ТЕМА 8 ГОРОДСКАЯ КУЛЬТУРА СРЕДНИХ ВЕКОВ

2. Основные источники по истории городской культуры.

3. Возникновение городского рационализма (Петр Абеляр).

4. Начало опытного знания (Роджер Бэкон).

5. Городская литература:

а) основные жанры и темы;

б) сатирические мотивы;

в) внимание к человеку, его способностям и чувствам;

г) свободомыслие и жизнелюбие;

д) отношение к труду, творчеству, знанию.

6. Городская архитектура (XIV—XV вв.).

7. Исторический вклад городской культуры средневековья в общечеловеческую.

1. 
   Абеляр П. Введение в теологию // Памятники средневеко­вой латинской литературы X—XII вв. М., 1972.
   
2. 
   Абеляр П. Диалектика // Вопросы философии. 1992. № 3.
   
3. 
   Абеляр П. История моих бедствий. М., 1959.
   
4. 
   Завещание осла. Фиблио* // Зарубежная литература средних ве­ков. М., 1974.
   
5. 
   Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. М., 1974.
   
6. 
   Роман о Лисе/М., 1987.
   
7. 
   Штрикер. Поп Амис. (Невидимая картина). Шванк* // Зару­бежная литература средних веков. М., 1975.
   

1. 
   Голенищев-Кутузов И. Н. Бернард и Абеляр // Голенищев-Кутузов И. Н. Творчество Данте и мировая культура. М,, 1972.
   
2. 
   Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 2: Жить города и деятельность горожан. М., 1999.
   
3. 
   Городская культура. Средневековье и начало нового времени. Л., 1986.
   
4. 
   Грацианский Н. П. Поэзия вагантов // Вопросы лите­ратуры и фольклора. Воронеж, 1973.
   
5. 
   Г у р е в и ч А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984,
   
6. 
   Гуревич А. Я. Средневековый мир. Культура безмолству-ющего большинства. М., 1990.
   
7. 
   Даркевич В. П. Народная культура средневековья. М., 1988.
   
8. 
   Дживелегов А., Бояджиев Г. История западно­европейского театра от возникновения до 1789 года. М.; Л., 1941.
   
9. 
   Добиаш-Рождественская О. А. Коллизии во французском обществе 12—13 вв. по студенческой сатире этой эпо­хи // Добиаш-Рождественская О. А. Культура западноевропейско­го средневековья. М., 1987.
   
10. 
    История всемирной литературы. М., 1984. Т. 2.
    
11. 
    Неретина С. С. Абеляр и Петрарка: пути самопознания // Вопросы философии. 1993. № 3.
    
12. 
    Рабинович В.Л. Урок Абеляра: текст и жизнь // Авгус­тин Аврелий. Исповедь. Петр Абеляр. История моих бедствий. М., 1992.
    
13. 
    Рутенбург В. И. Итальянский город от раннего средне­вековья до Возрождения. Л., 1987.
    
14. 
    Сидорова Н. А. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. М., 1953. Гл. 4, 5, 8.
    
15. 
    С т а м С. М. Диалектика общности и личности в средние века // Вопросы истории. 1993. № 3.
    
16. 
    Ястребицкая А. Л. Западная Европа XI—XIII веков. Эпоха. Быт. Костюм. М., 1978.
    

Публикуемые в этом разделе источники позволят познако­миться с основными чертами городской культуры.

Первый документ — это отрывок из автобиографии Петра Абеляра (1079—1142 гг.), которую он весьма выразительно оза­главил «История моих бедствий». Одна из самых ярких и ода­ренных личностей XII в., Абеляр был убежден в безграничных способностях человеческого разума, ставил разум выше веры, более того, считал, что истинная вера не может существовать без разумных обоснований и доказательств. Тезис Абеляра «По­нимаю, чтобы верить» был прямо противоположен ортодоксаль­ному церковному «верую, чтобы понимать». Католические ор­тодоксы учинили расправу над Абеляром на Суассонском собо­ре (1121 г.) и на Сансском соборе (1142 г.); его учение было объявлено еретическим, книги подлежали уничтожению. Неза­долго до судилища в Сансе Абеляр и написал свое жизнеописа­ние. Приведенный здесь фрагмент позволит оценить популяр­ность Абеляра — учителя, к которому ученики стекались изда­лека, «покидая города и замки», готовые жить в предельной бед­ности, лишь бы слушать лекции знаменитого магистра. Следу­ет обратить внимание на то, как Абеляр объясняет, почему он «взял на себя руководство школой»: преподавание было его един­ственной профессией, единственным способом добывать сред­ства для существования. Можно здесь вспомнить и Архипиита Кельнского, для которого «книжный труд» был единственно возможным. В городах уже в XII в. стала формироваться про­слойка из людей умственного труда.

Фрагмент из трактата «Диалог между философом, иудеем и христианином» позволит выявить рациональный подход Абеля­ра к познанию, в том числе и к познанию истин христианско­го вероучения. «Разум предпочитается авторитету», — убежден Абеляр.

Небольшой фрагмент из трудов Альберта Великого (1193— 1280) знакомит с «естественнонаучным» представлением той эпо­хи. Представления эти можно назвать невежественными, фан­тастическими, суеверными, некритическими, однако появление средневековых энциклопедий свидетельствовало о растущем ин­тересе к миру.

Основы новой, опытной науки заложил выдающийся ученый XIII в., англичанин Роджер Бэкон (1214—1294). Фрагменты из его научных произведений позволяют представить широкий круг интересов и поисков ученого, который получил у современни­ков почетное прозвище «Доктор Мирабилис» — т.е. «Доктор Необыкновенный».

Внешний облик средневекового города XIV—XV вв. нашел отражение в ряде историко-литературных произведений этого и более позднего периодов. Отрывки из «Описания Дубровника» (1440 г.) итальянца Филиппа де Диверсиса и стихотворения дал­матинского поэта середины XVI в. Ивана Болицы «Описание града Аскривия» (древнее название Котора) позволяют увидеть глазами современников красоту городских общественных постро­ек, улиц и площадей, массивность крепостных стен, роскош­ное убранство католических соборов.

