Республиканский лагерь перед заключительным штурмом

Исходя из этого, генштаб поста­вил перед силами Центрально-южной зоны задачу отвлекающих маневров, призванных помешать противнику отвести свои резервы с этого пассивного участка фронта и направить их на главный театр во­енных действий. Был выработан план, в соответствии с которым в Центрально-южной зоне должны были быть предприняты три атаки: первая — в направлении Малаги при поддержке военно-морского фло­та, базировавшегося в Картахене; вторая — в направлении Кордовы-Пеньярройи, чтобы поставить под угрозу коммуникации противника между Андалусией и Эстремадурой, и, наконец, третья — на соб­ственно Центральном фронте, с тем чтобы перерезать коммуникационные линии с севера на юг. Для достижения максимального эффек­та эти операции следовало пред­принять до того, как противник на­чнет свое наступление в Катало­нии.

5 декабря, вечером, генштаб на­правил инструкции генералу Миахе, командующему группой армий Центрально-южной зоны, при­казывая ему начать задуманные операции в районе Мотриля (то есть в направлении Малаги) «не позже 8 декабря», операцию в на­правлении Кордовы — Пеньярройя — «на четыре-шесть дней позже» и последнюю, третью, предназначен­ную нарушить коммуникации, иду­щие с севера на юг, — «самое позд­нее через двенадцать-четырнад­цать дней». Последовательность действий должна была создать у противника впечатление, что вся Центрально-южная зона пришла в движение и что, следовательно, ему надо было если не отложить свое наступление в Каталонии, то по крайней мере не слишком рас­считывать на свои резервы на других участках театра военных дей­ствий.

Но этот план был отвергнут одновременно и Миахой, и адми­ралом Буисой, выполнявшим в то время функции начальника главно­го штаба военно-морских сил, ба­зировавшихся в Картахене. Это имело самые губительные послед­ствия для Каталонии с первых же дней начавшегося там сражения.

Сейчас, когда прошло столько времени, такое положение вещей может показаться невероятным. Ведь и Миаха, и Буиса находились в подчинении министра обороны и генштаба и были обязаны выпол­нить отвлекающие операции, призванные противодействовать гото­вящемуся наступлению противни­ка. По сути дела, Миаха и Буиса уже вели себя нелояльно, подрывая власть правительства, которое должно было бы сместить их. Но было ли оно в состоянии это сде­лать? Во всяком случае, вместо то­го чтобы их строго наказать, дело оставили без последствий.

Соотношение сил на Каталон­ском фронте выглядело следую­щим образом (приводится по книге генерала Рохо):

Вопиюшее неравенство в соотно­шении сил, о чем уже достаточно говорилось, еще раз подтверждает, сколь важным были бы отвлекаю­щие операции.

Отказ генерала Миахи принять план наступлений в Центрально-южной зоне, предложенный для срочного выполнения генералом Рохо, был для последнего не единственным

227

Оружие во второй половине ноя­бря спешно доставили в Мурманск. Это явилось результатом блиц-поездки командующего республи­канской авиацией генерала Идаль­го де Сиснероса в Москву.

Эта поездка, подробно описан­ная самим Сиснеросом в его книге «Меняю курс» и замалчиваемая, как это ни странно, многими исто­риками, заслуживает того, чтобы на ней остановиться.

С исторической точки зрения она представляет необычайный инте­рес по крайней мере потому, что поездка эта самим своим смыслом полностью опровергает имеющую хождение версию, согласно кото­рой СССР якобы прекратил после «мюнхенского кризиса» все во­енные поставки Испанской респу­блике.

Идальго де Сиснерос вспоми­нает в своей книге обстоятельства, при которых на него была возложена



Генерал Висенте Рохо (справа) и командующий республиканской авиацией генерал Игнасио Идальго де Сиснерос.

эта деликатная миссия *.

«Однажды рано утром за не­сколько дней до фашистского на­ступления на Каталонию, — пишет он, — мне передали распоряжение Негрина срочно зайти к нему до­мой... Негрин тотчас приступил к делу. Он сказал, что вместе с Рохо они весьма обстоятельно проана­лизировали обстановку и пришли к обоюдному мнению: положение крайне серьезно. Единственная воз­можность избежать потери Ката­лонии или отсрочить ее — обраще­ние к Советскому Союзу с прось­бой предоставить Испании круп­ную партию вооружения. Подо­бные списки требуемых материа­лов ими уже составлены. Я помню только некоторые цифры: 250 самолетов, 250 танков, 4000 пуле­метов, 650 орудий и далее в таких же масштабах. Мне они показались фантастическими [подчеркнуто мною. — Ж. С].

Негрин сказал, что для республи­ки это вопрос жизни и смерти. Та­кую просьбу должен передать че­ловек, пользующийся полным до­верием республиканского прави­тельства и внушающий такое же доверие Советскому правительству. Осуществить эту миссию они решили поручить мне. Уди­вленный, я сказал председателю совета министров, что полностью отдаю себя в его распоряжение и, хотя не желаю уклоняться от вы­полнения столь трудного задания, быть может, он найдет более под­ходящего человека, нежели я, для ведения столь важных переговоров с Советским правительством.

Негрин не обратил внимания на мое замечание и стал инструктиро­вать меня. Я должен был отпра­виться в Москву в тот же самый день. Негрин вручил мне три пись­ма, написанные им собственноруч­но для М. Калинина, И. Сталина и

________

228

«...Прибыв Москву, я в тот же день посетил советского министра обороны маршала Ворошилова и вручил ему письма Негрина... До­говорились так: Советское прави­тельство предоставляет заем Ис­панской республике на всю сумму стоимости вооружения (более ста миллионов долларов). Единствен­ной гарантией этого займа явля­лась моя подпись. Иначе говоря, положившись на нас, СССР пред­оставил Испании сто миллионов долларов».

Таким образом, «не требуя ника­ких гарантий, не ставя никаких ус­ловий, передали нам сто миллио­нов долларов, когда военное поло­жение республики было почти без­надежным».

Идальго де Сиснерос немедлен­но вернулся в Барселону. Вскоре последовала и отправка оружия. Она производилась через незамер­зающий порт Мурманск, куда вые­хал полковник Арналь, чтобы на­блюдать за погрузкой судов.

Эта часть рассказа генерала Идальго де Сиснероса содержит немаловажные подробности: «Ору­жие погрузили на семь совет­ских пароходов, которые отплыли во французские порты. Первые два судна прибыли в Бордо, когда на­ша армия еще имела в запасе до­статочно времени, чтобы использо­вать привезенные материалы. Но французское правительство придумывало различные предлоги, за­тягивая их переброску через Фран­цию. Когда же вооружение прибы­ло в Каталонию, было уже поздно. Мы не имели ни аэродромов, где можно было бы производить сбор­ку самолетов, ни территории, чтобы защищаться. Если бы прави­тельство Франции сразу после при­бытия советских пароходов разре­шило переправить оружие респу­бликанцам, участь Каталонии мо­гла бы быть иной. Располагая этим вооружением, мы имели бы воз­можность сопротивляться еще не­сколько месяцев, а принимая во внимание обстановку, складывав­шуюся в Европе, это могло оказаться гибельным для осуществле­ния фашистских планов».

