Мы поместили эти слова в конце подборки высказываний И.А. Вербы как символ предстоявшего нам вскоре выхода из школы в “большую жизнь”, где придется держать язык за зубами

Мы поместили эти слова в конце подборки высказываний И.А. Вербы как символ предстоявшего нам вскоре выхода из школы в “большую жизнь”, где придется держать язык за зубами.

И.А.Верба же имел в виду, как обычно, разговоры во время урока.

2. У вас внизу полным-полно потусторонних лиц.

1. Есть два способа поступить на мехмат: жениться на дочери декана или знать математику.

2. Голова болит? Это ничего. Значит, она все-таки есть и напоминает о себе. Вот у меня голова еще никогда не болела. Зато у меня радикулит.

5. Никогда не спорьте с экзаменатором. Он всегда прав.
Игорь Яковлевич Вайль

1937 – 2001

Учитель английского языка.

1. 
   Хобби – это любимое занятие в свободное время за бесплатно.
   
2. 
   Вот, например, президент такой-то республики. Как он до этого дошел? Интересно!. А вот посол... Как он до этого дошел? Интересно!
   

3. 
   Сверхъестественный ты наш! Зачем по второму разу читаешь?
   

4. 
   Недогадливый ты наш! Ну что может значить это слово?
   
5. 
   Обстоятельство, да. Но не образа действия, талантливый ты наш!
   
6. 
   – А пораньше пересдать нельзя?
   

7. 
   Три с уклоном к двум.
   
8. 
   – Как твоя фамилия?
   

- Что ты Рабинович, я вижу, а вот как твоя фамилия?

9. 
   Герман себе – Наумович.
   

10. 
    Но если вы ничего не будете учить, то вы получите два, но не потому, что мне жалко поставить три, а за безмерную наглость.
    
11. 
    Сейчас другой вид чтения: чтение со словарем. Ваша задача облегчается тем, что в роли словаря выступает Игорь Яковлевич.
    
12. 
    Это чтение для вас настоящий обвинительный акт. Вы под моим руководством настолько ослабели, захирели и вообще зачахли...
    
13. 
    Анекдот я вам расскажу за ваши мучения.
    

14. 
    ... Может быть, из РОНО какая-нибудь ретивая дама прискочит.
    

15. 
    Досужими умами установлено следующее...
    
16. 
    Памятник Маяковскому на площади Маяковского, памятник Пушкину на Пушкинской площади, памятник Ленину...на каждом углу.
    

17. 
    Liberty – это свобода. Ну, то есть либерализация... в Чехословакии.
    

18. 
    Теперь я должен оградить свою личность от вашего буйства. Тот, кто будет мною изгнан, пойдет объясняться с директором, никак не меньше. Подумайте, стоит ли вам быть изгнанными, или лучше пребывать в этом тихом раю. Я обращаюсь к обеим половинам, между прочим!
    

19. 
    Но есть и хорошие Гольдберги, правда? Ты хороший, папа с мамой у тебя хорошие. А эти зарубежные Гольдберги, какое они имеют отношение к нам?!
    

В обществе в целом и по отношению к точным наукам в частности царила тогда атмосфера энтузиазма.

“Девять дней одного года”, “Понедельник начинается в субботу”, “Кузнецы грома”, “Иду на грозу” – это просто первые ассоциации. Вера в просвещение. Спутник. Гагарин. Атомный щит. Государственная ставка на тогдашние “высокие технологии” на какое-то время дала возможность "технарям" позволять себе больше и, быть может, сыграла роль в выживании гуманитариев и гуманитарности – в среде технарей.

Эпицентр рассматриваемого нами явления – ту школу, которую мы знаем как 2-ю школу – создали В.Ф. Овчинников и Е.Б. Дынкин. К ядру явления можно отнести школы №№ 7, 18, 444. Происходило все это в 60-е годы. Несколько позже здесь же, в Москве, под руководством Н.Н. Константинова функционировала система из 7-й, 57-й и 179-й школ с общими экзаменами, базой для которой послужила 7-я, созданная ранее А.С. Кронродом, Р.С. Гутером и Н.Н. Константиновым.

Один комсомольский работник подружился с людьми, жившими в Калуге. А жили они там не потому, что так хотелось, а потому, что им нельзя было подъезжать к Москве ближе, чем на 100 километров. Ответственные товарищи предложили ему прекратить, он не внял. Хотя дело было и после XX съезда, В.Ф. Овчинникова за это сняли с ответственной работы и поставили директором школы, поскольку у него было педагогическое образование.

