Памятники философской

ВВЕДЕНИЕ

Этот Меммий стал потом лучшим философом, чем его наставник, как можно видеть по его письмам, адресованным Цицерону.

Русский адмирал Шереметьев1, прочтя их в рукопи< си в римской Ватиканской библиотеке, перевел на свой язык ради забавы и дабы воспитать ум и сердце одного из своих племянников. Мы перевели их с русского языка на французский, поскольку не имели возможности, подобно господину адмиралу, обратиться в Ватиканскую библиотеку, но мы смеем заверить: оба перевода в высшей степени точны. В них можно почувствовать римский дух таким, каким он был в те времена (ибо впоследствии он очень изменился). Философия Меммия иногда чересчур дерзка; но тот же упрек можно сделать и Цицерону, и всем великим людям античности. Все они имели несчастье не читать «Сумму»2 святого Фомы Аквинского. Тем не менее в их сочинениях можно найти черты естественного света, кои неустанно доставляют величайшее удовольствие.

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Дорогой мой Туллий, я с печалью, хотя и без удивления, воспринял весть о смерти моего друга Лукреция. Он освободился от житейских страданий, которые не в силах был более выносить; болезни его были неисцелимы: это и послужило причиной для ухода из жизни. Я нахожу, что у него было гораздо больше для этого

письма меммия к цицерону

==473

оснований, чем у Катона3, ибо если вы, и я, и Брут4— все мы пережили республику, то и Катон отлично мог ее пережить. Уж не льстил ли он себя мыслью, будто больше любил свободу, чем все мы? Разве не мог он, как мы все, принять дружбу Цезаря? Или, быть может, он думал, проиграв сражение при Тапсе, будто долг его—умереть? Если бы это было так, сам Цезарь должен был бы расправиться с собой ударом кинжала после своего поражения при Диррахии; однако он сумел себя уберечь для лучшей доли. У нашего друга Лукреция был более неумолимый враг, чем у Помпея: враг тот — природа. Когда она выносит свой приговор, она не щадит; Лукреций просто опередил ее на несколько месяцев: он страдал, а теперь он более не страдает. Он воспользовался правом уйти из своего дома до того, как дом должен был рухнуть. Живи, пока у тебя есть обоснованная надежда; коль скоро ты ее утратил — умри: таково было его правило, таково и мое. Я одобряю Лукреция и сожалею о нем.

Смерть его заставила меня перечитать его поэму, которая сделает его бессмертным. Некогда он сочинил ее для меня; однако ученик далеко отошел от учителя: ни вы ни я не принадлежим к его школе; мы — академики. По существу, это означает не принадлежать ни к какой школе.

Я посылаю вам то, что написал по поводу основоположений моего друга; прошу вас внести в это требуемые поправки. В наше время на долю сенаторов осталось одно лишь философствование: Цезарю принадлежит управление миром, Цицерону же—просвещение других.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Великий муж, вы правы! Лукреций превосходен в своих вступлениях, описаниях, в своей морали и во всем том, что он написал против суеверия. Эти прекрасные стихи: Tantum religio potuti suadere malorum! * (Lib. I, 102)

 «Вот к злодеяньям каким побуждала религия смертных'» (лат пер. Ф. А. Петровского в изд.: Лукреций. О природе вещей. [Т. i 2J. [М.; Л.], 1945—1947. [Т. I], кн. 1. ст. 101).

==474

будут жить, пока жив мир. Если бы Лукреций не был таким же нелепым физиком, как все прочие, он был бы поистине человеком божественным. Его картины суеверия особенно живо поразили меня во время моего последнего путешествия в Сирию и Египет. Наши священные цыплята и наши авгуры, коих вы так изящно высмеиваете в своем трактате О гадании, вполне разумны в сравнении с ужасающими нелепостями, свидетелем коих я оказался. При этом никто не испытывает к ним большего отвращения, чем Клеопатра5 и ее двор. Клеопатра—женщина столь же умная, сколь и красивая. Вы скоро, увидите ее в Риме; она вполне достойна стать вашей слушательницей. Но какой бы могущественной она ни была в Египте и каким бы она ни была философом, она не может исцелить свой народ. Жрецы умертвили бы ее; неразумный народ встал бы на их сторону и вопил бы, что святые жрецы отомстили за Сераписа и за кошек.

.Похвалите же вместе со мной нашего Лукреция за то, что он нанес столько смертоносных ударов по суеверию. Если бы он на этом остановился, все народы должны были бы приходить к вратам Рима, чтобы увенчать цветами его могилу.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

На сей раз я сразу вхожу в суть дела и утверждаю вопреки Лукрецию и Эпикуру не только, что существуют боги, но и более того, что есть лишь один бог. Большинство философов меня освищут и назовут ограниченным умом6, но я прошу их простить мне мою ограниченность, как я им прощаю их дерзость.

Я придерживаюсь мнения Бальба из вашего великолепного сочинения «О природе богов». Земля, светила, растения и животные — все говорит мне о творческом интеллекте.

Я утверждаю вместе с Платоном (не принимая других его принципов): ты веришь, что у меня есть разум, на основе того, что видишь порядок в моих действиях и взаимоотношениях, а также цель; но в устройстве этого мира в тысячу раз больше упорядоченности; итак, считай, что'мир этот устроен верховным разумом.

На сей аргумент всегда отвечали лишь вздорными, ребяческими гипотезами; никто никогда не был столь неразумен, чтобы отрицать, что глобусы Архимеда и Посидония были творениями великих математиков; однако эти глобусы представляют собой лишь весьма слабые и несовершенные копии той необъятной мировой сферы, которую Платон столь правомерно назвал творением вечного Геометра. Но если признают, что копия — дело рук великого гения, как можно предполагать, будто оригинал случаен?!

Случай — ничто; случая вообще не существует. Мы назвали так следствие причины, кою мы не усматриваем. Но без причины нет следствий; нет существования без основания для него — в этом заключается принцип всех истинных философов.

С каким лицом Эпикур, а вслед за ним и Лукреций осмеливаются нам заявлять, будто атомы в результате случайных сцеплений произвели сначала одних животных без пасти, других — без внутренностей, третьих — лишенными ног, четвертых — головы и лишь затем тот же случай вызвал рождение полноценных животных?

Ведь в Египте, говорят они, можно еще и теперь наблюдать крыс, одна половина которых оформлена, другая же -представляет собой только грязь. Но они сугубо ошибаются: подобные глупости могли быть вымышлены невежественными греками, никогда не бывавшими в Египте. Факт этот ложен и невероятен. Не существует и никогда не будет существовать ни животного, ни растения, которые не развились бы из своего зародыша. Тот, кто утверждает, будто гниение порождает возникновение,—деревенщина, а не философ: это—Невежда, никогда не ставивший опытов.

