Региональные и религиозные организаторы и миротворцы

Но есть у них и слабая сторона: они готовы проявить себя, вмешаться, в том числе и в качестве посредников, в случае возникновения межгосударственных конфликтов, но в отношении внутренних конфликтов и гражданских войн они стараются максимально дольше придерживаться позиций стороннего наблюдателя, неукоснительно соблюдая принцип невмешательства во внутренние дела. Кроме того, региональные организации, как правило, поляризованы из-за позиций их членов, которые являются либо конфликтующими сторонами либо симпатизирующими им другими участниками вооруженных столкновений, поддерживающими противоборствующие группировки во внутреннем конфликте.

С учетом того, что наиболее кровопролитные конфликты проходили в последние годы именно в Африке, перед ОАЕ возросла необходимость принять на себя больше ответственности за происходящее на континенте, шире использовать свои миротворческие контингенты, повысить эффективность механизма ОАЕ по разрешению новых конфликтов. Между тем ОАЕ хронически не хватает средств, и она зависит от финансирования извне, со стороны западных фондов и организаций. Еще одним препятствием для вовлечения ОАЕ в разрешение конфликтов и контроль над ними является отсутствие постоянного органа для принятия решений.

Усилия по мирному урегулированию, которые предприняла ОАЕ - в Либерии, Судане, Руанде, Сомали - фактически оказались проваленными. Ни ОАЕ, ни ЛАГ даже не попытались вмешаться в гражданскую войну в Алжире. Пассивной остается позиция региональных организаций Африканского континента в отношении межэтнических столкновений и вызванных ими миграционных передвижений, потоков беженцев в государствах, расположенных в районе Великих озер. Справедливости ради следует признать, что международные организации и ООН также мало преуспели в решении этих проблем. Не оправдали себя в полной мере региональные экономические и финансовые организации, хотя некоторые из них (Экономическое сообщество западноафриканских стран) добились скромных успехов /20/. Однако и они не могут записать в свой актив ни одного полностью разрешенного конфликта.

Недостаточно активно действуют пока региональные политические межгосударственные организации в деле урегулирования конфликтов на Ближнем Востоке и в Персидском заливе. Известно, что в ходе кризиса в Персидском заливе в 90-е годы ЛАГ и другие организации арабских государств продемонстрировали полную несостоятельность и растерянность. Достижение же прогресса в ближневосточном конфликте стало возможным благодаря неформальным контактам израильских и палестинских политиков при посредничестве Норвежского института прикладных наук, усилиям американских и западноевропейских медиаторов. Причина подобной ситуации кроется, вероятно, в том, региональные организации на Арабском Востоке слишком поляризованы из-за позиций сторон, участвующих в конфликте. Вследствие этого они представляют собой весьма неэффективный в плане безопасности региональный альянс.

Значительно больших успехов в деле достижения региональной безопасности добилась АСЕАН. Этой организации принадлежит немалая заслуга в деле локализации и разблокирования конфликта на Филиппинах. Примечательно, что благодаря усилиям стран-участниц АСЕАН этот конфликт был выведен из сферы рассмотрения Организации исламской конференции (ОИК), других религиозных мусульманских организаций. Это свидетельствует о том, что наиболее эффективный путь решения многих этнических и конфессиональных конфликтов лежит все же не в религиозной сфере, а в области традиционных межгосударственных контактов.

В постсоветском пространстве, где ООН оказалась неготовой к проведению операций по поддержанию мира, эти функции взяло на себя Содружество Независимых Государств. Оно действует согласно Статье 52 Устава ООН, разрешавшей региональным организациям проводить миротворческие операции. Правовую базу его миротворческой деятельности составили Устав СНГ, киевское 1992 года Соглашение о группах военных наблюдателей и коллективных силах по поддержанию мира, а также другие документы. Основная трудность в деятельности СНГ состоит не столько в приведении нормативных актов Содружества в соответствие с нормами, на которых строится международное право, определяющее операции по поддержанию мира ООН, сколько в том, что сами эти международные принципы остаются весьма размытыми и нередко вступают в противоречие с практикой (см. об этом выше).

В республиках СНГ опора на собственные силы, на региональные организации как на механизм, с помощью которого можно разрешать и урегулировать конфликты, вообще поставлена слабее, чем в развивающихся странах. Если какая-то форма взаимодействия СНГ и ОБСЕ налажена, то контакты Содружества с ООН весьма ограничены и сведены либо к обсуждению вопросов об отправке наблюдателей в местные "горячие точки" либо к проблемам финансирования миротворческих операций КМС СНГ, (а фактически России). Не стало СНГ и тем органом, который способен был бы положить конец кровопролитию в происходящих в бывшем СССР гражданских войнах и конфликтах. Особенно ощутимо бессилие этой организации и ее структур проявилось в ходе российско-чеченской войны, на которую СНГ как региональная организация практически никак не отреагировало.

Практика показала, что в странах Содружества вообще отсутствует четкое понимание принципов миротворчества. Фактически все миротворческие функции здесь целиком и полностью взяла на себя Россия, которая и осуществляет самые разные по характеру операции в "горячих точках" Содружества на основе многосторонних договоренностей между Россией и всеми конфликтующими сторонами. В 1993-94 гг. Россия сделала упор на быстрые акции своих воинских подразделений. Они направлялись на разъединение враждующих сторон и разоружение боевиков. Предполагалось также свести до минимума их столкновения с местными вооруженными формированиями. Этот метод был впервые отработан в Приднестровье и Южной Осетии, а затем применен в Пригородном районе Северной Осетии во время осетино-ингушского конфликта. Параллельно российское руководство решало политические задачи - восстановление упавшего престижа армии и отработку планов по созданию собственных сил быстрого реагирования, наподобие американских. Ситуация тем не менее не всегда оказывалась под контролем российских миротворцев: они нередко оказывались втянутыми в прямые военные действия, имеющие тенденцию перерасти в затяжное военное противоборство.

В СНГ только еще формируется механизм, позволяющий перевести вооруженное противостояние в фазу перемирия или прекращения боевых действий. Не разработана методика, дающая возможность начать и вести переговорный процесс, а международный опыт в каждом конкретном случае остается задействован крайне слабо. Опыт чеченской войны показал, что политики и военные и в СНГ, и в России пренебрегли возможностью использовать несиловые методы для предупреждения, а затем и для контролирования конфликтом, не задействовали в полном объеме в начальный период конфронтации переговорный процесс. Они охотнее и легче прибегают к праву силы для решения спорных вопросов.

Светские организаторы, медиаторы и миротворцы зачастую бессильны погасить очаги гражданского и этнического насилия в границах существующих государств, а применить к этим ситуациям классическое (традиционное) миротворчество порой оказывается особенно трудно. Иногда с этой задачей лучше могли бы справиться религиозно-политические объединения и организации, которые изначально, по определению призваны служить целям мира и ненасилия. Религиозные благотворительные и гуманитарные организации, активисты борьбы за права человека своими отчетами и выступлениями привлекают внимание к конфликтам, оказывают давление на мировое сообщество, правительства различных стран, международных организаций. Существующая практика - широко не афишируемой, но достаточно эффективной - посреднической деятельности религиозных организаторов и отдельных священнослужителей благотворно влияет на переговорный процесс, сближает позиции враждующих сторон. Но их деятельность не всегда служит гарантией успешного разрешения конфликта: сплошь и рядом и в Третьем мире, и в СНГ местные режимы в лучшем случае просто не реагируют на критику, а в худшем - занимаются морально-политическим и физическим подавлением оппонентов и несогласных.

