Исследование мотивации: точки зрения, проблемы, экспериментальные планы

Исследование мотивации: точки зрения, проблемы, экспериментальные планы

Жизнь любого человека представляет собой непрерывный поток активности. Этот поток включает не только разного рода действия или сообщения, но и переживания —психическую активность в виде восприятий, мыслей, чувств и представлений, даже если она и недоступна внешнему наблюдению и не производит каких-либо непосредственных изменений во внешнем мире. Формы активности варьируют от образов представлений, проплывающих перед нашим внутренним взором в снах и грезах [Е. Klinger, 1971], до действий, произвольно осуществляемых по заранее намеченному плану.

Если исходить из этого, то перед исследователями встает масса вопросов. Например: по каким основаниям можно вычленять в потоке активности отдельные единицы и относить их к определенным классам? Как внутренне структурирована каждая единица? Какие процессы лежат в основе той или иной их организации? И т. д. Вопросы такого рода стоят перед психологией в целом, перед любой из ее частных областей и даже перед смежными дисциплинами. Часть этих вопросов связана с психологией мотивации, но к ее проблематике относятся лишь такие формы активности, которые характеризуются направленностью на достижение некоторой цели, образуя в этом отношении искомое единство. Исследования мотивации призваны обосновать расчленение потока активности на единицы прежде всего с точки зрения вопроса «Зачем?». Конкретно этот вопрос можно сформулировать весьма различным образом. Например: насколько правомерно соотнесение различных единиц активности с целями одного типа или отграничение их от целей другого типа? Как изменяются цели одного типа в течение жизни индивида и какими могут быть индивидуальные различия? Почему в данных ситуационных условиях человек выбирает данную, а не какую-то иную цель (активность) и некоторое время с определенной настойчивостью стремится ее достичь?

Разумеется, есть важные проблемы, которые исследования мотивации не затрагивают, поскольку их разрешение почти не связано с ответом на вопрос «Зачем?». К ним относится проблема структуры отдельной единицы потока активности, стадий и процессов, из которых она складывается, и координации этих компонентов. Вряд ли, исходя из знаний о структуре единицы, можно ответить на вопрос «Зачем?», скорее, можно объяснить структуру, располагая ответом на такой вопрос. Всевозможные функциональные способности, такие, как восприятие, переработка информации, речь, моторные навыки, без которых активность не могла бы осуществляться, в исследованиях мотивации тоже не затрагиваются. Их изучением занимаются другие разделы психологии, прежде всего психология познавательных процессов.

Виды активности

Виды активности можно различать не только по тому, исчерпываются ли они переживанием или включают также поведение (поведение без элемента переживания представить трудно). Среди возможных различий в психологии мотивации представляются полезными следующие. Прежде всего нужно развести произвольные и непроизвольные активности в зависимости от их соответствия интенции переживающего или действующего субъекта, от контроля их целесообразности и коррекции (или возможности такой коррекции).

Произвольной активность можно назвать, когда известно, что отдельные ее стадии согласуются с меняющимися условиями ситуации и продолжаются ровно столько, сколько необходимо для достижения определенного результата. Это активность, при которой осознаны преследуемая цель, возможность контроля за ходом разворачивающихся процессов [Е. Klinger, 1978]. Только применительно к подобным единицам активности имеет смысл ставить вопрос «Зачем?» и искать мотивацию. Произвольная активность всегда проходит на фоне более или менее отчетливых ожиданий предполагаемого результата деятельности или возможных последствий такого результата [W. Witte, 1976]. Наиболее явно эти ожидания выступают в волевых действиях, однако они прослеживаются и в сугубо импульсивных реакциях. Даже когда волевые действия автоматизируются до уровня навыков, ожидания продолжают имплицитно играть свою роль в регуляции активности, что сразу же становится очевидным при нарушении протекания автоматизма.

Непроизвольными (или, по меньшей мере, промежуточными) являются единицы активности, связанные с переживаниями типа сна или грезы, когда человек предается размышлениям, как смотрящий спектакль зритель. К непроизвольному поведению относятся как чисто рефлекторные ответы, например мигательный рефлекс и ориентировочная реакция, так и условные сигнальные реакции (см. гл. 2). Следует также выделить единицы поведения, нежданно, наподобие инородного тела, вклинивающиеся в упорядоченную последовательность действия и иногда даже разрушающие ее. Они напоминают то, что в психоанализе обозначалось как ошибочные или симптоматические действия, происходящие с субъектом непредвиденно и необъяснимо [S. Freud, 1901]. Применительно к непроизвольной активности, видимо, лишен смысла вопрос «Зачем?», поскольку ей нельзя приписать никакого намерения. Это, однако, не значит, что подобная активность беспричинна, нецелесообразна и не поддается объяснению. Ее объяснение связано с ответом на вопрос «Почему?», а не «Зачем?», например с раскрытием причинных зависимостей организмических процессов [R. Peters, 1958].

Среди единиц произвольного поведения следует различать действия и навыки. В действиях находит выражение не только присущая поведению животных целенаправленность, но еще и нечто характеризующее исключительно человека. Речь идет о так называемой рефлексивности действия. Рефлексивность означает, что действие сопровождается особого рода «обратной связью» — субъект осознает свое действие. До и во время него он может оценивать намеченную цель с точки зрения перспектив успеха, корректировать ее с учетом различных норм, чувствовать себя ответственным за возможные результаты, продумывать их последствия для себя и окружающих, а также сообщать все это другим людям. Напротив, устоявшиеся способы действия (привычки, навыки), как, например, фиксированные в субкультуре процедуры приветствия или, скажем, навыки вождения автомобиля, суть активности, ставшие настолько заученными, что превратились в автоматизмы. Они лишены рефлексивности, которая, однако, восстанавливается при нарушении протекания деятельности. Действия, как правило, включают в себя отдельные сегменты в форме навыков.

Здесь представляется уместным небольшой экскурс в историю исследований. С начала столетия интенсивно изучается научение у животных, прежде всего закрепление в виде навыков реакций. Под воздействием голода подопытные животные постепенно сводили свою активность к таким «реакциям», которые обеспечивали их кормом. Поскольку активность с самого начала считалась обусловленной стимуляцией, то под поведением понималось простое реагирование. Так как при этом рассмотрение внешне ненаблюдаемой деятельности — переживания — исключалось как ненаучное, вся изучаемая активность редуцировалась к движениям и секреторным выделениям организма. При попытках перенести полученные таким образом бихевиористские теории «стимул— реакция» (см. гл. 2) на человека его поведение также рассматривалось как реакции и формирование навыков, а не как действие.

В то время когда Уотсон [J. Watson, 1913; 1914] в исследовательской программе бихевиоризма определял поведение как реакции и навыки, Вебер [М. Weber, 1921], разведя действие и реактивное поведение, сделал первое центральным понятием социологии. Действие, по Веберу,— это любое человеческое поведение, которое обладает для субъекта смыслом. С точки зрения внешнего наблюдателя возможность понять смысл или побуждения поведения служит основанием для его квалификации как действия. Если же попытаться свести поведение к органическим процессам, то хотя эта попытка и может привести к причинному объяснению, но на ее основе нельзя установить смысловую связь, а значит, и понять действие.

Активность еще можно различать и по тому, насколько она нормативна [rule-following; R. Peters, 1958] или индивидуальна, т. е. отклоняется от правил, от привычного. Почти к любым жизненным ситуациям применимы правила поведения, обязательные в данной субкультуре и восходящие к ее традициям. Причины поступков, их цели и средства часто очевидны для современников, принадлежащих к той же культурной среде, поэтому при нормативном поведении вряд ли кому-нибудь, исключая психологов, вздумается ставить вопрос «Зачем?». Люди определенным способом утоляют голод и жажду, вступают в союз с партнером противоположного пола, воспитывают детей, приобретают друзей, пытаются улучшить для себя (иногда и для других) социальные и экономические условия, стремятся побольше узнать и понять, а также делают многое другое.

Все это, очевидно, присуще «природе» человека, и вряд ли требуется уточнение вопроса «Зачем эти действия совершаются?». В крайнем случае в порядке объяснения, предписания или оценки можно сесть и написать, что все так делают, вынуждены делать и должны иметь возможность делать. Неистощимым кладезем подобных суждений могут служить художественные, философские, теологические, юридические и политические тексты.

