Сочинение уильяма мьюира, K. C. S. I. Д-ра юстиции, D. C. L., Д-ра философии (болонья)

СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ ход событий неуклонно приближал незадачливого халифа к печальному концу. Абд Ар-Рахман, бесспорно, чувствовавший лежавшую на нем ответственность за его роль в избрании Османа, к этому времени уже испил свою смертную чашу. Последние годы свои он провел в сетовании, оказавшись одним из первых, кто выразил открытое недовольство недостатком щепетильности и пренебрежительностью Османа в делах закона: изъяны, может быть, и небольшие, но в глазах Абд Ар-Рахмана знаковые. Породистый верблюд, часть десятины одного из бедуинских племен, был подарен халифом как большой раритет одному из его родственников. Абд Ар-Рахман, возмущенный таким злоупотреблением в делах благотворительности, схватил это животное, зарезал его и раздал мясо беднякам. Слова, сказанные при этом в адрес «заместителя Пророка Господа», породили дальнейшее неуважение и поношение халифа. На улицах Османа встречали криками, что ему надлежит отстранить от дел Ибн Амира и безбожного Ибн Аби Сарха, и прогнать прочь Мервана, своего главного советника и наушника. Никто, кроме самых близких родственников, не поддерживал более халифа, но, полагаясь на них, Осман лишь усиливал враждебное отношение к себе народа. В итоге, халиф оказался вынужден выслушивать злобные выкрики из толпы.

Заговорщики повсюду мутили воду. Теперь их махинации стали обретать видимые очертания: слухи о надвигающейся измене поползли из столицы в заграничные колонии. Наиболее подверженные волнениям классы забеспокоились по всему царству арабов; тревога закрадывалась в сердце каждого человека. В Медину все время приходили письма с вопросами, что могут означать все эти зловещие разговоры, что за несчастье угрожает империи ислама. Мединская знать постоянно толклась на дворе у халифа в ожидании новостей; однако, невзирая на зловещие раскаты надвигающейся грозы, на поверхности все общество казалось спокойным. Наконец, по совету вождей, Осман разослал своих доверенных людей во все значительные центры: Дамаск, Аль-Куфу, Аль-Басру и Фустат, для наблюдения и доклада о любых подозрительных симптомах. Трое из них воротились, заявляя, что не обнаружили в повседневной жизни провинций ничего странного. Четвертого же, Аммара, прождали напрасно, поскольку его переманила на свою сторону египетская фракция. Тогда Осман разослал следующий эдикт во все зааравийские провинции: на предстоящем паломничестве правители всех земель должны, согласно традиции, лично явиться ко двору; у кого есть какие-либо жалобы на них, должен будет выйти вперед на общем собрании и обосновать свои претензии. С кем поступили несправедливо, тому помогут; в обратном случае халиф требует прекратить безосновательную клевету, которая будоражит людские умы. Указ был зачитан повсюду. Обращение это звучало довольно грустно; во многих местах люди, слушая его, плакали и молили Бога ниспослать милость на их халифа.

В назначенное время правители приехали в Медину, но ни один из злоумышленников не вышел из рядов собравшихся мусульман, чтобы изложить свои жалобы. Опрошенные Османом, его наместники не смогли назвать халифу никакой причины для недовольства, реального или кажущегося. Для глаз стороннего наблюдателя все казалось тихо и спокойно; да и посланные халифом люди вернулись, не найдя ничего подозрительного. Но все уже сознавали опасность трещины, расколовшей власть. И она стремительно увеличивалась. Несчастный халиф умолял людей о жалости, прося их совета. Но им было нечего предложить ему, за что Осман мог бы ухватиться. Один советовал арестовать заговорщиков и предать смерти их главарей; другой предлагал лишить всех ненадежных их пособий; третий рекомендовал отвлечь взбудораженные умы арабов новой войною; остальные считали, что наместникам следует изменить свое собственное поведение. Осман пребывал в смятении; он заявил лишь об одном: он никогда не пойдет на жестокие меры. Единственной панацеей, которую он решился одобрить, стала отправка новых армий для ведения дальнейших войн в зааравийских провинциях.