В странах традиционного распространения ислама особенностью общественно-политической жизни является наличие довольно развитой системы религиозно-политических объединений, базирующихся на концепции мусульманской солидарности. Они-то и пытаются координировать и направлять различные аспекты жизни мусульман как в рамках отдельных стран и общин, так и в мировом масштабе. Успели они проявить свою позицию и по целому ряду конкретных аспектов конфликтных ситуаций.

В настоящее время единственной мусульманской организацией, действующей на правительственном уровне, является Организация исламской конференции (ОИК), созданная в мае 1972 г. в соответствии с решением конференции глав государств и правительств мусульманских стран, состоявшейся в Рабате в 1969г. Она отводит значительное место в своей деятельности пропаганде ислама, а также стимулирует развитие экономического, политического, культурного сотрудничества мусульманских государств. При этом членство в ОИК не предусматривает обязательного исламского характера внутренней политики государств-участников, не накладывает обязательств по введению шариата.

Палестинский вопрос - составная и неотъемлемая часть арабо-израильского конфликта - находится на первом месте в ряду политических приоритетов, выделенных ОИК. Этот вопрос стоял в повестке дня всех конференций глав государств и правительств членов ОИК, ежегодных встреч министров иностранных дел стран-участниц. Он рассматривается членами ОИК в нескольких аспектах: религиозном, означающем защиту аль-Кудса (по-арабски - святыня), то есть Иерусалима и его священных мест; политическом - как солидарность с арабским народом Палестины; юридическом, подразумевающем защиту прав палестинских мусульман.

Хотя внешне создается впечатление, что палестинская проблема - одна из немногих, по которым члены ОИК достигли полного единодушия, на деле в подходах к решению ближневосточного конфликта постоянно наблюдается противоборство двух тенденций - умеренной и экстремистской. В начале 80-х годов участники ОИК, придерживающиеся крайних политических позиций, получили дополнительный импульс от победы исламской революции в Иране. Под их влиянием конференция на высшем уровне ОИК в Эт-Таифе (1981 г.) приняла известную "мекканскую декларацию", которая объявляла Израилю джихад. Это решение, впрочем, не имело каких-либо политических последствий, поскольку мусульманским государствам не только не удалось добиться уничтожения Израиля, но и объединить усилия для осуществления его экономической и дипломатической изоляции.

В дальнейшем в отношении палестинской проблемы и вопросов ближневосточного урегулирования верх в ОИК взяла более прагматическая линия. Более отчетливо она проявилась в годы, последовавшие за окончанием "холодной войны". Но все же ОИК не может эффективно участвовать в процессе урегулирования, влиять на какую-либо из конфликтующих сторон, а тем более выступать в роли "третьей", посредничающей, стороны: ОИК изначально четко обозначила свои симпатии и антипатии в отношении противоборствующих сторон в конфликте, а кроме того, деятельность этой организации базируется на идее мусульманской солидарности и значит, подразумевает автоматическую поддержку ее членами своих единоверцев.

Важное место в системе политических приоритетов ОИК и афганский вопрос.

В годы советской оккупации Афганистана члены ОИК выступали с многочисленными призывами к немедленному и безоговорочному выводу советских войск из этой страны, приняли ряд практических решений. Например, внеочередная конференция министров иностранных дел ОИК, созванная в январе 1980 г., приостановила членство "красного" Афганистана в ОИК (это решение сохраняло свою силу до 1989 г.) и призвала своих членов не принимать участия в летних Олимпийских играх, проводившихся в 1980 г. в Москве. ОИК выступила и одним из инициаторов принятия на ХХХV сессии Генеральной Ассамблеи ООН (1980 г.) резолюции, осуждающей советское вторжение в Афганистан. Хотя в число участников ОИК входили и "друзья" Советского Союза - страны социалистической ориентации, их реакция мало чем отличалась от позиции так называемых прозападных развивающихся государств: и те, и другие осудили действия СССР.

ОИК внесла и определенный позитивный вклад в урегулирование афганской проблемы, предложив конкретный план ее решения /21/. Политическому урегулированию афганского конфликта содействовал и комитет ОИК, сформированный в январе 1980 г. и включивший в себя министров иностранных дел Гвинеи, Ирана, Пакистана, Туниса и Генерального секретаря ОИК.

В целом ОИК чутко реагировала на развитие событий в Афганистане, исходя в своих решениях из принципов неприсоединения. Призывая Советский Союз вывести свои войска из Афганистана, участники ОИК постоянно подчеркивали, что только этот шаг устранит главное препятствие в отношениях между исламскими странами и СССР.

ОИК приветствовала подписание Женевских соглашений по Афганистану, признавая при этом, что основой урегулирования афганского конфликта должно стать создание широкой внутриафганской правительственной коалиции. Таким образом, позиция ОИК по афганской проблеме свидетельствовала не столько об антисоветской направленности этой мусульманской организации, сколько об ее "антиблоковой" позиции. К сожалению, в дальнейшем ОИК утратила какую-либо инициативу в афганском конфликте, не сумела предотвратить кровопролития в этой стране или предложить конструктивную программу по выводу этого мусульманского государства из кризиса.

ОИК высказала свою позицию и по многим другим конфликтам, происходившим в Третьем мире - ирано-иракскому, иракско-кувейтскому, конфликтам на Африканском Роге, в Судане, на Филиппинах и пр. Не осталась эта мусульманская организация равнодушной и к происходящему в бывшем Советском Союзе. Вместе с тем результативность политики ОИК в отношении конфликтных ситуаций в Третьем мире и СНГ может быть оценена как довольно низкая. Одна из причин - различия в социально-политических системах стран-членов ОИК, их внешнеполитической ориентации, неодинаковый подход к мировым проблемам, а также непосредственная или косвенная причастность государств-участниц к существующим межгосударственным спорам и внутренним конфликтам. Другая причина - если так можно выразиться - идеологическая: поддержка идеи мусульманской солидарности, что проявляется в стремлении участников ОИК любой ценой избегать раскола в целях достижения консенсуса. В результате, резолюции и решения, принимаемые ОИК, носят обтекаемый характер, в них отсутствуют принципиальные оценки и конструктивные предложения, необходимые для разрешения конфликтных ситуаций.

Что касается других мусульманских международных организаций, действующих на неправительственном уровне, таких, как Лига исламского мира (ЛИМ), Всемирный исламский конгресс (ВИК), Международная исламская организация и др., то они в еще меньшей степени, чем ОИК, сумели оказать влияние на разрешение конфликтов в странах так называемого мусульманского мира. Их участников разделяют кардинальные разногласия по многим важным проблемам современности, а лозунг "единства и братства всех мусульман" не способен сблизить их позиции в отношении большинства конфликтных ситуаций.

Несмотря на стремление объединить мусульманский мир, выработать на основе общности религии согласованную позицию по экономическим и политическим проблемам современности, конфликтным ситуациям, международные мусульманские организации полностью своей цели не достигли. Высокая степень их солидарности отмечается лишь при голосовании в ООН по глобальным проблемам (войны и мира, разоружения, экологии и т.п.). Что же касается вопросов, затрагивающих интересы стран традиционного распространения ислама, и в особенности внутренних вооруженных конфликтов, то практически ни по одному из них не удалось достичь согласованной позиции.

Мусульманские государства и их организации стремятся выработать свой собственный, специфический подход к международным проблемам. Их усилия, однако, не вполне реализовались, и они так и не сумели внести конструктивный вклад в их решение. Не превратились международные мусульманские организации, несмотря на все свои притязания, в "третью силу", больше приспособленную к разрешению конфликтных ситуаций, нежели региональные и международные светские организаторы и миротворцы. Солидарность мусульманских стран в рамках их организаций остается в основном чисто символической, не влияющей на практическую политику. На первом месте для каждого государства Третьего мира остаются его жизненные интересы, если речь идет о его безопасности, а не интересы мусульманского сообщества. Влияние мусульманского мира все больше связывается не с деятельностью ОИК, других международных мусульманских организаций, а с активностью светских экономических или политических объединений, таких, как ОПЕК, группа 77, Совет арабского сотрудничества, Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива, Союз арабского Магриба, АСЕАН и др., поскольку они обладают большим удельным весом и влиянием среди стран традиционного распространения ислама прежде всего благодаря нефтяным богатствам или же финансовым возможностям их участников.

