Очень и более того — чрезвычайно — похоже!

Когда Геракл был посмертно вознесен на Олимп, в пре­исподней - Аиде - осталась тень могучего героя.

Подлинный портрет- Дон Кихота находится на картинке к 21-му (Нулевому) Аркану Таро под названием "Безумный". Там изображен нелепый Человек в шутовском колпаке и ра­зорванной одежде. Не обращая внимания на разинутую пасть крокодила перед ним и преследующую собаку, он решительно шагает к пропасти. В правой руке его Жезл - символ сакраль­ной Власти.

Этот - не то шут, не то сумасшедший, - невзирая на все опасности очевидного, совершает Подвиг Мудрости.

Невозможно точнее и утонченнее наглядно представить неординарную нравственную ауру "Рыцаря Печального Обра­за", "Рыцаря Львов", "Рыцаря рыцарей всех времен"!
Почему 21-и Аркан считается также Нулевым?
21=7+7+7. Три Семерки по эзотерической комбинатори­ке совместимы в трехзначное число 777, являющееся показате­лем воплощений человека на Земле, показателем прекращения процесса инкарнаций, т.е. 21 как код 777-ти, - Нулевое число. Цифровая последовательность при совмещении Двадцати Од­ного и Нуля в трехзначное число 210 опять же доказывает ко­нечную завершенность числа 21. Именно в 21-й главе "Откровения святого Иоанна" происходит Преображение фи­зического мира планеты, иначе говоря, земной прежний плот­ный мир превращается в Нулевой!

Божий Град устанавливается на Новой Земле под Новы­ми Небесами. И среди первых "званных" и "избранных" будет Воин-Мудрец.

Дон Кихот не побежденным, а Победителем, как рыцарь Света, как Идеал Героя войдет в Новый Мир.
***
ШТРИХИ БИОГРАФИИ
Главный поступок
Грудным ребенком, впервые почувствовав во рту соску, мгновенно распознал подделку и выплюнул ее.

Так раз и навсегда отказался от любых заменителей-суррогатов.

Это упражнение на абстрагирование, стоившее мне премногих усилий, увлекло меня настолько, что я не хотел и не мог остановиться. Успешно экстраполируемый лев со дня на день рос и поднимался все выше и выше! Скоро его гигантская фи­гура превзошла наш семиэтажный дом... Наконец невероят­ным напряжением предельно сконцентрированной воли мне удалось представить царя зверей в максимальном масштабе - от земли до облаков... Возможно, величайший по мыслеобразному воплощению Лев гривой достиг неба и... растаял, исчез бесследно: то ли сколлапсировался в ничто, то ли триумфально удалился в Наднебный ареал.

Наряду с некоторым сожалением и разочарованием я ис­пытал законное удовлетворение от результата эксперимента. Уверовал в неограниченно потенциальные и ограниченные объективно мои творческие возможности...
Учитель мечты
Первым Светлым моим Учителем являлась мама, влюб­ленная в поэзию Серебряного века, почитавшая Красоту Элла­ды и догадывающаяся о Мудрости Древнего Египта...

Получив классически-гуманитарное воспитание, совер­шенно несвойственное нигилистической атмосфере 20-х годов, я восхищался героями античного мира, но героем не стал, ибо склонный по натуре к созерцательности, а не к активности, предпочитал независимое творчество любым идеологически-модным пассажам.

Столик мамы украшали изображения Гермеса и Христа. Мама считала себя пантеисткой. Именно пантеизм, как я узнал впоследствии, Махатмы называли философией наиболее близ­кой к Учению Света.
Книжная страсть
Школьником я присутствовал на уроках, но по существу отсутствовал, в большинстве случаев пропуская мимо ушей то, чем начиняли наши послушные и непокорные головы...

Зато я не читал, а "проглатывал" книги, уделяя им не только дневное, но подчас и ночное время. Бывало, приходи­лось читать несколько (пять или шесть!) книг параллельно. И успевал! Друг мой, конечно, был тоже книжником. Перефрази­руя поговорку, я бы сказал: "Не имей сто рублей, не имей сто друзей, а имей тысячу книг!" Мое счастье заключалось в Кни­ге.

Меня предложение дедушки рассмешило: какая провин­циальная наивность! Я попытался объяснить ему, что Москва - не Прилуки, где разыскать без точного адреса человека не многим сложнее, чем в деревне. В столице же это равносильно поиску иглы в стоге сена. "Мы вернемся ни с чем. Увидишь, что выйдет по-моему."

Дедушка невозмутимо выслушал мои доводы и сказал: "Когда я был в твоем возрасте, то, как ты, любил говорить эти слова: "Увидишь, что выйдет по-моему"... Мы пойдем в бли­жайшее воскресенье".