Ничего не было предпринято для отражения кризиса, и наместники разъехались по домам ни с чем. Муавия, собираясь к отъезду, уговаривал Османа отправиться вместе с ним в Сирию, где верные люди могли бы сплотиться вокруг халифа.

Осман отклоняет помощь, предложенную Муавией,
Но тот ответил: «Даже для сохранения жизни моей я не оставлю той земли, на которой провел свой путь в мире сем Пророк, и того города, где покоится его священный прах». «Тогда позволь мне послать войско, чтобы защищало тебя!» «Нет, этого я не сделаю, — твердо сказал Осман, — Я никогда не употреблю силы против тех, кто расположил свои жилища вкруг дома Пророка, и не допущу в их дома на постой вооруженных мужей». «В этом случае, — настаивал Муавия, — тебя ожидает не что иное, как погибель!» «Тогда Господь будет мне защитою, — воскликнул престарелый халиф, — и этого для меня достаточно!»¹ (У Крачковского: «Довольно мне Аллаха, на Него полагаются полагающиеся!» — прим. перев.). «Прощай же!» — сказал Муавия, уходя. Больше им не суждено было увидеться.
…который удаляется, предупредив Али и Зубейра.

Выезжая из города на ведущую в Сирию дорогу, Муавия решил предупредить группу корейшитов, среди которых находились Али и Аз-Зубейр. Он задержал коня, чтобы сказать им о грозящей опасности. Империя арабов сползает, сказал он, в анархию доисламских «дней невежества». Господь — всемогущий Отмститель за слабых. «Вам, — были его прощальные слова, — вам я поручаю этого старого беспомощного человека. Помогайте ему, если хотите себе блага. Прощайте!» С этими словами он поскакал прочь. Группа арабов оставалась некоторое время в молчании. Наконец, Али задумчиво произнес: «Лучше нам поступать, как он сказал». «Клянусь Господом! — согласился Аз-Зубейр, — ни на твоей груди, ни на наших, никогда не лежало такой тяжелой ноши, какая лежит теперь на груди Османа!»

ЗАГОВОР созревал очень быстро. Мятежники уже составили план предстоящих действий. Пока наместники халифа отсутствовали по вышеизложенной причине, заговорщики решили выйти из Аль-Куфы, Аль-Басры и Фустата и направиться в Медину, объединившись в достаточно серьезную силу. Там, в ответ на призыв халифа, они смогут представить ему бесконечный список всяких жалоб и громко возопить, требуя изменений, возмещений убытков от наместников, или их смещения. Когда Осман им воспротивится, они потребуют его отставки, и, в крайнем случае, прибегнут к силе меча. Относительно преемника халифа им не удалось прийти к соглашению. Аль-Куфа выступала за Аз-Зубейра; Аль-Басра за Талху; а фаворитом Египта был Али.

Сразу выполнить этот план не удалось. Но несколько месяцев спустя, в середине следующего года, заговорщики вновь вернулись к своим замыслам. Все приготовления совершались в тайне. Под предлогом поездки в Мекку для совершения малого паломничества,¹ все группы пришли во взаимодействие. До ежегодного паломничества оставалось два или три месяца. Ибн Аби Сарх, правитель Египта, в этот момент послал Осману письмо, предупреждая его о возникшей опасности. В ответ халиф приказал ему преследовать мятежников; но тот пустился в погоню слишком поздно — они уже отъехали за пределы досягаемости его войска. Воротившись домой, Ибн Аби Сарх нашел Египет в руках изменника, и наместнику пришлось спасать свою жизнь поспешным бегством в Палестину. Интересно, что среди мятежных лидеров Египта находился Мухаммад, сын Абу Бекра.