Я встречал таких дрянных шарлатанов, говоривших мне: «Нужно, чтобы зерно сгнило в земле и пустило росток, дабы воскреснуть к жизни, сформироваться и нас питать». Я говорю им: «Несчастные, вглядитесь пристальнее, прежде чем рассуждать! Проследите развитие этого зерна, положенного мной в землю; посмотрите, как оно размягчается, набухает, дает росток и с каким непостижимым искусством раскидывает свои корни и образует свои оболочки. Как! У вас хватает бесстыдства поучать людей, и при этом вы не знаете даже, откуда берется тот хлеб, что вы сами едите?».

==476

Но кто же сотворил эти звезды, Землю, этих животных,'эти растения и семена, в коих блистает великолепнейшее искусство? Должно быть, это великий мастер; это должен быть разум, -во много раз превосходящий наш, ибо он совершил вещи, кои мы едва ли можем понять; разум этот, эта потенция, и есть то, что я именую богом.

На этом я останавливаюсь. Одолевающий меня ряд идей может породить толстый том вместо письма. Но я посылаю вам эту небольшую книжицу, раз вы мне то дозволяете; прошу вас не показывать ее никому, кроме таких же-людей, как вы, т. е. людей, лишенных нечестия и суеверий, свободных от сектантских и обычных предрассудков, любящих истину, а не споры; люди эти бывают уверены только в том, что доказано, и остерегаются даже самых правдоподобных вещей.

(Далее следует Трактат Меммия).

I. ЕСТЬ ЛИШЬ ОДИН БОГ ВОПРЕКИ ЭПИКУРУ, ЛУКРЕЦИЮ И ДРУГИМ ФИЛОСОФАМ

Я могу допускать лишь то, что мне доказано; но мне доказано: в природе существует разумная сила *.

Обособлена ли эта разумная сила от великой Вселенной-? Или она сопряжена с нею? Быть может, она ей тождественна? Или она является первоначалом этой вселенной? Не существует ли множества подобных же сил?

Я был испуган этими вопросами, поставленными мной самому себе. Мне трудно нести эту непомерную тяжесть; смогу ли я, по крайней мере, ее приподнять?

Деревья, травы—все, что имеет жизнь, и особенно человек, земля, море, Солнце, все звезды доказали мне существование активного разума, или, иначе говоря, бога, и я спросил у них всех: а что такое — бог, где он обитает, имеет ли помощников? Я созерцал божественное творение, но не видел Творца; я вопрошал природу, но она оставалась немой.

Однако, не выдавая мне своего секрета, она себя обнаружила, а ведь это все равно, как если бы она со мной говорила: мне кажется, я ее слышал. Она мне

 Меммий доказал это в своем третьем письме.—Примеч. Вольтера.

письма меммия к цицерону

==477

сказала: мое Солнце заставляет цвести и умирать мои плоды на этом маленьком шаре, который оно освещает и согревает так же, как и другие сферы. Ночное светило отдает свой отраженный свет Земле, посылающей ему, в свою очередь, свой; все взаимосвязанно, все подчиняется законам, никогда себе не изменяющим, а значит, все было организовано единым и единственным интеллектом.

Те, кто предполагает существование большего количества таких интеллектов, должны непременно предполагать, что интеллекты эти либо противостоят друг другу, либо пребывают между собой в согласии; они либо различаются между собой, либо друг другу подобны. Если они между собой различны и противоположны, они не могли создать ничего единообразного; если же они взаимоподобны, то это все равно как если бы существовал лишь один такой интеллект. Все философы согласны, что не следует без нужды умножать вещи; таким образом, все они вопреки самим себе согласны: существует один только бог.

Природа продолжала держать свою речь и рекла мне: ты вопрошаешь меня, где этот бог? Он может быть только во мне, ибо если бы он не был в природе, то где бы он был? В воображаемых просторах? Он не может быть обособленной субстанцией; он меня одушевляет, он — моя жизнь. Твое ощущение — в твоем теле, бог же — в моей целокупности. По этому гласу природы я заключил, что мне невозможно отвергать существование подобного бога, но невозможно также его познать.

То, что во мне мыслит, что я называю своей душой. незримо, как же смогу я узреть то, что является душой целой Вселенной?

       II. РЯД ВЕРОЯТНОСТЕЙ ЕДИНСТВА БОГА

Платон, Аристотель, Цицерон и я — все мы живые существа [animaux], или, иначе говоря, мы одушевлены [animes]. Может статься, на других сферах пребывают живые существа иного вида, в тысячи миллионов раз более просвещенные и могущественные, чем мы, подобно тому как, возможно, существуют горы из золота и реки нектара. Такие существа было бы неправомерно именовать богами; однако возможно, что их вовсе не

==478 ВОЛЬТЕР

Давайте же придерживаться очевидности, свидетельствующей нам, что в великой Вселенной обитает величайший из интеллектов. Задержимся на этом отправном пункте вплоть до того момента, когда мы сможем сделать еще какие-то шаги в этой громадной пропасти.

111. ПРОТИВ АТЕИСТОВ

Он был весьма дерзок, этот Стратон7, приписывавший разум поступкам своей охотничьей собаки и отрицавший его за восхитительным творчеством целокупной природы. Сам он обладал способностью мыслить, но не желал, чтобы в механизме мира существовала мыслящая потенция.

Он утверждал, что одна лишь природа путем присущих ей сочетаний создает мыслящие живые существа. Я ловлю его здесь на слове и спрашиваю, какие у него есть тому доказательства? Но он отвечает мне, что доказательством служит его система, его гипотеза и эта его идея стоит любой другой.

Что до меня, то я ему говорю: я не хочу никаких гипотез, я хочу доказательств. Когда Посидоний сказал мне, что может найти квадратуру сегментов круга, я не поверил ему раньше, чем он не представил мне свое доказательство.

Не знаю, найдется ли в ходе времен кто-либо настолько безумный, чтобы уверять, будто материя, не обладающая мышлением, сама по себе, производит миллиарды

ПИСЬМА МЕММИЯ К ЦИЦЕРОНУ

==479

Ведь если одна только материя породила Архимеда и вас, почему не может она породить существо, несравненно более высокое по своей одаренности, чем Архимед и вы, более высокое, чем все люди, вместе взятые, по своей силе и мощи, существо, кое организовалось элементы гораздо лучше, чем гончар по своему произволу лепит кусочек мягкой глины,—одним словом, почему не может она создать бога? Я не усматриваю здесь никакой трудности: глупость эта прямо вытекает из системы Стратона.

IV. СЛЕДСТВИЕ ОПРОВЕРЖЕНИЯ АТЕИЗМА

Другие, такие, как Архит8, выдвигают гипотезу, согласно которой вселенную породили числа. Ого! Какая, оказывается, власть у случая! Один только бросок игральных костей должен с необходимостью вызвать крушение всего мира! Ведь одно лишь незаметное движение трех игральных костей в рожке даст вам с легкостью в течение четверти часа выигрыш шестерки, или очко Венеры. Материя, извечно находящаяся в постоянном движении, должна, таким образом, выбросить все возможные комбинации. Этот мир — одна из ее комбинаций, а значит, он имеет такое же право на существование, как все остальные; итак, он должен был возникнуть; итак, было немыслимо, чтобы он не возник, после того как все остальные комбинации были исчерпаны; итак, при каждом броске игральных костей можно было поставить единицу против бесконечности за то, что этот универсум окажется таким, каков он есть.