Что касается России и других государств СНГ, то здесь попытки религиозных организаций внести свой вклад в разрешение конфликтных ситуаций также не сыграли особой роли. Более того, выявилась огромная зависимость таких организаций либо от властей либо от финансирующих их политических структур. Не способствовали успеху их посреднической деятельности и существующие между ними противоречия, борьба за лидерство и влияние на верующих, а также отсутствие четко проработанной и осмысленной программы. Так, например, в ходе чеченской войны Мусульманский союз России и отколовшийся от него Союз мусульман России, а также ряд карликовых религиозных объединений Северного Кавказа так и не смогли стать "третьей силой", способной принести мир либо оказать давление на конфликтующие стороны с тем, чтобы заставить их сесть за стол переговоров. В таджикском конфликте сложилась аналогичная ситуация: проправительственные организации мусульман даже не осмеливались занять какое-то подобие самостоятельной позиции и действовали в рамках, предложенных официальным Душанбе. А оппозиционные религиозные объединения и их лидеры, оказались вследствие политических репрессий и внутренних междоусобиц лишенными легальных возможностей влиять на политический процесс, способствовать мирному решению конфликта.

Как и в Третьем мире, в СНГ заметно неявное, но все же более действенное, нежели религиозные организации, влияние на разрешение конфликтов разного рода экономических компаний, банковских объединений. Причем, речь идет не только о крупных российских компаниях (Лукойл, Газпром и других), но и о международных монополистических объединениях, таких, как, например, Международный консорциум по переработке Каспийской нефти, сыгравших заметную роль в развитии и завершении конфликта в Чечне и оказывающих воздействие на ход карабахского конфликта. Межтаджикские переговоры и попытки внутриафганского урегулирования также не обходятся без участия Газпрома, Дельты и других компаний. Это не означает, что международные экономические объединения выполняют исключительно позитивную функцию. Да, они действительно заинтересованы в урегулировании конфликтов, ибо предсказуемость и стабильность являются важнейшими гарантиями экономического успеха. Но в то же время российский и международный капитал, внося в политические события соперничающие экономические интересы, нередко усугубляет конфликтную ситуацию, затрудняет поиски мира. Так происходило в Чечне, где спорадические вспышки кровопролития продолжались до тех пор, пока нефтяные компании не пришли к консенсусу. Далек от завершения и карабахский конфликт, где нефтяные консорциумы никак не поделят сфер влияния и интересов.

Ныне мировым сообществом накоплен богатейший опыт (как позитивный, так и негативный) по урегулированию и разрешению целого ряда вооруженных конфликтов. Многие аспекты такого урегулирования уникальны, они применимы только к определенному случаю. Существуют, однако, в развивающемся мире моменты, которые могли бы быть использованы в существующей практике урегулирования конфликтов в СНГ. Некоторые наиболее примечательные модели международного миротворчества и урегулирования конфликтов заслуживают в связи с этим особого рассмотрения.

Справедливости ради надо признать, что иракско-кувейтский конфликт - не первый и не единственный случай неспровоцированной агрессии одного развивающегося государства против другого. В 70-е годы Ливия, оккупировав часть Чада, объявила захваченные ею территории "географическим и демографическим продолжением Великой Джамахирии". Сомали в 1977 г. напал на Эфиопию, намереваясь присоединить населенный этническими сомалийцами район Огаден, который Могадишо именует Западным Сомали. Сирия, присвоив себе миротворческие функции в Ливане, фактически оккупировала эту страну, независимость которой она, кстати, никогда не признавала. Наконец, Иран и Ирак вели между собой кровопролитную междоусобную борьбу за гегемонию в регионе в ходе войны в Персидском заливе в 1980-1988 гг.

И все же конфликт в Персидском заливе 90-х годов резко отличается от аналогичных ситуаций, возникавших между развивающимися странами в годы "холодной войны". США, защищавшие в Персидском заливе в первую очередь собственные экономические, политические, а главное - нефтяные интересы, сумели быстро организовать под эгидой ООН развертывание сил многонациональной коалиции для проведения направленной против Ирака Операции "Буря в пустыне". Советский Союз, оказавшийся нейтрализованным, вынужден был отказаться от поддержки Багдада, своего многолетнего союзника и партнера. СССР в этот раз впервые не стал выполнять роль стратегического противовеса Запада, и Багдад и симпатизирующие ему радикальные арабские режимы больше не могли извлекать выгоду, играя на противоречиях между сверхдержавами. В ходе кризиса в Персидском заливе мировое сообщество, казалось бы, продемонстрировало способность к быстрым и решительным действиям, а ООН стало превращаться в орган более эффективный, чем во времена "холодной войны": ведь Совету Безопасности ООН удалось тогда квалифицировать действия Ирака как агрессию и задействовать в полном объеме механизм использования вооруженной силы против нарушителя мира, предусмотренный Статьей VII Хартии ООН (Действия в отношении угроз мира и актов агрессии) /22/.

Развивающийся мир события в Персидском заливе застали врасплох. Свидетельство тому - своеобразная "дипломатия молчания" вокруг этой войны, отсутствие каких-либо внятных официальных оценок, серьезные размежевания, широчайший разброс мнений и реакций в арабском мире, а также в остальных регионах Азии, Африки и Латинской Америки. И не удивительно: ведь принципы, на которых базировалась "третьемирская солидарность", больше соответствовали условиям "холодной войны", и большинство развивающихся государств, особенно левых режимов, давно привыкло руководствоваться в своей внешней политике схемой "двухполюсного мира". Развивающийся мир, не приспособившийся еще изменившимся мировым реалиям, встретил кризис в Персидском заливе внутренне ослабленным и расколотым, а его страны оказались, по существу, по разную сторону разных "баррикад".

Война в Персидском заливе - этот первый после "холодной войны" серьезный мировой кризис - вскрыла всю шаткость и уязвимость арабской региональной системы. Она показала, что за фасадом рассуждений об арабском единстве, о сплоченности "арабской нации" скрывались разногласия, раскалывавшие эту систему, свидетельствовавшие об эфемерности идей расовой, национальной, религиозной солидарности. Само понятие "арабский мир" стало выглядеть не более, чем политическая абстракция, поскольку совокупность государств региона Арабского Востока, народы которых говорят на одном языке и исповедуют в основном одну религию - ислам, - была объединена во время кризиса в Персидском заливе лишь "общностью противоречий".

Обращает на себя внимание и еще одна особенность: данный конфликт воспринимался на Арабском Востоке и в других странах Третьего мира иначе, чем в Европе и Северной Америке. Если на Западе диктаторские замашки Хусейна, подавление в Ираке гражданских свобод, прав человека рисовались как самые негативные черты багдадского режима, то для "араба с улицы", да и для большинства правителей арабских и других развивающихся стран все это выглядело не столь уж большим грехом. Захват Ираком Кувейта воплощал в глазах радикалов популистскую идею социального передела. Ее модификацией стал тезис о том, что "интифада против нефтедобывающих государств Персидского залива с целью справедливого распределения богатств" начинается с аннексии Кувейта - этого "заповедника западной демократии" на арабской земле. Восприятие иракского президента как "объединителя арабской нации", государственного деятеля, способного восстановить ее былую славу и могущество, также объясняет иную, чем на Западе, оценку в арабских странах иракско-кувейтского конфликта. Этому, впрочем, способствовала и умело поставленная пропаганда Багдада: проводилась параллель между объединением двух Германий и "воссоединением Ирака и Кувейта", которое рассматривалось как первый шаг на пути построения "единого общеарабского дома". Подобный демагогический прием немало содействовал тому, что отрицательные черты кувейтской авантюры Багдада как бы отошли в тень.