Как раз тогда было введено всеобщее производственное обучение. Директор обратился в академический математический институт, который располагался через дорогу, и ему предложили для школы две специальности – программист ЭВМ и радиомонтажник. Первый набор в эти классы состоялся в 1958 году. По объявлению в газете пришло столько желающих, что сквер перед школой был запружен.

А в 1963 г. математик Е.Б. Дынкин организовал при МГУ Вечернюю математическую школу (ВМШ). В 1964 г. он договорился с Овчинниковым и начал преподавать во 2-й школе. Овчинников или люди, им приглашенные, сформировали круг преподавателей гуманитарных дисциплин – то, что определило лицо школы.

Сыграли свою роль и психологические причины. Всем хочется видеть, что кто-то продолжает твое дело, и поэтому ученые небезразличны к педагогике. Можно считать, что 2-я школа была осознанной попыткой создания системы преемственности. Дынкин и как математик, и как педагог был в высшей степени профессионален, он очень тщательно обдумывал и планировал свою деятельность. Сознательно действовал и Овчинников – ибо поддержание на ходу такого механизма и в таких условиях требовало серьезно продуманной стратегии и тактики. Идея преемственности проникала и в сознание школьников: они видели, как их педагоги привлекают к проведению занятий своих аспирантов и студентов.

НЕПОНЯТНЫЕ ТРОЙКИ И ДВОЙКИ

Начиналось обучение, как и положено, с экзаменов. Рассадили приехавших по классным комнатам, написали на доске задачи. Решивший задачу подходил к проверяющему, излагал, получал свой плюсик (если получал) и решал дальше. По истечении некоторого времени тем, кто набрал определенное количество плюсиков, раздали бланки заявлений: «Прошу принять меня...».

Без экзаменов обычно принимали тех, кто имел грамоты, полученные на математических олимпиадах в МГУ. Путь человека, пришедшего в математическую школу, часто пролегал через математический кружок (при этой школе или в МГУ), или через Вечернюю математическую школу (ВМШ) при МГУ, руководимую Дынкиным.

Конкурс составлял до 8 человек на место.

Первая четверть во 2-й школе была тяжелой. Все привыкли у себя ходить в первых учениках. А тут все было интересно и вроде понятно, но почему-то оценки снизились и появились какие-то непонятные тройки и двойки.

У некоторых еще оказался учителем русского языка А.В. Музылев, который строго следовал формальным правилам, снижая на балл за орфографическую или две синтаксические ошибки, и иногда получалось «минус 14», так что «кол» был недосягаемой вершиной для очень многих. А за каждую ошибку полагалось делать упражнение из Розенталя. Это был курс для поступающих на журфак, все тексты – из русской классики, а упражнения – по нескольку страниц.

К счастью, у человека имеется такое свойство – обучаемость. И во второй четверти стало легче, оценки начали выправляться.

При наборе в шестые классы (младших в школе не было) жизнь поначалу была легче. Легче было и в других школах, в частности потому, что в них резко изменялось преподавание только математики, а при переходе во 2-ю – сразу нескольких предметов.

Шок начала обучения в некоторых случаях был связан не с уровнем требований, а с культурным уровнем учеников. Многим надо было подтягиваться.

Отсев во 2-й школе был довольно большой, в том числе и внутренний – путем перехода в более легкие параллели, например из трехгодичной в двухгодичную. В других математических школах отсев был меньше – как следствие менее жестких требований или, как в 7-й, более жесткого отбора.

Во 2-й и 7-й школах было одновременно два курса математики – школьной и высшей. Кроме того, во 2-й школе читали много коротких дополнительных курсов (иногда факультативно). Курсов физики во 2-й школе тоже было одновременно два, причем тот, который считался школьным, читался по Ландсбергу. Нагрузки были очень большими даже на уроках физкультуры, и, несмотря на это, по вечерам в зале «в охотку» играли в волейбол и баскетбол.

Во 2-й школе занятия по математике и истории с первого дня проходили по лекционно-семинарской системе. На семинарах класс делили на несколько групп, с каждой из которых занимался чаще всего студент или аспирант. В конце семестра проводили сессию; экзамены в средней школе устраивать было нельзя, и они назывались зачетами. В результате за 2-3 года школьники приобретали опыт 4-6 натуральных вузовских сессий.

Школьников учили работать с серьезной наукой и по серьезной литературе. В параллельных классах содержание курсов высшей математики было разным. В результате школьники узнавали, что математика – это не предмет, а, выражаясь высокопарно, целый мир; они держали в руках разные книги, обсуждали со своими соучениками разные проблемы, они, наконец, узнали, что можно учить разным вещам. Для школьников это было открытием.