Настал воскресный день. Убежденный в торжестве тео­рии вероятности, исключающей необоснованное как невыпол­нимое, я отправился с дедом на поиск его приятели, благо пе­реулок, где он проживал, находился недалеко от нас. Едва мы вошли в этот переулок, как я осознал, что происходит какая-то фантасмагория: летний день выдался исключительно жарким. Без преувеличения - стояла тропическая жара! И то, что я уви­дел, походило на прелюдию гротескной картины из "Мастера и Маргариты" Михаила Булгакова: весь переулок, задыхаясь от духоты в квартирах, высыпал из домов на воздух и вольно расположился на тротуарах и мостовой (автомобили в те годы редко появлялись на улицах). Легко одетые, иные как на пляже, люди, изнывая под палящим солнцем, сидели на стульях, лежа­ли на подушках и раскладушках... Ничего подобного я не на­блюдал в Москве ни прежде, ни потом.

Мы не прошли и половины переулка, как моего дедушку окликнул тот самый его приятель, шансы найти которого, по моим расчетам, были равны нулю. "Произвольная" интуиция опровергла "доказательное" отрицание. Это был мистический знак, смысл которого я тогда в полной мере не постиг...
Первая любовь
Моя первая любовь оказалась увлечением. Она - моло­дая женщина, обстоятельствами разлученная с мужем, случай­но повстречалась с юношей... Последовали не случайные еже­вечерние свидания. Однажды она надела мне на палец свое об­ручальное кольцо с тем, чтобы я носил его некоторое время. Очередное стихотворение, посвященное ей, я закончил прися­гой: "Я разлюблю тебя не раньше, чем на кольце взыграет ржа." (Знал, что золото не ржавеет!)

Скоро я обнаружил, что чувство мое охладевает... Тогда же, к удивлению моему, на кольце проступила ржавчина.

Женщина, которой я был увлечен, хорошо владела со­бой. Она спокойно заметила: "Ты меня разлюбил". И кольцо, конечно, забрала.
"Манифест века"
Я познакомился с поэтом Николаем Глазковым осенью 1939 года в стенах Пединститута. Нас не устраивала нивели­рованная казенщина так называемого "социалистического реализма" тех лет.

В составленном мною "Манифесте века" я провозгласил: "Да здравствует футуризм, экспрессионизм, конструктивизм, имажинизм, дадаизм..." и т.д. - все запретные в нашей стране "измы" новаторского искусства начала XX века. Кончался мой список неологизмом - "небывализм".

Глазкову понравилось новое слово. Он предложил: "Назовемся небывалистами..." Хотя наше инакомыслие было абсолютно неполитизированным, небывализм, едва заявив о себе, после неизбежного скандала, исчез как эфемерида.
Богоматерь на фронте
Сорок третий год. Седьмое марта.

Поле боя, белое как скатерть.

На снегу, как сужденная карта,

Предо мной открытка - Богоматерь.

Я поднял открытку, взял себе я.

И был ранен. И домой вернулся.

Нету в мире лучшего трофея

И находки драгоценнее - клянусь я.

Потому молюсь Мадонне нынче;

И в душе моей Она как Праздник.

Тот убог, как самый жалкий нищий,

Кто не чтит Пречистой Лик Прекрасный.
Война убивает лучших. Вероятно, я не принадлежал к ним. Но первое, что я услышал в пути на фронт: "Ты - длин­ный, тебя сразу убьют". Меня сразу не убили, потому что поч­ти сразу ранили.

Убежден, что Богоматерь помогла мне уцелеть за то ма­лое внимание, которое я оказал Ей.

Потому считаю себя в вечном долгу перед Милосердием Святой Девы.
Священным Грааль
Грозен свет от кубка Грааля.

В путь-дорогу не пора ли?
1940 г.
Мы не плыли, а играли

В короля Артура град ли?

К величайшему сожалению, должен признать, что "Грааль" возник в моих стихах предвоенных, как стрела на­угад... Символика Грааля была для меня за семью печатями; о герметизме я даже не подозревал.

Может быть, я слышал Зов, но не расслышал в надлежа­щей степени.

Сознательно, с ликующим переживанием воспринял Зов спустя много лет, как что-то исконно мое, давно знакомое, ду­ховно родное... Душа воспрянула, будто обрела крылья... Од­нако необходимо уточнить и предостеречь: ощущение окрыленности недостаточно для полета. Как теперь принято гово­рить - эйфория здесь неуместна и даже опасна. Никто до за­вершающей точки на пути Восхождения не может похвалиться, что выдержал все испытания, уготованные ему в жизни...