Действие становится индивидуальным, когда его нельзя отнести к конвенциональным ни на стадии целеполагания, ни на стадии его осуществления. В отличие от нормативного индивидуальное действие требует ответа на вопрос «Зачем?», т. е. ответа на вопрос о мотивах. Заметим, что иногда такое действие требует от субъекта и оправдания своего поступка. Так, в случае преступления ищут его мотив, а преступнику приходится отвечать за содеянное. Индивидуальным действие является или когда ни влияние, ни принуждение, ни отрицательные последствия не могут заставить человека отклониться от избранного курса; или когда человек, столкнувшись с привычной для него ситуацией, ведет себя в ней иначе, нежели раньше; или когда действие само по себе оказывается противоречивым; или когда человек в различных ситуациях ведет себя не нормативно-различно, как другие, а одинаково.

Разумеется, между нормативным и индивидуальным действием нет жесткой границы. И в нормативном действии можно при ближайшем рассмотрении обнаружить индивидуальные различия, которые могут вызвать вопросы «Зачем?» или «Почему?». Так, действия разных людей в одинаковых условиях могут определяться одними и теми же целями, но различаться по степени энергичности и упорства; или,' скажем, одни люди на разнообразные ситуации отвечают разнообразными действиями, в то время как другие в тех же ситуациях действуют более однообразно.

Три параметра оценки индивидуального действия

Индивидуальным действие делает то, что оно всецело не определяется условиями ситуации. Такое впечатление часто возникает, когда нам приходится обращать внимание на различия между людьми, действующими в одинаковых условиях. По-видимому, нечто находящееся у людей где-то «внутри» побуждает, толкает или заставляет их в данной ситуации поступать так, а не иначе. Вероятно, должны существовать специфические свойства, определяющие индивидуальные различия в их желаниях, влечениях, стремлениях, намерениях, мотивах или в чем-то еще. Мысль о личностной детерминации действия приходит на ум и когда разбираются различные параметры действия [Н. Kelley, 1967]. Конкретно речь идет о следующих параметрах.

По мере того как по всем трем параметрам действие становится все более индивидуальным, оно все в меньшей степени начинает определяться внешними обстоятельствами и все сильнее зависит от своеобразия или личностных особенностей действующего субъекта. Поэтому либо субъекты обладают различными по виду и формам проявления мотиваци-онными диспозициями, либо причины меняющейся мотивации обусловлены самой ситуацией (например, изменившимися внешними обстоятельствами); в противном случае действия следует охарактеризовать как случайные. Именно такое устранение «Случайно-Появляющегося», «Сразу-Не-Объяснимого» питает любую (наивную или научную) теорию мотивации. К этому стремится любая концепция психологии личности, дифференциальной психологии и психодиагностики. Прежние же характерологии и типологии личности тем более полны объяснений причин, оснований, мотивов, целей или смысла индивидуального действия (см. гл. 3)

Логика психологических ответов на вопрос «Зачем?» в своей основе проста. Если рассматривать действия (или их результаты) как следствия, то в простейшем случае их причины можно отнести либо к ситуации, либо к личности. Но эти причины не всегда локализуются так просто. Чаще из указанных потенциальных источников детерминации истинным оказывается тот, который ковариирует с наблюдаемым воздействием. Если в разных ситуациях все люди (или большая их часть) действуют по-разному, то с действием ковариирует не личность, а ситуация, и причину разнообразия активностей следует искать в ситуациях. Если, например, в разных ситуациях одна часть людей постоянно действует одним образом, а другая— другим, то с действиями ковариирует не ситуация, а личность, и причину следует искать в ней. Между этими двумя экстремальными случаями находятся и такие действия, причины которых следует искать отчасти в ситуации, а отчасти в личности. Иными словами, эти два источника детерминации непосредственно связаны между собой.

Более сложным представляется случай, когда при повторении через некоторое время той же ситуации наблюдается изменение поведения. Очевидно, либо ситуация не является значимой, либо ее повторение всякий раз сопровождается ковариирующими с действием разными обстоятельствами. Если такие обстоятельства оказываются неизвестными, то повторяющаяся ситуация может рассматриваться как искомый детерминант— действие ковариирует с частотой ее повторения. Правда, иногда в этом случае по мере своего повторения ситуация все в меньшей степени определяет поведение (например, может играть роль привыкание или переосмысление ситуации субъектом). Если же изменение поведения в повторяющейся ситуации ковариирует с возрастом, то причину такого изменения следует искать в личности, в ее развитии. Если же, наконец, отсутствует ковариация со специфическими обстоятельствами повторяющейся ситуации, с последовательностью ее повторений, с возрастом субъектов, но наблюдается ковариация с самими субъектами (лишь некоторые из них проявляют неповторяемость действия), то напрашивается предположение о личностных изменениях этих индивидов, например изменениях мотивов или установок.

Благодаря исследованиям атрибуции, начатым еще Хайдером [F. Не-ider, 1958], были созданы многочисленные модели объяснения причин успехов или неудач действия как с точки зрения обычного человека, так и с точки зрения ученого [Е. Jones, К. Davis, 1965; Н. Kelley, 1967]. Эти модели рассматриваются в гл. 10.

Параметры действия и типы проблемных областей

Три указанных параметра связаны с двумя проблемными областями: межиндивидуальные и интраиндивидуальные различия поведения. Параметр 1—соответствие действия поведению других людей—несомненно относится к межиндивидуальным, а параметр 3—стабильность во времени—к интраиндивидуальным различиям. Параметр 2—стабильность по отношению к ситуациям—может свидетельствовать о межиндивидуальных различиях, если постоянство действий в разных ситуациях, скорее, выглядит как отклонение от естественного поведения, а не как обусловленное временем изменение.

При внешнем наблюдении мы (и в этом еще будет возможность убедиться) в рамках одной ситуации склонны сопоставлять одновременные или почти одновременные события, а не события, изрядно отстоящие друг от друга во времени. Кроме того, желание сравнить действия разных людей возникает у нас, пожалуй, чаще, чем желание сравнить поступки одного человека в разные периоды времени (см. гл. 12, раздел «Социальные и индивидуальные критерии оценки достижения»). На чем бы ни строилось наивное объяснение поведения других людей, оно скорее будет связано с межиндивидуальной, чем с интраин-дивидуальной проблематикой, вероятно, потому, что суждения об интра-индивидуальных изменениях строятся на информации, охватывающей длительный период времени. Внешний наблюдатель редко располагает подобными сведениями.

Позиция наблюдателя и локализация причин

Джоунс и Нисбетт [Е. Jones, R. Nisbett, 1977] впервые обратили внимание на существенные различия в наблюдении своего или чужого поведения. В этих двух случаях мы имеем дело не только с разными способами наблюдения, но и с разного рода информацией.

Прежде всего различаются сами источники информации. При внешнем наблюдении наше внимание направ­лено на протекание чужого действия. Все же то, что происходит в субъекте прежде, чем он приступит к действию и в ходе действия, недоступно вос­приятию. Мы всегда можем зареги­стрировать внешние результаты на­блюдаемого поведения: движения, экспрессивные проявления и речь. Причины подобных поведенческих проявлений мы относим к действу­ющему субъекту как их автору. И поскольку субъект, будучи индиви­дом, представляет собой нечто кон­стантное, то в качестве причин дей­ствия мы рассматриваем устойчивые личностные диспозиции (свойства) субъекта.

Наблюдая собственное поведение, мы видим ситуацию еще и как бы изнутри. Наше восприятие направле­но на существенные особенности си­туации, на содержащиеся в ней указа­ния, возможности, соблазны и опасно­сти, вообще, на все то, что определя­ет наш поступок. Соответственно и в качестве причин поведения мы рас­сматриваем меняющиеся особенности ситуации, а не диспозиции, побужда­ющие нас действовать так, а не иначе.'