Уже с XII—XIII вв. неотъемлемой частью городской культу­ры становится площадной театр. Наиболее реалистическим жан­ром светской средневековой драматургии был фарс — сатири­ческое произведение, переносившее из жизни на сцену те или иные забавные происшествия. В фарсе «Господин Пателен» (XV в.) изображены типичные горожане в типичных обстоятель­ствах — пройдоха Пателен, судья-крючкотворец, тупой сукон­щик.

В последней части темы публикуется небольшая подборка вагантских произведений XII столетия. «Орден вагантов» — зна­менитый гимн бродячих студентов. Он не знает автора, и по­тому полнее других отражает дух всего средневекового студенче­ства в целом. Еще два стихотворения — авторские. Это «Испо­ведь» Архипиита Кельнского середины XII в., в полной мере позволяющая уловить дух вольномыслия и жизнелюбия. Архи­пиит — прозвище, вероятно, значившее «Сверхталант».

В поэзии Вальтера Шатильонского (1135—1200), одного из самых образованных авторов века, особенно важно выявить ха­рактер обличений церкви и монашества, папской курии.

Передают, что такой же образ жизни вели и сыны про­роческие, ученики Елисея. Сам Иероним²¹³ пишет о них, как о монахах того времени, и в своем сочинении «К мо­наху Рустику» между прочим говорит: «Сыны пророческие, о которых мы читаем в Ветхом завете, были подобны мо­нахам, строили себе хижины вблизи реки Иордана и, ос­тавив города и шумные скопления людей, питались ячмен­ной крупой и полевыми травами».

Так и мои ученики, построив себе хижины на берегу реки Ардюссона²¹⁴, казались скорее отшельниками, неже­ли школярами. Но чем больше прибывало их в эту мест­ность и чем суровей был образ жизни, который они вели, пока у меня учились, тем больше в глазах моих врагов это приносило мне славы, а им самим унижения. Они с го­речью видели, что все, предпринятое ими против меня, обратилось мне во благо. Итак, хотя, по выражению Иеронима, я удалился от городов, площадей, толпы и споров, все же, как говорит Квинтилиан²¹⁵, зависть отыскала меня даже в моем уединении. Мои недруги, молча жалуясь и вздыхая, говорили себе: «Вот за ним пошел це­лый свет, и мы не только не выиграли, преследуя его, но еще более увеличили его славу. Мы старались предать его имя забвению, а на деле лишь сделали его более гром­ким. Ведь вот школяры в городах имеют все необходимое, но пренебрегают городскими удобствами и стекаются в эту пустынную местность, приемля добровольно нищету».

В действительности же взять на себя в то время руко­водство школой меня вылудила главным образом невыно­симая бедность, так как копать землю я не имел сил, а просить милостыню — стыдился. Итак, я был должен, вместо того чтобы жить трудами рук своих, вновь заняться знакомым мне делом и обратиться к услугам своего язы­ка. Школяры же стали снабжать меня всем необходимым — пищей и одеждой, заботились об обработке полей и приняли на себя расходы по постройкам, чтобы никакие домашние заботы не отвлекали меня от учебных занятий. Так как наша молельня не могла вместить даже и малое количество учеников, они по необходимости расширили и значительно улучшили ее, построив из камня и дерева. Хотя она и была основана, а затем — освящена во имя Святой Троицы, но так как я бежал сюда в отчаянье, а здесь, по милости божественного утешения, вздохнул несколько свободнее, то в память об этой благодати я на­звал этот храм Параклетом²¹⁶.

И затем, как бы возливая масло лести и умащивая им главу мою, он тотчас же прибавил: «Итак, поскольку идет молва, что ты выделяешься остротою ума и знанием лю­бого из писаний, постольку ясно, что ты тем более ока­жешься вполне авторитетным в твоем положительном или отрицательном суждении и сможешь опровергнуть возра­жения каждого из нас. Q том же, каковой является ост­рота твоего ума и насколько изобилует сокровищница тво­ей памяти философскими и божественными изречениями, помимо обычных занятий с твоими учениками, в чем, как известно, ты превзошел — и в области философии, и в области богословия —всех магистров, а также твоих учите­лей и самих творцов вновь обретенных знаний, достаточ­но свидетельствует та удивительная книга «Теология»²¹⁷, ко­торую зависть не может ни перенести спокойно, ни унич­тожить и которую она своим преследованием только еще более прославила²¹⁸.

Тогда я говорю: Я не стремлюсь к такому по­чету, который вы мне оказываете, а именно к тому, что­бы, пренебрегши всеми мудрецами, вы выбрали меня, глупца, своим судьей...

Однако, так как вы пришли к такому решению по уго­вору и по обоюдному согласию и так как я вижу, что каж­дый из вас в отдельности уверен в своих силах, то наша скромность никоим образом не считает возможным препят­ствовать вашей попытке, в особенности потому, что я, без сомнения, извлеку из нее некое поучение и для себя...

Оба остальные согласились предо­ставить философу в этом поединке первое место.

И эти люди особенно похваляются, когда им кажется, что они верят в столь великое, чего они не в состоянии ни высказать устами, ни постигнуть разумом. И до такой степени дерзкими и высокомерными делает их исклю­чительность их собственного убеждения, что всех тех, кого они находят отличающимися от них по вере, они провоз­глашают чуждыми милосердия Божьего и, осудив всех прочих, считают блаженными только себя.

Итак, долго обдумывая подобную слепоту и высокоме­рие такого рода людей, я обратился к Божественному ми­лосердию, смиренно и беспрестанно умоляя его, чтобы оно удостоило извлечь меня из столь великой пучины оши­бок и, спасши от ужасной Харибды²¹⁹, направило бы меня после таких великих бурь к спасительной гавани. Поэто­му также и ныне вы видите, что я с нетерпением жажду как ученик ваших ответных доказательств.

Иудеи: Ты обратился с вопросом одновременно к двум, но оба одновременно отвечать не могут, дабы мно­жественностью речей не затемнить понимания. Если бу­дет позволено, я отвечу первым, потому что мы первые пришли к вере в Бога и восприняли первое учение о за­коне. Этот же брат, который называет себя христиани­ном, если заметит, что у меня не хватает сил или что я не могу дать удовлетворения, добавит к моему несовершен­ному слову то, что в нем будет недоставать, и действуя с помощью двух заветов, как бы с помощью двух рогов, он сможет, будучи ими вооружен, сильнее сопротивляться противнику и сражаться с ним.