Присутствие вооруженных сил многонациональной коалиции, ядро которых составили страны Запада, всколыхнуло религиозные чувства арабов, напомнили о тех временах, когда арабские территории становились объектом крестовых походов и колониальных завоеваний. Неприятие образа вооруженного чужеземца и иноверца, ставшая популярной в период кризиса в Персидском заливе идея борьбы с "западным присутствием" заслонила собой все трагические перипетии иракской оккупации Кувейта. Конфликт в Персидском заливе стал восприниматься частью общественности развивающихся стран как вооруженное противостояние "Юга" с "Севером".

Подобные настроения возникли на фоне подозрительного и недоверчивого отношения развивающихся стран к любым инициативам, исходящим от Запада, а тем более от США, которые, как считают в Третьем мире, бесцеремонно навязывают ему свою волю, в том числе и с помощью "подконтрольных Западу механизмов ООН". Сверхдержавам был брошен упрек и в том, что они сами не соблюдают обращенных к Ираку призывов к цивилизованному поведению, следованию принципам международного права (в качестве примеров чаще всего приводились действия США в Гренаде, Панаме, Либерии, а СССР - в Афганистане). В целом все развивающиеся государства признали необходимость поиска путей для обеспечения в регионе долговременной стабильности и взаимной безопасности. Между тем вопрос о том, какими конкретными средствами следует добиваться решения этих проблем, они трактовали по-разному. На начальном этапе конфликта участники ЛАГ попытались выработать согласованную позицию по отношению к иракскому вторжению в Кувейт и по проблеме иностранного вмешательства в события в Персидском заливе. Хотя большая часть арабских государств - членов ЛАГ поддержала законные власти Кувейта и призвала к безоговорочному и безусловному выводу иракских войск, создать единый антииракский блок, а тем более сформировать "коалицию арабских вооруженных сил" для отправки в зону конфликта, что предлагалось в резолюции, принятой чрезвычайным совещанием ЛАГ 10 августа 1990 г., не удалось. Это объясняется неоднородностью политической ориентации арабских государств, несовпадением факторов, определивших их внутреннюю и внешнюю политику.

На антииракской платформе объединились Египет, Марокко, Саудовская Аравия, монархии Персидского залива, придерживавшиеся прозападного курса и отвергавшие концепцию радикального арабского национализма, которую попытался реанимировать Саддам Хусейн. Поддержавшая их Сирия намеревалась использовать кризис в Персидском заливе для устранения с политической арены своего главного соперника - багдадского режима, довести до победного конца свою стратегию в Ливане, вновь выдвинуться на передний край ближневосточной политики с тех "задворков", на которых Дамаск очутился вследствие поддержки Ирана в период ирано-иракской войны.

Противостояние Сирии с Израилем обусловили и другие особенности ее позиции, отличной от египетской и саудовской. Так, при всем своем неприятии багдадского режима Дамаск не склонен был допустить уничтожения военно-промышленного потенциала Ирака. Ведь в случае надобности его можно было бы обратить на пользу общеарабского антиизраильского фронта, о создании которого продолжал мечтать Дамаск.

Саддаму Хусейну удалось расширить круг своих сторонников благодаря умелому политическому маневрированию, точно рассчитанным пропагандистским акциям, отработанным демагогическим приемам. Так, иракский лидер выдвинул инициативу, в соответствии с которой все "случаи оккупации" на Ближнем Востоке должны были рассматриваться согласно принципам Совета Безопасности ООН. "Увязка Хусейна" предусматривала, в частности, "немедленный и безоговорочный уход Израиля с оккупированных территорий в Палестине, Сирии и Ливане; вывод Сирии из Ливана, отход войск из Ирака и Ирана". Начать, по мнению Хусейна, следовало бы с "самого старого случая оккупации" - с Палестины, а завершить "самой недавней" - Кувейтом /23/. Инициатива Саддама встретила понимание в официальных кругах многих развивающихся стран. Иракский президент надеялся также раздуть антивоенные настроения на Западе, воспроизвести на новом историческом витке ливанскую ситуацию 1983-1984 гг. Тогда попытка использовать многонациональные силы для разрешения конфликта закончилась крахом.

Если для некоторых арабских государств принадлежность к общеарабскому лагерю и к миру ислама стали все же определяющими при выборе их позиции в отношению иракской агрессии, то неарабские развивающиеся страны в целом негативно отнеслись к поведению Ирака. Самую решительную позицию заняли крупные государства, региональные "центры силы", являвшиеся либо соседями Ирака, либо его соперниками в борьбе за лидерство в регионе. Конечно же, главным критиком Багдада стал Иран. Его руководители успешно продемонстрировали отточенное еще во времена Хомейни умение сочетать ультрареволюционную риторику с осторожностью и прагматизмом реальной политики. Так, осудив аннексию Кувейта, Тегеран одновременно подверг резкой критике появление американских войск на Аравийском полуострове и в Персидском заливе.

Прикрываясь антиимпериалистической риторикой как надежным и проверенным щитом, иранское руководство сумело извлечь для себя максимальную выгоду из конфликта: в результате ускоренного багдадской стороной восстановления ирано-иракских дипломатических отношений, Иран получил долгожданный мир и передышку, которые он намеревался использовать для восстановления разрушенного войной хозяйства, налаживания политических контактов, наращивания военного потенциала. Ведь Тегеран отнюдь не собирался отказываться от центросиловых устремлений. Помимо Ирана, который никак не может быть причислен к друзьям Ирака, стан врагов Саддама Хусейна усилился за счет других влиятельных мусульманских государств: Турции, Пакистана, Бангладеш.

Итак, кризис в Персидском заливе самым наглядным образом выявил расхождения между мусульманскими государствами, показав, что "арабская", "исламская", "третьемирская" солидарности являются в большей степени недостижимой утопией, идеалом политиков, нежели отражением реально существующих процессов. Позиции большинства государств в отношении этого кризиса, как правило, отражали их национальные интересы, а не интересы того или иного регионального, религиозного или международного объединения, в которое они входили.

Международная миротворческая операция, предпринятая мировым сообществом в зоне Персидского залива, и все, что последовало после нее, спустя несколько лет развеяли иллюзии тех, кто уверовал в быструю и безболезненную трансформацию системы международных отношений. Так, ООН вмешалась в конфликт в Персидском заливе во имя защиты территориальной целостности Кувейта, а затем остановилась, так и не решив проблему курдов. Проявившееся в ходе войны в Заливе и в "медовый месяц" новой разрядки взаимодействие СССР и США по вопросам обеспечения международной безопасности не только не получило дальнейшего развития, но и подверглось эрозии ввиду все более явственного несовпадения интересов обеих сверхдержав. Усилия США по созданию нового миропорядка или какой-либо другой универсальной системы международных отношений так и не увенчались успехом.

Багдадский режим, частично оправившийся после войны в Персидском заливе, обрел союзников в теперь уже постсоветской России, возобновил войну с шиитской оппозицией, с курдским повстанческим движением и активизировал свою внешнюю политику, которая не перестала быть экспансионистской. И в этом состоял главный урок итогов международной миротворческой операции в Персидском заливе.