Воспринимаемое и даже то, что может быть воспринято в будущем, по-разному членится на фигуру и фон при этих двух позициях наблюдения. При внешнем наблюдении особенно­сти ситуации образуют непрерывный фон, на котором в качестве фигуры контрастно выступает действие субъ­екта. При самонаблюдении, наоборот, особенности ситуации воспринимают­ся как фигура на фоне собственного поведения. Стормс [М. Storms, 1973] убедительно показал, что уже на уровне восприятия происходит такая организация фигуры и фона, которая предопределяет характер получаемой информации, а тем самым и локали­зацию причин поведения. В его экспе­рименте благодаря видеозаписи субъ­екты действия и наблюдатели меня­лись перспективами наблюдения:

субъект смотрел в записи собствен­ное действие, а наблюдатель— акцентированные ситуационные об­стоятельства, в которых находился субъект. Перемена перспективы на­блюдения привела и к перемене субъ­ективной локализации причинности. Субъекты действия стали объяснять свое поведение личностными диспо­зициями в большей степени, чем на­блюдатели.

Но односторонняя локализация при­чин в том и другом случае объясняет­ся не только условиями восприятия. Действуя, мы воспринимаем не одни особенности ситуации, предметом на­шего внимания часто оказываются порождаемые ею впечатления, рас­суждения, волевые импульсы, набро­ски планов действия. Поэтому у нас в отличие от стороннего наблюдателя, от которого все это скрыто, как пра­вило, не создается впечатления о проявлении определенных диспози­ций. Скорее, нам кажется, что причи­ной наших мимолетных состояний яв­ляются те или иные ситуационные влияния.

Различная локализация причин по­ведения объясняется также неодина­ковым характером и объемом фоно­вой информации. Субъект действия лучше наблюдателя знает, что приве­ло к данной ситуации,— он знает пре­дысторию. Ему известны постепенные изменения и тенденции развития соб­ственного поведения. Наблюдатель, как правило, знает об этом или мало, или ничего. Ему приходится строить свое объяснение на восприятии мо­мента, что исключает в качестве воз­можных причин внутренние измене­ния. Наблюдаемое действие выделя­ется лишь на фоне того, как поступа­ют или поступили бы в этой ситуации другие, т. е. все сводится к вопросу о межличностных диспозициях.

Таковы в общем три взаимосвязи между перспективой наблюдения и локализацией причин поведения. Эта взаимосвязь была подтверждена в ряде исследований [R. Nisbett, С. Са-puto, P. Legant, J. Marecek, 1973]. Так, в одном из них было установле­но, что если наблюдатели ожидают от субъекта похожего поведения в будущей аналогичной ситуации, то субъекты, напротив, не усматривают в своем будущем поведении подобно­го постоянства диспозиций. В другом исследовании студенты выбор своей подруги и профессии обосновывали определенными достоинствами вы­бранного объекта и выбранной специ­альности, а выбор подруги и профес­сии для своих друзей они обосновы­вали чертами их характера (диспози­циями). Наконец, в еще одном иссле­довании было установлено, что дру­гим мы приписываем больше диспози­ций, чем самим себе. Описывая себя и других при помощи биполярных шкал, предусматривающих вариант ответа «в зависимости от ситуации», мы го­раздо чаще пользуемся этим вариан­том при самоописании, чем при описа­нии других (см. гл. 10).

Итак, можно констатировать, что позиция, с которой мы наблюдаем, «естественным образом» навязывает нам односторонний подход к пробле­ме и локализацию причинности при объяснении поведения. При внешнем наблюдении, на котором обычно осно­вывается объяснение поведения, на­ше восприятие приковано к протека­нию действий субъекта. Все особен­ности ситуации, вызвавшие эти дей­ствия или предшествовавшие им, вос­принимаются в лучшем случае как смутный фон. Необходимость полу­чить дополнительную информацию для объяснения наблюдаемого дей­ствия заставляет нас обратиться к межиндивидуальным различиям, т. е. сравнить действия различных людей в (предположительно) тождественных ситуациях и объяснить их межлично­стными различиями в личностных диспозициях. Пытаясь при большом дефиците информации свести законо­мерности наблюдаемого поведения к этому простому, прямо-таки напраши­вающемуся толкованию, мы невольно склонны переоценивать однородность поведения в различных ситуациях и стабильность его во времени относить на счет диспозициональной обуслов­ленности. Такова на первый взгляд картина объяснения причин действия. Ниже мы эти объяснения обсудим, рассмотрев поведение не только с первого взгляда, но бросив на него и третий и четвертый взгляды. Для большей ясности осуществим это рас­смотрение в намеренно упрощенном виде.

Объяснение с первого взгляда: теории свойств

Если мы при внешнем наблюдении, т. е. с первого взгляда, объясняем действие, исходя, скорее, из лично­стных диспозиций в оценке ситуацион­ных условий, то наша наивная теория мотивации предстает как теория лич­ности. В первом приближении все мы эксперты по психологии личности, особенно если объясняемое действие скорее индивидуально, нежели нор­мативно. В научной психологии до недавнего времени в теории тоже преобладали теории свойств: дей­ствия объяснялись индивидуальными диспозициями действующего субъекта [W. Mischel, 1968].

Совершенно очевидно, что лично­стное объяснение работает относи­тельно всех трех параметров дей­ствия, поскольку в «норме» (1) в одной и той же ситуации не все люди действуют одинаково (индивидуаль­ные различия); (2) в сходных, но не тождественных ситуациях один чело­век действует однотипно (стабиль­ность по отношению к ситуациям); (3) при повторении ситуации человек ве­дет себя так же, как раньше (ста­бильность во времени), что подтвер­ждает диспозициональный характер личностного фактора.

Что может быть естественнее, чем объяснение различий в поведении ин­дивидуальными диспозициями: свой­ствами, факторами, привычками, мо­тивами, короче говоря, личностью субъектов. Различение, классифика­ция и измерение подобных диспози­ций вылились в тестирование всевоз­можных качеств личности, в так на­зываемую дифференциальную психо­логию. Часто при этом на первый план выступают прикладные задачи, например разного рода профотбор. Вместе с тем сводить наблюдаемые межиндивидуальные различия в пове­дении к диспозициям помогает и то, что некоторые из них явно врожденны. Наиболее наглядно это видно на примере соматических особенностей, а также известной еще в древности классификации темпераментов. Кроме того, следует упомянуть различия в способностях, которые с начала столетия пытаются измерить тестами интеллекта и которые иногда считают проявлением врожденной одаренности, т. е. в высшей степени константными диспозициями.

Разумеется, характеристики ситуации как возможные причины действий при таком подходе не игнорируются полностью. Человек не во всех ситуациях действует одинаково, в противном случае его действия были бы стереотипны, а этого явно не наблюдается. Ситуация обычно дает импульс к действию, актуализует с необходимой интенсивностью соответствующую диспозицию [G. Allport, 1937]. Особенности ситуации выступают поэтому в качестве побудительных условий. Из множества личностных диспозиций актуализуется та, которая настроена на данную ситуацию. Поскольку диспозиции не могут всегда и полностью детерминировать действие, они трактуются как формы «привычной готовности», но к этому мы еще вернемся в гл. 3.

Объяснение со второго взгляда: ситуационизм

Стремление теории свойств свести причины поведения исключительно к личности, точнее, к оснащающим ее диспозициям, должно было породить и породило ответную реакцию [W. Mischel, 1968]. Второй, более пристальный взгляд выявил, что в поисках возможных причин поведения упустили из виду иное влияние— давление со стороны ситуации. Действительно, разве люди изначально делятся на честных и бесчестных? Разве не в определенных ситуациях они становятся таковыми?

Подобная локализация причинности имеет под собой ряд оснований. Даже оставаясь в границах проблем межиндивидуальных различий, мы не можем свести все к объяснению, основанному на наивном внешнем наблюдении. Недоумение возникает уже при объяснении чисто индивидуального в межиндивидуальных различиях, поскольку при этом приходится руководствоваться эпизодическими свидетельствами и примерами отклонения в поступках, фактически заранее отказываясь от объяснения неиндивидуального, нормативного действия, которое с научной точки зрения все-таки необходимо объяснить. Но ахиллесовой пятой теории свойств является допускаемая—обычно молчаливо—однородность поведения по отношению к ситуациям. В схожих ситуациях поведение одного человека не так уж однотипно, как можно было ожидать при предположении, что действие целиком основывается на ситуационной актуализации уже имеющихся диспозиций.