Я предоставляю Архиту играть-в столь невыгодную игру, и пусть даже пари против него будет всегда равно бесконечности против единицы, я велю претору взять его под опеку из опасения, как бы он не разорился. Но до того как лишить его пользования своим состоянием, я спрошу его, каким образом движение его рожка, постоянно перекатывающегося, не вызывает в каждое данлое мгновение крушения этого столь древнего мира и образования нового?

 

К оглавлению

==480

 вольтер

V. ПРИЧИНА АТЕИЗМА

Какова причина, порождающая стольких атеистов? Причина эта — созерцание наших человеческих зол и преступлений. Лукреция можно извинить более, чем кого бы то ни было: он видел вокруг себя и испытал сам одни только беды. После Суллы Рим должен был возбуждать жалость мира, бичом которого он являлся.Мы плавали в собственной крови. По всему тому, что я вижу и слышу, я предчувствую: Цезарь вскоре будет убит. В,ы сами так считаете; но после него я предвижу гражданские войны, еще более ужасные, чем те, в коих был замешан я сам. И что увидел и создал в течение всей своей жизни сам Цезарь? Он видел и творил несчастных. Он истребил бедных галлов, истреблявших самих себя в своих постоянных раздорах. Варвары эти управлялись друидами, приносившими в жертву богам дочерей своих сограждан, после того как они ими для себя успевали воспользоваться. Старые кровожадные колдуньи стояли во главе германских орд, опустошавших Галлию; не имея своих домов, германцы отправлялись уничтожать тех, кто их имел. Главным вождем этих дикарей был Ариовист, но их колдуньи целиком и полностью верховодили Ариовистом. Они запрещали ему начинать битву до новолуния. Эти фурии собирались принести в жертву своим богам двух послов, отряженных Цезарем к клятвопреступнику Ариовисту,— Процилла и Тиция, но появились мы и освободили наших обоих сограждан, найденных нами закованными в цепи. Характер людей этих мест был подобен нравам диких зверей, и, по правде сказать, мы сами не стоили большего. Окиньте взглядом другие известные нации — вы увидите там одних лишь рабов и тиранов, опустошения, заговоры и казни.

ПИСЬМА МЕММИЯ К ЦИЦЕРОНУ

==481

Животные еще более несчастны, чем мы: они подвержены тем же болезням, но лишены всякой помощи; рожденные все без исключения чувствующими существами, они взаимно пожирают друг друга. Нет ни одного вида, который не оказался бы своим палачом. Земля от полюса до полюса — поле резни, и кровавые нравы утвердились меж рождением и смертью.

Отдельные поэты в качестве целительного средства для стольких ужасов изобрели ад. Странное утешение! .Чудная химера! Ад — среди нас. Трехглавые псы, три парки, а также три фурии — ягнята в сравнении с нашим Суллой и Марием.

Как мог бог создать эту страшную клоаку несчастий и преступлений? Предполагается, что бог могуществен, мудр, справедлив и благ, мы же видим со всех сторон безумие, несправедливость и злобу. Поэтому люди предпочитают отрицание бога тому, чтобы его проклинать. Итак, мы имеем сотню эпикурейцев на одного платоника. Вот истинные причины атеизма; все остальное — схоластика.

VI. ОТВЕТ НА ЖАЛОБЫ АТЕИСТОВ

Что могу я ответить на эти жалобы человечества, на всегдашний плач вечно страждущей природы?

Я ясно вижу цели и средства. Те, кто утверждает, будто глаз не создан для зрения, ухо — для слышания и желудок — для пищеварения, кажутся мне смешными безумцами; но те, кто в своих мучениях орошает меня слезами, кто ищет в боге утешителя и его не находит,— они вызывают у меня мягкое сожаление; я им состражду и забываю о том, чтобы их осуждать.

Смертные — вы, что страдаете и мыслите, мои товарищи по наказанию, давайте будем вместе искать утешения и убедительных аргументов! Я вам сказал, что в природе пребывает интеллект, или бог; но сказал ли я вам, что он может все лучше устроить? Знаю ли я это? Должен ли я это предполагать? Разве я член божественного совета? Я считаю бога высокомудрым: мне поведали об этом его Солнце и звезды. Я считаю его глубоко справедливым и очень милостивым, ибо откуда могут прийти к нему несправедливость, коварство? Добро существует — значит, есть бог; существует и зло —

16 Вольтер

==482

значит, это зло исходит не от него. Как же, наконец, должен я созерцать бога? Да как отца, не сумевшего сделать добро всем своим детям.

VII. БЕЗГРАНИЧЕН ЛИ БОГ И МОГ ЛИ ОН ВОСПРЕПЯТСТВОВАТЬ ЗЛУ?

Некоторые философы мне бросают: «Бог вечен, бесконечен, всемогущ; значит, он мог воспрепятствовать злу и не дать ему проникнуть в свое восхитительное творение».

Друзья мои, будьте осторожны: если он это мог, но не сделал, значит, вы объявляете его злым, делаете его нашим преследователем, палачом, но не нашим богом.

Разумеется, бог вечен. Коль скоро существует некая вещь, эта некая вещь существует извечно, поскольку небытие не могло бы дать ей существование. Природа вечна; интеллект, ее одушевляющий, вечен также. Но откуда нам известно, что он бесконечен? Бесконечна ли природа? И что это такое — актуальная бесконечность? Нам понятны только границы; правдоподобно, что природе присущи свои границы; доказательство этого — существование пустоты. Но если природа ограниченна,. почему и верховному разуму не быть ограниченным также? Почему этот бог, могущий существовать лишь в природе, должен распространиться за ее пределы? Могущество его весьма велико, но кто сказал нам, что оно безгранично? Ведь творения его свидетельствуют нам об обратном, и единственным средством, остающимся нам для его оправдания, является признание, что мощи его не хватило для торжества над физическим и моральным злом. Право, я предпочитаю поклоняться ограниченному богу, чем злому.

Быть может, в обширном механизме природы добро с необходимостью торжествует над злом и вечный Мастер пускал в ход все свои средства, продолжая творить возможное добро (вопреки всему сущему злу).

Быть может, материя возмутилась против разума, для которого она была средством.

И кому, наконец, известно, не произведет ли зло, царствующее в течение стольких веков, еще более великое благо за гораздо более долгое время.

ПИСЬМА МЕММИЯ К ЦИЦЕРОНУ

==483

Увы! Слабые и злополучные люди, вы носите на себе те же цепи, что я; ваши несчастья реальны, и я могу вас утешить только предположениями.