Философ: О, если бы ты мог доказать, как ты говоришь, то, что вы являетесь логиками, вооруженны­ми разумными словесными доводами от самой, как вы говорите, высшей мудрости, которую по-гречески вы на­зываете логосом, а по-латински словом Божьим! И не дер­зайте предлагать мне, несчастному, известное спаситель­ное прибежище Григория²²⁰, говорящего: «Та вера не имеет цены, коей человеческий разум предоставляет доказа­тельства». Ведь если разум не допускается к обсуждению веры для того, чтобы она не утратила своего значения, а также к обсуждению того, во что надлежит верить, и если тотчас же должно соглашаться с тем, что провозглашает­ся, то сколько бы заблуждений ни насаждала проповедь, ничего нельзя сделать, потому что нельзя ничего опровер­гнуть при помощи разума там, где не дозволено применять разум.

Утверждает идолопоклонник о камне или бревне или каком-либо творении: это — истинный Бог, творец неба и земли. И какую бы явную глупость он ни высказал, кто в состоянии опровергнуть его, если разуму совсем не до­зволено рассуждать о вере. Ведь уличающему его, — и ско­рее всего христианину, — он тотчас же противопоставит то, что сказано выше: «та вера не имеет цены...» и т. д. И тотчас же христианин смутится в самой своей защите и должен будет сказать, что вовсе не должно слушать до­водов разума там, где он сам совершенно не разрешает их применять и совершенно не дозволяет себе открыто напа­дать на кого-либо в вопросах веры при помощи разума.

Пятнадцатая трава... называется розой, и это трава, цветок которой наиболее известен. Возьми грамм ее и грамм горчицы и ножку мыши, повесь все это на дерево, и оно не будет давать плодов. И если упомянутое поло­жить около сети, то в нее соберутся рыбы...

И если упомянутый порошок положить в лампу, кото­рую после этого зажгут, то все будут казаться черными, подобно сатане.

И если упомянутый порошок смешать с оливковым маслом и натуральной серой и намазать этим при солнеч­ном свете дом, то он будет казаться объятым пламенем.

Если хочешь прибавить мудрости и избежать глупости, возьми камень, который называется хризолит, светло-зе­леный, оправленный в золото; он изгоняет глупость и при­носит мудрость.

Если хочешь одолеть зверей и истолковывать все сны и предсказывать будущее, возьми камень, который называ­ется эсмунд или асмад. Он бывает разных цветов, унич­тожает всякий яд, доставляет победу над противниками, дает дар пророчества и истолкование всех снов и делает понятным тайное.
Из третьей книги. Филин — птица достаточно извест­ная. Чудесны свойства этой птицы. Ибо, если ее сердце и правую ногу положить над спящим, тотчас он тебе рас­скажет все, что он делал и что ни спросишь у него, и это над нашими братьями в недавнее время было испытано,..

Крот — животное достаточно известное. У этого жи­вотного есть удивительное свойство, как говорят филосо­фы. Если завернуть его ножку в лавровый лист и поло­жить в рот лошади, она убежит от страха. А если поло­жить в гнездо какой-нибудь птицы, то никогда не вылу­пится из яиц приплод. А если хочешь изгнать кротов, то положи на дворе крота и горящую самородную серу, и все остальные кроты соберутся там, и от воды, в которой они варились, станет белою черная лошадь..

Если кто-нибудь будет носить слева сердце собаки, то все собаки онемеют перед ним.
4. Фрагменты из научных сочинений Роджера Бэкона (XIII век)
О науках и возможных открытиях и изобретениях
Все науки связаны одна с другой и взаимно друг друга поддерживают: успех одной помогает всем другим, как глаз, например, руководит движениями всего тела...

...Математику ошибочно считают наукой трудной, а иногда даже подозрительной — только потому, что она имела несчастье быть неизвестной отцам церкви. Между тем — как она важна, как полезна!..

...Можно построить приспособления для плавания без гребцов, так, чтобы самые большие корабли, морские и речные, приводились в движение силой одного человека, двигаясь притом с гораздо большей скоростью, чем если бы они были полны гребцами. Точно так же можно сде­лать повозки без всякой запряжки, могущие катиться с невообразимой быстротой; летательные машины, сидя в которых человек может приводить в движение крылья, ударяющие по воздуху, подобно птичьим.

...Медленно растут у западных христиан географические сведения... Надо производить измерения, определясь точно положение стран и городов, а для этого необходимо при­нять какой-нибудь определенный пункт за начало долго­ты; можно бы взять, например, на западе — западную оконечность Испании, на востоке — восточную границу Индии. География, помимо ее практических приложе­ний, важна и для других наук, нельзя знать людей, не зная климата и страны, в которой они живут, так как климат влияет на произведения растительного и живот­ного царства и еще более на нравы, характеры и учреж­дения...

...Прозрачные тела могут быть так отделаны, что отда­ленные тела покажутся близкими и наоборот. На неверо­ятном расстоянии можно будет читать малейшие буквы и различать мельчайшие вещи, рассматривать звезды, где пожелаем. Полагают, что Цезарь²²³ с помощью больших зеркал с галльского берега мог видеть расположение лаге­рей и городов Британии... Можно так оформить прозрач­ные тела, что, наоборот, большое покажется малым, вы­сокое — низким, скрытое — станет видимым... Итак, вовсе не надо прибегать к магическим иллюзиям, когда сил науки достаточно, чтобы произвести действие.
О разуме и невежестве
Разум — вот вождь правой воли; он направляет ее к спасению. Чтобы делать добро, надо его знать; чтобы из­бегать зла, надо его различать. Пока длится невежество, человек не находит средств против зла... Нет опасности больше невежества. Знающий истину, если иногда и пре­небрегает долгом, имеет прибежище в совести, побужда­ющей его скорбеть о случившемся и остерегаться в буду­щем. Нет ничего достойнее изучения мудрости, про­гоняющей мрак невежества, — от этого зависит благосо­стояние всего мира. Каков человек в изучении мудрости, таков он и в жизни...
О значении сочинений античных философов-моралистов
Пусть [христиане] прочтут 10 книг аристотелевой эти­ки, многочисленные трактаты Сенеки, Туллия Цицерона²²⁴ и многих других и тогда увидят, что мы погрязаем в без­дне пороков и что одна милость Божия может нас спас­ти. Как преданы были эти философы добродетели, как любили ,ее! И всякий, конечно, отстал бы от своих недо­статков, если бы прочел их сочинения: так красноречивы их похвалы справедливой и чистой жизни и обличение ими пороков! Философы были преданы истине, добродетели, презирали богатство, удовольствия и почести, стремясь к будущему блаженству и являясь победителями человечес­кой природы.
О значении опыта
Есть три источника знания: авторитет, разум и опыт. Однако авторитет недостаточен, если у него нет разумно­го основания, без которого он вызывает непонимание, а лишь принятие [истины] на веру, —г мы верим авторите­ту, но не через авторитет понимаем. И разум [или отвле­ченное рассуждение] один не может отличить софизма от настоящего доказательства, если он не может оправдать свои выводы опытом...