Многосторонние миротворческие операции ООН в Персидском заливе, Камбодже, на Гаити, а также аналогичные действия в ряде других стран Третьего мира, завершились относительным успехом. Почему же провалился сомалийский эксперимент - операция многосторонних сил под командованием США в Сомали, осуществлявшаяся в 1992-1994 гг.? Главная причина, вероятно, состояла в том, что на Сомали механически была перенесена схема, по которой мировое сообщество в Персидском заливе и в других конфликтных зонах принуждало стороны прекратить боевые действия. Хотя этот опыт и был весьма болезнен и для мирового сообщества, и для сомалийцев, и для участвовавших в операции миротворцев, он весьма полезен с точки зрения учета совершенных в ходе его исполнения ошибок.

Итак, поскольку сомалийская миротворческая операция является своего рода моделью того, "как не надо делать", она заслуживает более детального анализа.

Сомали - одна из немногих стран Тропической Африки, в которой народ составляет однородную этническую группу, говорящую на одном - сомалийском - языке и исповедующую одну религию - ислам. Вместе с тем кланы играют в сомалийском обществе самостоятельную роль. Для сомалийца принадлежность к тому или иному клану во многом определяет его жизненный путь, союзников и соперников. Существует в сомалийском обществе и деление на кланы кочевников и оседлых земледельцев, сохраняется соперничество между отдельными регионами страны: Южным Сомали, входившем в состав Британского Сомалиленда в качестве колонии, и Итальянского Сомали, превратившегося после второй мировой войны в подопечную территорию ООН. Сильны в Сомали и позиции сторонников ирредентизма, который вот уже много лет продолжают обыгрывать в политических целях все без исключения сомалийские политики. Дело в том, что вследствие колониального раздела сомалийский народ оказался искусственно расчлененным (часть сомалийцев живет на севере Кении, часть в Джибути, а часть - в Эфиопии, где насчитывается от 1 млн. до 3 млн. сомалийцев/24/). Современное пансомалийское движение в известном смысле вдохновляется исламом, который сыграл важную интегрирующую роль в сомалийском обществе, где уровень политической зрелости чрезвычайно низок.

Сиад Барре, совершивший в 1969 г. военный переворот, попытался объединить сомалийские кланы с помощью общенациональных идей. Это были и концепция социалистической ориентации, и ислам, и ирредентизм, воплощенный в планах объединения всех сомалийцев в рамках Великого Сомали, и даже западная модель демократии. Барре, использовавший диктаторские методы и постоянно прибегавший к тактике "разделяй и властвуй", лишь манипулировал клановой системой, но не свел ее на нет. Более того, Барре, опиравшийся на клан дарод, выходцем которого он сам являлся, только усугубил этнические, клановые и региональные распри после того, как окружил себя людьми из своего клана и тем самым возвысил его перед другими, дав возможность своим соплеменниками получать выгодные государственные должности. Южные кланы считали себя обделенными властью и только ждали случая вступить за нее в борьбу.

По традиции разные сомалийские кланы ориентировались на разных соседей - Эфиопию, Кению, Джибути, Египет, с которыми их связывали исторические, этнические, клановые, религиозные узы. Так, например, исса и хавийя занимали проэфиопские позиции, а дарод - проегипетские. Не удивительно, что в период правления Барре сомалийско-египетские отношения были весьма тесными /25/.

Причина сомалийского конфликта кроется и во внутриполитических проблемах. Несмотря на свое выгодное стратегическое положение ( порты на Красном море, потенциальные запасы нефти, которую искали еще советские специалисты и пр.), Сомали - одна из беднейших стран в Африке и в мире. Ее отсталость сомалийские политики объясняют последствиями колониального прошлого. На самом деле она во многом обусловлена проводившимися властями волюнтаристскими, непродуманными экспериментами - сначала псевдосоциалистическим, а затем и псевдодемократическим. Поражение в войне с Эфиопией (1977-1978 гг.) - она, по замыслу Барре, должна была отвлечь внимание населения от бед и экономических тягот, направить недовольство в русло религиозного фанатизма, шовинизма, ненависти к инорелигиозному соседу, - подорвала позиции правящего режима и вдохнула жизнь в клановую борьбу. Она стала особенно кровопролитной и неуправляемой после свержения Сиада Барре летом 1991 г., когда оказался нарушенным хрупкий политический баланс, державшийся во многом отчасти на хитрости, отчасти на жестокости, а отчасти и на харизме сомалийского диктатора.

Сыграло свою роль в развитии конфликта и личное соперничество сомалийских лидеров и "полевых командиров" - представителей различных кланов, претендовавших на власть. После ухода Барре с политической сцены бывший министр, бизнесмен и лидер свергнувшей Барре военизированной организации Объединенный сомалийский конгресс (ОСК), Али Махди Мохамед, выходец из клана хавийя (подгруппа абгаль), в одностороннем порядке присвоил себе властные полномочия: 29 января 1991 г. он спешно провозгласил себя временным президентом и пообещал в ближайшее время провести в стране демократические выборы. Другая влиятельная политическая фигура - генерал Мохамед Фарах Айдид, также выходец клана хавийя, но из подгруппы хабр-гебир, возглавил военное командование ОСК и был союзником Махди в борьбе против режима Барре, с которым Айдид имел личные счеты - Барре упрятал в свое время амбициозного Айдида в тюрьму. Генерал не признал полномочий Махди и, направив против него вооруженные отряды Сомалийского национального альянса (СНА), превратился в ключевого "игрока" сомалийского конфликта. Столкновения и бои, развернувшиеся между "армиями" Махди и Айдида, их союзниками и противниками, остальными вооруженными формированиями, ввергли Сомали в состояние анархии, и государственная власть здесь просто перестала существовать. Общий хаос был дополнен и явлением сепаратизма: 17 мая 1991 г. бывший премьер-министр Сомали Мохамед Ибрагим Эгаль в одностороннем порядке провозгласил Республику Сомалиленд на месте бывшего Британского Сомалиленда.

Внешний фактор, причем как африканский, так и международный, только усугубил конфликт. Отношения между государствами северо-восточного региона Африки издавна были осложнены проблемой Нила и борьбой за контроль над его водными ресурсами. В период правления Барре сомалийско-египетские связи стали особенно тесными и в силу клановых симпатий сомалийского лидера, и в силу политического курса Египта, который, опасаясь возможного подвоха со стороны Эфиопии в плане перекрытия ею Нила, сделал ставку на Судан и Сомали. Последние в свою очередь рассматривали Египет в качестве противовеса Эфиопии, с которой они имели и территориальные, и этнические, и политические разногласия.

Египетский политический курс символизировал тогдашний министр иностранных дел Бутрос Бутрос-Гали. Так это или не так, но в Африке считали, что став Генеральным секретарем ООН, Бутрос-Гали не забывал о египетских интересах: давний противник Барре, генерал Айдид был объявлен международным преступником с подачи ООН, которая к тому же поддержала воевавшего против Айдида родственника Барре Мохамеда Саида Херси (известного в Сомали под кличкой "генерал Морган") /26/. Вслед за ОАЕ ООН (заявление Генерального секретаря от 18 декабря 1991 г. /27/) поспешила признать в качестве президента Сомали Али Махди Мохамеда, полномочия которого оспорил Айдид. Следовательно, позиция ООН и в Сомали, и на континенте выглядела далеко небезупречно и небеспристрастно.

Моментом, предопределившим провал миротворческой операции многосторонних сил, стала позиция США, других западных держав, которые легко поддержали "временного президента" Махди только потому, что он предложил более понятный европейскому и американскому менталитету проект восстановления государственности в Сомали - через президентство, выборы, парламент и прочие демократические, ласкающие слух западных политиков, процедуры. Этот бизнесмен выглядел намного предпочтительнее и сговорчивее "фундаменталиста" Айдида, отказавшегося к тому же сдавать оружие и сотрудничать с международными миротворцами. Поддержав "хорошего", "умеренного" Махди, миротворцы бросили все силы на борьбу с Айдидом, которого обвинили ответственным едва ли не во всех прегрешениях сомалийской междоусобицы.