Есть и другое основание для признания неудовлетворительности объяснения поведения теориями свойств. Если априори исходить из значимости другой проблемной области— интраиндивидуальных изменений во времени (а на это есть много причин, скажем значимость позиции наивного самонаблюдения), то, как мы уже видели, в этом случае в качестве причин поведения преимущественно выступят особенности ситуации. В самом субъекте имеют место изменяющиеся и обусловливающие поведение состояния и процессы. Они вызываются ситуацией и часто обозначаются как мотивации. Этот факт, по-видимому, учитывается не только наивной интроспекцией. Похоже, что так называемые «динамические» теории поведения первоначально в своей проблематике исходили из позиции наивного самонаблюдения. Возьмем хотя бы психоанализ Фрейда и теорию поля Левина (см. гл. 2 и 5). Психоаналитическая теория черпала информацию из интроспективных отчетов пациентов (в том числе и ее основателя Фрейда). В теории поля Левина хотя и отсутствуют ссылки на данные интроспекции, но само ситуационное поле конструируется как бы с позиции помещенного в него субъекта, чье поведение нуждается в объяснении.

Однако решающим, что побудило при втором взгляде на поведение локализовать основные его причины уже не в личности, а в ситуационных факторах, стали методы внешнего наблюдения с контролем условий, будь то в эксперименте или при планомерном сборе данных. Эти методы позволили непосредственно заняться изучением влияния ситуационных особенностей, стимулов, на интраиндивиду-альные изменения во времени, поскольку с их помощью с самого начала осуществлялся контроль или даже элиминировались индивидуальные различия (например, через выведение «чистых линий» подопытных животных или через сравнение монозиготных близнецов). Экспериментальное выявление условий осуществления действия означает планомерное вмешательство для ограничения влияния всего, что поддается внешнему воздействию. Воздействию, однако, поддаются не понимаемые как нечто неизменное личностные диспозиции, а ситуации, в которых совершается действие. Эти ситуации и есть те «независимые» переменные, которые систематически варьируются в эксперименте таким образом, что их влияние становится очевидным.

Две дисциплины психологии

Первый и второй взгляды на поведение задают «две дисциплины научной психологии», которые когда-то сравнил между собой Кронбах [L. Cronbach, 1957]. Одна из них, как и при первом взгляде, интересуется субъектом: разрабатывает тесты для изучения таких диспозиций, как интеллект, установки и черты характера, с тем чтобы индивидуальные различия выступали возможно более четко. В этой теории используются многомерные корреляционные методы (например, факторный анализ), позволяющие выяснить, во-первых, насколько тесно зависит поведение и его результаты от диспозиций, проявляющихся в тестовых оценках, и, во-вторых, как связаны между собой тестовые оценки, соответственно, какие имеются независимые друг от друга базисные свойства. Другая, как и при втором взгляде, занимается экспериментальным выявлением влияющих на поведение условий ситуации, для чего используется дисперсионный анализ эффектов, вызываемых различными внешними переменными.

Таким образом, ясно, что в исследовании ситуационных причин действия интерес направлен на выявление причин, обусловливающих изменение поведения во времени: приспособление живого существа к меняющимся ситуационным условиям. К этому сводится все научение, равно как и индивидуальное развитие в ранние, пластичные, периоды жизни. Индивидуальные различия остаются вне сферы внимания. Как бы они ни возникали (например, как различные исходные предпосылки, предшествующие фазе научения), их элиминируют или контролируют. Действие в целом оказывается при этом в значительной степени обусловлено ситуацией, и во времени оно изменяется вследствие накопления опыта. На ситуационной обусловленности поведения (объяснение со второго взгляда) настаивают и отчасти ее абсолютизируют теории научения и теории социализации индивида, а прямолинейные сторонники концепции детерминированности развития средой доводят роль этого фактора до абсурда. Вместе с тем в объяснение со второго взгляда логичнее вписываются интра-индивидуальные изменения во времени, нежели межиндивидуальные различия.

Рисунок 1.1 подытоживает сказанное выше. Различные перспективы наблюдения выявляют разные параметры действия, которые стыкуются с проблематикой межиндивидуальных различий или интраиндивидуальных изменений. Соответственно, такие перспективы по-разному локализуют причины поведения. Последние помещаются либо в субъекте (первый взгляд), либо в ситуации (второй взгляд). Каждая из двух проблемных областей соответствует одной из двух дисциплин научной психологии [L. Cronbach, 1957]. Объяснение действия при первом взгляде составляет предмет изучения дифференциальной психологии или психометрики (левая колонка, рис. 1.1.), при втором — предмет изучения экспериментальной общей психологии (правая колонка, рис. 1.1.)- Ясно также, что лишь вне­шнее наблюдение с контролем усло­вий эксперимента или при сборе дан­ных с самого начала позволяет созна­тельно локализовать причины пове­дения в той или иной области. К вопросу о локализации причин пове­дения мы еще вернемся в гл. 10 при рассмотрении современных исследо­ваний атрибуции.

Смещение объяснения от личности к ситуации

Зададимся, однако, вопросом, поче­му основанному на личностных диспо­зициях, внешне столь убедительному объяснению действия были предпоч­тены ситуационные причины, тем бо­лее что на такое предпочтение наши обыденные наблюдения поведения других людей никак не наталкивают. Дело в том, что выводы, касающиеся трех параметров действия, оказались при таком объяснении довольно сомнительными. Личностные факторы могли выступать как решающие из-за нечеткости данных о вариативности ситуаций. При объяснении со второго взгляда центр тяжести проблемы пе­ремещается в сферу трех параметров оценки действия.

Индивидуальные различия

Поскольку в схожих ситуациях раз­ные люди ведут себя по-разному, то наивно было бы полагать, что одна и та же с точки зрения наблюдателя внешняя ситуация для различных лю­дей является одинаковой. В действи­тельности приходится признать, что объективно каждый воспринимает од­ну и ту же ситуацию характерным для него образом. Поведение определяет не ситуация, которая может быть опи­сана «объективно» или по согласо­ванному мнению нескольких наблю­дателей, а ситуация, как она дана субъекту в его переживании, как она существует для него. Соответственно различные люди в объективно той же ситуации должны действовать по-разному. Лишь люди, одинаково вос­принимающие, понимающие и оцени­вающие ситуацию, одинаково в ней и действуют. Можно сформулировать прямо противоположное утвержде­ние: в действительно одинаковых си­туациях разные люди ведут себя оди­наково, просто мы не знаем, что данная ситуация означает для них.

В качестве примера возьмем опять-таки списывание у школьников. Спи­сывают не бесчестные или нерадивые школьники, а те, кто в данной ситу­ации видит возможность улучшить свои отметки, для кого это важно, кто считает невысокой вероятность обнаружения списывания (когда это может повлечь серьезные послед­ствия) и кого не удерживают от спи­сывания моральные соображения.



Рис. 1.1. Объяснение поведения с первого, второго—четвертого взглядов, основанное на различной локализации причин действия, в свою очередь определяемой противоположными установками в позиции наблюдателя, параметрами действия и типами проблем

Из этого примера должно быть яс­но, что тождество ситуаций зависит не от их внешнего сходства, а от того, рассматривает ли субъект свои дей­ствия как влекующие за собой одина­ковые или сходные для него послед­ствия. Поэтому действия, выглядящие совершенно различно и совершающи­еся во внешне абсолютно несхожих ситуациях, приводя к одинаковым последствиям, могут по своим целе­вым характеристикам быть тожде­ственными (так называемая эквифи-нальность, см рис. 1.4). Речь идет о тех последствиях, на которые указы­вают особенности ситуации.

Обратимся теперь ко второму пара­метру оценки — однородности поведе­ния по отношению к ситуациям. Поло­жение, что человек ведет себя оди­наково в схожих ситуациях, что, дру­гими словами, диспозиции определя­ют поведение независимо от ситу­ации, оказалось в эмпирическом отно­шении ахиллесовой пятой теории свойств.