Была бы участь Каталонии, как это утверждает Идальго де Сисне­рос, иной, если бы советское ору­жие, блокированное в Бордо, было бы получено в Барселоне до на­чала заключительного наступления Франко?

Не прибегая к бесплодной игре экстраполирования апостериори, можно, вне всяких сомнений, ут­верждать, что, если бы это во­оружение, даже одна-единственная партия его, прибыла бы в Барсело­ну до начала битвы за Каталонию, соотношение сил — а мы уже гово­рили, каким оно было к середине декабря, — претерпело бы большие изменения.

Совсем иным было бы в этом сражении положение с боевой тех­никой, по крайней мере с той, что была пущена в ход, то есть, с одной стороны, армия, щедро оснащен­ная авиацией, артиллерией, танка­ми и т. д., а с другой — бойцы, лишенные прикрытия с воздуха, ску­дость артиллерии и минимальное количество танков.

Размышление апостериори гене­рала Идальго де Сиснероса «мы имели бы возможность сопроти­вляться еще несколько месяцев, а принимая во внимание обстановку, складывавшуюся в Европе, это мо­гло оказаться гибельным для осу­ществления фашистских планов», по сути говоря, еще не означает «мы выиграли бы».

Это заявление — весьма ценное подтверждение мнения, господ­ствовавшего среди самых дально­видных республиканских государ­ственных деятелей и военачальни­ков, а именно что делать ставку на возможность сопротивления от­нюдь не было сумасбродством или нелепостью. Это мнение основыва­лось на анализе международной обстановки, когда все заставляло думать, что рано или поздно ход событий приведет к взрыву ситуа­ции, не могущей оставаться мир­ной.

И ожидаемое произошло. В этой связи можно беспристрастно кон­статировать, что решение прави­тельства Даладье блокировать в критический момент вооружение, прибывшее из Мурманска в Бордо, тяжело отразилось на самих усло­виях, в которых проходила битва за Каталонию, и что это решение, вне всяких сомнений, ускорило ко­нец Испанской республики.
Франко-германская декларация от 6 декабря и будущее Испанской республики
Говоря о днях, последовавших за сражением на Эбро, до начала по­следнего штурма, который готовил «генералиссимус», нельзя не упо­мянуть здесь о том пагубном воз­действии, которое оказала франко-германская декларация от 6 дека­бря 1938 года, подписанная в Пари­же Иоахимом Риббентропом, ми­нистром иностранных дел Третье­го рейха, и Жоржем Бонне, фран­цузским министром иностранных дел, на положение дел в республи­канской зоне, как в Каталонии, так и в больших городах Центрально-южного района.

Когда через двадцать четыре ча­са после ее подписания текст этой декларации стал известен и под­вергся обсуждению в газетах, я мог, находясь в Барселоне, пол­ностью осознать масштабы его воздействия.

Политические деятели, ожидавшие,

229

Этот день, когда трагический ис­ход войны уже давал знать о себе тысячью незначительных симпто­мов, предвещавших его, был для меня одним из самых тяжелых за всю эту мрачную осень. Мои собе­седники просто засыпали меня, как француза, вопросами, пытаясь по­нять, как и почему правительство Даладье смогло подписать такой документ. Осуждая это «новое предательство» Франции, они в пы­лу негодования распространяли его и на меня, хотя знали мою позицию и мои чувства в отношении тех, кто был ответствен за мюнхен­скую капитуляцию.

Я отвергал эти упреки и говорил моим испанским друзьям, что если вооружение, с лихорадочным не­терпением ожидаемое Народной армией, никак не могло прибыть к месту назначения, то это объясня­лось лишь тем, что нельзя было одновременно устраивать банкеты Риббентропу и открывать француз­скую границу, чтобы пропустить оружие.

Больше всего приводила в него­дование политических деятелей — социалистов, коммунистов, левых республиканцев, с которыми я об­суждал эту декларацию, — ее первая статья, в которой французское пра­вительство и правительство Треть­его рейха утверждали, что они «полностью разделяют убеждение, что мирные и добрососедские отношения между Францией и Герма­нией» составляют «один из суще­ственных элементов консолидации положения в Европе и всеобщего мира».

И то и другое одновременно, от­ветил я ему.

Я чувствовал, что большинство республиканских деятелей, с ко­торыми я тогда встречался, поми­мо негодования, испытывали серь­езное беспокойство, за которым таилось предчувствие, что, если «всеобщий мир» действительно бу­дет основываться на укреплении взаимоотношений между Фран­цией и Третьим рейхом, то Испан­ская республика вскоре станет рас­платой за «консолидацию положе­ния в Европе», провозглашенную и подчеркнутую в декларации.

Подробности, поступившие из Парижа, не преминули подтвер­дить интуитивные предчувствия в Барселоне относительно эвен­туальных последствий франко-гер­манских переговоров.

Кроме официальных церемоний, сопутствовавших визиту Риббен­тропа, прибывшего в сопровожде­нии супруги, состоялся двухчасо­вой разговор с глазу на глаз между посланником Гитлера и Жоржем Бонне. Материалы этой беседы сохранились в секретных архивах гер­манского министерства ино­странных дел, и они полностью подтверждают все то, что говори­лось тогда в связи с визитом Риб­бентропа, а именно: Риббентроп настаивал на «добром согласии ме­жду четырьмя державами, под­писывавшими Мюнхенское согла­шение», на «вопросе о сферах инте­ресов», на «недопустимости сохранения военных союзов Франции с Востоком» и на «удобном случае из­бавиться от подобной политики окружения [Германии]», что позво­лило бы «радикально и оконча­тельно упорядочить отношения ме­жду Германией и Францией». Едва завуалированное требование, на которое французский министр, со­гласно секретным архивным мате­риалам, ответил следующее:

«Он [Жорж Бонне] подтвердил, что со времени Мюнхенского со­глашения обстановка глубоко из­менилась...» Это было равноценно подписанному и незаполненному векселю в ответ на официальное требование о признании «сферы интересов».

Что касается войны в Испании, то Жорж Бонне добавил, что он одобряет «внешнеполитическую позицию Рейха, заключающуюся в том, чтобы вести борьбу против большевизма». Говоря это, фран­цузский министр не маневрировал, как все дипломаты при исполнении своих обязанностей, что, строго го­воря, было допустимым. Он пол­ностью разделял антибольшевизм Риббентропа, абсолютно не при­нимая во внимание, что Франция подписала договор о ненападении с СССР (1935 г.), чтобы обезопасить себя от экспансионизма Третьего рейха. И тогда Риббентроп, пой­мав его на слове, пошел еще даль­ше, заявив, что «если Гитлер под­держивал Франко, то он это делал во имя борьбы против большевиз­ма».

В официальном немецком прото­коле об этом сказано подробнее.

«Препятствуя большевизму утвердиться в Испании, — заявил фон Риббентроп, — Гитлер и Муссо­лини оказывают в итоге услугу Франции, ибо с больщевизированным испанским соседом дело приняло бы... гораздо более серь­езный оборот для Франции...»