VIII. УСТРОИЛ ЛИ БОГ ЭТОТ МИР ОТ ВЕКА?

Ничто не возникает из ничего. Вся античность, все философы без исключения согласны с этим принципом. В самом деле, противоположное абсурдно. Положение это — и доказательство вечности бога, и, более того, его оправдание. Что до меня, то я восхищаюсь тем, как высокий разум сумел построить это необъятное здание при помощи одной лишь простой материи. Некогда удивлялись, как художники с помощью четырех цветов добиваются стольких нюансов. Но какой только данью почтения ни обязаны мы великому Демиургу, сотворившему все при помощи ничтожных четырех элементов!

Мы сейчас видели: если материя существует, то бог существует также.

Когда подчинил он ее своей могучей руке? Когда он ее устроил?

Если материя существовала от века, как это признаёт весь свет, то верховный интеллект привел ее в действие не вчера. Как! Бог в силу необходимости деятелен и он мог провести целую вечность в бездействии? Он — великое необходимое бытие; как же мог он в течение бесчисленных веков оставаться бесполезным великим бытием?

Хаос — поэтический вымысел: либо энергия была заложена в самой материи, либо эта энергия пребывала в боге.

В первом случае все — движение, порядок и жизнь— образовалось само собой, вне какого бы то ни было замысла; но это представляется нам абсурдным.

Во втором случае бог должен был совершить все сам, но должен был также совершать все извечно: он должен был от века с необходимостью расположить все самым скорым и подобающим способом, соответствующим объекту, над коим он трудился.

Если можно сравнить бога с его вечным творением — Солнцем, то его лучи, как и лучи Солнца, истекали от него с первого момента его бытия. Сотворив Солнце ясным, бог, однако, не смог убрать с него пятна. Сотворив

1б*

==484 вольтер

человека с его неизбежными страстями, бог, возможно, не сумел предотвратить ни его пороков, ни его бед. Вечно эти «возможно»! Но у меня нет иных средств оправдать божество.

Милый Цицерон, я не требую, чтобы вы думали, как я, но прошу вас помочь мне думать.

IX. О ДВУХ ПЕРВОНАЧАЛАХ И НЕКОТОРЫХ ДРУГИХ МИФАХ

Персы, дабы объяснить происхождение зла, вообразили вот уже около девяти тысяч лет назад, будто бог, которого, они именовали Ормуздом или Оросмадом, в виде забавы создал могущественное и злое существо, названное ими Ариманом и долженствовавшее служить ему антагонистом; добрый Ормузд, покровительствующий людям, согласно этой выдумке, находится в постоянной борьбе с Ариманом, злокозненным гением, нас преследующим. Так, я наблюдал, как один из моих центурионов ради упражнения каждодневно сражался по утрам со своей обезьяной. Другие представители персов — и говорят, будто число их более велико, — верят, что тиран Ариман столь же древен, сколь и милостивый государь Оросмад. Они уверяют, будто он разбивает яйца, без конца откладываемые милостивым Оросмадом, и будто он вкладывает в них зло; будто он распространяет повсюду тьму там, куда его антипод посылает свет, и болезни, в то время как его антипод дарует здоровье; при этом он заставляет смерть всегда следовать по пятам жизни. Мне кажется, будто я вижу среди многолюдного рынка двух шарлатанов, один из которых распродает яды, другой же — противоядия.

Пусть маги, если им угодно, отыскивают смысл в этой басне; что до меня, то я усматриваю в ней лишь смешные стороны; мне претит видеть бога, каковой является самим разумом, постоянно занятым, подобно гладиатору, сражением с диким зверем.

У индийцев бытует более древний миф. Три объединенных единой волей божества — Бирма, или Брама,— мощь и слава, Вишну, или Бишну, — мягкость и милосердие, Суб, или Сиб, — ужас и разрушение — с общего согласия породили в небе полубогов—дебтов. Эти полубоги восстали; они были сброшены в пропасть тремя

ПИСЬМА МЕММИЯ К ЦИЦЕРОНУ

==485

божествами или, точнее,--великим богом, возглавлявшим упомянутую триаду. После казни в течение ряда веков они достигли людского статуса и принесли зло на Землю, что вынудило бога, или три указанных божества, издать новый закон — Веду.

Однако эти преступники, до того как они принесли зло на Землю, поселили его уже и на небе. Но каким образом создал бог существа, коим предстояло против него восстать? Как мог он дать новый, второй закон в своей Веде? Значит, его первый закон был плох?

Эта восточная сказка ничего не доказывает и не объясняет; она была распространена среди некоторых азиатских народов и в конце концов послужила мо-. делью для войны Титанов.

У египтян были их Осирис и их Тифон. Юпитер Гомера с его двумя бочками вызывает у меня только пожатие плеч. Мне совсем не нравится шинкарь Юпитер, угощающий, как и все кабатчики, больше дрянным вином, чем хорошим. Ведь только от него зависело всегда готовить одно лишь фалернское.

Самым прелестным и милым рассказом, придуманным для оправдания или обвинения провидения, или для насмешки над ним, остается шкатулка Пандоры. Таким образом, относительно самых печальных истин всегда повествовались самые комичные вымыслы.

X. НЕОБХОДИМО ЛИ ЗЛО?

Поскольку все люди тщетно истощали свой гений в поисках ответа на загадку, каким образом зло может существовать при добром боге, какой смельчак осмелится воображать, будто он отыскал то, что до сих пор вотще ищет и не находит Цицерон? Должно быть, зло вообще не имеет истоков, коль скоро Цицерон их не отыскал.

Зло это рассеяно всюду и проникает в нашу среду со всех сторон, подобно тому как огонь внедряется во все, что он пожирает, или эфирная материя пробивается во все поры; почти то же самое происходит и с благом. Два удачливых любовника всем своим существом пользуются собственным счастьем — так ведется извечно. Могу ли я при этом думать иначе, чем предполагая подобное положение необходимым от века?

==486

Итак, я вопреки самому себе прихожу к известной старинной идее, являющейся, как я вижу, основоположением всех систем, к коему присоединяются все философы после тысяч уверток и которое доказано мне всеми поступками человека и моими собственными, всеми происшествиями, о которых я читал, какие я лицезрел и в каких принимал участие; идея эта — фатализм, та необходимость, о которой я вам уже говорил.

Погружаясь в себя самого, что вижу я, кроме фатализма? Разве не должен я был родиться именно тогда, когда движения материнской утробы разверзли матку моей матери и с непреложной необходимостью выбросили меня в этот свет? Могла ли моя мать этому воспрепятствовать? Мог ли я против этого ополчиться? Дал ли я сам себе хоть что-то? Разве все мои идеи не вошли последовательно в мой мозг без того, чтобы я пригласил туда хоть одну из них? Разве не предопределили эти идеи неодолимым образом мою волю, без чего эта последняя не имела бы ни малейшего основания? Разве все то, что я делал, не вытекало с необходимостью из всех этих необходимейших предпосылок? И разве не таким же образом обстоит дело во всей природе?