Еще более 50 лет назад Хартшорн и Мэй [Н. Hartshorne, M. May, 1928, 1929; Н. Hartshorne, M. May, F. Shuttleworth, 1930] в своем массовом исследовании формирования характе­ра помещали тысячи детей в ситу­ации, когда они оказывались на грани мошенничества, лжи и даже воров­ства. Ситуации создавались в различ­ной обстановке, как-то: родной дом, школьный класс, соревнования на спортплощадке, изучение катехизиса в церкви и совместные игры на детских праздниках. Моральное пове­дение в различных ситуациях было замечательно последовательным, ес­ли полагаться лишь на то, что писали о себе сами дети в' заполнявшихся в классе опросниках. Опросники, пред­ставлявшие собой тесты типа «бума­га— карандаш» и предназначенные охватить всевозможные аспекты мо­рального поведения, высоко коррели­ровали между собой. Если, однако, дети заполняли параллельную форму того же теста в другой обстановке, например не в классе, а в молодеж­ном клубе или в церкви, то корреля­ции между ответами на один и тот же тест значительно падали (примерно до уровня г=0,40). Другими словами, конкретное действие в одной и той же микроситуации заметно определя­ется контекстом, в который ситуация включена. Однородность поведения по отношению к кажущимся очень сходными ситуациям, скорее, даже мала. Даже действия, заключающи­еся в ответах на опросники, вместо того чтобы быть однородными, оказа­лись ситуационно зависимыми. Из этого авторы заключили, что дети дают ответы на заданные вопросы соответственно особенностям ситу­ации, а не стабильным личностным диспозициям.

Не только ответы на опросники, но и фактическое поведение оказалось в высокой степени ситуационно обус­ловленным. Так, в классных работах детям давалась возможность слов­чить двояким образом: либо списать правильный образец, либо после окончания классной работы доделать ее дома. Конкретные ученики, одна­ко, неодинаково относятся к этим двум возможностям. Кто уже однаж­ды доделывал дома свою классную работу, доделает ее, вероятно, и в другой раз (г=0,44), и гораздо менее вероятно, что этот школьник такую работу спишет (г=0,29). Чем сильнее меняется ситуация, тем менее одно­родным становится поведение. Даже незначительные изменения в задаче (например, вместо зачеркиваний в тексте максимального числа букв «А» разместить в квадратах максималь­ное число точек) влияют на частоту плутовства. Ложь в классе обладает еще меньшей устойчивостью (г=0,23), а во внешкольных условиях ни о какой устойчивости (г=0,06) уже не может быть и речи.

Как мы уже видели при обсуждении индивидуальных различий, поведение в ситуациях, которые внешнему на­блюдателю кажутся одинаковыми или схожими, разнообразнее, чем можно было бы предположить. Специ­фика ситуаций создает множество ва­риантов возможностей деятельно-стей, а человек не реагирует на кажу­щиеся сходными ситуации глобально и однотипно. Да и ситуации, вызыва­ющие одно и то же действие, не обязательно должны быть внешне одинаковыми. Очевидно, важно имен­но сходство ситуаций в глазах субъек­та, ожидание им схожих последствий. Эти последствия — антиципируемые события — включены в актуальную ситуацию, и, чтобы их видеть и ожи­дать в ней, необходима индивидуальная способность к дифференциации и генерализации информации. Развитие этой способности может иметь длин­ную личную предысторию [D. Мад-nusson, N. Endler, 1977; W. Mischel, 1973].

Мишель, главный сторонник ситу­ационного объяснения поведения, в свое время писал:

«Феномены дискриминации и генерализации заставляют думать, что типы поведения, с одной стороны, в высшей степени ситуационны, но в то же время могут быть вызваны благода­ря генерализации различными, а часто, каза­лось бы, и разнородными стимулами. Предше­ствующий опыт субъекта, связанный с услови­ями и конкретными деталями частной ситуации, определяет смысл стимулов, т. е. их воздей­ствие на все аспекты жизни индивида. Обычно генерализация включает относительно иди­осинкратические области контекстуального и семантического обобщения, а не просто осно­вывается на меняющемся физическом сходстве стимулов» [W. Mischel; 1968, р. 189].

Стабильность во времени

Ну а что же со стабильностью действий во времени? Ведь именно она побуждает нас выводить дей­ствие из диспозиций субъекта. Не будь этой стабильности, было бы ло­гично приписать изменяющееся во времени поведение специфическим факторам ситуации, будь то спонтан­ные изменения, или организованное научение, или целенаправленная мо­дификация поведения по типу психо­терапии. Можно было бы сослаться на развитие или флуктуации телес­ных состояний, на процессы созрева­ния и отнести причины изменений поведения к изменениям в организме. Но если поведение относительно по­тока ситуаций с течением времени остается стабильным, как можно ссы­латься в объяснении на ситуационные факторы?

Если мы отвлечемся от субъекта и обратимся к последовательностям си­туаций, как они даны нам во внешнем мире, то нас поразит стабильность, регулярность .повторения одних и тех же ситуаций и, в частности, их пове­денческих последствий. В целых об­ластях ситуаций последствия опреде­ленных действий попросту санкциони­рованы. В каких бы сферах жизни мы ни находились (занятия в учебном заведении или работа на каком-либо предприятии), повсюду существуют нормы, с которыми наше поведение соизмеряется, в соответствии с кото­рыми оно санкционируется, поощряет­ся или наказывается. Пока мы не вступим в новую для нас сферу де­ятельности, мы хорошо знаем эти нормы и сами ситуации служат нам устойчивой системой, указывающей на последствия наших поступков. Действия, которые мы при таких об­стоятельствах совершаем, легко предсказуемы. Стабильный характер соотнесенных с ситуацией послед­ствий действий придает нашему пове­дению стабильность во времени, рег­ламентируя его. Поэтому здесь для объяснения тождественности поведе­ния в повторяющихся ситуациях нет необходимости привлекать фиксиро­ванные диспозиции.

Можно было бы возразить, что рег­ламентированное поведение детерми­нировано как раз не ситуационно, а диспозиционально, поскольку субъект присвоил эти правила, он знает нор­мы и располагает «внутренними моде­лями» условий протекания событий. Всем этим он действительно облада­ет. Однако по двум причинам все же правомерно рассматривать регламен­тированное поведение как детерми­нированное не субъектом, а ситу­ацией. Во-первых, поскольку люди действуют в подобных случаях пре­дельно согласованно, вряд ли стоит объяснение индивидуальных разли­чий искать в_ личностных факторах. И во-вторых, регламентированное пове­дение не диспозиционально, посколь­ку его можно внезапно прекратить и отказаться от него при изменении правил, играющих роль внешнего ста­билизатора поведения. -Последнее ве­дет к изменениям поведения, по меньшей мере по окончании лабиль­ной переходной фазы.

Примером может служить измене­ние значения отметки за классные работы. Когда в ходе реформы эти оценки стали использоваться не про­сто как аттестация, а как решающий показатель для организации мер ин­дивидуальной помощи, школьники, которые раньше плутовали, переста­ли это делать. Они поняли, что последствия симуляции хороших отметок в новых условиях наносят им ущерб. Ведь они в этом случае лишали себя возможности получить необходимую помощь.

В целом второй взгляд на объясне­ние поведения вполне убедителен. Особенности ситуации, очевидно, в большей степени детерминируют по­ведение, чем диспозиции субъекта. Как наивное самонаблюдение, так и внешнее наблюдение, контролиру­ющее влияние ситуации и рассматри­вающее действие индивида как зави­симую переменную, ставят в центр своих интересов интраиндивидуаль-ные изменения поведения во времени (см. рис. 1.1). Индивидуальные разли­чия между субъектами остаются без внимания или просто нивелируются. Поведение в значительной степени зависит от ситуации. По мере измене­ния субъективных характеристик си­туации изменяется и поведение. Про­исходит научение и постепенное прис­пособление. В их основе лежат обус­ловленные и порожденные ситуацией кратковременные состояния субъекта или происходящие в нем процессы: мотивирование, переработка инфор­мации, следование нормативным тре­бованиям и научение. Ассоциативная ветвь исследований мотивации, в осо­бенности линия теорий научения (см. гл. 2), необычайно кропотливо и ус­пешно разрабатывала объяснение по­ведения со второго взгляда.