Между тем Айдид не был столь зловещей фигурой. Он выступал за равноправие кланов (что, возможно, в сомалийских условиях означало лишь обращенный к клану Барре призыв "поделиться властью"), чем снискал себе популярность. Не был генерал и исламским фундаменталистом, хотя и отдавал дань исламской риторике, делая это скорее в целях мобилизации большего числа сторонников. Пристрастность ООН и Запада к противникам Айдида, развернутая американцами охота на генерала дали обратный эффект: его популярность резко возросла и он приобрел имидж "защитника родины от иностранных интервентов", каковыми стали выглядеть в глазах населения ООН-овские войска, вовлекшиеся в боевые действия на стороне Махди - одной из сторон конфликта /28/.

Ни ОАЕ, ни ЛАГ, членами которых является Сомали, не оказали эффективного воздействия на ситуацию в стране. Но и ООН, решив вмешаться в сомалийский конфликт, с самого начала не определила четких принципов и задач поставленным операциям. Их цель - обеспечение безопасности конвоев с гуманитарной помощью (ЮНОСОМ - 1), разоружение воюющих сторон (ЮНОСОМ -2) - не была выполнена. ООН и возглавлявшие операцию США подошли к сомалийской ситуации с формальных позиций, попытались развязать сомалийский узел, опираясь на европейские формы организации власти (выборы, президентство и т.п.), в то время как этнический, клановый, региональный, религиозный факторы или вообще не принимались во внимание или же им давалась искаженная интерпретация.

Пристрастность ООН, нежелание США и западных стран занять нейтральную позицию в вооруженном споре за власть в Сомали, их отказ от мирных переговоров с целью достижения национального примирения, которое прежде всего имеет смысл гражданского мира - в противовес гражданской войне, ставка на силовое решение запутанных внутренних проблем лишь усугубили ситуацию. Этим и воспользовались воюющие стороны в Сомали, в результате чего страна погрузилась в анархию и насилие, разгул бандитизма. Поддержав "временного президента" Махди и лидеров некоторых военно-политических группировок, ответственных за развязывание конфликта, инициировав "акцию возмездия" против мятежного генерала Айдида, ООН-овские миротворцы не сумели сохранить заявленный статус беспристрастного посредника. Они проявили себя как заинтересованная сторона конфликта и потому не способны были восстановить мир и стабильность в Сомали.

Руандийский конфликт является другим примером неудавшейся попытки урегулировать силами международного сообщества внутренний конфликт, вызванный межэтнической рознью.
НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ МЕЖДУНАРОДНОЕ МИРОТВОРЧЕСТВО В МЕЖЭТНИЧЕСКОМ КОНФЛИКТЕ В РУАНДЕ. Межэтническая война в Руанде, начавшаяся в мае 1994 г. с массового истребления народности тутси (тогда погибло около половины миллиона человек) и распространившаяся постепенно на соседние страны - Бурунди и Заир, поставила мировое сообщество в трудное и щекотливое положение. Нужно было как-то реагировать на массовые нарушения прав человека - резню, погромы, этнические чистки. Огромное число беженцев, изгнанных из Руанды (сначала тутси, потом хуту) в соседние африканские государства, главным образом в Заир, нуждались в защите и спасении от голода и болезней, грозящих перерасти в эпидемии. ОАЕ, как и во множестве других подобных случаях, слабо реагировать на эти события. Международные организации также тянули с принятием решений и заняли в целом выжидательную позицию: идея международной блокады Руанды так и не была осуществлена; панафриканский миротворческий контингент, который представлялся западным странам более предпочтительным, нежели войска ООН, так и не был сформирован; вопрос об отправке в зону конфликта миротворцев ООН потонул в бесконечных дискуссиях.

Не было единства в международном сообществе и относительно методов урегулирования данного конфликта. Франция активнее всех западных стран выступала за международное военное вмешательство, США же отказывались посылать в Африку своих военнослужащих даже под флагом и эгидой ООН, заявляя, что после неудачной миротворческой операции в Сомали американские войска будут направляться только в "надежные зоны". Имелись и другие нюансы. Руанда, Уганда и Бурунди помогали вооруженным боевикам тутси, нападавшим на лагеря беженцев хуту в Заире. В свою очередь США поддерживали правительство Руанды, а Франция - режим Мобуту в Заире /29/.

Межэтническая война в районе Великих озер, сопровождающаяся попытками перекройки границ с целью создания "этнически чистых" государственных образований, поведение мирового сообщества, так и не решившегося на военное вмешательство в конфликт для прекращения кровопролития, являют собой некую новую модель, по которой могут развиваться конфликты в полиэтнических обществах Третьего мира. Отдельные детали этой модели могут быть спроецированы на аналогичные ситуации на Юге СНГ. Но конечно же в руандийском конфликте есть специфика, без учета которой трудно давать оценки и международному посредничеству, и результативности гуманитарных миротворческих операций, и попыткам силового давления на воюющие стороны, словом, всему комплексу мероприятий, связанному с попытками урегулировать данный конфликт. Начнем с его природы и основных характеристик.

Существует устоявшийся стереотип, в соответствии с которым межэтнический конфликт в районе Великих озер вызван иррациональной вековой враждой двух народностей - земледельцев хуту и скотоводов тутси. Между тем специалисты-этнографы дают понять, что особой разницы между этими двумя народами не существует. К тому же и те, и другие говорят на одном языке и исповедуют по преимуществу одну религию - христианство. Вину же за этническую вражду склонны теперь перекладывать на европейцев, а точнее на бельгийцев: утвердившиеся с 1946 г. в Руанде, бывшей до того колонией Германии, они начали готовить эту подмандатную территорию к деколонизации, развивая у "обиженных", занимавших по сравнению с тутси более низкий социальный статут хуту "национальное самосознание". В конце 50-х гг. в Руанде прошли "демократические выборы", на которых хуту, преобладавшие в численном отношении, естественно, победили и начали выметать с государственных постов тутси, до того монопольно управлявших страной. "Этнические чистки" 1959, 1963, 1973 гг. привели к тому, что свыше 1 миллиона тутси были выдавлены из Руанды и осели в соседних Бурунди, Уганде, Заире и Танзании. С 1990 г. военная организация тутси Патриотический фронт Руанды, обосновавшаяся в приграничных с Угандой районах, начала вести партизанскую борьбу. С тех пор этническая междоусобица в Руанде не затихает.

Но она вызвана не только действиями боевиков. Огромное значение сыграл демографический взрыв (темпы прироста населения в Руанде - 4 процента - самые высокие в мире), создавший этнический дисбаланс, который был решен традиционным для Тропической Африки способом - физическим уничтожением представителей соперничающей этнической группы - сначала тутси, потом хуту. Нехватка земли и продовольствия ввиду перенаселения также стимулировали этнический конфликт, что некоторым образом сближает его сходство с конфликтами-бунтами в Центральной Азии - из-за земли, воды, продовольствия. Но в отличие от Центральной Азии, где конфликты, за исключением таджикского, были локализованы и ограничились лишь "незначительным" по масштабам региона кровопролитием, руандийский конфликт выплеснулся за границы страны и приобрел региональное измерение. В нем в 1996-97 гг. оказались задействованы армии Заира, Бурунди, Уганды, а на востоке Заира - в Северном и Южном Киву возникла угроза сепаратизма.