Либо существующее необходимо, либо нет. Если оно лишено необходимости, тем самым доказано, что оно бесполезно. Вселенная в таком случае была бы лишена пользы; значит, она существует с абсолютной необходимостью. Бог — ее двигатель, ее создатель и душа — был бы тогда бесполезен, а значит, бог существует с абсолютной необходимостью, как мы уже это сказали. Я не могу выйти за пределы того круга, в который я заключил себя с неодолимой силой.

Я вижу огромную цепь, в которой все вещи — звенья; цепь эта охватывает, сжимает сегодня природу; она охватывала ее вчера и будет охватывать ее завтра: я не могу ни усмотреть, ни постичь начала вещей. Либо ничего нет, либо всё — вечно.

Я ощущаю себя бесспорно предопределенным к вере в необходимость зла, ибо зло существует. Я не вижу иного основания для его бытия, чем само это бытие.

О мой Цицерон! Откройте мне глаза, если я заблуждаюсь; но сколькие места вашей книги «De Fato» * поч-

 «О роке» (лат.),—Примеч. переводчика.,

==487

XI. ПОДКРЕПЛЕНИЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ НЕОБХОДИМОСТИ ВЕЩЕЙ

Разумеется, существуют вещи, коим верховный интеллект не в силах воспрепятствовать, например воспрепятствовать тому, чтобы прошлое не существовало, чтобы настоящее не было подвержено постоянной текучести, чтобы будущее не вытекало из настоящего, чтобы математические истины не были таковыми. Верховный интеллект не может сделать содержимое большим по объему, нежели сосуд, в коем оно заключено, или добиться, чтобы женщина родила ребенка из уха, а Луна проходила через игольное ушко.

Перечень таких невероятных вещей был бы чересчур длинен; еще раз: весьма правдоподобно, что бог не мог воспрепятствовать злу.

Мудрый, могущественный и благой интеллект не мог намеренно осуществлять противоречивые вещи. Тысячи детей рождаются с органами, соответствующими их мозгу, но при этом оказываются порочными их грудобрюшные органы: части их отделов недостает, а это разрушает половину творений столь благостного интеллекта. О, если бы дело ограничивалось лишь половинной долей злобных созданий! Но сколько бытует преступлений — от клеветы до отцеубийства! Взгляните только: ягненок, голубь, черепаха, соловей не чинят мне никакого вреда, а бог причинял бы мне его всегда! Он разверзал бы на моем пути пропасти, поглощал город, где я родился, или на всю мою жизнь предавал бы меня страданию — и все это без причины, без повода и без того, чтобы отсюда проистекало хоть какое-то благо?! Нет, о мой боже, мое верховное бытие, бытие благое, — нет, я не могу в это поверить, не могу нанести тебе столь ужасное оскорбление!

Быть может, мне скажут, что я лишаю бога его свободы; да сохранит меня от этого его всемогущество! Делать все, что только возможно, значит полностью осуществлять свою волю. Бог сделал все, что мог сделать бог. Прекрасно, если бог не мог делать зла,

==488 вольтер

Некоторые платоники меня упрекают в том, будто я лишаю бога его простоты, предполагаю его протяженным, не отделяю его достаточным образом от прочей природы и следую скорее догмам Стратона, нежели учениям остальных философов.

Милый мой Цицерон, ни они, ни вы, ни я не знаем, что есть бог. Ограничимся же знанием того, что бог существует. Человеку не дано постичь ни из чего образованы звезды, ни каким образом устроена их материя. Когда бога именуют простым бытием, я всей душой с этим согласен: простой ли он или протяженный — я буду почитать его одинаково; но я не понимаю, что это такое—«простое бытие». Некоторые фантазеры, дабы дать мне это понять, говорят, что простым бытием является геометрическая точка; но геометрическая точка — вещь предположительная, абстракция ума, химера. Бог не может быть геометрической точкой; я усматриваю в нем, подобно Платону, вечного Геометра.

И почему не быть протяженным богу — ему, пребывающему во всей природе? Каким образом протяженность может опровергать его сущность?

Если великое бытие, разумное и необходимое, оперирует протяженностью, каким образом может оно действовать там, где оно не находится? И если оно — повсюду, где оно действует, как может оно не быть протяженным?

Бытие, присутствие коего я могу отрицать в каждой частице мира — одной за другой, — не может существовать нигде.

Бытие простое и непостижимое — это слова, лишенные смысла, не делающие бога ни более почитаемым, ни более любимым и могущественным, ни более разумным. Слова эти—скорее отрицание, чем определение бога.

Мне могут ответить, что душа наша является примером и доказательством простоты великого бытия; что мы не видим и не чувствуем свою душу, она не имеет

ПИСЬМА МЕММИЯ К ЦИЦЕРОНУ

==489

XIII. МОЖЕТ ЛИ ПРИРОДА ДУШИ ПОМОЧЬ НАМ ПОСТИЧЬ ПРИРОДУ БОГА?

Я уже заключил, что коль скоро разум руководит моим слабым телом, значит, верховный интеллект руководит целокупной Вселенной. Куда заведет меня этот первый нетвердый шаг? Сумею ли я когда-нибудь узнать, что именно во мне мыслит и чувствует? Быть может, невидимое, неосязаемое, бестелесное существо, обитающее в моем теле? Ни один человек до сих пор не осмелился это утверждать. У самого Платона не хватило на это отваги. Бестелесное существо, движущее телом! Неосязаемое существо, прикасающееся ко всем моим органам, которым присуще ощущение! Простое существо, набирающее силу с возрастом! Неуничтожимое существо, хиреющее постепенно! Какие противоречия! Какой хаос непостижимых идей! Как?! Я не могу ничего познать иначе, нежели чрез мои чувства, и я допущу в себе существо, полностью противоположное моим чувствам! Все живые существа обладают, подобно мне, чувствами, а также идеями, поставляемыми им их чувствами; так обладают ли они, как и я, также душой? Новый объект для размышления, новый повод не только быть неуверенным в природе души, но и вечно удивляться и пребывать в неведении.

Что я могу еще меньше понять, так это презренное и глупое безразличие, в коем прозябают почти все люди относительно более всего интересующего их объекта — причины их мышления и всего их существования. Думаю, что в Риме нет и двухсот человек, действительно

 

К оглавлению

==490  ВОЛЬТЕР

занятых этим вопросом. Почти все римляне твердят: «Что мне за дело?» — а сказав так, они отправляются пересчитывать свои деньги, бегут, чтобы насладиться зрелищами, или идут к своим любовницам. То жизнь бездельников. Для деятельного человека она ужасна. Ни один из этих людей не заботится о своей душе. Что же до тех немногих, кто может о ней думать, если они искренни, они признают, что не удовлетворены ни одной из систем.