Новое смещение объяснения: личностные факторы в остатке

Но нас не может вполне удовлетво­рить и объяснение поведения со вто­рого взгляда. Не подменили ли мы, сняв ответственность с диспозиций и переложив ее на особенности ситу­ации, одну одностороннюю локализа­цию причин действий другой? Остает­ся еще нечто необъясненное. Чтобы сохранить в силе ситуационную обус­ловленность действий вопреки инди­видуальным различиям в объективно тождественных ситуациях, нам приш­лось сослаться на индивидуальные различия в восприятии объективно тождественных ситуаций, на предысторию личного опыта и т. п. Таким образом, индивидуальные различия, став устойчивыми, приобрели харак­тер диспозиций и тем самым снова появились на сцене, когда мы уже думали, что окончательно выпроводи­ли их.

При третьем взгляде приходится констатировать, что личностные фак­торы все-таки существуют. Именно они в ситуациях с одним и тем же побудительным характером позволя­ют ожидать различные результаты действий — или одни и те же резуль­таты, но с разными последствиями — и поэтому приводят к различному поведению. Признавая ситуационную обусловленность действия, мы еще не все в нем объясняем и вынуждены прибегать к индивидуальным разли­чиям.

Поясним подробнее. Представим двух людей, решающих одинаково сложную для них задачу, с которой они вполне могут справиться. Один из этих людей ориентирован на успех, другой опасается неудач. Соответ­ственно будет различаться и их пове­дение. Один терпеливо займется ре­шением задачи, другой, будучи озабо­ченным, напряженным, скорее подда­стся искушению сплутовать, если этим сможет снять свой страх перед неудачей. Различные ожидания в одинаковой ситуации (т. е. при одина­ковом соотношении собственных воз­можностей и трудностей, которые надо преодолеть, а также при одина­ковом знании о последствиях успеш­ного или неуспешного исхода) опреде­ляются в данном случае различными диспозициями, влияющими на оценку тех или иных обстоятельств. При этом вполне может быть, что сами диспо­зиции являются продуктом длитель­ных интраиндивидуальных изменений, т. е. складываются благодаря акку­муляции различного ситуационно обусловленного предшествующего жизненного опыта. Как бы то ни было, здесь мы имеем дело с диспо­зициями.

То же самое имеет место и в случае, когда сходство людей еще больше: они одинаково относятся к возможным исходам своих дей­ствий— успеху или неудаче — и даже к их последствиям, но различаются в одном пункте — по-разному оценива­ют эти последствия. Так, одного воз­можная неудача может волновать больше, чем другого. Или же один ценит в возможном успехе прежде всего социальное признание, а другой больше всего удовлетворен самим ре­шением задачи.

Эквивалентность ситуаций и личностные диспозиции

Легко можно представить случаи, где при всем видимом тождестве си­туаций выпадающие в «остаток диспозициональные различия» обуслов­ливают даже не во многом, а всецело направленность поведения. В связи с последним примером можно спросить: а не попадают ли объективно одина­ковые ситуации, например, решение определенной задачи двумя людьми, в два различных класса ситуаций? Для одного это ситуация, когда он, справясь с задачей, тем самым под­тверждает свои способности; для другого это одна из ряда эквивален­тных возможностей получить социаль­ное признание (такая же, например, как произнесение речи). Поэтому встает вопрос: относится ли постав­ленная задача у обоих людей к субъ­ективно эквивалентным классам си­туаций достижения? Очевидно, что это не так, а если и так, то весьма условно, лишь при исключении воз­можности одобрения другими факта решения задачи. Если человек в ситу­ации одиночества ведет себя иначе, чем в присутствии других, то это не значит, что его поведение непос­ледовательно. Просто эти две ситу­ации относятся им к разным классам эквивалентностей. Непоследователь­ным поведение, кажется наблюдате­лю или психологу, если они распро­страняют на всех людей собственное деление ситуаций на классы эквива­лентности независимо от того, соот­ветствует ли оно делению на такие классы другими людьми.

Эта проблема связана не только с ситуациями, но и с личностными дис­позициями, определяющими разного рода действия. Так, правомерно предположить, что активное участие в учебных занятиях, упорство в выпол­нении домашних заданий, кропотли­вый ручной труд и интенсивность спортивных тренировок представляют собой проявления мотива достиже­ния. Однако могут найтись люди, для которых эти виды действий неравноз­начны и поэтому не определяются в одинаковой степени мотивом дости­жения. Эти люди, в свою очередь, могут показаться непоследовательны­ми лишь тому, кто возможно механи­чески переносит на всех свое пред­ставление о возможных проявлениях в сферах деятельности указанных личностных диспозиций.

Бем и Аллен [D. Bern, A. Allen, 1974] назвали «номотетическим за­блуждением» обычно встречаемое в дифференциальной психологии и пси­хологии личности признание одной, одинаковой для всех индивидов (т. е. нормативной, имеющей ранг всеобщей закономерности) сферы действия ка­кого-либо фактора. Сфера действия для каждого человека должна быть описана прежде всего идеографиче­ски, т. е. в каждом конкретном слу­чае должны быть прозондированы и затем отнесены к соответствующим сферам деятельности классы эквива­лентности. Если сделать это, то пове­дение конкретного человека окажет­ся, как и подсказывает наша обыден­но-психологическая интуиция, гораздо более последовательным по отноше­нию к различным ситуациям, чем это представляется в слишком норматив­ных и недостаточно идеографически обоснованных исследованиях лично­сти [см. также: Н. Thomae, 1968]. Как это происходит, Бем и Аллен показа­ли на примере двух диспозиций: дру­желюбия и добросовестности. Иссле­дователи опросили испытуемых, на­сколько они относительно этих черт считают свое поведение последова­тельным в различных ситуациях. Та же информация была получена кос­венным путем, при помощи опросника, где поведение задавалось через раз­личные ситуационные контексты. Как и ожидалось, корреляции между раз­личными ситуациями были меньше в той группе, представители которой оценивали свое поведение как более вариативное. Это означает, что их классы эквивалентности ситуаций, с которыми они соотносили требуемые виды поведения, были более специ­фичными.

Подобным различиям в классах эк­вивалентности, по-видимому, соответ­ствуют, как показывают наши приме­ры, различия в оценке исхода дей­ствия или в оценке его последствий. Поскольку такие оценки нельзя выве­сти из особенностей актуальной ситу­ации, одинаковых для всех людей, то их попытались трактовать в психоло­гическом исследовании как устойчи­вые мотивы. Индивидуальные разли­чия в таких мотивах имеют возра­стную динамику, особенно в первые годы жизни. Наряду с мотивами для объяснения индивидуальных разли­чий поведения, которые не могут быть выведены из особенностей ситу­ации, были постулированы и другие диспозиции. Сюда относятся такие диспозиции, как способность к пере­работке информации и планированию, интересы, установки, личностные кон­структы и т. п. [W. Mischel, 1973; 1977].

Все эти дескриптивные понятия созданы, в конце концов, для объяс­нения индивидуальных различий в по­ведении, его однородности в схожих ситуациях и стабильности во времени. Их источник — объяснение поведения с первого взгляда, но обычно этими понятиями пытались объяснить боль­ше, чем это требуется при объясне­нии со второго взгляда. Если учет ситуационной обусловленности пове­дения в итоге сводит на нет роль упомянутых личностных факторов, то при третьем взгляде становится оче­видной их необходимость для объяс­нения восприятия человеком конкрет­ной ситуации и возможности соб­ственных действий — при объяснении классы различных ситуаций и соб­ственных действий выступают для него в качестве эквивалентных.

Объяснение с третьего взгляда: взаимодействие индивида с ситуацией

Объяснение поведения с третьего взгляда представляет собой синтез, преодолевающий крайности односторонней локализации причин поведения как личностно центрированной теории свойств (первый взгляд), так и ситуационно центрированного ситу-ационизма (второй взгляд). Конечно, можно представить предельные случаи, когда поведение определяется только свойствами личности или только ситуацией: в первом случае это нечто специфически психопатологическое, во втором—нечто крайне автоматизированное, поведение по типу «стимул—реакция». Но, как правило, в промежуточных случаях поведение обусловлено как личностными, так и ситуационными факторами и, более того, является при этом результатом взаимовлияния индивидуальных диспозиций и особенностей актуальной ситуации. При экспериментальном анализе условий такое взаимовлияние выступает как статистическое взаимодействие. В контексте дисперсионного анализа это взаимодействие означает наличие эффектов, не объяснимых простым суммарным вкладом личностных и ситуационных факторов. Одинаковые особенности ситуации при различных диспозициях по-разному, порой даже противоположно, влияют на поведение.