Обеспокоенный известиями от своих соглядатаев о продвижении мятежников полным ходом к Медине, Осман занял место на кафедре и решил говорить о настоящей цели готовящегося нападения. «Они настроены против меня, — сказал он, — они вновь и вновь будут с завистью взирать на мое правление, желая, чтобы каждый день его был бы целым годом, ибо кровь, анархия и нечестие затопят отныне всю нашу землю». Вскоре появились мятежники, расположившись поодаль от города в трех отдельных станах: отдельно из Аль-Куфы, Аль-Басры и Египта. Народ вынужден был взяться за оружие и готовиться к отпору: вещь неслыханная со времен отступничества. Заговорщики, пытаясь еще замаскировать свои намерения, послали парламентеров к вдовам Мухаммада и городской знати. «Мы прибыли, — поясняли они, — поклониться дому Пророка и месту его погребения, а также просить о смещении некоторых из наместников. Позвольте нам войти в город». Но разрешение дано не было. Тогда они послали переговорщиков к каждому из своих кандидатов на трон. Али обрушился на посланников, ругая их бунтарями, оскорбившими Пророка; другие встретили не больше гостеприимства в домах Талхи и Аз-Зубейра. Будучи не в состоянии уговорить горожан, без чьего согласия мятежники не могли добраться до халифа, их лидеры, заявив, что вполне удовлетворены обещанием халифа произвести перемены, удалились. Они договорились, что каждый из трех отрядов сделает вид, будто собирается в обратный путь к себе домой, а потом быстро возвратится к городу, чтобы застать жителей врасплох. Горожане, вздохнув с облегчением при виде их отхода, отложили в сторону свое оружие. Несколько дней все шло спокойно. Осман вел общие молитвы.

…но возвращаются с документом, на котором стоит печать халифа.

Внезапно в город вновь нагрянули все три банды. Группа жителей во главе с Али подошла к ним спросить, в чем дело. Чужаки показали документ, заверенный печатью халифа: это, объяснили они, было найдено группой из Египта у слуги Османа, которого они поймали спешившим по дороге на Фустат. В бумаге приказывалось бросить мятежников в темницу, пытать или лишить жизни. Али, подозревая подделку, спросил, каким же образом весть об этой находке с такой быстротою настигла остальные две группы, двигавшиеся в разные стороны. Как это они так быстро собрались вместе? «Можешь говорить, что тебе угодно, — отвечали ему, — вот послание, а вот печать халифа!» Али отправился к Осману, который отрицал свою причастность к этому документу, но, чтобы прояснить это дело, согласился принять главарей мятежников.

Представленные Али халифу, они не выказали тому почтения, но с демонстративным видом, с показным негодованием, повторили свой рассказ. Они жаловались, что удалялись домой с обещанием перемен; но, вместо обещанного, наткнулись на собственного слугу халифа, спешившего в Египет с вероломно отданным приказом, который теперь у них в руках. Осман торжественно поклялся, что ничего об этом не знает. «Тогда скажи, кто же это написал и приложил печать?» «Не знаю!» — отвечал старый халиф. «Но документ выглядит вышедшим из твоих рук; вез его твой слуга; гляди, вот и печать твоя, а утверждаешь, что не имеешь к этому никакого отношения!» Осман вновь убеждал всех в своей непричастности.¹ «Говоришь ли ты правду, — грубо и дерзко заявили мятежники, — или лжешь, все равно, ты не достоин быть халифом! Мы не можем оставить скипетр правителя в руках человека, который, неважно, плут он или глупец, слишком слаб, чтобы управлять своими ближайшими подчиненными. Откажись от власти, ибо Сам Господь сместил тебя!» Осман дал им ответ: «Одеяние, в которое облачил меня Господь, снимать было бы неразумно; а вот от того зла, в котором вы меня обвиняете, я с готовностью отрекаюсь!» Злодеи закричали, что теперь уже слишком поздно для разговоров; халиф слишком часто обещал все изменить и нарушал свои же обещания; более они доверять ему не могут; теперь они будут сражаться, пока не сместят его или пока не убьют. «Смерть! — Осман отвечал им со сдержанной решительностью и достоинством, каким были отмечены его последние дни, — Я предпочитаю смерть; что же касается борьбы, я уже не раз говорил прежде, что мой народ не будет сражаться; будь у меня такое желание, я собрал бы легионы на своей стороне». Ссора становилась все громче, приобретая опасный характер. Али поднялся и пошел к себе домой. Заговорщики также разошлись по своим бандам; но они уже добились своей цели, сумев попасть в город. На дневных молитвах они смешивались с рядами прочих мусульман в мечети и бросали пыль в лицо Осману, когда он поднимался, чтобы говорить, и расталкивали преданных ему людей. Решительная развязка кризиса приближалась.