Я бываю готов рассердиться, когда вижу Лукреция, утверждающего, будто та часть души, кою именуют духом, разумом (animus), расположена в срединной части груди *-, а другая ее часть, проводящая ощущения, распространена по всем остальным частям тела. Из всех же прочих систем ни одна не дает мне ясности.

Сколько сект, сколько фантазий, сколько химер! На что можно опереться при подобном раздоре гипотез, чтобы с этой ступеньки подняться до бога? Могу ли я сделать такой приступкой душу, которую я не знаю, и подняться от нее к созерцанию высшей сущности, которую хотел бы познать? Природа моя, которую я не понимаю, не дает мне в руки никакого орудия для отыскания всеобщего принципа—того принципа, между которым и мной лежит столь обширная и глубокая пропасть.

XIV. КРАТКИЙ ОБЗОР ТЕОРИЙ ДУШИ С ЦЕЛЬЮ ДОСТИЧЬ, ЕСЛИ ЭТО ВОЗМОЖНО, КАКОГО-ТО ПОНИМАНИЯ ВЫСШЕГО ИНТЕЛЛЕКТА

Если слепому позволено на ощупь отыскивать свой путь, потерпите, мой Цицерон, пока я сделаю еще несколько шагов в этом хаосе, опираясь на вашу руку. Доставим себе прежде всего удовольствие бросить взгляд на все существующие системы.

Я—тело, души [esprit] же не существует.

Я — душа, и не существует тел.

Я обладаю в своем теле духовной душой.

 ... Разум, который у нас зовется умом, или духом. Он в середине груди расположен и там пребывает.

(Лукреций, кн. III, ст. 140.—Примеч. Вольтера). Цит. по русскому переводу Ф. А. Петровского. М.; Л., 1945, кн. III, ст, 140—141.— Примеч. переводчика.

письма меммия к цицерону

==491

Моя душа — итог моих пяти .чувств.

Моя душа — шестое чувство.

Моя душа — непознанная субстанция, сущность которой — мышление и чувство.

Моя душа — часть вселенской души.

Души не существует вообще.

Когда я просыпаюсь от всех этих грез, голос моего слабого разума мне говорит, хотя я и не знаю, откуда этот голос исходит: Я — тело, души же не существует. Это мне кажется весьма грубым. Едва ли я могу быть уверен, что ваша речь «Pro lege Manilla»* есть всего лишь результат отклонения атомов.

Когда я подчиняюсь распоряжениям моего военачальника и другие повинуются моим приказам, волеизъявления моего генерала и мои собственные исходят вовсе не от тел, приводящих другие тела в движение по законам этого последнего. Рассуждение — не звук трубы. Команда отдается мне разумом, и разумом же я повинуюсь. Это изъявление воли, это воление, кое я исполняю, не есть ни куб и ни шар, оно не имеет формы и не содержит в себе ничего материального. Итак, я могу считать его имматериальным. Я могу верить, что существует нечто, не являющееся материей.

Существуют лишь души, но не тела. Такое положение весьма изысканно и тонко: если этому верить, материя — всего лишь призрак! Но достаточно поесть и попить или почувствовать удар камня по кончику пальца, чтобы поверить в материю.

Я обладаю в своем теле духовной душой. Как! Я? Я — шкатулка, в коей должно помещаться существо, не занимающее никакого места? Я, протяженный, должен быть футляром непротяженного существа? Я—обладатель чего-то такого, что никто никогда не видит, не осязает, о чем нельзя иметь ни малейшего представления, никакой идеи? Конечно, великая дерзость — похваляться обладанием такого сокровища. И как я способен им обладать, если все мои идеи столь часто являются ко мне вопреки моей воле во время бодрствования и во

 «О законе Манилия» (лат.).—Примеч. переводчики,

==492 ВОЛЬТЕР

Духовная душа владеет моим телом. Это — еще более дерзко со стороны души: она может сколько угодно приказывать моему телу остановить быстрый ток своей крови, выправить все свои внутренние движения — тело никогда ей не повинуется. Она владеет весьма непокорным живым существом.

Моя душа — итог всех моих чувств. Это очень трудно понять, а значит, объяснить. Звук лиры, касание, запах, вид, вкус африканского или персидского яблока, по-видимому, имеют мало общего с доказательством Архимеда; я не вижу доподлинно, каким образом действующее во мне первоначало может оказаться следствием пяти других первоначал. Я мечтаю понять это, но не понимаю здесь ничего ровным счетом. Я способен мыслить без носа; я могу мыслить без вкуса, без зрения, и даже если я утрачу чувство осязания. Таким образом, моя мысль не является результатом того, что мож-ет быть у меня постепенно отнято. Я признаю, что не льщу себя мыслью, будто я имел бы идеи в том случае, если бы всегда был лишен всех моих пяти чувств; но Меня не убедят в том, что моя мыслительная способность — следствие пяти объединенных потенций, поскольку я продолжаю думать и тогда, когда теряю их одну за другой.

Душа — шестое чувство. В этой системе заключено нечто завораживающее. Но что значат эти слова? Утверждается ли ими, что нос — существо, нюхающее само по себе, независимо ни от чего? Однако наиболее заслуживающие доверия философы говорят: душа нюхает носом, смотрит глазами, и она присуща всем пяти чувствам. В таком случае, если бы существовало шестое чувство, она присутствовала бы и в нем и это неведомое существо, именуемое душой, оказалось бы присутствующим в шести чувствах вместо пяти. А что означало бы тогда: душа—это чувство? Слова эти ничего не объясняют, разве только, что душа — способность чувствовать и мыслить; но ведь именно такую способность мы и должны исследовать.

Моя душа — непознанная субстанция, чья сущность заключена в мышлении и чувстве. Это почти возвращает нас к идее: душа — шестое чувство; однако при по

ПИСЬМА МЕММИЯ К ЦИЦЕРОНУ

==493

добном предположении она скорее модус, акциденция, способность, а не субстанция.

Непознанная — согласен, но с тем, что душа — субстанция, не могу согласиться. Если бы она была субстанцией, ее сущностью были бы чувство и мысль, подобно тому как сущность материи — протяженность и плотность. В этом случае душа непрерывно бы чувствовала и мыслила, подобно тому как материя всегда плотна и объемна.

Между тем достоверно известно: мы не всегда мыслим и чувствуем. Надо быть до смешного упрямым, чтобы утверждать, будто в глубоком сне, когда мы даже не грезим, мы имеем идеи и чувство. Субстанция, утрачивающая свою сущность в течение половины своего существования, — это нечто надуманное, просто — химера.