Для примера рассмотрим два экспериментальных исследования. В первом [Е. French, 1958] итоговым действием выступал результат группы. В двух группах из четырех человек каждому испытуемому давалось по 5 предложений, из которых всем вместе нужно было составить связный рассказ. Группы были подобраны однородно по сочетанию двух мотиваци-онных диспозиций. У испытуемых одной группы был силен мотив достижения и слаб мотив сотрудничества, у испытуемых Другой группы— наоборот. Кроме того, в одной и той же экспериментальной ситуации варьировался характер поощрения. В перерыве экспериментатор делал одобрительные замечания, касавшиеся либо трудолюбия, либо слаженности работы группы. Как показывает рис. 1.2а, группы с преобладанием мотива достижения показывали лучшие результаты при поощрении их трудолюбия, а группы с преобладанием мотива сотрудничества – при поощрении слаженности.

Общую формулу поведения (V) как функции (f) актуального состояния субъекта (Р) и актуально воспринимаемого окружения (U) дал еще в 1936 г. Левин [К. Lewin, 1936]:

V=f (Р, U).

Влияние актуального состояния субъекта и состояния ситуации (окружения) обоюдно зависят друг от друга. В первом примере сила мотива достижения, повышающая эффективность соответствующих действий, проявляется больше всего при подкреплении главного мотива ситуационным стимулом, по своему содержанию сопряженным с этим мотивом, например при поощрении трудолюбия в группе с преобладанием мотива достижения и кооперации в группе с преобладанием мотива сотрудничества. Из второго примера видно, при каких ситуационных условиях не происходит характерного подкрепления личностной диспозиции. Как известно (см. гл. 9), люди с мотивацией успеха предпочитают задачи субъективно средней степени сложности. Если же от решения задачи во многом зависит достижение цели более высокого порядка (высокая инструментальность относительно успешности обучения), то они склонны меньше рисковать. А так как ориентированные на неудачу люди стремятся уклониться от задач средней трудности, низкая или высокая инструментальность ситуации не сказывается на типичных для них предпочтениях.

После того как «ситуационисты» [например, W. Mischel, 1968] подвергли резкой критике теорию свойств за одностороннюю локализацию причин поведения, заменив ее столь же односторонней противоположной локализацией, вопрос о причинах поведения встал еще более остро [W. Mischel, 1973]. Бауэре [К. Bowers, 1973] проанализировал 19 исследований, в которых в той или иной степени варьировались личностные и ситуационные различия, с тем чтобы оценить сравнительное влияние тех и других. Исследования различались способом регистрации поведения. Первую группу составили работы, в которых испытуемые просто отмечали крестиком один из вариантов ответа на высказывания типа: «Кто-то перед вами взял без очереди билет на спектакль». Во второй группе работ испытуемые ставились в ряд ситуаций, а затем должны были ретроспективно оценить свое реальное поведение; наконец, в третьей группе работ поведение испытуемых в различных ситуациях оценивалось присутствовавшими наблюдателями.

Результаты исследований были подвергнуты дисперсионному анализу, позволявшему выяснить, насколько различия в поведении обусловлены различиями индивидуальными, ситуационными или взаимодействием тех и других. Подсчеты по всем исследованиям показали, что чисто личностными факторами объясняется всего лишь 12,7% дисперсии поведения. Доля ситуационных факторов еще меньше—10,2%. Оснований, чтобы решительно солидаризоваться с теориями свойств или с ситуационизмом, как видим, мало. Напротив, взаимодействием между личностью и ситуацией объясняется значительно большая доля дисперсии, а именно 20,8%. В остальном поведенческие зависимые переменные не давали никаких оснований предпочитать как более влиятельный один источник детерминации другому (табл. 1.1).


Таблица 1.1

Распределение 19 исследований, в которых преобладает влияние либо ситуационных, либо личностных факторов. Данные сгруппированы по трем типам зависимых переменных [К. Bo­wers, 1973, р. 322]

Одно из этих исследований следует отметить особо, поскольку в нем проверялась честность детей в ситуациях всевозможных искушений. Общепризнанную после работ Хартшорна и Мэя [Н. Hartshorne, M. May, 1928; 1929; Н. Hartshorne, M. May, F. Shuttle-worth, 1930] сильную ситуационную обусловленность такого поведения следует пересмотреть на основании данных Нельсона, Гриндера и Мутте-рера [Е. Nelson, R. Grinder, M. Mutte-rer, 1969]. Эти авторы относят до 26,4% дисперсии морального поведения за счет индивидуальных и лишь около 15,5%—за счет ситуационных различий.

19 проанализированных Бауэрсом работ по сути своей были односторонне ориентированы либо на концепцию черт, либо на ситуационизм, что сказалось на результатах. Ведь контроль условий, влияющих на поведенческие переменные, можно легко организовать так, что условия будут благоприятствовать подкреплению либо «личностных», либо «ситуационистских» установок исследователя (см. рис. 1.1). Чтобы добиться первого, нужно максимизировать межиндивидуальные различия (например, взять совершенно случайную выборку испытуемых) и свести к минимуму интраиндивидуальную вариативность (скажем, использовать минимальное число более или менее однородных ситуаций). Такие приемы характерны для корреляционных исследований (по Кронбаху, они образуют одну из двух дисциплин психологии), анализирующих поведение по результатам тестирования гетерогенных выборок испытуемых. При подобном подходе неизбежно укрепляются позиции теорий свойств, для которых основным принципом объяснения поведения являются личностные диспозиции (см. в гл. 3 раздел, в котором обсуждаются работы Р. Б. Кеттела).

Напротив, чтобы получить ситуационистский результат, нужно перевернуть исходное соотношение: минимизировать межиндивидуальные и максимизировать интраиндивидуальные различия зависимых переменных. Для этого берется относительно гомогенная выборка испытуемых и больше разнообразных по своим особенностям ситуаций. В принципе межиндивидуальные различия можно вообще элиминировать, помещая одного испытуемого в разнообразные ситуации, как в случае с пациентом, к которому последовательно применяют те или иные методы психотерапевтического воздействия, пока какой-то из них не окажется действенным, способным изменить поведение в желаемую сторону.

Очевидно, что приемы, заведомо подкрепляющие ту или иную установку, непригодны для удовлетворительного с научной точки зрения уточнения проблемы локализации причин поведения. Для этого требуется создать эксперимент, в котором сбалансированы и репрезентативны выборки как испытуемых, так и ситуаций. Для испытуемых это сделать проще, чем для ситуаций, поскольку психологически очень трудно установить основания для классификации последних. Наконец, результаты зависят и от того, какого рода поведение рассматривается как зависимая переменная. Есть сильно зависящие от ситуации (например, выражение собственного мнения) и довольно укоренившиеся, устойчивые по отношению к ситуациям виды поведения (скажем, курение).

Однако даже когда проблемы выборки решены и поведенческие переменные не определяются полностью влиянием ситуации, дисперсионный анализ компонентов не позволяет прийти к однозначному решению в пользу одного из взглядов. Таким образом, статистическое взаимодействие личностных и ситуационных переменных не опровергает ни теорию свойств, ни ситуационистское объяснение, но учитывает то и другое. Более высокая доля дисперсии, приходящаяся на одну группу факторов, также не лишает объяснительной силы другую группу. Если, например, ситуационно обусловленная дисперсия много выше личностно обусловленной, то это не обязательно исключает возможное соответствие результатов теории свойств.


Рис. 1.3. Гипотетический пример выраженно­сти одного поведенческого параметра у трех людей (П) в трех различных ситуациях [D. Olweus, 1976, р. 174]

На гипотетическом примере, который представлен на рис. 1.3, это продемонстрировал Ольвеус [D. Olweus, 1976]. Три индивида с различной выраженностью определенной черты, которая рассматривается как решающая для измеряемой поведенческой переменной, помещены в три различные ситуации, по-разному влияющие на эту переменную. Как показывает рис. 1.3, средние различия значений поведенческой переменной по трем ситуациям втрое больше, чем различия между тремя индивидами в одной ситуации (соответственно 3 и 1 усл. ед.). А значит, ситуационно обусловленная дисперсия (3*3=9) намного превышает личностно обусловленную (1*1=1), хотя корреляция личностных показателей в различных ситуациях и тем самым личностно обусловленная устойчивость по отношению к различным ситуациям максимальны. В этом случае эффекты диспозиции и ситуации суммируются, не порождая взаимодействия между собой в статистическом смысле.