Анализируя этот конфликт - Бутрос-Гали назвал его "региональной войной этнического характера" /30/, - некоторые исследователи приходят к выводу о том, что международное вмешательство лишь ухудшило ситуацию, поскольку переговоры велись международными посредниками с экстремистами, а само урегулирование конфликта осуществлялось на фоне скрытой борьбы англосаксонского мира во главе с США и франкоязычной Европы, которая попыталась использовать этническую войну в Руанде, для того, чтобы сохранить и расширить свое влияние на африканском континенте /31/. Наблюдатели констатировали фиаско международной "гуманитарной дипломатии": большинство гуманитарных грузов попало в руки боевиков, а в лагерях беженцев царили коррупция и отсутствовал элементарный порядок. ООН была обвинена в беспомощности и крайней неэффективности: одно из последних решений Совета Безопасности, принятое в разгар боев на востоке Заира между повстанцами тутси и правительственной армией Заира, санкционировало создание многонационального контингента (Резолюция СБ ООН N 1080 от 16 ноября 1996 г.), но так и не было реализовано. В конце 1996 г. СБ заявил о прекращении так и не начавшейся миротворческой операции, поскольку необходимость в ней отпала: власти Руанды предоставили беженцам-хуту из заирских лагерей для перемещенных лиц возможность беспрепятственного возвращения на родину.

Но на самом деле международные организации и западные политики мало что могут сделать в конфликтах наподобие сомалийского, руандийского или заирского. Ведь эти конфликты происходят в живущих по собственным, архаичным законам обществах, раздираемых трибализмом и этническим соперничеством. Европейские формы организации власти оказываются неприемлемыми и ведут только к вспышкам этнической розни. Так, например, попытки добиться в Руанде мира при помощи проведения всеобщих и демократических выборов - способ, сработавший в других ситуациях (Северная Ирландия, Чечня, Филиппины), - каждый раз приводит к победе этническое большинство - хуту, которые немедленно приступают к "окончательному решению национального вопроса" старым африканским способом - резней и изгнаниями своих соперников - тутси. Следовательно, ни ООН, ни другая международная организация, ни "цивилизованные миротворцы" не способны методами традиционного миротворчества, превентивной дипломатии, насаждения мира силой подорвать этническую доминанту существующего противостояния, предотвратить в будущем вспышку конфликтов.

Международное вмешательство в межэтническую войну в рассматриваемом регионе Африки - по традиционной схеме, обкатанной в некоторых других странах Третьего мира, - было бы здесь неэффективным, ввиду хаоса и отсутствия партнеров по переговорам. Одна из конфликтующих сторон - Патриотический фронт Руанды - наотрез отказывалась от миротворчества извне и выдвигала в качестве предварительных условий роспуск и разоружение вооруженных формирований противника, что было нереально. Вмешайся международный контингент во внутреннюю междоусобицу в Руанде в тот период, результат был бы столь же плачевен, как и в Сомали. Более предпочтительной в этой ситуации выглядела позиция США, затягивавшего военное вторжение в конфликтную зону и предпочитавшего действовать методом угрозы применения силы, что в конечном итоге, и сработало: конфликт был приостановлен и беженцы стали в массовом порядке возвращаться в места их проживания.

Обладая огромной спецификой, филиппинский конфликт одновременно во многом напоминает аналогичные конфликтные ситуации, порожденные сепаратистскими движениями и окрашенные в этно-религиозные тона - в Третьем мире, в Европе, а теперь и в бывшем Советском Союзе. Уникальность филиппинской ситуации состоит, однако, в том, что этот длительный и, как порой казалось многим, неразрешимый конфликт удалось завершить /32/.

Конфликт на Филиппинах складывался из многих составных. Начиная с 1969 года, параллельно с вооруженной конфронтацией, носившей чисто светский характер, - между правительственными войсками и повстанческими силами "коммунистической" Новой народной армии и ее политическим крылом Национальным демократическим фронтом, - на юге Филиппин, то вспыхивая, то затихая, длилось восстание мусульман-моро. В основе его лежало столкновение культур и религий, вызванное нежеланием мусульманских меньшинств страны интегрироваться в государство, где большинство населения составляли католики.

Исторические судьбы мусульман-моро - этим названием обозначают несколько народностей, живущих на юге Филиппин, - складывались иначе, чем у их соотечественников-христиан: ислам и особенности мусульманской культуры обусловили многие черты духовной жизни моро, их общественных организаций, материальной культуры. То обстоятельство, что большая часть моро не считала себя филиппинцами, представителями складывавшейся филиппинской нации, создавало питательную почву для сепаратистских настроений, подогреваемых религиозной аргументацией. На это стремление моро отстоять свою культурную и религиозную идентичность, свое "право на отличие" от остальных, христианизированных народов страны накладывались и другие противоречия. Одни были вызваны политикой "центра", не уделявшего должного внимания "окраинным" народам южных провинций и в чем-то ущемлявшего их права, другие - обострением проблемы землепользования как следствия поощряемой Манилой миграции христиан в "земли моро", третьи - искусственно разжигались политиками, религиозными фанатиками, местными богатыми землевладельцами, манипулировавшими в своих интересах настроениями мусульманских масс /33/.

Восстание на Филиппинах шло по восходящей линии до середины 70-х годов, когда повстанцы-моро объединились на базе антиправительственной платформы под эгидой Фронта национального освобождения моро (ФНОМ). Эта организация выступила с идеей свержения "ига филиппинского колониализма", отделения от Филиппин мусульманских районов и создания независимого исламского государства "Республики Бангсаморо" ("бангса" - нация, страна). Эта идея на какое-то время привлекла в ряды повстанцев ФНОМ значительное число сторонников, придала духовный импульс политическому и общественному движению, ориентирующемуся не на филиппинскую государственную общность, а на мир ислама. Но преодолеть этнические, языковые, клановые, социальные различия между вовлеченными в конфликт народностями религия так и не смогла. Отнюдь не все моро разделяли призыв повстанцев "сбросить иго христианских правителей Манилы", поскольку хозяйничанье местных, единоверных латифундистов, стремившихся распоряжаться земельной собственностью бесконтрольно, наносило крестянам-моро куда больший ущерб, нежели действия центрального правительства. Да и в самом ФНОМ идея независимого исламского государства не получила единодушного одобрения: часть "умеренных" в рядах этой организации стали выступать с требованием предоставления моро автономии в рамках Филиппинской республики. Внутренние разногласия в повстанческом движении привели затем к появлению новых вооруженных формирований.

К концу 80-х годов раскол в повстанческом движении моро в сочетании с умелым маневрированием Манилы и миротворческими усилиями государств АСЕАН создают новую ситуацию: боевые действия затухают и открывается путь к мирному исходу конфликта. Отказ ФНОМ от лозунгов вооруженной борьбы за создание собственного независимого государства на юге Филиппин, переход фронта на умеренные позиции, согласие его лидеров - в соответствии с Триполийским соглашением, подписанным 23 декабря 1976 г., на создание автономии в рамках Филиппинской республики - все это позволило Маниле в 1993 г. начать с повстанцами моро мирный диалог, а затем при посредничестве Индонезии довести переговорный процесс до мирного соглашения. Оно было заключено 2 сентября 1996 г. в Маниле между президентом Фиделем Рамосом и лидером ФНОМ Нур Мисуари.

Согласно мирному договору, повстанцы-моро отказались от лозунга независимости и получили в обмен широкую автономию. Мирный договор предусматривает /34/:

1) Создание на юге Филиппин в 14 провинциях и девяти больших городах на острове Минданао и прилегающих островах Совета мира и развития юга Филиппин, большинство в котором составят представители НФОМ.

2) Проведение Советом в 1998 г. референдума о предоставлении этим провинциям автономии.