Душа моя — часть вселенской души. Такое утверждение более возвышенно. Идея эта льстит нашему самолюбию; она делает нас богами. Часть божества — также божество, подобно тому как часть воздуха — это воздух или капля океана имеет ту же природу, что и сам океан. Однако забавное это божество, рождающееся между мочевым пузырем и прямой кишкой, проводящее девять месяцев в состоянии абсолютного небытия, появляющееся на свет без какого бы то ни было знания, без какой бы то ни было активности и остающееся на целый ряд месяцев в таком положении; часто оно выходит из этого состояния лишь для того, чтобы навеки исчезнуть, и живет лишь для того, чтобы совершать всевозможные проступки.

Я вовсе не столь заносчив, чтобы почитать себя частью бога. Александр превратил себя в бога. Пусть и Цезарь становится богом, если он хочет: в добрый час! Антоний и Никомед могут стать его верховными жрецами, Клеопатра — верховной жрицей. Но я никак не претендую на подобную честь.

Души нет вовсе. Система эта — самая дерзновенная, самая поразительная из всех — в основе своей и проще других. Тюльпан, роза — эти садовые шедевры природы — порождены, согласно данной системе, действием непостижимого механизма и не имеют вовсе души. Движение, творящее все, — вовсе не душа, не мыслящее существо. Насекомые, обладающие жизнью, не кажутся

==494

нам одаренными той мыслящей сущностью, кою именуют душой. Мы охотно допускаем в животных инстинкт, которого не понимаем, но отказываем им в душе, кою понимаем гораздо меньше. Еще шаг — и человек также окажется без души.

Но что поставим мы на ее место? Движение, ощущения, идеи, волеизъявления и т. д. каждого индивида. Однако откуда возьмутся эти ощущения, идеи, волеизъявления в организованном теле? Да от его органов; они будут обязаны своим существованием высшему разуму, одушевляющему всю -природу: разум этот должен был дать всем добротно устроенным живым существам способности, кои мы можем именовать душою; и мы обладаем потенцией мыслить, не имея души, как мы имеем потенцию производить движения, не будучи этим движением сами.

Кто знает, не более ли других систем такая система достойна бога? Представляется, что ни одна из систем не отдает нас более верно в руки божий. Но признаюсь, я Опасаюсь, как бы эта система не превратила человека в простой механизм. Давайте исследуем эту гипотезу и подвергнем ее критике, как все остальные.

XV. ИССЛЕДОВАНИЕ ВОПРОСА, НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ТО, ЧТО ИМЕНУЮТ ДУШОЙ, СПОСОБНОСТЬЮ, ПРИНИМАЕМОЙ ЗА СУБСТАНЦИЮ

Я обладаю даром слова и интонации; таким образом, я членораздельно разговариваю и пою; однако во мне вовсе не живет существо, являющееся артикуляцией и пением. Так не вполне ли вероятно, что, обладая ощущениями и мышлением, я не имею скрытого во мне существа, являющегося одновременно и ощущением, и мыслью, или чувственной мыслью, именуемой душой?

Мы ступаем при помощи ног, мы хватаем руками, мы мыслим и желаем головой. Здесь я полностью на стороне Эпикура и Лукреция, и я рассматриваю третью книгу Лукреция как шедевр красноречивой проницательности. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь мог когда-то сказать что-то столь же прекрасное и правдоподобное.

Все части тела восприимчивы к ощущениям; для чего же искать иную субстанцию в моем теле, которая чувствовала

ПИСЬМА МЕММИЯ К ЦИЦЕРОНУ

==495

бы вместо него? Зачем прибегать к химере, когда я усматриваю реальность? , Но, скажут мне, протяженности недостаточно для получения ощущений, а также идей. Этот булыжник протяжён, но он не чувствует и не мыслит. Да, но вот тот, иной, кусок организованной материи обладает ощущением и даром мысли. Я совершенно не постигаю, с помощью какого искусства движения, чувства, идеи память и рассуждение умещаются в этом кусочке организованной материи, но я это вижу и сам для себя являюсь тому доказательством.

Еще менее я постигаю, каким образом движение, чувство, идеи, память и рассуждения образуются в непротяженном существе, простом, каковое представляется мне равнозначным нулю. Я никогда не лицезрел такие простые существа, да и никто их не видел; нет никакой возможности составить себе о них хоть малейшее представление; они не являются необходимыми; они —продукт воспаленной фантазии. Еще раз: весьма бесполезно их допускать.

Я — тело, и это устройство моего тела, эту способность передвигаться и двигать другие тела, способность чувствовать и рассуждать я получил от разумной и необходимой потенции, одушевляющей природу. Именно здесь я расхожусь с Лукрецием. Вам же остается нас с ним рассудить. Скажите мне, что ценнее — верить ли в незримое, непостижимое существо, рождающееся и умирающее вместе с нами, или верить в то, что мы являемся всего лишь обладателями способностей, дарованных нам необходимым великим бытием?

XVI. СПОСОБНОСТИ ЖИВОТНЫХ

Животные обладают теми же способностями, что и мы. Устроенные, как мы, они получают, так же как мы, свою жизнь и так же ее дают. Подобно нам они производят свои движения и их сообщают другим телам. Они обладают чувствами и ощущениями, идеями и памятью. Существует ли человек, настолько глупый, чтобы думать, будто первоначало всех этих вещей — непротяженный принцип? Ни один смертный никогда не осмелился утверждать такую нелепость. Зачем же нам быть

==496

столь неразумными, чтобы воображать в пользу человека существование подобного духа?

У животных есть только способности, и у нас — также.

В самом деле, было бы весьма комично, если бы ящерица, пожирая муху, или крокодил, пожирая человека, пожирали бы каждый живую душу.

И что могла бы представлять собой душа такой мухи? Бессмертное существо, сошедшее с небесной выси, дабы войти в мушиное тело? Часть, отделенную от божества? Не лучше ли и не правильнее почитать ее просто способностью этого насекомого, дарованной ему вместе с жизнью? И если оно получило такую способность в дар, то же самое можем мы сказать об обезьяне и о слоне, а также о человеке, причем не причиним ему тем самым никакого вреда.

Я читал у одного из философов9, что самый грубо скроенный человек стоит выше самого одаренного животного. С этим я не согласен. За слона при купле заплатят дороже, чем за целую толпу глупцов; но даже если философ прав, что из этого следует? Только лишь, что человек получил в удел от высшего бытия больше талантов, — и ничего более.

XVII, О БЕССМЕРТИИ

Пожелает ли великое бытие упорно сохранять за нами те же дары после нашей смерти? Может ли оно связать способность мышления с некоей частью нас самих, коя сохранится от нас — в добрый час? Я не могу это ни утверждать, ни отрицать; у меня нет доказательства ни за, ни против. Пусть тот, кто утверждает подобную странную вещь, и докажет ее со всей ясностью; но, поскольку до сих пор никто этого не сделал, пусть мне будет дозволено усомниться.

Когда от нас остается один лишь тлен, что нам до того, что какой-то атом этого праха перейдет в какую-то тварь, наделенный теми же способностями, какими он пользовался в течение своей прежней жизни? Новая эта личность не будет более мной; этот чужак не больше будет «я», чем я являюсь вот этой капустой или же дыней, выросшими на земле, в которой меня захоронили.