По возвращении Риббентропа в Берлин согласие французского пра­вительства с тезисом о «сферах ин­тересов» уже рассматривалось на­цистскими главарями как оконча­тельное. В их понимании сферы интересов охватывали не только Центральную Европу и Советскую Украину, но и испанскую республи­канскую территорию, которую они заодно со своим союзником

230

Муссолини жаждали видеть под кон­тролем «оси Берлин — Рим — То­кио», включенной в рамки страте­гии мирового владычества. То, че­го Риббентроп, по сути дела, до­стиг, выдвигая положение о «сфе­рах интересов» (и заставив Бонне принять его), было состоявшееся вскоре признание французским правительством режима Франко — шаг, который Франция до той по­ры отказывалась предпринять.

Испанские республиканцы со свойственной им интуицией, обо­стренной двумя годами обещаний и дружественных заверений, уже на следующий день после подписания Франко-германской декларации от 6 декабря осознали ту потенциальную угрозу, которую она предста­вляла для существования Испан­ской республики, и то окончатель­ное предательство, к которому она вскоре привела. Историк же годы спустя вправе считать, основы­ваясь на материалах открытых ар­хивов, эту дату переломной в исто­рии войны в Испании. В этот день, явившийся кульминацией двухлет­них опытов с западней «невмеша­тельства», французское правитель­ство, инициатор Лондонского пак­та, подписало смертный приговор Испанской республике точно так же, как двумя месяцами раньше оно подписало акт о кончине Че­хословацкой республики.

В гонке, которая вела к пропасти правительства «западных демокра­тий», со смехотворной прытью размахивавших одновременно и Мюнхенским соглашением, и ан­гло-германской декларацией от 30 сентября, и франко-германской декларацией от 6 декабря, шансы на то, что они остановятся на полпути и осознают грозящую им смер­тельную опасность, уже были ми­нимальными.

Что же касается наиболее даль­новидных руководителей Испан­ской республики, предчувствовав­ших наихудшее, они тем не менее, не видя иного выхода и несмотря на внутренние разногласия, будут продолжать еще несколько месяцев свою борьбу, утверждая, «что луч­ше умереть стоя, чем жить на коленях».

В действительности все обстояло иначе. Каудильо, конечно, было из­вестно, что армия Эбро после побе­доносного форсирования реки 25 июля 1938 года, до того как снова перейти 16 ноября на левый берег, понесла тяжелейшие потери — до 70% ее личного состава (убитые, раненые, взятые в плен, пропавшие без вести), но он знал также и чего стоила ему самому эта битва на из­мор, длившаяся 115 дней. Она обо­шлась Франко в 55 тысяч человек, было уничтожено и значительное количество боевой техники. Знал он и то, что Гитлер и Муссолини вне себя от длительного сопроти­вления Народной армии, от того, что войскам Франко понадобилось семь контрнаступлений, чтобы от­воевать 800 кв. километров терри­тории, завоеванной республикан­цами за неделю, и что они в связи с этим весьма скептически оценива­ли его стратегические таланты.

Скрытный, скупой на слова, кау­дильо никогда не распространялся на эту тему, даже перед самыми близкими своими соратниками. Для этого он был слишком спесив. Но не вызывает сомнений, что на­стойчивость, с какой этой осенью военный атташе Третьего рейха в Бургосе Функ расспрашивал его об оперативных планах всякий раз, когда к нему обращались с прось­бой о поставках оружия, била по самолюбию Франко.

Утверждая, что он намеревался вести войну в соответствии со свои­ми политико-стратегическими кон­цепциями, он не мог не сознавать, что его акции в Берлине и Риме, взлетевшие было вверх после ве­сеннего наступления в Арагоне, стремительно упали к концу лета. Акции его были настолько подор­ваны, что нацистский посол Шторер, как мы помним, сообщил в Берлин, что военная обстановка в Испании достигла «состояния рав­новесия».

Чтобы выйти из тупика, в кото­ром он очутился, «генералиссимус» не колеблясь стал домагаться у Гитлера посылки оружия, которое тот не торопился отправлять. Но на этот раз Франко в конце концов добился своего.

Хотя франкистские и неофран­кистские историки твердят в уни­сон, что вооружение от Гитлера прибыло в атлантические порты, когда битва за Каталонию уже на­чалась (и что наступление началось с тем вооружением, каким распола­гали франкисты до того, как хлы­нул поток боевой техники всех ви­дов), нельзя не предположить, что они из мелкого тщеславия пре­уменьшили цифры, касающиеся ар­тиллерии и авиации. Данные, при­водимые генералом Рохо относи­тельно военного потенциала фран­кистов в Каталонии, и те, что указывает неофранкистский историк

231

Мартинес Банде, расходятся. У Рохо 220 тысяч человек, 800 артил­лерийских орудий и 500-600 само­летов, у Мартинеса Банде — 250 ты­сяч человек, 565 орудий и 469 само­летов.

Каталонский фронт, стабилизи­ровавшийся к 23 декабря 1938 года, когда началось наступление, рас­пался на два участка, очень раз­личных по рельефу. Первый — гори­стая, пересеченная местность — про­стирался от слияния рек Ногера и Сегре вплоть до пиренейской гра­ницы. Этот участок фронта из-за особенностей рельефа представлял собой своего рода крепостной вал, на подходах к которму находились «ключевые» городки Балагер, Артеса-де-Сегре, Понс, Тремп и Сео-де-Уржель, укрепленные во время весеннего наступления 1938 года.

Наличие этих укрепленных рубе­жей к моменту начала франкист­ского наступления 23 декабря сви­детельствует о том, что вопреки утверждениям многочисленных франкистских и неофранкистских историков правительство Негрина и Народная армия вовсе не считали войну фактически проигранной и намеревались сражаться.

День наступления, назначенный главным штабом Франко сначала на 5 декабря, затем перенесенный на 10-е, из-за начавшихся пролив­ных дождей снова и окончательно был перенесен на 23-е. Когда весть об этом достигла Барселоны, правительство Негрина, ухватившись за эту дату, предложило перемирие на время рождества. Предложение это было широко поддержано за рубежом и встретило одобрение Ватикана. Но Франко ответил от­казом, решив начать заключительный акт войны с интенсивной бом­бежки наиболее крупных каталон­ских городов.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Падение Каталонии
Бегство гражданского населения и военное отступление
Каудильо, знавший, как об этом пишут его биографы, о прибытии значительного количества совет­ского оружия во Францию и о том, что оно блокировано в Бордо, опа­сался, как бы оно все-таки не было получено республиканцами, что изменило бы выгодное для него соот­ношение сил.

Решающую роль в наступлении франкистов играли итальянские войска. На втором участке фронта, о котором говорилось выше, были сосредоточены пять итальянских моторизованных дивизий, щедро оснащенных недавно прибывшей боевой техникой. По свидетельству неофранкистского историка Рамона Саласа Ларрасабаля, им было придано 200 пушек (всех калибров), более 200 зенитных и противотан­ковых орудий, 200 танков и 300 самолетов. Личный состав этих ди­визий насчитывал 38 тысяч чело­век.