Из 150-ти рыцарей Круглого стола короля Артура, по призванию сердца отправившихся на поиски Священного Со­кровища, к лицезрению Грааля было допущено только трое. И один-единственный из них удостоился звания Служителя Со­кровенного Света.

Дай Бог каждому стать таким Единственным!

1997 г.
ШКОЛА ЖИЗНИ
ПОЭМА
Шел, по свету логик

И тропу выискивал,

Из путей далеких

Выбирал близкие.

Но преодолеть их —

Все пройти дороги,

Взялся диалектик

На пути далеком.

––––––––

Вся разница -

полгода,

Юнцом не признавал "старья",

Пренебрегал им гордо.

Стремился только к новизне...

Абсурднейшей?

Быть может.

Но полагал - всего важней

Стих строить

непохоже.

Все то, что я постиг потом –

Не признавал в начале!

Фунт лиха узнавал почем

И днями, и ночами.

О, Школа жизни!

Я дошел

До финиша солдатом,

На мириады атомов.

Как атомы в одно собрать?

Не обойтись без риска...

Но, чтобы слова не соврать –

Быть надо просто искренним!

В московском переулке.

В той школе ежедневно я

Все проходил науки.

Да. "Проходил" из года в год.

(Такое слово точное!)

И, проходя, искал проход

Сквозь пустоту урочную.

Запомнился счастливый час

Без скуки и без холода:

Как вольный вихрь ворвался в класс

Театр Мейерхольда!

Литературы педагог

Волшебным словом в сцену

Класс превратить мгновенно мог

И - необыкновенно!

Блестящ! Остер! Красноречив! –

Учитель без упрека.

(Писать о прочих нет причин

Забытых педагогах).

Последнего звонка я ждал

С великим нетерпеньем.

Вопросы с другом обсуждал

Абстрактного значенья.

Постичь пытались до глубин

Мы все проблемы новые.

Он математику любил,

А также - астрономию.

А я предпочитал всему

Эксперименты в лирике,

И рисовал к тому ж в дому

Гротескных граций линии.

Как человек не деловой,

Не жаждал я признания,

Встречая только у него –

У Вади, понимание.

В стенах Пединститута.

"Чудак" - сказать о том нельзя,

Кто ЧУДОДЕЙ

И ЧУДО.
Он громче всех в стихах кричал

О звании Поэта.

Но рифма все же не рычаг

Всемирный Архимеда.

Нас было мало той порой,

Стремившихся к новаторству.

Глазков был первый наш герой

По мастерству и авторству.

Кого объединил наш пыл

Совсем по-детски - дерзкий?

Поэт Кириллов с нами был,

Терновский и Веденский.

Баженов, Шехтман.
Кто еще

Поблизости маячил?

Не знаю:

в счет или не в счет –

Братишка Эрик -

мальчик.

И снова вижу мысленно:

Вдруг завертелись, как в кино,

События стремительно.

За первый сборничек стихов

На пишущей машинке,

Который в ход пустил Глазков,

Нас всех ругали шибко.

Признали нас порочными,

За то и се клеймили. А главное -

за то, что мы

В стихах имели мысли.

Пренебрегали штампами,

Стандартами безлицыми;

Назвали не по штату мы

Себя небывалистами.

Что значит, как понять легко –

Поэты, каких не было,

И возмутили дураков.

И прочих разных недругов. ...

В стихах по глади глобуса

В неведомые дали

Поплыли мы без компаса,

Без карты и так далее.

Пускай я по традиции

Писал о кубке Грааля,

Мы в этой экспедиции

О нем и не гадали.

Хоть не было ни грамма в том

Злодейского пиратства,

Но, разойдясь с регламентом,

Нельзя не проиграться...

О, сколько всяких выдумок

Об этом наворочено,

И клеветы невидимой.

И прочего, и прочего!..

Вставало в небе алое

Обычное светило,

Как правда, небывалое,

Поскольку в правде сила.

А слово неправдивое –

Сорняк, бурьян, крапива.

Поэты кто?

Противники

Того, что неправдиво.
С тех пор минуло много дат;

Года пошли на убыль.

Глазкова есть ПОЭТОГРАД,

И нашей нет литгруппы.

Она распалась через миг

При первом потрясении,

А что осталось?

Только миф,

И факт из жизни гения.

Мы - старики.

Из восьмерых –

Спустя почти полвека –

Лишь двое до сих пор в живых,

Да я-

Подробнее о тех годах

Читайте у Глазкова.

Он каждому оценку дал

И верно, и толково.