==497

XVIII. О ПЕРЕСЕЛЕНИИ ДУШ

Дабы допустить метемпсихоз, следовало бы, чтобы кто-то честно и положительно вспомнил, как некогда он был другим человеком. Я не более могу поверить, будто Пифагор был петухом, чем поверить, будто он имел золотую ляжку.

Когда я говорю вам, что обладаю способностями, я говорю чистую правду; когда уверяю, что я не сам себе сделал эти подарки, сие пока еще также явная истина; когда я делаю вывод: только разумная причина могла дать мне сознание, я утверждаю нечто весьма допустимое, то, что не может вспугнуть разум; но если угольщик говорит мне, будто он некогда был Киром или Гераклом, это меня потрясает и я умоляю его дать мне тому убедительные доказательства.

XIX. ОБЯЗАННОСТИ ЛЮДЕЙ НЕЗАВИСИМО ОТ ТОГО, К КАКОЙ ОНИ ПРИНАДЛЕЖАТ СЕКТЕ

Все школы различны, но мораль всюду одинакова — с этим мы часто соглашались в наших собеседованиях с Коттой и Бальбом. Чувство порядочности заложено природой в сердцах людей в виде некоего противоядия от всех ядов, какие его отравляют. Вам известно: Цезарь, оказавшись на брегу Рубикона, испытывал угрызения совести. Тайный голос, говорящий всем людям, шепнул ему, что он — дурной гражданин. Если Цезарь, Катилина10, Марий, Сулла, Цинна оттолкнули от себя этот голос, то Катон, Аттик, Марцелл, Котта, Бальб и вы — все были ему послушны.

Сознание чувства долга останется на Земле вечным — будь то для нашего утешения, когда мы этому долгу следуем, или для обвинения против нас, когда мы насилуем его законы.

Я часто вам говорил — вам и Котте, что более всего восхищаюсь во всей античности изречением Зороастра:

==498

«Если ты сомневаешься, воздержись от действия,— как справедливого, так и несправедливого». Это правило всех порядочных людей и принцип всякой морали. Принцип этот — душа вашей превосходной книги «Об обязан-, ностях». Никогда не будет написано ничего более мудрого, истинного и полезного. Впредь все, кем владеет честолюбивое стремление поучать людей и давать им советы, окажутся шарлатанами, если они пожелают подняться над вами и не станут вашими подражателями.

XX. ВОПРЕКИ ВСЕМ НАШИМ ПРЕСТУПЛЕНИЯМ ПРИНЦИПЫ ДОБРОДЕТЕЛИ ЖИВУТ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ СЕРДЦЕ

Предписания добродетели, великий Цицерон, коим вы учили с таким красноречием, настолько запечатлены рукой природы в человеческом сердце, что сами жрецы Египта, Сирии, Халдеи, Фригии и наши не смогли их оттуда изгладить. Тщетно египетские жрецы делали священными крокодилов, козлов и кошек и приносили жертвы своему невежеству, честолюбию и жадности; тщетно халдеи имели нелепую дерзость читать будущее по звездам; тщетно все сирийцы оболванивали человеческую породу своими омерзительными суевериями: принципы морали остались нерушимыми среди всех этих ужасов и безумств. Греческие жрецы могли сколько угодно приносить в жертву Ифигению, чтобы вызвать попутный ветер,; жрецы всех известных народов мира могли, как хотели, свершать человеческие жертвоприношения; и тщетно мы, римляне, почитающие себя мудрыми, недавно принесли в жертву двух греков и двух галлов, дабы искупить предполагаемый проступок весталки: вопреки усилиям стольких жрецов, стремившихся превратить людей в кровожадных зверей, законы, изданные верховным разумом природы, всюду попираемые, нигде не были упразднены. Голос, говорящий всем людям: «Не делай того, чего ты не хотел бы, чтобы причинили тебе», всегда будет слышен от одного конца вселенной до другого.

Все священники всех религий сами вынуждены принимать это основоположение, и бесчестный Калхант, умерщвляя на алтаре дочь своего царя, говорил: «Это убийство я допускаю ради вящего блага».

==499

XXI. ДОЛЖНЫ ЛИ МЫ НАДЕЯТЬСЯ НА ТО, ЧТО РИМЛЯНЕ СТАНУТ БОЛЕЕ ДОБРОДЕТЕЛЬНЫМИ?

Мы чересчур богаты, могущественны и горды, а потому Римская республика не возродится. Я убежден, что после Цезаря наступят еще более мрачные времена. После того как римляне были тиранами многих народов, они навсегда такими же и останутся, но когда монархическая власть укрепится, среди этих тиранов должны, несомненно, появиться отдельные благие владыки. Коль скоро народ приучен к повиновению, у них не будет повода быть злыми, а если они вдобавок будут читать ваши труды, они станут вполне добродетельными. Я утешал себя этой надеждой среди всех тех бед, что я видел, и тех, кои я предвижу.

XXII. СОХРАНИТСЯ ЛИ РЕЛИГИЯ РИМЛЯН?

В Римской империи столько сект и религий, что, возможно, какая-то из них в один прекрасный день возьмет верх над остальными. Хотя в нашей религии есть один Юпитер — господин богов и людей, коего мы именуем всемогущим и всеблагим, тем не менее Гомер и другие поэты приписали ему столько глупостей, а у народа нашего столько смешных божков, что те, кто предложит единого бога, смогут в конце концов изгнать всех наших богов. Дайте мне платоника — энтузиаста, влюбленного в славу главы секты, — и я уверен, он в этом преуспеет.

Я познакомился в окрестностях Александрии, в местности, лежащей ниже озера Мерис, с сектой, именующей себя терапевтами; все они считают себя боговдохновенными, имеют видения, постятся и молятся. Энтузиазм их доходит до презрения к смерти. Если когда-нибудь этот энтузиазм укрепит себя догмами Платона, постепенно начинающими преобладать в Александрии, они сумеют в конце концов ниспровергнуть имперскую религию; но подобная революция не сможет совершиться без большого

 

К оглавлению

==500

кровопролития; а ведь коль скоро начинаются религиозные войны, они длятся веками, настолько люди суеверны, безумны и злы".

На Земле всегда будет большое количество сект. Остается пожелать, чтобы ни одна из них не вменила себе в долг варварский обычай преследования инакомыслящих. До сих пор мы не впали в эту страшную крайность. Мы не хотим принуждать ни египтян, ни сирийцев, ни фригийцев, ни иудеев. Будем молить великого Демиурга (если только можно избежать его рока) — будем молить его, чтобы мания преследования людей никогда не охватила Землю, ведь Земля стала бы из-за этого более ужасным местом пребывания, чем рисуемый нам поэтами Тартар. Достаточно бичей свищет над нами — не будем же присовокуплять к ним еще и эту чуму.

==501