...Доказательство умозаключает и нас заставляет умо­заключать относительно данного вопроса; но оно не удос­товеряет и не устраняет сомнений, не успокаивает духа в созерцании истины, если дух не найдет ее при помощи опыта... Человек, никогда не видавший огня, имел дос­таточное доказательство, что огонь жжет, портит и раз­рушает вещи; все же дух его не успокоился бы на таком знании, и он не стал бы избегать огня, пока не положил бы в огонь руку или какой-нибудь горючий предмет и не убедился бы через опыт в том, что он узнал из доказа­тельства. После же опыта сожжения чего-либо дух приоб­ретает уверенность и успокаивается в сиянии истины.

Четыре в высшей степени заслуживающие порицания вещи составляют помеху делу истины... Они стоят на до­роге всякому мыслителю и едва позволяют кому бы то ни было достигнуть настоящей мудрости. Вот эти помехи: преклонение перед неосновательными и недостойными авторитетами, долговременная привычка [к известным мнениям], неосновательность суждений толпы и, нако­нец, скрывание [учеными] своего невежества, вместо ко­торого они выставляют напоказ свою призрачную мудрость... От этих язв происходит все зло человеческого рода: благодаря им люди не знакомятся с наиболее полезными, великими и прекрасными памятниками мудрости и тайна­ми всех наук и искусств.

Еще хуже то, что этот четвероякий призрак мешает людям понимать свое собственное невежество: они, наобо­рот, всячески прикрывают и отстаивают его и потому не находят от него лекарств. Самое же худшее — то, что, сидя во мраке заблуждений, они уверены в том, что жи­вут в полном свете истины... Поэтому саму чистую исти­ну они считают крайне ошибочной, самое превосходное — не имеющим никакой цены, самое великое — ничего не стоящим, а, напротив, прославляют решительно лож­ное, хвалят дурное, превозносят в своем ослеплении не­годное...

Где имеют силы три первые помехи знанию, там не действует ни разум, ни право, ни закон, там нет места для правды, там не имеют силы предписания природы, искажается порядок вещей, господствует порок, доброде­тель исчезает, там царствует ложь и гибнет истина.

Между тем труженики, всю жизнь занимающиеся фи­лософией и теологией, у всех в презрении!

Посмотрите далее на монахов всех орденов без исклю­чения! Как сильно отклонились все они от того, чем они должны быть! Как страшно упали, как много потеряли новые ордена из своего прежнего достоинства. Все духо­венство предано гордости, роскоши, жадности. Клири­ки*, где только они соберутся в большом числе — в Па­риже или в Оксфорде²²⁶ смущают всех мирян побоищами, бесчинствами и прочими пороками...

...Так... в наше время исполнилась мера злобы челове­ческой, и нужно, чтобы справедливый папа со справед­ливым государем, меч материальный с мечом духовным, очистили церковь, иначе она будет наказана явлением антихриста, страшным возмущением, раздорами христи­анских государей, нашествием татар, сарацин* и других царей Востока...

Итак, в 1435 г., ночью, которая непосредственно сле­довала за праздником мученика Святого Лаврентия²²⁸, был истреблен огнем дворец Рагузы, обширный и великолеп­ный, который в древности был крепостью, с несколькими башнями, а также почти все укрепления и все оружие, которое тут же хранилось для защиты города и снаряже­ния галей. После того, как были восстановлены все эти средства обороны и вооружения в течение немногих меся­цев в большем количестве, прекрасно и богато, прави­тельство Рагузы постановило перестроить этот дворец бо­лее пышно, не жалея расходов и, кроме того, восстано­вить большую часть прежней крепости, которую огонь уничтожил не до основания, возложив это на протомаги-стра, некогда магистра Онуфрия Иордана де ла Кава из Королевства Неаполитанского. Стены строились из пре­красно обработанного и изящно высеченного камня, с высокими кровлями, укрепленными на толстых высоких колоннах, которые по морю были привезены из Корчулы. Верхушки этих колонн были высечены с большой тщательностью. Пять толстых колонн являются гладкими, две же другие срединные, из которых одна примыкает к одной башне, другая - к другой, не гладкие; на первой высечен Эскулап, обновитель врачебного искусства. Это убедил сделать замечательный поэт и ученый Николай де Лазирис Кремонский, нобиль. Именно, когда он узнал, благодаря своим научным занятиям, что Эскулап был ро­дом из Эпидавра, который теперь называется Рагузой²²⁹, он много потрудился над тем, чтобы было высечено изобра­жение Эскулапа, к которому он написал эпитафию в сти­хах, и она была высечена на стене. На другой из колонн у входа во дворец видно изображение первого справед­ливого суда Соломона. У главных дверей помещается изоб­ражение ректора, выслушивающего жалобы. У входа в помещение Малого Совета, о котором речь будет ниже, стоит статуя Справедливости...