24 декабря глава правительства Негрин, поддавшись одному из своих внезапных импульсов, ко­торые он, без сомнения из-за нерв­ного перенапряжения, все менее и менее контролировал, обратился по радио к военачальникам «как к ответственным представителям ко­мандования по ту сторону разде­ляющих нас траншей» с последним воззванием.

В нем он подчеркнул, что прави­тельство республики «будет не­уклонно следовать своему курсу, проявляя терпимость и служа образцом цивилизации» и что для «переустройства Испании следует готовиться к примирению и сосуществованию».

Но речь эта, передававшаяся че­рез сорок восемь часов после нача­ла франкистского наступления, в то время, как Барселона и другие города Каталонии подвергались смертоносным воздушным нале­там, была воспринята как признак смятения и слабости.

31 декабря, в канун Нового года, Негрин, выступая по радио с ре­чью, совершенно иной по духу, чем его воззвание от 24-го, обращаясь по-английски к англосаксонским странам, особенно к американцам, сказал:

«Испанская проблема отныне является мировой проблемой... Ис­ход испанской войны коснется всех людей, всех стран... Таков глу­бинный смысл сверхчеловеческой борьбы, которую мы ведем... Да будет Испания для вас примером».

Хотя 5 января 1939 года прави­тельство Негрина приняло реше­ние мобилизовать всех мужчин от 18 до 38 лет, а кроме того, мобили­зовать всех испанцев от 17 до 55 лет на фортификационные работы, равно как и резервистов 1921 и 1915 годов, и создало Национальный совет военной промышленности, все эти меры не могли привести к немедленному перелому.

К 11 января 1939 года, по свиде­тельству генерала Рохо, генштаб располагал в Каталонии не более чем 90 тысячами человек, воору­женных 60 тысячами винтовок. Людские потери (убитые, раненые) достигли 40 тысяч человек. К это­му времени значительная часть Ка­талонии перешла в руки противни­ка. Но гораздо важнее, чем потеря территории, было то, что силы ар­мии Эбро таяли.

Территория, все еще контроли­руемая республиканцами, сокра­щалась с каждым днем (за две недели было потеряно 2000 кв. ки­лометров). К концу первой декады января 1939 года как для рядового человека, так и для работников государственного аппарата две вещи стали совершенно очевидными: во-первых, то, что с военной точки зрения, исходя из новой конфигу­рации линии фронта, судьба Барсе­лоны была предрешена, а во-вторых, и это вытекало из первой посылки, сколько-нибудь длительная защита остальной территории Каталонии была невозможной.

Начиная со второй декады ян­варя линия фронта менялась с каждым часом. Было немало слу­чаев, когда командирам частей и их штабам (на уровне армейских кор­пусов) из-за отсутствия информа­ции о том, что происходит в кило­метре от их командного пункта, чудом удавалось избежать плена.

Через тридцать пять дней после начала итало-франкистского на­ступления Барселона пала (26 янва­ря 1939 года). Это событие годы спустя обрело значимость, сравни­мую с падением Парижа в 1940 го­ду во время битвы за Францию. Ес­ли часть населения Барселоны на­правилась к северу, не очень пред­ставляя себе ни куда она шла, ни как она будет существовать даль­ше, то сотни тысяч парижан напра­вились наугад к югу.

233

Ими владели одни и те же чув­ства — страх очутиться под жесто­кой пятой фашизма и стремление уйти от беспощадных орудий его власти и насилия. Истоки неукро­тимой силы, толкавшие на исход к Пиренеям в январе 1939 года и к Луаре в мае 1940 года, были одни­ми и теми же.

Чтобы обеспечить людей мини­мумом продовольствия, Народная армия организовала челночное движение грузовиков, которые под обстрелом самолетов доставляли хлеб и консервы, распределявшие­ся между беженцами. Умиравших — их было особенно много среди лю­дей старшего возраста — хоронили тут же.

Дальнейшее продвижение шло к Фигерасу. Людские массы навод­нили городок, чье население в обычное время составляло 15 ты­сяч. Были сметены все кон­трольные посты и заставы. Город превратился в невероятный мура­вейник, где сотни тысяч бездомных лихорадочно искали крова и пищи.

24 января Фигерас, находивший­ся в 25 километрах от Пертюса, расположенного на французской границе, стал официальной рези­денцией республиканского прави­тельства. Органы совета мини­стров, министерств иностранных дел и финансов и некоторые службы генштаба были размещены в замке Сан-Фернандо, цитадели,

возвышающейся над Фигерасом.

О том, чтобы наладить нормаль­ное функционирование государ­ственной машины, нечего было и думать. Но можно было попытать­ся заставить услышать голос пра­вительства Негрина на междуна­родной арене.

С другой стороны, следовало дать миллионам республиканцев, находившихся в Центрально-южной зоне, и сотням тысяч бежен­цев, запрудивших все дороги, ко­торые вели к Франции, какой-то минимум информации и инструк­ций. С этой целью было решено провести 1 февраля в Фигерасе за­седание кортесов.

Что касается председателя сове­та министров, Хуана Негрина, то на следующий день после падения Барселоны он произнес речь (28 ян­варя), передававшуюся по радио, в которой, говоря о том, что «стра­нам, превратившим Испанию в арену решающей битвы за свое ми­ровое господство, нужна молние­носная победа, чтобы положить ко­нец войне», он изобличил «престу­пления политики невмешатель­ства», заявив: «Героизм без ору­жия не может обеспечить действен­ного сопротивления, в этом — при­чина наших нынешних бедствий».

Заседание, открывшееся в 22 часа 30 минут, торжественное и мрач­ное, проходило в подземной ко­нюшне замка, тщательно приспо­собленной для этой цели подразделением

234

Заседание это было торже­ственным потому, что в огромном каменном нефе под стрельчатыми сводами установили «насест» для председателя кортесов, в данном случае трибуну, покрытую алым бархатом, с гербом республики в центре, и стол, во всю длину по­крытый республиканским флагом, отведенный для членов правитель­ства. Напротив места, занимае­мого председателем кортесов, и скамьи «правительства войны», где восседали тесно прижатые друг к другу двенадцать министров, входящих в правительство, разме­щались деревянные сиденья, пред­назначенные для депутатов. А в стороне, стоя или сидя, находи­лись представители международ­ной прессы, по естеству своему пад­кие на подобного рода зрелища.

На ночной ассамблее присут­ствовало 69 депутатов, поскольку часть депутатов, находившихся в Центрально-южной зоне, не могли из-за отсутствия самолетов явить­ся вовремя на поспешно созванное заседание, а кое-кто уже находился на пути в изгнание...

Плод всеобщих выборов, этот парламент, доведенный до скеле­тообразного состояния, все еще претендовал на скрупулезное со­блюдение ритуала Второй респу­блики; но тем не менее во многих отношениях он напоминал не

столько заседание традиционных кортесов с их суетой, гудящими от возбуждения и снующими взад и вперед любопытствующими, «лю­бителями» парламентских схваток, сколько ассамблею, попавшую в облаву, загнанную в катакомбы. Теперь ни время, ни атмосфера в буквальном смысле слова не распо­лагали к суете.