Восполню здесь пробел один

Из редких чрезвычайно:

Мой друг со школьных лет,

Вадим, Не заслужил молчания.

А впрочем, кто же заслужил?

Все памяти достойны,

Кто головы свои сложил,

Как войны, добровольно...
III. Вадим Баженов
О нем непросто написать:

Он, как мудрец, был скромен.

Весь с головою в небесах;

Душой, как мир, огромен.

Но броский образ нехорош

Без уточненья честного:

Душой он был на мир похож

Проекта Лобачевского.

Всецело он отдал.

Железной дисциплиной

Желанья обуздал.

А девушки?

Ни с кем он

Романа не имел.

Йога и аскета

Единственный пример.
Искал он в чистых родниках,

Незамутненных бреднями,

Неоспоримое никак,

И отметал все бренное.

Не ради скептицизма.

Нет.

Пустою суетой сует –

Он зрел устои вечного.

Когда в предсказанный им срок

Поднялись люди в космос,

О том он знать уже не мог,

Давно войною скошен.

А между тем в 12 лет,

Как Циолковский точен

(Свидетельствует документ!),

Об этом он пророчил.

Телесно слаб и близорук,

Но сильный благородством,

На фронт пошел мой первый друг

Студентом-добровольцем.
Я слышал:

"спишет все война"...

И спишет, и запишет!

Духовной жизни сторона

Телесной жизни выше.

Пропал без вести он в боях,

Ученый первой гильдии.

Однако мыслил, не боясь,

И вышел в победители.

Да. Мы расстались до поры,

Но он довольно часто,

Уйдя в надземные миры,

Во снах со мной встречался.

Старался объяснить Вадим

Не прямо, но заметно,

Что он и жив, и невредим,

Так как душа бессмертна...

Не сразу.

Через много лет

Утрат

В моем сознаньи вспыхнул свет

Вот этой древней истины,

Есть Сохранения закон

И вещества,

и духа,

Дух говорит для слуха.

Конечно, можно объяснить

Все в материальном плане,

И заземлить, и обвинить

Себя в самообмане...

Но камень, что таит внутри?

Он пламени владелец!

Вокруг, читатель, посмотри:

Духовное везде есть.

А где, когда война, душа?

Коль не укрылась в пятки,

За шкуру личную дрожа,

Она - где подвиг яркий.

Состоянье наизнанке;

Состоянье, при котором

То не дело, что не порох;

Или воин - или ворог –

Состояние войны.

Тыл - чистилище лишений;

Пропуск в рай - после ранений –

Отпускной домой билет!..

Эти карточки хлебные!

Дети хилые, бледные,

Без румянца огня...

Где же ты, слово новое?

В инвалидной столовой я.

Смотрит правда суровая,

Как слепой, на меня.

Домой в столицу,

Такой же прежний и непрежний,

Как все знакомые мне лица.

Один лишь только неизменен

Поэт Глазков –

Великий полководец-пленник

Своих стихов.

Людям говорил: "Я - гений".

Откровенным быть умел.

Ни работы и ни денег

Не имел. Как же жил он?

Очень просто: Надо –

тяжести таскал.

Как непризнанный апостол,

Папиросой торговал.

Другие же, блюдя невинность,

Грешили для отвода глаз

На четверть иль на половину...

(Кой-кто из них бывал у нас).

Один в учениках Глазкова,

В друзьях Глазкова год ходил.

Немножечко набрался сил,

Издал стихи. И нет такого!

Другой, известнейший поэт,

Притом Глазкову старый друг,

Любил с ним выпить на досуг,

Хвалил стихи, но тет-а-тет.
И у меня, и у Глазкова

Стихов край непочатый лишь

То плохо, что мы снова, снова

И снова не печатались.

Что не мешало спорить нам,

Браниться и противоречить

Решительно по всем статьям

И в переписке, и при встрече.

Но сохраняли мы единство

В поэзии без подхалимства.

Он от рождения контужен;

Его болезнь - рифмование...

Зачем? Кому он в мире нужен?

Не все способен ум постичь,

Но нам Любовь завещана!

Тут мне пора промолвить спич –

Тост предложить в честь женщины.

Нужна безотлагательно

Она тому, кто, как Орфей,

Творитель замечательный.

Тот, кто творит, а не хитрит,

Чтоб выйти в корифеи,

Тот, кто поэт,

а не пиит-

Беспомощен без феи.

И будь он, как Самсон силен,

По мерке поэтичной –

Тот, кто один на миллион –

Обычно непрактичный.

Один был Николай Глазков,

Когда, ключом владея

От всех затворов и замков,

К нему явилась фея.
V. Росина Хотун
Так называл ее поэт.