Будет в этом дворце большой зал для собрания всех нобилей Рагузы на Большой Совет, где принимаются пра­вительственные решения о предстоящем, будет помеще­ние в этом дворце и для Сената, и для Малого Совета. Отведено прекрасное помещение для господина ректора, место для консулов, которые решают гражданские дела, и для судей, назначающих пеню за злодеяния. Будут иметь собственное место и секретари, которые называются но-тариями, и те, что именуются канцеляристами. Будут по­мещения для ликторов, фасций, для пленных, которые будут захвачены, и преступников, которые должны под­вергаться пыткам, помещения для хранения оружия, бое­припасов и прочих средств защиты и обороны...

Здесь к дворцу, примыкает некий общественный дом, который они называют Фонтикум²³⁰, разделенный на тер­расы и нижние комнаты, где помещаются и продаются хлеб в зерне и стручковые растения. Смежным с ним яв­ляется морской арсенал (Arsenalus galearum), помещение, в котором отстраиваются прекрасные триремы и биремы. Рагузинцы их снаряжают всякий раз, когда это необходимо или для оказания почестей какому-либо влиятельному правителю, или для поимки и изгнания пиратов, которые весьма охотно грабят богатейшие корабли рагузинцев, или, наконец, для того, чтобы держать пиратов в страхе и ужасе.

Ближе всего к арсеналу... расположено место, где взи­мается пошлина (gabella ponderis) за взвешивание всех товаров, крторые продаются в большом количестве. От­сюда широкая дорога ведет к месту, которое называется Габелла, или большая Доана²³¹, и к зданию, возвышавше­муся когда-то над городскими воротами. Там вблизи есть и другое место, которое все называют общим именем Спонгия (Spongia)... Это обширное здание с цистерной, отдельными комнатами и галереями воздвигли древние жители, правда, отделенным от соседних зданий, как го­стиницу для чужестранцев.

Таковы общественные здания, соединенные в извест­ной степени с главным дворцом.

А по кривым берегам сплошные раскинулись горы,

И берега таковы, что ты из-за них не увидишь,

Город весь целиком. Сначала взорам предстанет

Крепость на горной вершине²³³: она, следя за дорогой,

Издали знак подает обо всех, кто к городу едет.

Малость еще подожди — и вот открывается город.

Нет никаких уж преград, ничто не мешает увидеть,

Мощные стены его, высокие башни и кровли...

Перед тенистой горой — близ города ровное место

Порт образует дугой. Здесь ветры уже затихают,

Молкнут их дуновенья, и мирные воды залива,

Бешеной ярости их не боясь, отдыхают спокойно...

Башни высоко кругом завершают города стены,

Вид открывают ворота на берег морской и на гавань.

Здесь, окаймляя ее, широкая улица вьется,

Сотни и сотни судов там увидишь, стоящих рядами,

Много товаров они собирают по белому свету:

Сладкие Вакховы соки вывозят одни, а другие

Просо к нам привезли и ячмень, и груды пшеницы.

Граждан сбирается здесь в Высокой Претории²³⁴ много:

Претор там и Отцы²³⁵, держа весы правосудья,

Судят народ. Царят здесь и гнев, и свирепость, и горе.

Шумом великим скамьи высокие полнятся в зале,

Тот адвоката зовет и его же другой призывает.

В город войдешь — и тотчас же увидишь обширную площадь.

Стража у входа стоит. Напротив — золотом блещет

Претора славный дворец. Возвышается Курия²³⁶ справа.

С левой стоит стороны управление Квестора²³⁷.

Здесь же Около самой стены городской —

Войскового Префекта Высится зданье.

Здесь много домов, чей вход украшают

Портики древние. Здесь звучит и тот, кто для дела

Распределяет весь день и ночные часы разделяет.

Вдаль он зовет, и вдали хорошо его слышно...

Был бы я рад, если б храмы святых и знатных жилища

Мог описать, но в коротких стихах едва ли возможно

Все перечесть! Так начнем. Сначала откроется взорам

Сына Алфеева²³⁸ храм...

Спереди храм завершен фронтоном в греческом духе,

С двух сторон по углам четвероугольные башни

Встали четой; а верхушки у них пирамидам подобны,

И достигают они как будто до самого неба.

Вместе они и звонят, и поют хвалу чередою

Сладким созвучьем Тебе, о великий Владыка Небесный,

И призывают народ к сокровенным тайнам Христовым.

По четырем ступеням на округлую входишь сначала

Паперть; сейчас же за ней притвор открывается храма.

Этот украшен притвор прозрачным камнем паросским.

Вот и торжественный храм, богатыми полный дарами,

Здесь изваянья святых, в золотой самоцветы оправе

Блещут, и камнем цветным еще глубокая древность

Выстлала пол. Ни живопись я не могу перечислить,

Ни слоновую кость, ни в золоте желтом арабском

Остроконечья, ни гладь, стеклом залитую хрупким.

Сможешь также ты здесь амвон из мрамора видеть.

Парою мраморных он колонн и лестниц украшен.

Пол обведен в середине оградой из твердого камня.

С двух сторон из нее поднимаются по три колонны,

Ими поддержан шатер из мрамора пирамидальный,

И восседает на нем с кривым изогнутым клювом,

Крылья свои широко распустив, пернатых владыка.

Здесь же увидишь орган, из труб составленный медных,

Слышно повсюду его в прекрасной громаде собора.

Много лампад огненосных висят с потолка золотого,

В золоте и серебре. В высоких недрах соборных

Трифона мощи святые²³⁹ хранятся в раке чеканной

Из серебра, и покрыты пластиной они золотою...

...Там на пути, ведущем в самую крепость,

Посередине дороги воздвигнутый, к ней прилегает

Храм священный на склоне горы, где

Пречистую Деву Чтут, — неизменно она эту города часть охраняет.

Дальше, к Скодру²⁴⁰, находится площадь, узка, но обильна

Всяким товаром, ее для нас пропитаньем снабжает

Сельский народ, потому и зовут ее «Рынок коровий».

Первосвященнику здесь жилище заново строит

Лысая братия, в темных плащах и белых туниках²⁴¹...

Далее — рынок обширный. Увидишь высоких построек

Множество с разных сторон, и первым взору

предстанет Трифон Фригийский — собор и огромный и полный величья.

Мраморных много колонн несет расположенный справа

Портик, — там часто сидят старики, утомившись ходьбою.