Наступила пятница. По окончании молитв, Осман взошел на кафедру. Вначале он призвал граждан прислушаться к голосу разума, и народ, несмотря на присутствие в его рядах мятежников, осудил их беззаконные действия. Затем, обратившись к заговорщикам, халиф продолжил: «Вы знаете, что народ Медины считает вас осужденными устами Пророка, поскольку вы поднялись против его халифа и заместителя. А потому, перемените свои злые дела на раскаяние, и добрыми делами искупите свое прошлое». Один за другим жители города начали подниматься в подтверждение слов халифа, чтобы показать, что они на его стороне. Однако злоумышленники хранили молчание и продолжали сидеть с вызывающим видом. Началась свалка. Град камней обрушился на мединцев, которым пришлось бежать из мечети. Один из камней попал в Османа, он упал с кафедры, и халифа быстро отнесли домой, благо, жилище его находилось неподалеку. Он находился в обмороке. Вскоре он пришел в себя, а в последующие несколько дней оказался в состоянии вести молитвы. Однако наглость и насилие пришельцев вынудили его буквально запереться в своем дому: началась в прямом смысле слова блокада. Впрочем, вооруженные телохранители халифа вкупе с преданными ему горожанами пока что сохраняли вход в его жилище безопасным.

С первого же дня волнений, Али, Аз-Зубейр, и Талха (троица, поименованная мятежниками в качестве кандидатов на роль следующего халифа) послали по одному из своих сыновей для подкрепления горстки верных Осману храбрецов, расположившихся у входа в халифский дворец. Но существенного они ничего не предпринимали; более того, во время памятной стычки с метанием камней все они предпочли оставаться в стороне. После инцидента, приведшего к обмороку Османа, они, вместе с группой мединцев, пошли справиться, как он себя чувствует. Не успели они войти, как Мерван с другими родственниками, навещавшими халифа, подняли крик против Али, называя того главным виновником несчастья, которое в итоге все равно обрушится на его же собственную голову. (Заметим, что в этом они оказались правы). Али, взбешенный таким приемом, поднялся на ноги и вместе со своими товарищами покинул дом халифа. Честно говоря, это было бессердечное и трусливое дезертирство, в конце концов, принесшее для всех свои горькие плоды. Тревога, вызванная наглым поведением тех, кто покушался на установленную законом власть и отвергал верность трону, требовала от всех граждан, как решительности, так и бескомпромиссности и единства. Один из соратников Пророка верно подметил: «Эй, корейшиты, — сказал он, — до сих пор между вами и племенами арабов была прочная дверь, вас от них ограждавшая; не собираетесь ли вы ныне эту дверь сломать?»

Как только заговорщики показали свои истинные намерения, Осман послал в Сирию и Аль-Басру за помощью, умоляя не медлить. Муавия, задолго до того предвидевший такую печальную необходимость, держал наготове большие силы, которые незамедлительно двинулись на выручку халифа. Из Аль-Басры также поспешил на помощь повелителю конный отряд. Но путь был неблизок, и Осману стоило большого труда продержаться до подхода подмоги. Заговорщики заняли мечеть и все подходы к дворцу; кроме того, в качестве верха наглости, их лидер занял место предводителя на молитвах. В Медине никакого войска не было, и Осман зависел от той кучки добровольцев, что с трудом могла защитить вход в его дворец. Помимо ополчения из слуг, охрана состояла примерно из восемнадцати человек: родственников халифа и других мединцев, включая сыновей Али, Аз-Зубейра и Талхи. Осознавая растущую угрозу нападения, Осман предчувствовал свой близкий конец и послал сказать Али, Аз-Зубейру и Талхе, что он хочет в последний раз увидеться с ними. Они подошли к дворцу и, не спеша входить внутрь, остановились в пределах слышания. Халиф, взойдя на плоскую крышу своего дома, велел всем сесть на землю, на какую-ту минуту друзья и враги оказались сидящими бок о бок. «Друзья, сограждане! — возвысил голос халиф, — Я молил Господа о вас, чтобы, когда Он заберет меня к себе, Он сохранил бы халифат в порядке». Затем он поведал о своей прежней жизни, о том, как Господь выбрал его быть наследником Своего Пророка и повелителем правоверных. «А теперь, — продолжал Осман, — вы поднялись, чтобы убить избранника Господа. Берегитесь, вы, люди!» Затем он обратился к осаждающим: «Лишить человека жизни по закону можно лишь в трех случаях: за отступничество, убийство, или прелюбодеяние. Предавая меня смерти без таких на то причин, вы обращаете меч против своей собственной шеи. Мятежи и кровопролития вечно будут сопутствовать вам самим». Дослушав его до этих слов, бунтовщики подняли крик, что существует еще и четвертый повод для смертной казни: подавление истины посредством злых дел, подавление их прав насилием. За свое нечестие и тиранию Осман должен уйти в отставку, или он повинен смерти! С минуту Осман хранил молчание. Затем тихо поднялся и велел гражданам разойтись; а сам, практически утратив надежду на спасение, вернулся в покои своего мрачного жилища.