Если продолжить разбор причин поведения, мы в конце концов столкнемся со сложной гносеологической проблемой. Разве возможно полностью и в абсолютно объективной форме разграничить личностные и ситуационные факторы? Действующий субъект без ситуации столь же немыслим, как и ситуация без субъекта. Мы видели, что уже восприятие и понимание ситуации является результатом специфического поведения, в основе которого лежат личностные особенности переработки информации. При таком понимании любое поведение должно рано или поздно раствориться в непрерывном, двустороннем процессе взаимодействия. «Ситуации есть функция личности в той же степени, в какой поведение личности есть функция ситуации» [К. Bowers, 1973, р. 327].

Попытка разобраться в этом клубке взаимодействий в пользу одного или другого решения, обращаясь к истории жизни личности, мало чем может помочь. Ситуационист—прежде всего как апологет теорий социализации— склонен рассматривать диспозиции, которые к данному моменту бесспорно существуют, в качестве продукта более ранних ситуационных влияний. Но так можно забираться все дальше и дальше и встать, наконец, перед вопросом, не присутствуют ли уже в момент рождения влияния ситуации, которые в конечном счете и определяют личностные особенности. Вместе с тем последовательный сторонник теории свойств мог бы утверждать, что присутствующие с самого начала личностные диспозиции накладывают ограничения на значение меняющихся ситуаций и в них лишь развертываются.

Предположение о взаимодействии в данном случае весьма естественно. Его можно трактовать так, что личностные диспозиции и особенности ситуации не противостоят друг другу как внешнее и внутреннее. И то и другое в психологическом взаимодействии репрезентировано в когнитивных схемах, которые исключительно важны для понимания особенностей актуальных ситуаций и собственных личностных тенденций (диспозиций). Когнитивные схемы непрестанно конструируются и реконструируются в циклических процессах, включающих действие и воспринимаемую обратную связь с его последствиями. Таким образом, схемы приближаются или хотя бы несильно отклоняются от фактически существующих в действительности отношений (иными словами, их модификация обеспечивает все более эффективное взаимодействие со средой). Пиаже [J. Piaget, 1936] считает циклические процессы такого рода основой всего когнитивного развития.

Понимание взаимодействия как процесса взаимовлияния выходит за пределы рассмотренного выше (рис. 1.2) статистического понятия взаимодействия в дисперсионном анализе. При статистическом взаимодействии каждая независимая переменная (личность или ситуация) оказывает лишь однозначно направленное влияние на зависимую переменную (поведение). Последняя может меняться, сочетаясь с другими независимыми переменными. Итоговое поведение не оказывает обратного влияния на независимые переменные— ни на личность, ни на ситуацию. То и другое рассматриваются как изолированные и неизменные целостности. То же имеет место, когда речь идет не о статистическом взаимодействии, а о двух суммарных эффектах, как на рис. 1.3 [см. критику: S. Golding, 1975; D. Olweus, 1976]. Напротив, взаимодействие как процесс взаимовлияния примерно соответствует когнитивно-генетической психологии развития Пиаже: ассимиляция информации извне когнитивными схемами субъекта и аккомодация этих схем к не согласующейся с ними информации и требованиям ситуации.

Еще одно близкое к только что изложенному понимание взаимодействия, неявно включающее промежуточные когнитивные процессы типа ассимиляции и аккомодации схем, подчеркивает осуществляемое через деятельность обратное влияние на личность и на ситуацию. Наши действия влияют на ситуационные переменные, которые меняют личностные переменные так, что меняется само действие, и т. д. В результате возникает циклический процесс непрерывного взаимного воздействия и преоб разования, в котором субъект, деятельность и ситуация обусловливают друг друга и обусловлены друг другом [W. Overton, H. Reese, 1973].

Новейшее состояние так называемых «дебатов об интеракционизме» обрисовано в книге, изданной Магнуссоном и Эндлером [D. Magnusson, N. Endler, 1977]. Эти авторы сформулировали четыре «базисных элемента» психологически адекватного понятия взаимодействия:

1. Актуальное поведение есть функция непрерывного многонаправленного процесса взаимодействия или обратной связи между индивидом и ситуациями, в которые он включен.

2. В этом процессе индивид выступает активным деятелем, преследующим свои цели.

3. На личностной стороне взаимодействия существенными причинами поведения оказываются когнитивные и мотивационные факторы.

4. На стороне ситуации решающей причиной становится то психологическое значение, которое ситуация имеет для индивида [1977, р.4].

Понимаемое таким образом взаимодействие позволяет расстаться с представлением, согласно которому ситуация всегда предшествует во времени действию и поэтому является ничем не обусловленным стимулом, на который реагирует индивид. Отношения следования и зависимости необходимо перевернуть. Индивиды отыскивают и даже формируют наличные ситуации в соответствии со своими личностными диспозициями. Они, следовательно, сами создают собственную ситуационную специфичность, априори ограничивают множество возможных ситуационных влияний, лавируя между ними и расставляя акценты; это очевидное направление анализа взаимодействия индивида и ситуации Уочтел описал следующим образом.

«... следует выяснить, почему некоторые люди так часто попадают в похожие ситуации. Почему один человек предпочитает находиться в обществе властных женщин, а другой весь поглощен работой и умудряется превратить любые сборища в рабочие совещания, а третий постоянно имеет дело с более слабыми, запуганными им людьми, от которых ему трудно ждать искренности?» [Р. Wachtel. 1973, р. 331 ].

Объяснение с четвертого взгляда: возможности осуществления деятельности

Бросим, наконец, на поведение последний, четвертый взгляд, приняв во внимание возможность развития. Если поведение основывается на непрерывном взаимодействии между личностными и ситуационными факторами, то формирующиеся диспозиции, равно как и преимущественно отыскиваемые и конструируемые ситуации, должны определяться в конечном счете всем тем, что может вступить во взаимодействие друг с другом. Иными словами, имеем ли мы дело только с более или менее ограниченной выборкой из всей совокупности реальных возможностей? Если да, то как ситуация, так и диспозиции должны сужать возможности осуществления деятельности. Диспозиции ограничивали бы возможности развития вследствие врожденного характера некоторых из них, например, границы развитию могут задавать наиболее часто исследуемые диспозиции способностей. Для наших рассуждений более интересны, однако, ограничения возможностей развития вследствие дефицита ситуаций, необходимых для формирования или реализации определенных диспозиций.

При четвертом взгляде дается объяснение, так сказать, не тому, почему производится определенное действие, а тому, почему оно не производится: из-за недостаточных возможностей осуществления, вследствие ограниченности ситуационных, точнее, экологических характеристик жизненного окружения. Именно длительный дефицит возможностей ограничивает развитие соответствующих личностных диспозиций и тем самым возможностей поведения, однако это ограничение не неизбежно. Дефицит в принципе преодолим, поскольку конкретные жизненные обстоятельства могут быть изменены, обогащены, улучшены экономическим, техническим, культурным, социальным и политическим путем.

Вопросами такого рода занимается в последнее время психология окружающей среды [см.: G. Kaminski, 1976]. Еще в 1960 г. Баркер ввел понятие «поведенческое поле», которое сопоставимо с нашими экологическими характеристиками, понимаемыми как только что обсуждавшиеся возможности осуществления действия. Поведенческое поле, по Барке-ру, не зависит от индивида, а его своеобразие ограничивает поведение формами, соответствующими данному месту и времени. Примером могут служить спортплощадка, ресторан, школа.

В этом смысле содержащиеся и не содержащиеся в поведенческом поле возможности и шансы обозначаются как социокультурные способы реализации деятельности (см. рис. 1.1). Принятие во внимание возможностей реализации важно, чтобы объяснить различия в поведении, которые бросаются в глаза прежде всего у описанных групп людей. Таким образом, имеющиеся внутри популяции различия в способах осуществления деятельности могут быть институирова-ны и тем самым в известной степени стабилизированы. Следствия этого видны в особенностях поведения мужчин и женщин, людей, принадле