Здесь же сойдясь, и Отцы о делах государственных часто

Речи ведут или, сев на скамьи, народу законы

Единодушно дают, и в этом древней свободы

Видны следы, ибо город доселе насилья тирана

Не испытал никогда и не знал жестокого ига.

(Пер. с латинского Н. С. Познякова)
IV. ГОРОДСКАЯ СРЕДНЕВЕКОВАЯ ДРАМАТУРГИЯ
1. Фарс «Господин Пателен»
[Проныра-стряпчий Пателен сумел ловко выманить у богатого суконщика шесть локтей сукна; вместе с тем он подслушал пере­бранку купца с его батраком Тибо-пастухом, потихоньку воровав­шим из доверенного ему стада овец. Услышав, что хозяин хочет подать на нерадивого батрака в суд, Пателен пригласил последнего к себе домой и предложил ему защищать его на суде; пастух согла­сился на предложенные ему условия.].

Пателен.

Ты врать под строгою присягой,

Чтоб обмануть коронный суд?

Во-первых, как тебя зовут?

Пастух.

Тибо, а кличка — Козопас.

Пателен.

А сколько взял ты про запас

Пастух.

В три года только тридцать

штук, Не больше.

Пателен.

Процент законный и приличный;

Дело твое пойдет отлично, Т

ы сможешь ли начистоту

Свою заверить правоту?

Найдется ль у него свидетель?

Пастух.

Святой Марии добродетель!

И не один, а два десятка,

Все на меня покажут смело.

Пателен.

Ты должен притвориться так,

Что ты, Тибо, круглый дурак

И что со мной ты не знаком

Пастух.

Упаси Бог!

И стой на том!

Молчи, не то, брат, худо будет:

Сболтнешь — и в миг тебя засудят

У нас судейские не шутят,

Сам не заметишь, как обкрутят.

Пойми ты, голова баранья,

Ты должен приложить старанья,

Чтобы ни слова не сказать

А если очень уж к тебе

Пристанут — ты одно лишь «бе»

Тверди, как твой баран! На случай,

Коль скажут вдруг: «Козел вонючий,

Ужели насмех добрым людям

Глумишься ты над правосудьем!

Ведь это нагло и зазорно!» —

Так ты все «бе» тверди упорно!

Тогда-то слово я возьму

И объясню им, что к чему:

Что он, живя в среде овечьей,

Отвык от речи человечьей

И выступает пред судом,

Как будто пред своим скотом.

Пастух.

Я с делом справлюсь как-нибудь,

Уж как смогу, так постараюсь!

Пателен.

И даже, если я тебе

Скажу что-либо, только «бе»

Ты отвечать мне будешь!

Молчать! Чтоб черт вас всех побрал!

Не место здесь для ваших склок,

Сейчас же в самый краткий срок

Мне изложите все, как есть.

Пателен

И потерял рассказа нить.

Ему должны мы пособить —

Стоит болваном из болванов.

Судья.

С чего ж начать? Начнем с баранов!

Суконщик.

Шесть локтей

За девять франков взял злодей!

Судья.

Друг, тут не Праздник Дураков!

Пателен.

За честной рожей хитрость прячет!

Не дать ли слово стороне Противной?

Судья.

Пред тобою власть! Кто ты такой?

Пастух.

Бе!

Вот напасть!

Послушай, я ведь не коза!

Скажи...

Пастух.

Бе!

Разрази гроза... Наглец, бездельник, ты * дурить...

Пателен

Он озверел и говорить

Суконщик.

Опять он ставит на своем!

Да вы сукно мое забрали,

Ах, сударь, если бы вы знали,

Какие жулики они!

Судья.

Но-но! Поменьше болтовни!

Скажи, как было!

Суконщик.

Этот бездельник, вор и плут,

Что обмануть желает суд;

Служить мне верно обещался

За шесть монет, как нанимался;

Три года протекло с тех пор,

Как стал слугой мне этот вор;

Был договор у нас, овец

Моих он как родней отец

Должен беречь и за убытки

Нести ответ; но все попытки

Напрасны; ни денег, ни шерсти

Я не видал, скажу по чести.

Он стриг себе всю шерсть овечью

И овцам наносил увечья,

Им палкой череп расшибал,

И резал их, и мясо жрал,

Мозги им выбивал нещадно,

А как сукна накрал изрядно,

Скрылся и с шерстью, и с деньгами,

А я за ним целыми днями

Бегаю, но не тут-то было...

Судья

Не понять ни уха, ни рыла!

Тут капли смысла не найдешь...

То так, то сяк... Скажи яснее,

Сам черт себе сломает шею

С таким рассказом: то сукно,

То овцы... Ясно мне одно, —

Что это все весьма неясно.

Пателен

Он хочет пастуха обмерить!

Суконщик

Не надо негодяю верить!

Мои слова честней молитв —

Я знаю сам, где что болит,

Никто не знает так, как я!

Сукно ты спрятал у себя...

Судья

Да что с ним?

Больше ничего,

Как ложь, грабеж и воровство!

Довольно, я теперь решил

Молчать, покуда хватит сил.

А вы судите, как хотите!

Судья.

Нет, показанье вы дадите!

Пателен

малишенному подобен

И отвечать нам неспособен.

Но я затем пришел сюда,

Чтоб с позволения суда

Встать за него...

Судья

Вы за него

Ведь это дело вам небольшое.

Какая польза вам?

Пателен

Не принесет мне ни гроша,

Но я распутать мешанину

Возьмусь, как должно хрестьянину,

А то несчастный дуралей

Погрязнет в глупости своей.

Не защити его закон,

Издержки все заплатит он.

Скажи, мой друг…

Пастух

Пателен

Он ничего не разумеет.

Пастух

Бе!

Только по-бараньи блеет!

Дай хоть какой-нибудь ответ!

Пастух

Пателен

Ну, понял? Говори теперь!

Пастух

Бе!

Но от слов твоих, поверь,

Зависит дела разрешенье!

Пастух

Пателен

Дурня терпеть нельзя в собранье!

В стадо прогнать его баранье,

Оно так правильнее будет!

Суконщик.

Он дурачок? Пусть бог рассудит,

Он, кажется, умнее многих!

Пателен

Среди скотов он точно свой,

А меж людей совсем чужой,

Прошу туда его отправить!..