Холод был настолько пронизы­вающим, что и члены правитель­ства на своей скамье, и большин­ство дипломатических представи­телей и журналистов дрожали, не­смотря на то что были одеты в пальто и укутаны в шерстяные шарфы.

Председатель Диего Мартинес Баррио, облаченный не без некото­рой бравады в длиннополую черную визитку и брюки в полоску, ударив трижды регламентарным молотком, обратился к собрав­шимся, среди которых внезапно воцарилась тишина.

«Господа депутаты! Сегодня кортесы собрались в трудной об­становке. Вы являетесь законными представителями народа. Я обра­щаюсь к вам с просьбой обуздать свои страсти, ибо это заседание станет историческим в жизни Испа­нии. Вы впишите почетную страни­цу в будущее Отчизны!» Вслед за этим он тут же предоставил слово председателю совета министров Хуану Негрину.

Лишь какие-нибудь десять ме­тров отделяли меня от скамьи пра­вительства, перед которой встал Негрин, и я мог наблюдать за ним

в продолжение всей его речи. Вы­ступал он без заранее подготовлен­ного текста, лишь время от вре­мени бросая взгляд на отдельные заметки, в спешке набросанные на больших листах белой бумаги.

«Нации, — воскликнул он, — суще­ствуют не только за счет побед, де­лающих их историю, но и благода­ря тому примеру, который они призваны давать народам в пере­живаемые трагические часы... Па­дение Барселоны не является необратимым бедствием... Следует остановить продвижение врага на оставшейся части каталонской тер­ритории...»

Верил ли Негрин в эти слова или же он их произносил, следуя некое­му ритуалу, навязываемому об­стоятельствами?

Признаюсь, что продуманная сдержанность, ясность мысли и полное отсутствие патетики его ре­чи, прозвучавшей как его военное кредо, вызвали во мне восхищение вновь обретенным им самооблада­нием.

Правда, при этом я говорил себе, что все-таки следовало бы, чтобы сводки с фронта подкрепили поско­рее эту декларацию принципов, ибо «остановить продвижение вра­га на оставшейся части каталон­ской территории» было, конечно же, похвальным намерением, но как и какими средствами это мож­но сделать, если Народная армия продолжает отступать, а поставки советского вооружения прекра­щены из-за невозможности, теперь уже совершенно очевидной, рас­пределить его и пустить в ход с пользой для дела?!

Но конечно же, суть выступления была не в этом. Суть была в «Це­лях войны», сократившихся до трех с тех тринадцати пунктов, что бы­ли выдвинуты весной 1938 года и стали с тех пор линией, которой придерживалось «правительство войны».

Медленно, от одного пункта к другому, Негрин пояснял, в чем они заключались.

Третий — добиться гарантий, что за окончанием войны не последует репрессий и преследований.

Выступление Негрина не сопро­вождалось овациями, и после него не было объявлено перерыва.

Один за другим ораторы, пред­ставлявшие каждую из парламент­ских групп, входивших в прави­тельство, давали краткие поясне­ния относительно занимаемой ими позиции.

Я не помню, чтобы на этот раз имели бы место какие бы то ни бы­ло разногласия, разве что возника­ли известные нюансы при выраже­нии вотума доверия правительству.

Рамон Ламонеда, генеральный секретарь ИСРП, несомненно, зная, что его партию раздирают противоречия, выступил с краткой речью, главный смысл которой сводился к необходимости продол­жать сопротивление.

«Положение тяжелое, — сказал он, — обстановка очень серьезная, и трудно взять на себя ответствен­ность за усилия, самопожертвова­ние, энергию и боеспособность ис­панского народа. Людям, сидящим на этой скамье [скамье, занимае­мой правительством. — Ж. С], луч­ше, чем кому-либо, известны пре­делы этой способности к самопо­жертвованию и выполнению свое­го долга. Мы уверены, что они смогут связать воедино необходи­мость исторического существова­ния Испанской республики и воз­можности сопротивления, борьбы и действий».

«Момент, — добавил он в заклю­чение, — требует не сомнений, а до­верия».

Вотум доверия правительству Негрина был выражен единоглас­но.

Что думали обо всем, что только что говорилось, эти избранники на­рода, представлявшие собой все партии, входившие в Народный фронт?

Я слышал, как многие депутаты, высказавшие вотум доверия, пере­брасывались замечаниями, испол­ненными разочарования или же горечи.

После гробового молчания, в ко­тором проходило это заседание, о котором у них были все основания думать, что за ним не последует другого, их реакция, частично объяснявшаяся усталостью, по­давленностью, мне казалась не­уместной.

Правда, следует сказать, что большинство из них уже знало о том, что двумя днями раньше (30 января) произошла острая стычка между Негрином и Асаньей отно­сительно созыва заседания совета министров, которое должно было в соответствии с настроениями пре­зидента республики положить ко­нец войне без каких бы то ни было условий.

В своих воспоминаниях «Респу­блика и война» Карлос Пи Суньер, министр культуры Генералидада Каталонии, человек, близкий пре­зиденту Луису Компанису, присут­ствовавший 31 января при втором столкновении между Асаньей и Не­грином, утверждает, что Негрин отстаивал «политическую линию, резко отличавшуюся от линии Асаньи».

Драматическое столкновение и дискуссия между Негрином и Асаньей не нашли отражения на заседании кортесов, но они были недобрым предзнаменованием на будущее.

Это столкновение означало, по

236

сути, разрыв между символиче­ским главой государства и главой исполнительной власти. К тому же для Хуана Негрина этот кризис не прошел бесследно.

Вместо того чтобы действовать, он позволял себе публиковать та­кие воззвания, как, например, дати­рованное 2 февраля. Текст ему был передан генералом Рохо, и он под­писал его на следующий день после того, как обратился к французско­му, английскому и американскому дипломатическим представителям с просьбой о «посредничестве, чтобы положить конец войне». На­строение председателя совета ми­нистров изменилось, и в этом воз­звании появились апокалиптиче­ские нотки. Оно заканчивалось сле­дующими словами:

«Испанцы! Свобода Испании под угрозой, но народное дело не проиграно. Пусть каждый на зани­маемом им посту будет готов вы­полнить свой долг, победить или умереть! Граждане! Да здрав­ствует Испания!»

Этот прекрасный образчик крас­норечия не произвел ни малейшего впечатления на моральное состоя­ние бойцов, которые, столкнув­шись с подавляющим превосход­ством противника в боевой техни­ке, не нуждались в том, чтобы их приободряли звонкими словами, они нуждались в вооружении и све­жих подкреплениях, которые по­зволили бы им снова твердо стать на ноги.

Не произвел он впечатления и на гражданское население, которое, движимое инстинктом самосохра­нения в его самом элементарном выражении, было глухо к каким бы то ни было увещеваниям.

Лишь много времени спустя, по­сле выхода в свет книги Висенте Рохо «Народы, будьте бдительны» стало известно, что этот текст, ко­торый начальник генштаба Народ­ной армии написал собственноруч­но и представил на подпись Негрину, не отвечал его внутренним убе­ждениям. Висенте Рохо, когда он писал это, сам был в состоянии полного отчаяния и попросил Нег­рина освободить его от его обязан­ностей (Негрин ответил отказом), не верил более в возможность про­должить с какими-либо шансами на успех борьбу в Центрально-южной зоне.

