домой, мой дед Параничев Иван Максимович.

А сколько человек не пришло с Великой Отечественной войны, сколько репрессировано? Об этом особый разговор.

Заканчивая рассказ о своей деревне, я хотел бы обратиться ко всем, кто занимается краеведением. Не забывайте вести летопись своих деревень, пока еще можно.

ПОСЛЕДНИЕ ПЕЧИ РОССИИ

Мы привыкли, что в наших домах, не имеющих удобств, стоят печи, которые своим теплом обогревают нас в холодные дни. Бывает, когда печка старая и дым идет не в трубу на улицу, а в комнату, то это причиняет нам массу неудобств.

А представьте себе, что избы наших не столь далеких предков отапли­вались по-черному. Дым шел не в трубу, а в избу, поднимаясь под пото­лок, заполняя всю верхнюю часть избы, спускался все ниже. Уже нельзя ходить в полный рост. Дым ест глаза, текут слезы. На лавках уже сидеть невозможно, ребятишки и старики спускаются все ниже, на пол. Чтобы представить все «прелести» жизни в то время, надо побывать в деревенс­кой бане, что топится по-черному. Через минуту-другую вы пробкой вы­летите из нее.

А как же тогда жили в черных избах?

Чтобы дым от печи не опускался слишком низко, делали более высокие срубы изб. Но и тогда домочадцы испытывали массу неудобств из-за сажи, валившейся с потолка и стен. Мы постарались собрать все, что касается черной избы.

У нас в Вашкинском районе старожилы помнят такую избу в деревне Конево. Жила в ней очень доброжелательная пара — Проничевы Матвей и Анна. Нередко люди заходили к ним погреться, так как дом находился ря­дом с лавкой (сельским магазином). Странно, что изба Матвея и Анны то­пилась по-черному, тогда как другие избы уже топились по-белому. Дым из печи поднимался под потолок и выходил в отверстие над дверью, разме­ром 60x40 см. Когда печка протапливалась и дым выходил, то отверстие закрывалось. Печка того времени была похожа на современную и делалась из глины. Часть, противоположная от устья печи, выкладывалась камнями, как печка-каменка в черной избе. Дым, проходя через камни, нагревал их, а они в свою очередь отдавали постепенно свое тепло людям. Было на печ­ке место, где можно полежать, погреться. Вы спросите: «А если было мно­го неудобств от такой печи, то почему же люди не отказывались от них, не переходили к белым печам?» Старожилы деревни Конево отмечают, что в избе Проничевых всегда было тепло, в отличие от других изб. Толстые бревна, из которых сложена изба, нагревались дымом и долго удерживали в себе тепло, медленно его отдавая. Хотя потолок избы был закопчен, стены копотью покрывались не очень сильно. Может, хозяйка часто обтирала их, а может, причина в том, что дым скапливался в верхней части избы, поэто­му и копоти там было больше, а на стенах меньше. Почему Матвей и Анна не отказывались от неудобств? Оказалось, что чтобы отопить белую избу, требуется в два раза больше дров, чем на избу по-черному. Действительно, в черной избе большая часть тепла остается внутри, обогревая печь, сте­ны, потолок, и только меньшая часть уходит через вытяжное окошко. А в белой избе большая часть тепла уходит через трубу наружу и только мень­шая — на разогрев печи. Черную избу помнят в вашкинской деревне Чис­ти. В ней жили Буслаевы Савва и Мария. Когда в избе начинали топить печь, было столько дыма, что приходилось открывать дверь. Только когда дрова в печи разгорались, дверь закрывали.

Черную избу помнят в деревне Пёхтач Кирилловского района у Богдано­ва Василия Григорьевича. Единственные жители д. Пёхтач Богдановы Алек­сей и Миропия рассказывают, что изба была большая, печь сделана из гли­ны, на ней спали. Дым из печи шел в избу и в дверь. Избу часто обметали (освобождали) с помощью вихтя от сажи. Черная изба была поставлена са­мая первая в деревне.