Ну-с, Аньоле?

Пастух

Бе!

Все в порядке!

Пастух.

Бе!

Пастух.

Пателен.

Плати!

Бе!

Мы никак не скроем,

Что ты был истинным героем!

Уж как противник ни старался,

Ты превосходно отпирался.

Не прыснул со смеху ни разу.

Пастух.

Бе!

Давай кончим без отказу!

Я тороплюсь — платить изволь!

Пастух.

Пателен.

Хоть блеешь ты весьма чудесно,

Но расплатиться нужно честно,

Мне твои овцы надоели – Плати!

Бе!

Что ты в самом деле?

Ты шутку хочешь продолжать?

Клянусь, что я не стану ждать,

Ты слышишь! Деньги нужны к спеху, Давай!

Пастух.

Пателен.

Ужель мне толку не добиться?

Пастух.

Бе!

Жулик! Мог бы постыдиться!

Пред кем ты строишь дурака там?

Не пред судьей, пред адвокатом!

Плати без «бе» и без заминки.

Пастух.

Пателен.

Опомнись — я ведь твой спаситель!

Я твой заступник, твой учитель!

Так где же выполненье сделки?

Пастух.

Бе!

Нет, меня с моей тарелки

Он кормит! До чего дошел!

Я! Чтоб меня учил козел

Блудливый, чтобы надо мной

Глумился он!

Пастух.

Бе!

Боже мой!

А, впрочем, все теперь понятно,

Ты пошутил! Очень приятно!

Пойдем поужинаем вместе!

Пастух.

Пателен.

Что делать! Яйца учат кур.

Я самый хитрый бедокур,

Пройдоха, ярмарочный плут,

Что обманул бы страшный суд,

Я над сутягами сутяга,

И вдруг — такая передряга!

Последний шут меня дурачит!

Ты знаешь ли, что это значит?

Сюда! Эй, стража городская!

Пастух.

Бе!

Повешен буду пускай я,

Если сержант не заберет

Тебя, в тюрьму не отведет,

И там тебя сгноят, схоронят!

Пастух (убегая).

Сначала пусть меня догонят!

(Пер. А. Арго и Я. Соколовой)
V. ПОЭЗИЯ ВАГАНТОВ XII-XIII ВЕКОВ
8. Вальтер Шатильонский (1135—1200)
Обличение Рима
Обличить намерен я лжи природу волчью:

Часто, медом потчуя, нас питают желчью,

Часто сердце медное златом прикрывают,

Род ослиный львиную шкуру надевает.

С голубиной внешностью дух в разладе волчий:

Губы в меде плавают, ум же полон желчи.

Не всегда-то сладостно то, что с медом схоже:

Часто подлость кроется под атласной кожей.

Замыслы порочные скрыты речью нежной,

Сердца грязь прикрашена мазью белоснежной.

Поражая голову, боль разит все тело;

Корень высох — высохнуть и ветвям приспело.

Возглавлять вселенную призван Рим, но скверны

Полон он, и скверною все полно безмерной —

Ибо заразительно веянье порока.

И от почвы гнилостной быть не может прока.

Рим и всех и каждого грабит безобразно;

Пресвятая курия - это рынок грязный!

Там права сенаторов продают открыто,

Там всего добьешься ты при мошне набитой.

Кто у них в судилище защищает дело,

Тот одну лишь истину пусть запомнит смело:

Хочешь дело выиграть — выложи монету:

Нету справедливости, коли денег нету.

Есть у римлян правило, всем оно известно:

Бедного просителя просьба неуместна.

Лишь истцу дающему в свой черед дается —

Как тобой посеяно, так же и пожнется.

Лишь подарком вскроется путь твоим прошеньям.

Если хочешь действовать — действуй подношеньем.

В этом — наступление, в этом. — оборона:

Деньги ведь речистее даже Цицерона.

Деньги в этой курии всякому по нраву
Весом, и чеканкою, и сверканьем сплава.
В Риме перед золотом клонятся поклоны.
И уж, разумеется, все молчат законы.

Ежели кто взяткою спорит против права —

Что Юстиниановы все ему уставы?²⁴²

Здесь о судьях праведных нету и помина —

Деньги в их суме — зерно, а закон — мякина.

Алчность желчная царит в Риме, как и в мире:

Не о мире мыслит клир, а о жирном пире;

Не алтарь в чести, а ларь там, где ждут подарка,

И серебряную чтут марку вместо Марка²⁴³.

К папе ты направился? Ну так знай заране:

Ты ни с чем воротишься, если пусты длани.

Кто пред ним с даянием появился малым, —

Взором удостоен он будет очень вялым.

Не случайно папу ведь именуют папой:

Папствуя, он хапствует цапствующей лапой.

Он со всяким хочет быть в пае, в пае, в пае —

Помни это каждый раз, к папе приступая.

Писарь и привратники в этом с папой схожи,

Свора кардинальская не честнее тоже.

Если, всех обславивши, одного забудешь, —

Всеми разом брошенный, горько гибнуть будешь.

Дашь тому, дашь этому, деньги в руку вложишь,

Дашь, как можешь, а потом дашь и как не можешь.

Нас от многоденежья славно в Риме лечат:

Здесь не кровь, а золото рудометы мечут.

К кошельку набитому всем припасть охота;

Раз возьмут и два возьмут, а потом без счета.

Что считать на мелочи? Не моргнувши глазом,

На кошель навалятся и придушат разом.

Словно печень Тития²⁴⁴, деньги нарастают:

Расточатся, явятся и опять растают.

Этим-то и кормится курия бесстыдно:

Сколько ни берет с тебя, все конца не видно.

В Риме все навыворот к папской их потребе:

Здесь Юпитер под землей, а Плутон — на небе.

В Риме муж достойнейший выглядит не лучше,

Нежели жемчужина средь навозной кучи.

Здесь для богача богач всюду все устроит

По поруке круговой: рука руку моет.

Здесь для всех один закон, бережно хранимый:

«Ты мне дашь — тебе я дам», — вот основа Рима!

(Пер. О. Румера и М. Гаспарова)
9. Архипиит Кельнский (середина XII века)
ИСПОВЕДЬ
Осудивши с горечью жизни путь бесчестный,

Приговор ей вынес я строгий и нелестный;

Создан из материи слабой, легковесной,

Я — как лист, что по полю гонит ветр окрестный.