Осада дворца длилась уже несколько недель, когда прискакавший в Медину всадник возвестил о подходе помощи. Когда слух об этом дошел до ушей мятежников, те вынуждены были удвоить свои усилия. Перекрыв все лазейки во дворец, они не позволяли ни единой душе, ни входить в него, ни покидать. Даже украдкою, в тишине ночи осажденным зачастую не удавалось добыть ни капли воды. Люди испытывали сильную жажду. По просьбе Османа Али попытался урезонить осаждающих. «Вы обращаетесь с халифом, — говорил он им, — с большей жестокостью, чем относились бы к пленникам, взятым на поле боя. Даже неверные не отказывают в глотке воды жаждущему врагу!» Но бунтовщики оставались глухи к его уговорам. Ум Хабиба, снедаемая жалостью к халифу, попыталась с помощью Али доставить во дворец воду на своем муле через ряды осаждавших. Но ни ее пол, ни авторитет вдовы Пророка, не остановили злодеев, грубо схвативших женщину руками. Они разрубили уздечку своими мечами, так что женщина чуть не свалилась наземь с мула, и отогнали прочь с оскорблениями. Лучшие из жителей города оказались в шоке от грубости и бесчеловечности мятежников; но ни у кого не хватило смелости противостоять им. Упавшие духом, боящиеся за сохранность своих собственных домов, они смотрели как их соседи, взяв на всякий случай оружие, спешили вон из Медины, желая избежать жестокого зрелища. С трудом верится, что даже при таком беспомощном положении города Али, Аз-Зубейр и Талха, великие герои ислама, не смогли бы, если бы только захотели, собрать достаточно сил для отпора беззаконию этой банды бессердечных убийц. Их следует считать отчасти также виновниками гибели халифа, а то и вовсе соучастниками мятежников. По крайней мере, они повинны в хладнокровном безразличии к судьбе своего властелина.¹

Наступало время торжеств по случаю ежегодного паломничества. Осман, все еще помня о своих обязанностях как главы ислама, посчитал необходимым позаботиться об их должном проведении. Халиф вновь поднялся на крышу своего дворца. Оттуда он воззвал к сыну Аль-Аббаса, одного из своих приверженцев, охранявших вход, и велел ему возглавить группу паломников, которой надлежало отправиться в Мекку. Халифу, осажденному в собственном доме, пришлось отдать это распоряжение во многом вопреки собственной воле. К этой группе присоединилась Аиша. Прежде ее обвиняли в возбуждении народа против Османа. Теперь же, в любом случае, импульсивная женщина не желала иметь никакого отношения к повстанцам, а также, стремясь вытащить своего брата Мухаммада из их компании, попросила того сопровождать ее в Мекку. Однако он отказался.

В конце концов, приближение посланных на помощь халифу отрядов заставило мятежников поторопиться, и они решились на окончательный штурм с целью убить старого правителя. Приступ начался со всех сторон семнадцатого июня на рассвете, безнадежное положение горстки защитников, не способных удержать свою позицию, заставило их отступить внутрь дворцовых ворот. Ворота они заперли и пытались прикрыть свой отход стрельбою из лука, что стоило жизни одному из нападавших. Приведенные в ярость смертью своего товарища, мятежники ринулись к воротам и начали бить по ним каменьями. Ворота для камней оказались слишком крепкими. Тогда повстанцы решили сжечь их. В это время остальные бандиты, пробравшись по крыше соседнего здания, нашли более легкий путь во дворец. Пробежав по коридору, они набросились на стражников, все еще находившихся вблизи дворцовых ворот. Один из защитников был зарублен, раненный Мерван свалился полумертвым, и остальных также одолели. Осман отступил, оказавшись один в одном из внутренних покоев женской половины. Там, в ожидании своей судьбы, халиф читал Коран, раскрытый на его коленях. Трое негодяев, посланных свершить кровавую работу, бросились на занятого чтением старика. Но, пораженные его величественным спокойствием и печальным видом, они вернулись ни с чем. «Поднять руку на него в таком положении было бы убийством чистой воды!» — заявили даже эти головорезы.