Была черная изба и в д. Малый Пепел того же района. В ней жили Ника-нор и Анна Леонтьевы. Это была единственная черная изба в деревне (на­чало XX века). Ее запомнила Леонтьева Александра Ивановна, 1906 года рождения. Она заходила в эту избу, но как была устроена печь, не запомни­ла, так как было ей всего 8 лет. Была черная изба в д. Чистый Дор Кирил­ловского района. Старожилы рассказывают, что пол в ней не мыли, а выс­тилали соломой. Эту информацию получили наши туристы от Ильиной Анны Игнатьевны из Чистого Дора.

И совсем неожиданным для нас оказалось, что черная изба была в де­ревне Росликово Кирилловского района почти в наши дни. Рассказал о ней Ю. Широковский. В 1949 году его мать Заверткину Екатерину Ивановну перевели работать в Росликовскую начальную школу. И Юрий Сергеевич говорит, что они с удивлением увидели между почтой и правлением колхо­за черную избу Егора Погодина. И это в 1949 году!

Его изба топилась по-черному, как тогдашние деревенские бани. Дымо­ходы шли по потолку со всех сторон, в зависимости от направления ветра их открывали то с одной, то с другой стороны. Дымоходы представляли собой продольные щелевидные отверстия, прикрытые до топки и после нее досчатыми щитами-заслонками, которые крепились тремя деревянными вертушками, расположенными слева, справа, снизу.

Стены избы были глянцево-черными, отполированными дымом и смолой. Дыма в доме было так много, что жильцы нередко кашляли, страдали от тра­хомы: их глаза не только слезились, но и гноились от дыма. Особенно страдал от трахомы глава семейства Погодиных — дед Егор. Однако вступить в колхоз и там заработать белую избу единоличник Егор отказался. Поэтому он един­ственный, может быть, на Русском Севере «законсервировал» свою черную избу в цивилизованной России. От постоянного дыма Погодины были смуг­лыми, и тем самым очень нравились женщинам своей «нездешностью». В од­ного из сыновей Егора влюбилась рыжекудрая Клавдия из далекого Шалго-Бодунова и вышла за него замуж. Но оказавшись в дымовом чаду погодинской избы, ужаснулась, задохнулась и ... сбежала к родителям в богатый светлый дом, поставив мужу ультиматум: «Пока белую избу не поставишь, обратно в Росликово не зови». Этот женский каприз, впрочем, вполне оправданный, и погубил в Росликове, а может, и в России, последнюю черную избу.

Вот какое описание черной избы удалось обнаружить: густые столбы дыма валили из так называемых волоковых окошек (в Кирилловском районе их называли тулошными), расположенных в торце избы. Топка по-черному оп­ределяла и конструкцию самой избы из-за того, что печной дым не уходил в трубу, а поднимался вверх под потолок: сруб делали очень высоким, дабы можно было работать и в то время, пока непроницаемый для глаз полог тя­жело колышется над головой. Чтобы укрыться от хлопьев нагара, падавших сверху, над лавками, располагавшимися вдоль мшаных стен, помещали осо­бые полки — полавочники. Эти полавочники устанавливались как раз на ниж­ней границе дымного облака и как бы делили избу на две части: черный верх и белый низ. Когда весь дым утягивался наружу, волоковое оконце затыка­лось, и накалившиеся за время топки очага верхние венцы сруба прогревали воздух в избе. Распределение же тепла было неравномерным. Внизу оказы­валось довольно прохладно, поэтому спали не на лавках, а предпочитали забираться на прокопченые полати, устроенные над входом в избу. Туда вела лестница, или «жгло» —- бревно с прорубленными в нем ступеньками...

Хотя мы собрали и небольшую информацию о черных избах, но она помогла сделать один важный вывод: черные избы сохранились так долго и существовали наряду с белыми из-за большой экономии топлива.