3) Введение в тех провинциях, которые проголосуют за автономию, исламского законодательства, основанного на шариате, а также системы народного образования и просвещения, построенных на исламских принципах (с оговоркой, что остаются возможности для добровольного выбора между мусульманскими и христианскими школами).

4) Создание на юге Филиппин независимой налоговой системы.

5) Делегирование лидерами ФНОМ "центру" всех вопросов, касающихся внешней политики и обороны.

6) Включение мусульманских боевиков ( общей численностью в 5750 человек) в состав филиппинских вооруженных сил, а также (1750 бойцов) - в создаваемые на юге архипелага структуры безопасности - полицейские соединения. Предусмотрена также "добровольная" сдача оружия бойцами ФНОМ.

Далеко не все на Филиппинах поддержали мирный договор. И среди мусульманских повстанцев, и в католической среде имеются экстремисты, не признающие перемирия. Некоторые радикальные группировки, такие как, например, Фронт исламского освобождения моро, возглавляемый Хашимом Саламатом, намерены продолжать гражданскую войну и добиваться независимости. Решительно настроены и многие католические священники, которые считают, что Рамос предал христиан Филиппин, составляющих подавляющее большинство населения страны, тем, что он передал сепаратистам слишком много власти /35/.

Но не только политические проблемы омрачают мирное соглашение. Экономика юга, менее развитого по сравнению с остальной частью Филиппин, требует решительного государственного вмешательства и реформирования. Не решен вопрос о многочисленных беженцах, нашедших убежище на острове Калимантан в малайзийском штате Сабах. И все же заключенное соглашение дает больше оснований для оптимизма, нежели для тревог в отношении будущего мирного процесса на Филиппинах.
ВЫВОДЫ.

Следующие просчеты, допущенные в ходе миротворческой операции в Сомали, можно было бы учесть при проведении аналогичных мероприятий в СНГ (речь, разумеется, не идет об обязательном подключении к этому процессу ООН или каких-либо других международных организаций):

Во-первых, не было проведено тщательного предварительного исследования обстоятельств, послуживших причиной конфликта. Не было учтено в полной мере важности клановых институтов, особенностей менталитета местных обществ, роли в них племенных и религиозных авторитетов и старейшин, воздействия традиционного фактора на межгосударственные отношения в регионе.

Во-вторых, принятие решения о проведении операции по принуждению к миру силой и введении под эгидой ООН миротворческого контингента не было предварено "промежуточным" миротворчеством сил ОАЕ или ЛАГ.

В-третьих, решение о разоружении воюющих группировок, не могло увенчаться успехом, поскольку миротворцы ООН предварительно не заручились согласием враждующих фракций на добровольную сдачу оружия.

В-четвертых, случайный подбор участников миротворческого контингента и включение в его число представителей стран, где не соблюдаются права человека и нарушается закон (например, в многонациональные силы, направляемые в Сомали, были включены пакистанцы), не способствовало эффективному выполнению возложенных на миротворцев задач по наведению порядка и защите мирного населения от вооруженного насилия.

В-пятых, неопределенность сроков пребывания миротворческого контингента, его "подвешенное" состояние не устрашило полевых командиров, а только побудило их к более активным действиям, поскольку симпатии населения часто оказывались на их стороне, а миротворцев воспринимали как интервентов и оккупантов.

В-пятых, кровавые этнические распри в Сомали и Руанде, реакция мирового сообщества на эти события выявили относительно новую деталь в стратегии США и Запада в отношении находящихся на периферии мировой цивилизации "неудавшихся государств", тех беднейших стран Третьего мира, которые превратились в "деклассированный элемент нового миропорядка". В целом ее можно охарактеризовать как "усталость от кризисов" (определение Л.Фридмена /37/, отказ от ответственности за происходящие там события. Схожей тактики Запад придерживается не только в отношении этнических войн в Тропической Африке, но и применительно к афганскому конфликту, этническим и гражданским междоусобицам и войнам на Юге СНГ.

Из филиппинской модели урегулирования конфликтов можно извлечь следующие уроки.

1. Испробовав военно-силовые методы подавления сепаратизма, Манила основной упор сделала на политико-дипломатические и экономические формы, широко задействовала переговорный процесс. Большое значение для исхода переговоров имела избранная "центром" тактика - ставка на умеренные силы в повстанческом движении. В результате, сохранив "лицо" и пойдя на незначительные уступки повстанцам, центр сумел постепенно достичь главного - убедить умеренных лидеров оппозиции в необходимости заключить мирное соглашение, мобилизовать в его поддержку основную массу населения мятежных провинций, сохранить территориальную целостность государства, предоставив возможность национальному и религиозному меньшинству развивать свою культурную автономию.

2. Хотя конфликт на Филиппинах, как и любой другой внутренний конфликт такого рода, уникален и по многим параметрам несопоставим с аналогичными сепаратистскими движениями в Третьем мире, не говоря уж о явлениях этносепаратизма на Кавказе, модель заключенного в этой стране мирного договора, его слабые и сильные стороны вполне могут быть учтены в переговорных процессах и при выработке мирных соглашений между враждующими сторонами в этно-конфессиональных конфликтах. Тем более, что существует не так уж много примеров мирного исхода подобных конфликтов.

3. Филиппинская модель урегулирования конфликта имеет преимущества по сравнению с российским вариантом решения чеченской проблемы. Несмотря на то, что в России войну в Чечне назвали "принуждением к миру силой", ничего общего с этим методом действия Российской Армии в мятежной автономии не имели, потому что в ходе совершенной Москвой операции совершалось целенаправленное и широкомасштабное уничтожение с помощью бомб, мин, авиации и другой современной техники мирного населения и гражданских объектов в Чечне, что строжайше запрещено целым рядом международных конвенций /36/.

4. Проведенный Россией в Чечне эксперимент с вышеуказанным методом можно считать неудачным еще и потому, что он не достиг ни военных, ни политических целей: чеченские сепаратисты фактически одержали над регулярной российской армией военную победу, поскольку Москва вынуждена была вывести из Чечни свои воинские подразделения и отказаться от своего военного присутствия на этой части российской территории, которую она все еще считает своей. Хасавюртовские соглашения, благодаря которым война в Чечне была остановлена, хотя и были развиты дальнейшими переговорами, делают отношения России и Республики Ичкерия весьма неопределенными. Россия не реализовала главной задачи - она не покончила с сепаратизмом в Чечне и на Северном Кавказе. В то же время руководство самопровозглашенной Республики Ичкерия добилось своей цели: "отложенный статус", предусмотренный Хасавюртовскими соглашениями, фактически легализует процесс выхода республики из состава России. Вряд ли подобная ситуация скажется благотворным образом на укреплении российской государственности в северокавказских автономиях.

5. Поскольку миротворческие силы под мандатом ООН не могут быстро и эффективно гасить этнические пожары и войны, натовскими стратегами все активнее популяризируются отдельные моменты дейтоновской модели миротворчества - действия по обмену территориями, (что фактически легализует этнические чистки); создание моноэтнических зон; бессрочное пребывание союзнических войск в качестве "гаранта" безопасности и пр. Однако эта модель, которая была успешно обкатана в бывшей Югославии, едва ли может стать "универсальным" средством решения большинства спорных вопросов. В самой бывшей Югославии будущее мирного процесса еще не столь очевидно, поскольку этническая и религиозная рознь продолжают оставаться здесь одним из главных факторов общественной жизни. Дейтоновская модель к тому же едва ли применима к большинству конфликтных ситуаций в Третьем мире и в Содружестве, поскольку это неизбежно потребует пересмотра ряда международных норм, зафиксированных в Уставе ООН, Заключительном Акте СБСЕ, других документах, предусматривающих незыблемость границ и защиту территориальной целостности.