Яростный Мухаммад, сын Абу Бекра, в своей ненависти не был столь щепетилен. Ворвавшись в покой, он схватил старика за бороду и закричал: «Господь снимает тебя с должности, выживший из ума старик!» «Отпусти мою бороду, — спокойно сказал Осман, — я не выжил из ума, но я халиф, которого зовут Османом». Затем, в ответ на следующий поток оскорблений, старец продолжил: «Сын брата моего! Отец твой служил бы мне по-другому. Господи, помоги мне! У Него я ищу убежища от твоей руки». Такие слова затронули даже недостойного сына Абу Бекра, и он также удалился. В нетерпении вожди мятежников столпились вкруг халифа, рубя его мечами и топча ногами Коран, который тот только что читал. Однако у старика достало еще сил собрать разлетевшиеся листы и прижать к своей груди. Кровь хлынула на строки священной книги.¹ Во время этой страшной рубки преданная Найла кинулась к своему израненному господину. Пытаясь прикрыть его своей рукою, женщина приняла на себя один из ударов. Отрубленные мечом пальцы полетели на землю. Несколько слуг халифа бросилось к нему на помощь. Один из них зарубил вожака бандитов, но и сам был убит на месте.

Осман убит.

Защитить халифа было невозможно. Повстанцы один за другим погружали свои клинки в его тело, и вскоре старик рухнул наземь бездыханным. Взбесившаяся шайка добилась своего. Мерзавцы были не в силах обуздать свою ярость. Они кололи труп халифа, плясали на нем, как дикари, и попытались отрезать голову, но были остановлены жутким визгом женщин, в отчаянии колотившим озверевших убийц в голову и грудь. Весь дворец был опустошен, даже с Найлы, израненной и истекающей кровью, сорвали ее покрывало. В этот момент раздался крик: «Эй, айда в сокровищницу!», и покои моментально опустели.

Как только мятежники ушли, вход во дворец оказался перекрытым, и в течение трех дней и ночей три трупа оставались лежать внутри в полнейшей тишине. Затем кто-то из вождей корейшитов получил от Али разрешение похоронить тело халифа. Вечером, в сгустившихся сумерках, печальная процессия двинулась за город на место погребения. Смерть не смягчила сердец мятежников, и они встретили оплакивающих халифа людей камнями. Тело из-за этого было предано земле не на кладбище, но на земле соседнего с ним поля. Церемония проходила в спешке. В последующем времени это поле было присоединено Мерваном к территории кладбища: к земле, освященной останками первых героев войн Пророка. И долго еще Омейяды будут хоронить своих усопших вокруг могилы их убиенного родственника.

Вот так, в возрасте восьмидесяти двух лет, свершил свой жизненный путь Осман, двадцать лет правивший исламским государством. Неудачи, в которых он погряз, настолько резко обозначили все слабости его характера, что вряд ли его нужно обрисовывать дополнительно. Ограниченность мышления, нерешительность и мягкость сочетались в нем с добротою души, которая при более благоприятных обстоятельствах могла бы сделать из него всеобщего любимца. И таковым он, конечно, и был для народа в самом начале своего правления. Но дальше потянулась полоса неудач. Соперничество между корейшитами остальными арабами ввергло нацию в междоусобную войну. Единственной гарантией для правящего класса сохранить свое влияние могло быть только полное объединение всех сил. Но Осман своей нерешительностью, своим себялюбием и лицеприятием раздробил аристократию ислама на озлобленные группы, и тем самым подрубил под корень ее последние надежды.

Воины, что спешили с севера на помощь халифу, прослышав о его трагическом конце, возвратились назад по своим домам.