Негрин, переходящий от суесло­вия почти к прострации, находя­щийся на пределе полного нервно­го истощения, объясняемого об­стоятельствами, и Рохо, по сути дела подающий в отставку, — карти­на не могла быть более мрачной. А сложность ситуации усугублялась еще больше возобновившимися с новой силой воздушными на­летами легиона «Кондор» на Фигерас.

Результатом этих налетов были не только новые жертвы, но и новые волны паники, побудившие население города устремиться на север, запрудив все дороги. Среди них были десятки тысяч беженцев, оцепеневших от холода, изголодав­шихся, вынужденных ночевать под открытым небом.

Хотя с чисто формальной точки зрения ответственность за массо­вое уничтожение гражданского на­селения ложится на германскую фашистскую авиацию, но перед ли­цом истории ее полностью разде­ляет и генерал Кинделан.

Ставка Франко, опасаясь, как бы подобные действия не вызвали осу­ждения мировой общественности, хотела бы обойтись без них. В шта­бе главнокомандующего желали завершить битву за Каталонию бо­лее гибко, широкой стратегической операцией. Но командование ле­гиона «Кондор», жаждавшее про­верить тактическую ценность этих смертоносных экспериментов над гражданским населением для об­щего развития военных операций, стало добиваться согласия Кинделана, и тот малодушно предоста­вил командиру легиона Рихтхофену полную свободу действий. То, что за этим последовало, было бойней.

Пикируя на цель — дорожную ленту в несколько километров дли­ной, — летчики штурмовиков со сва­стикой на борту наслаждались всласть, вволю расстреливая из пу­леметов людской поток, взятый под прицел. Именно тогда это выражение «людской поток» стало для меня не просто образным вы­ражением, а чем-то иным, суммой бесчисленных существ, устремив­шихся к одной цели и неразрывно связанных общим ужасом.

С тех пор прошло более трети ве­ка, но до сих пор меня неотступно преследует воспоминание об этих человеческих существах всех возра­стов, разбрасываемых во все сто­роны, как механические фигурки в какой-то смертоубийственной игре, бросающихся ничком по обочи­нам дороги, забивающихся, как только показывались вражеские штурмовики и бомбардировщики, в малейшие углубления и подни­мающиеся вновь, как только кон­чалась воздушная тревога, чтобы возобновить тесными, сомкнуты­ми рядами сомнамбулическое дви­жение к гавани своей иллюзорной мечты — французской границе. Вы­нужденный двигаться то против те­чения, то по течению этого гигант­ского миграционного потока, я, поскольку Фигерас стал абсолютно неподходящим местом для моих целей, передавал сообщения по те­лефону иногда из Пертюса, иногда

237

из Бург-Мадам, иногда из Сер­веры *.

Среди этой на первый взгляд однородной массы беженцев, дви­жущихся кто пешком, кто на грузо­виках, машинах и повозках, были не только гражданские лица, расте­рянные, обвешанные пожитками, завернувшиеся в газетную бумагу (защищавшую от ледяных порывов ветра, дующего в долине с Верхне­го Ампурдана), но и множество солдат с ружьями через плечо, при­надлежавших к подразделениям, распавшимся при отступлении.

Группы офицеров и унтер-офице­ров с револьверами в руках соби­рали их в этой движущейся толпе и направляли в части, пытавшиеся задержать наступление противни­ка. Положение требовало собрать как можно больше военных и отправить их поскорее на передовую, чтобы замедлить ритм продвиже­ния армейских корпусов противни­ка, которые после падения Барсе­лоны (а за ней и Жероны) стреми­лись без особого успеха загнать в гигантскую ловушку поток бежен­цев из гражданского населения и воинские подразделения, ведущие арьергардные бои.

Если бы это удалось, франкист­ский режим сумел бы скрыть от взоров мирового общественного мнения этот огромный людской поток, хлынувший к Франции и наглядно свидетельствовавший о том, что простой народ, бежавший из Барселоны, ее пригородов и окрестных городков и деревень Ка­талонии, ничего так не страшился, как расправы и огульных зверских репрессий со стороны франкист­ских военных трибуналов. С дру­гой стороны, франкисты имели бы возможность поживиться военны­ми трофеями и взять значительное число пленных.

Но несмотря на подавляющее неравенство как с точки зрения чис­ленности личного состава, так и боевой техники, Народная армия обнаружила достаточные мо­ральные силы и умение, чтобы со­рвать эти планы, преследовавшие двойную цель.
Арьергардные бои и переход через французскую границу
Отступление Народной армии к пиренейской границе шло с боями, сражались днем и ночью, и эта опе­рация удалась лишь благодаря стойкости сражавшихся частей и хладнокровию командиров, на ко­торых было возложено ее проведе­ние.

В чем заключались ее основные аспекты?

За время с 26 января (день паде­ния Барселоны) до 8-9 февраля 1939 года (когда через француз­скую границу перешли последние подразделения Народной армии) военные действия можно разде­лить на два периода.

Первый (27 января-3 февраля), когда 22 франкистские дивизии, стремясь использовать падение Барселоны и последовательный развал заново создаваемых Народ­ной армией линий обороны, сосре­доточили свои усилия на том, чтобы отрезать отступление всем республиканским силам, хлынув­шим к границе. Это им не удалось.

Второй (3-8 февраля) включает республиканский маневр общего отступления всех военных сил к границе и переход ее поэшелонно. Эта операция была тяжелой, но увенчалась успехом. Целью ее бы­ло избежать того, чтобы войска и боевая техника, которыми еще рас­полагали республиканцы, попали в руки противника.

Что касается первого периода, следует обратить внимание на то, что вопреки ожиданиям штаба Франко уход из Барселоны без боя не повлек за собой полного развала и бегства республиканской армии, на что рассчитывали франкисты.

27 января начались жестокие бои в направлении Гранольерса, ме­стечка, расположенного примерно в 30 километрах от побережья. Тут противник натолкнулся на такое сопротивление, что вынужден был, чтобы не потерять стремительного темпа своего продвижения, пред­принять моторизованную атаку вдоль побережья, но из-за много­численных препятствий, вставших на его пути, и разрушенных до­рожных мостов и иных путевых со­оружений атаку не удалось развить в предусмотренном темпе.

Несмотря на все те средства, что были пущены в ход, среди респу­бликанских войск в этом секторе не было зарегистрировано ни одного случая паники. Более того, на одном из рубежей обороны, созда­вавшихся в спешке, где опорным пунктом служила река Тордера, со­противление натиску противника длилось более двух дней, и респу­бликанцы попытались перегруппи­ровать остатки разбитых XXIV и XV армейских корпусов.

Слияние их, для которого было необходимо располагать хотя бы еще несколькими дополнительны­ми днями, не удалось. Стреми­тельным броском моторизованные дивизии прорвали оборонительные рубежи республиканцев, это откры­ло им дорогу на Жерону.