О ней скажу я сжато:

Вторую половину лет

Он шел с ней,

как с вожатой.

Она в делах его вела –

Жена, подруга, спутница.

Рассеивалась жизни мгла,

И кончилась распутица.
Хоть выглядит заманчиво

В начале

Но без конца удачного

Любой загнется гений.
Была аудитория

У Коли молодежная.

Признание не скорое

К нему явилось должное.

С огромным опозданием,

С большими переделками

Пошли стихов издания;

Пошли шажками мелкими...

Как острова коралловые,

В просторах Океании

Сердца и души радовали.

Как тут не вспомнить прежнее:

Старания отчаянные;

Препоны безнадежные;

Стихи ненапечатанные...

И в том заслуга Иннина

(Пишу я о Глазковой),

Что он расстался именно

С судьбою тупиковой.

Все личные невзгодины.

Этапом был

НЕБЫВАЛИЗМ,

Закономерно пройденным.

Придет оценка именам

Всего лишь только названным.

Не требуются лавры нам;

Волнуют мало нас они.

Вопрос всегдашний:

"Кто есть кто?"

Циклопу Полифему

Ответил Одиссей:

"Никто!"

А я,

Для верного ответа

Сам звание себе создал

ГВАРДИИ ПОЭТА.

Однако брал траншеи.

Вот заурядный эпизод

Героики сражений:

В атаке пал правофланговый.

Цепь распласталась на снегу.

И я -

правофланговый новый –

Бегу вперед, бегу к Победе,

Той, что грядет наверняка,

Когда на всей людской планете

Не будет места для врага...
VI. Гвардии поэт
Моя анкета...

Право, я

Ломала биография

Меня нещадным образом.

Бывали дни претусклые;

Мерцали звезды искрами.

И ползал по пластунски я

Или лежал -

под выстрелами.

Направо -

пули;

Так с дня на день.

Туда пойду -

сюда пойду ли –

Я -

пуль мишень.

в душу

Я буду ранен и контужен;

Совсем убит. Конец -

налево;

направо.

Не поднимись!

Со дня на день идет облава

На жизнь

и мысль.

Где огонь-закон,

И бранный яростный жаргон -

Мои стихи уместны ли?

Грозит со всех сторон когда

погибель окаянная,

Тогда поэзии звезда

Становится

туманная.

И даже много лет спустя,

Хоть вышли из игры мы,

Разрывы бомб

все мстят и мстят

Больного сердца взрывами...
Прочь горечь!

Нечего скулить.

Пошла на пользу армия.

Страшней, когда из-за кулис

Летит стрела бездарная.

Но, может быть, еще страшней,

Когда, идя по лезвию,

Которое острей ножей,

Мы предаем поэзию.

Конечно,

Но нет того резона,

Который возместит позор

Потери горизонта...

Шельмующие, мрачные собрания.

Где каяться или винить,

Где все предрешено заранее:

Кому - надир; кому - зенит.

Поэтов били до без чувства.

И в доказательство того,

Что нету чистого искусства,

Пытались в грязь втоптать его...

И достоверно взвесить?

По рельсам мчатся поезда;

По версиям не ездят.

Однако есть в людских путях,

Как правило, заметные

Лишь только много лет спустя

Законы геометрии.

Не этими причинами

То диво объяснимо,

Что я занялся

числами,

Гнушался математики;

Чурался Пифагора.

Но поглядел внимательно –

Узрел за цифрой - горы!

Они извечно учат нас

Идти не к низу,

к верху.

Подняться надо

к Рериху!

Лишь тот всю красоту поймет –

До головокружения –

Слепящих солнечных высот,

Кто побывал в траншеях.

"Нет худа без добра" -

гласит

Пословица известная.

инвалид,

Туда влечет Всевышний Луч

Духовного искусства.

Но на пути так много круч,

Что можно сбиться с курса.

Однако всем нам дан завет:

"Препятствия любите!"

И я иду туда,

где Свет,

Где Истины Обитель.

Как жаль, что рядом нет со мной

Вадима

То, что отобрано войной –

Обратно не воротишь...

***
Где, где они -

друзья мои?

Лишений рикошетом,

Плен превзойдя,

пройдя бои,

Угас Володя Шехтман.

И Эрик Змойро не дожил

До лет вполне возможных.

Покинул нас в расцвете сил

Талантливый художник.

И нету Коли.

Он ушел

В историю, в легенду!

На славу без патента.

Хоть не фанфары позади

(Молчали трубы медные),

Не трын-траву он породил –

Стихов цветы бессмертные..

Кто скажет: "Припеваючи

Жил-был поэт"

Все ж, несмотря на завучей,