Мудрецами строится дом на камне прочном,

Я же легкомыслием заражен порочным,

С чем сравнюсь? С извилистым ручейком проточным,

Облаков изменчивых отраженьем точным.

Как ладья, что кормчего потеряла в море,

Словно птица в воздухе на небес просторе,

Все ношусь без удержу я себе на горе,

С непутевой братией никогда не в ссоре.

Что тревожит смертного, то мне не по нраву;

Пуще меда легкую я люблю забаву;

Знаю лишь Венерину над собой державу;

В каждом сердце доблестном место ей по праву.

Я иду широкою юности дорогой

И о добродетели забываю строгой,

О своем спасении думаю не много

И лишь к плотским радостям льну душой убогой.

Мне, владыка, грешному, ты даруй прощенье:

Сладостна мне смерть моя, сладко умерщвленье;

Ранит сердце чудное девушек цветенье;

Я целую каждую — хоть в воображенье!

Воевать с природою, право, труд напрасный.
Можно ль перед девушкой вид хранить бесстрастный?
Над душою юноши правила не властны:
Он воспламеняется формою прекрасной..

Кто не вспыхнет пламенем средь горящей серы?

Сыщутся ли в Павии чистоты примеры?

Там лицо, и пальчики, и глаза

Венеры Соблазняют юношей красотой без меры.

Ипполита²⁴⁵ в Павии только поселите —

За день все изменится в этом Ипполите;

Башни Добродетели там вы не ищите;

В ложницу²⁴⁶ Венерину все приводят нити.

Во-вторых, горячкою мучим я игорной,

Часто ей обязан я наготой позорной.

Но тогда незябнущий дух мой необорный

Мне внушает лучшие из стихов бесспорно.

В-третьих, в кабаке сидеть и доселе было

И дотоле будет мне бесконечно мило,

Как увижу на небе ангельские силы

И услышу пенье их над своей могилой.

В кабаке возьми меня, смерть, а не на ложе!

Быть к вину поблизости мне всего дороже;

Будет петь и ангелам веселее тоже:

«Над великим пьяницей смилуйся, о Боже!»

Да, хмельными чашами сердце пламенится;

Дух, вкусивший нектара, воспаряет птицей;

Мне вино кабацкое много слаще мнится

Вин архиепископских, смешанных с водицей.

Вот, гляди же, вся моя пред тобою скверна:

О которой шепчутся вкруг тебя усердно;

О себе любой из них промолчит, наверно,

Хоть мирские радости любы им безмерно.

Пусть в твоем присутствии, не тая навета,

И словам господнего следуя завета,

Тот, кто уберег себя от соблазнов света,

Бросит камень в бедного школяра-поэта.

Пред тобой покаявшись искренне и гласно»

С прежними пороками расстаюсь навеки;

К кельнскому избраннику просьба о прощенье;

Львы и те к поверженным в прах не без пощады;

Отпустить поверженных львы бывают рады;

Так и вам, правители, поступать бы надо:

Сладостью смягчается даже горечь яда.

(Пер. О. Румера)
10. Безымянные поэты (XII век)
ОРДЕН ВАГАНТОВ


«Эй, — раздался светлый зов, —

началось веселье!

Поп, забудь про Часослов!²⁴⁷

Прочь, монах, из кельи!»

Сам профессор, как школяр,

выбежал из класса,

ощутив священный жар

сладостного часа.

наш союз вагантов

для людей любых племен,

званий и талантов.

Все — храбрец ты или трус,

олух или гений —

принимаются в союз

без ограничений.

сказано в Уставе, —

немец, турок или грек,

стать вагантом вправе».

Признаешь ли ты Христа,

это нам не важно,

лишь была б душа чиста,

сердце не продажно.

к нам вступая в братство,

невзирая на чины,

титулы, богатство.

Наша вера — не в псалмах!

Господа мы славим

тем, что в горе и в слезах

брата не оставим.

снять с себя рубаху,

восприми наш братский зов,

к нам спеши без страху!

Наша вольная семья —

враг поповской швали.

Вера здесь у нас —

своя, здесь — свои скрижали!²⁴⁸

для слепых и зрячих,

для сиятельных персон

и шутов бродячих,

для калек и для сирот,

тех, что в день дождливый

палкой гонит от ворот

поп христолюбивый;

для юнцов цветущих,

для богатых мужиков

и для неимущих,

для судейских и воров,

проклятых веками,

для седых профессоров

с их учениками,

дрыхнущих в канавах,

для творцов заумных книг,

правых и неправых,

для горбатых и прямых,

сильных и убогих,

для безногих и хромых

и для быстроногих.

с их дурацкой верой,

для пропащих молодцов,

тронутых Венерой,

для попов и прихожан,

для детей и старцев,

для венгерцев и славян,

швабов и баварцев²⁴⁹.

до бездомной голи —

люди мы и оттого

все достойны воли,

состраданья и тепла

с целью не напрасной,

а чтоб в мире жизнь была

истинно прекрасной.

без богослужений

с сердца сбрасывая груз

тьмы и унижений.

Хочешь к всенощной пойти,

чтоб спастись от скверны?

Но при этом по пути

не минуй таверны.

дуют музыканты:

то свершают свой обряд

вольные ваганты.

Стены ходят ходуном,

пробки — вон из бочек!

Хорошо запить вином

лакомый кусочек!

Жизнь на свете хороша,

коль душа свободна,

а свободная душа

Господу угодна.

Не прогневайся, Господь!

Это справедливо,

чтобы немощную плоть

укрепляло пиво.

в ордене вагантов

презирают щегольски р

азодетых франтов.

Не помеха драный плащ,

чтоб пленять красоток,

а иной плясун блестящ

даже без подметок.

будем благосклонны:

на двоих — один камзол,

даже панталоны!

Но какая благодать,

не жалея денег,

другу милому отдать

свой последний пфенниг!

пусть продует в кости!

Воспретил наш манифест

проявленья злости.

В сотни дружеских сердец

верность мы вселяем,

ибо козлищ от овец

мы не отделяем.