На двух других направлениях атаки, выбранных франкистской ставкой (Вик и Фигерас), для респу­бликанцев возникла серьезная угроза. К сектору Вик, где пересе­ченная местность давала возможность

_________

* Пограничные городки, через которые проходит граница Испании с Францией. — Прим. перев.

238

74-я республиканская дивизия, на которую была возложена оборона этого участка, в отступлении поте­ряла большую часть своего воору­жения и, не получив нового ору­жия, покинула город почти без боя.

А Вик представлял собой своего рода заслон к югу от реки Тер. Взяв его 1 февраля, противник су­мел продвинуться к реке и форси­ровать ее, что в свою очередь дало ему возможность предпринять новый бросок к Олоту и Жероне.

Что касается республиканских сил, отброшенных к Фигерасу, их, еще до того как они достигли его, захлестнула волна массовой пани­ки, охватившей гражданское насе­ление, ставшее жертвой жесточай­ших воздушных бомбардировок. Таким образом, проект превраще­ния маленького центра Верхнего Ампурдана в укрепленный город, с тем чтобы задержать противника как можно дольше и обеспечить полную эвакуацию Каталонии, был сорван. Формирование новых резервов и сооружение системы оборонительных линий оказались неосуществимыми.

Во второй период (3-8 февраля) генеральный штаб Народной ар­мии, придя к заключению, что вся­кое сопротивление на подступах к Фигерасу после падения Жероны (4 февраля) становилось нереаль­ным — ибо оно сделало возможным быстрое продвижение вдоль побе­режья моторизованных дивизий противника и обход Фигераса с се­веро-востока, — предложил главе правительства план общего отсту­пления всех республиканских сил к франко-испанской границе и их эвентуальный переход во Фран­цию.

Тогда мы еще говорили «эвен­туальный переход». А в действи­тельности в это самое время прави­тельство Даладье, встревоженное этой возможностью и раздираемое к тому же своими внутренними противоречиями, колебалось, ут­верждать ли такой проект. Но ре­шать следовало немедля.

Генеральный штаб Народной ар­мии, предоставив министру ино­странных дел Альваресу дель Вайо заботу о том, чтобы окончательно договориться с французским мини­стерством иностранных дел, пере­дал на рассмотрение главы правительства Хуана Негрина документ, озаглавленный «Предложение для проведения отступления». Откры­вался он анализом военной обста­новки, а затем следовал «План опе­рации», в котором излагалась фор­ма ее проведения.

Автор этой записки, генерал Висенте Рохо, прежде всего ставил во­прос о «состоянии деградации и де­морализации, в котором находится наша армия, из которого, несмотря на повседневные и непрестанные усилия командиров [частей], ее не удается вывести, причем оно уси­ливается».

Затем, давая оценку ходу форти­фикационных работ, проводивших­ся на подступах к Фигерасу, он уточняет, «что нельзя возлагать особых надежд на их эффектив­ность». Фортификации эти, по его определению, не были «ни солидны­ми, ни достаточными по числу», и он не скрывал, что, «если против­нику удастся прорвать фронт... об­щее отступление в этом случае дол­жно быть проведено прямиком к границе».

Начальник генштаба подчерки­вал, исходя из этого, что нельзя «предусмотреть масштабные от­ступления» и еще того менее «об­ширные операции», «поскольку по мере того, как мы приближаемся к границе, плотность размещения на территории наших войск и главных административных служб угро­жающе растет... может возник­нуть опасная ситуация, способная повлечь за собой полное уничтоже­ние всех наших боевых средств».

В конце он указывал, что общее отступление Народной армии по ту сторону французской границы дол­жно сопровождаться «с соблюде­нием дисциплины», а затем должна последовать «переправка в Цен­трально-южную зону морским пу­тем Марсель - Оран - Картахена под защитой флота [военно-мор­ского, базировавшегося в Картахе­не. — Ж. С] всех наших средств: боевой техники, продовольствия, вооружения, командного состава и войск».

Считая дипломатическую дого­воренность с французским прави­тельством относительно обоих ас­пектов этого вопроса фактически достигнутой, генерал Рохо разра­батывает в связи с этим серию мер.

Основную тяжесть должны были вынести остатки двух армий, с 23 декабря державшихся под ударами итало-франкистского наступле­ния, — армия Эбро и Восточная ар­мия.

На армию Эбро, продолжавшую вести арьергардные бои, была воз­ложена задача отступать вдоль по­бережья и прибрежной зоны, чтобы достичь Пор-Бу, перейдя по ту сто­рону границы. Восточная армия, действовавшая на Западном фрон­те, должна была отступить в на­правлении к Пертюсу.

Предусматривалось, что это двойное продвижение будет прохо­дить поэшелонно с юга на север и что эвакуации должно будет пред­шествовать начиная с 6 февраля разрушение всех путевых сооруже­ний (дорожных и железнодо­рожных мостов и т. д.), с тем чтобы помешать действиям мото­ризованных дивизий. После завер­шения эвакуации республиканская авиация должна будет перелететь на французские аэродромы, а отту­да направиться в Центрально-южную зону.

Документ, подготовленный Ро­хо — он находится в республиканских

239

архивах — и принятый предсе­дателем совета министров и мини­стром обороны 4 февраля 1939 года, в тот самый день, когда пала Жерона, говорит о том, что, хотя Рохо и сообщил Негрину, что вой­ну он считал в перспективе проигранной, он, стремясь не допу­стить захвата людей и боевой тех­ники армии Эбро и Восточной армии франкистами и стремясь продолжить сопротивление в Цен­трально-южной зоне, принял два решения, свидетельствующие о его лояльности. К чему сводились эти решения?

Затем — вступление на француз­скую территорию подразделений, замыкающих эвакуацию со всей боевой техникой, какой они еще располагали, и переправка их под защитой республиканского военно-морского флота в Центрально-юж­ную зону, морским путем по мар­шруту Марсель - Оран - Картахена.

Из этих двух решений первое бы­ло претворено в жизнь с соблюде­нием образцового порядка и пунк­туальнейшим образом, чему я сам был свидетелем. Это позволило из­бавить бойцов от репрессий, ко­торым они подверглись бы, попади они в плен.

Второе решение осталось на бу­маге. Это зависело не от воли гене­рала Рохо, а от французских вла­стей, налагавших арест на всю боевую технику, по мере того как части переходили через различные пограничные пункты. Они же вос­противились переброске их в Цен­трально-южную зону через Мар­сель или же какой бы то ни было другой французский порт.

За короткий период с 3 по 8 фе­враля произошло два события, ко­торые заслонили все прочие.

Падение Жероны произошло 4 февраля после двухдневных жесто­ких боев, в которых войска армии Эбро, несмотря на полное истоще­ние, сдавали свои позиции лишь шаг за шагом, заставив притом противника, форсировавшего реку Тер, отступить, а когда он снова 5 февраля перешел на другой берег, то натолкнулся на новый рубеж со­противления, опирающийся на ре­ку Флувия.

Падению Олота (7 февраля) пред­шествовало энергичное сопроти­вление Восточной армии, а вслед за этим — попытка перегруппировать армию Эбро и Восточную армию вдоль реки Флувия, последнего естественного препятствия перед Фигерасом, к северу от Жероны.

Но и это препятствие было пре­одолено 7 февраля.

На реку Флувия, протекающую не более чем в каких-нибудь трид­цати километрах от Фигераса, воз­лагалась последняя надежда выиг­рать хотя бы еще несколько дней.

Форсирование ее решило судьбу Фигераса, где крепость-замок Сан-Фернандо был взорван после того, как из него поспешно вывезли в на­правлении Франции бесценные ху­дожественные сокровища (доста­вленные из Барселоны бригадами специалистов). Затем их переправи­ли грузовиками в Женеву, где они должны были находиться под ох­ранной грамотой Лиги наций.

8 февраля поток движения в на­правлении границы усилился, рас­текаясь по Сьерра-де-Басагода.

В этот день, отмеченный взрыва­ми систематически подрываемых дорожных сооружений на полосе, отделяющей тыловой рубеж отсту­пления от пограничной линии, как в направлении Пор-Бу, так и Пертюса, генеральный штаб Народной

241



По четыре в ряд, безоружные, с тощими свертками в руках, бойцы республиканской армии вступают на французскую территорию, где их ждут унижения и концлагеря.

241

Поспешно размещенный в не­скольких зданиях этого города, ге­неральный штаб тотчас же устано­вил официальные контакты с фран­цузскими гражданскими и военны­ми властями, на которые был воз­ложен прием военнослужащих и гражданского населения.

В то время как в означенный пе­риод — с 3 по 8 февраля — разверты­вались самые последние эпизоды военного отступления, осущест­влявшегося под командованием ге­нерала Хурадо, кадрового военно­го, сменившего на посту командующего армейской группировкой Восточной зоны генерала Сарабиу, расхождения во взглядах между президентом республики Мануэ­лем Асаньей и председателем сове­та министров Хуаном Негрином относительно самих перспектив войны обострились еще больше.

Первый стоял на своем, утвер­ждая, что капитуляция необходи­ма, второй пытался добиться пу­тем переговоров мира, в основе которого лежали бы три пункта, сформулированные 1 февраля в замке Фигераса: независимость Испании, референдум, дабы путем голосования определить будущее устройство Испании и гарантии, что не последует репрессий и пре­следований.

Напряженность в отношениях между этими двумя людьми усили­лась настолько, что 4 февраля Ма­нуэль Асанья, оставив замок Пере­лада, отправился к Негрину, нахо­дившемуся в деревне Ла-Бахоль. Он заявил ему, что собирается покинуть испанскую территорию и уехать во Францию.

Беседа между главой государ­ства и главой правительства но­сила, по словам Сугасагоитиа, «острый и неприязненный харак­тер».

6 февраля в Ла-Агульяне, где обосновался Негрин, под его пред­седательством прошло совещание главных представителей командо­вания, созванное по инициативе ге­нерала Рохо. На нем присутствова­ли генералы Хурадо, Кордон,



Переходя французскую границу, каталонские крестьяне уводили с собой скот.

Идальго де Сиснерос, генеральный военный комиссар Оссорио-и-Тафаль, полковник Модесто, Энрике Кастро (один из основателей Пято­го полка, созданного в августе 1936 года, ныне занимавший высокий пост в Генеральном военном комиссариате) и другие.

Судя по всему, это совещание, которое в соответствии с направле­нием, заданным ему генералом Ро­хо, выступившим с докладом отно­сительно общей ситуации, включая и обстановку в Центрально-южной зоне, было призвано показать, что сопротивление в Центрально-юж­ной зоне не было сколько-нибудь обосновано с военной точки зрения и не имело каких бы то ни было шансов на успех.

Начальник генерального штаба, пользуясь случаем, ознакомил при­сутствующих со своей точкой зре­ния, которую он отстаивал перед Негрином за несколько дней до этого, но, по свидетельству генера­ла Кордона, присутствовавшего на этом совещании, поддержало его меньшинство.

Выдвинутая им точка зрения бы­ла энергично оспорена Оссорио-и-Тафалем, генеральным комисса­ром, полковником Модесто, ко­мандующим армией Эбро, и, как рассказывает Кордон, «несколько раз с возражениями выступил Не­грин».

В это время, еще до того, как бы­ло вынесено решение, подытожи­вающее обсуждение, появился курьер с фронта, потребовавший, чтобы его немедленно приняли. Он сообщил высокому собранию, что противнику удалось прорвать последний рубеж сопротивления в секторе Фигераса.

Генерал Хурадо, на которого было возложено командование об­щей операцией отхода, тут же предложил прервать совещание. Негрин согласился и немедленно принял решение перенести место­пребывание генерального штаба и

242

7 и 8 февраля Негрин вместе с министром иностранных дел Ху­лио Альваресом дель Вайо, мини­стром сельского хозяйства и чле­ном Высшего военного совета Висенте Уриба и министром финан­сов Рафаэлем Мендеса Аспе остал­ся на последнем участке испанской территории, для того чтобы при­нять последние зависящие от него и его сотрудников решения, но так­же для того, чтобы самим своим присутствием выразить косвенно свое неодобрение той поспешно­сти, с какой президент республики и другие высшие государственные деятели отправились в изгнание.

Лишь во второй половине дня 8 февраля, примерно в 17 часов, Хуан Негрин, на этот раз в сопро­вождении генерала Рохо, проехал через Ла-Хункеру, небольшой насе­ленный пункт, расположенный в 5 километрах от Пертюса, с тем что­бы дальше направиться к Пертюсу (на его французскую территорию).

Сугасагоитиа, находившийся там, рассказывает:

«Взвод французских солдат ока­зал ему воинские почести. Полков­ник Морель, военный атташе фран­цузского посольства в Испании, стоя навытяжку, отдал честь и мол­ча пожал нам руки. Он был не ме­нее взволнован, чем мы сами».

Весь вечер и всю ночь с 8-го на 9-е тысячные толпы людей и во­енные подразделения переходили на французскую территорию.

И гражданскому населению, и военнослужащим, потоком двигав­шимся по дороге, которая вела на Перпиньян, суждено было подверг­нуться обыску и повиноваться при­казам и контрприказам, что есть мочи выкрикиваемым жандармами, неспособными сдержать себя.

Но это было лишь началом при­теснений, которые несло с собой изгнание. Они предшествовали ин­тернированию в концентрацион­ные лагеря, наспех созданные на пляжах Алого берега*. Во мне одни лишь названия — Сент-Сиприен, Аржелес, не говоря о дру­гих, — вызывают и теперь, спустя более трети века, чувство стыда и гнева, не покидавшее меня с тех пор, — стыда и гнева при мысли о французских правителях, которые, не удовлетворясь тем, что они за­душили Испанскую республику, отказавшись поставить ей вовремя вооружение, с помощью которого

__________

243

9 февраля, когда ровно в два часа дня франкистские авангардные ча­сти прибыли в Пертюс и водрузили свои флажки с эмблемами и двух­цветные знамена, четыреста тысяч испанцев перешли французскую границу.

Эта гигантская волна массовой эмиграции гражданского населе­ния, равно как и военное отступле­ние, замыкавшее ее, ставили сразу два вопроса: проиграла ли Испан­ская республика сражение или она проиграла войну?