К ученикам относились всерьез. На них тратили огромное время. Было ощущение, что все делают общее дело. Учитель, после уроков беседующий с учениками, был нормальным явлением. Преподаватели знали предмет, умели учить, были думающими людьми, учили думать и выкладывались. Это очень хорошо чувствовалось, создавало определенную культурную атмосферу.

Оригинальная система существовала в 7-й школе. Ученики под руководством наставника и путем решения задач сами строили курс высшей математики. Объем пройденного материала был при этом, конечно, меньше, чем во 2-й школе. Такая система развивала несколько иные способности – конструкторские. В 1963 –1966 гг. самой сильной по математической подготовке школой Москвы считалась именно 7-я. Наибольшее число грамот на олимпиадах МГУ получали ученики 18-го интерната при МГУ и этой школы. После ухода Гутера и Кронрода 7-я школа уступила свое место в табели 2-й.

Был замысел: объединить учебно-методическую деятельность всех математических школ. По инициативе Дынкина начал издаваться на ротапринте МГУ журнал Математическая школа – предтеча Кванта. Он существовал в 1965 и 1966 годах.

О литературе и истории будет сказано дальше, а остальные предметы в школе преподавались просто на хорошем уровне, некоторые «по лекционно-семинарской системе. Вообще, когда школьники только знакомились со школой, почти каждый преподаватель говорил, что эта школа – с уклоном в его предмет.

Она проводилась сознательно и направленно, была отличительным признаком 2-й школы. Литературу здесь преподавали, в частности, И.С. Збарский, Ф.А. Раскольников, Г.Н. Фейн. Большинство уроков проходило так – преподаватель ставил вопросы по произведению и давал школьникам спорить. Сам он только следил, чтобы все были вовлечены в дискуссию одинаково, и в конце урока делал резюме. Школьники учились мыслить и излагать.

В результате становилось неприлично быть дремучим. Причем уровень и отношение возникли не на пустом месте. Они были еще до школы, в ВМШ и даже в математических кружках. Они были статистически достоверно связаны с интересом к математике. Механизм этой связи до сих пор неясен, но она была использована 2-й школой на все 100%.

Гуманитарная атмосфера 2-й школы поддерживалась и тем, что многие шли в нее учиться не из-за математики, а именно из-за литературы и истории. Правда, надо было и по математике «тянуть». Иногда пришедшие из-за чего-то одного вылетали из-за другого. Создалась эта атмосфера потому, что среди основателей школы оказались люди, которые поставили такую цель, и потому, конечно, что такая возможность имелась. Заметим, что «думать вообще» людей учили и математика, и история, и литература.

Люди, преподававшие в математических школах, могут составить тему отдельного повествования – каждый, и толстой книги – все вместе. Лишь для примера расскажем о некоторых из преподавателей 2-й школы.

Часть курса высшей математики читал В.И. Левин. Он мог прочесть совершенно замечательную лекцию по любому вопросу, входившему в программу классического математического образования. Тряпкой он почти не пользовался, а когда лекция кончалась, на доске оставался готовый конспект, где даже расположение материала отражало логику лекции. Когда аудитория нуждалась в отдыхе, он рассказывал истории, происшедшие или якобы происшедшие с математиками древности. Это была и разрядка, и дополнительное образование. После двухчасовой лекции никто не чувствовал себя усталым. Когда Левин преподавал в МГПИ, он иногда читал лекции по математике на английском, немецком или французском – по просьбе преподавателей иностранных языков, чтобы студенты познакомились с профессиональной лексикой.

Сам он был учеником одного из крупнейших математиков современности – Харди, работал в Геттингене. В 1934 г. ему, как и многим другим, предложили вернуться. Многое к тому времени уже стало ясно, но у людей были родственники... Он вернулся. Ему сказали, что все эти ваши буржуазные степени и звания недействительны, у нас тут введены звания кандидата и доктора наук, так что извольте. Он в течение года сделал две работы и защитил две диссертации. В эпоху борьбы с врачами-вредителями и вредителями всех других специальностей его выкинули из МЭИ, где он создал кафедру и был ее заведующим.

Из других известных ученых и педагогов во 2-й школе преподавали, в частности, Гельфанд, Манин, Шабад, Локуциевский, Климонтович, Сивашинский.

«Школьную» физику во 2-й школе в ряде старших классов читал Н.М. Сигаловский – отставной военный, радиоинженер, согласно школьным легендам, присутствовавший и пострадавший при взрыве ракеты, когда погиб маршал Неделин. В отставку он был уволен с почетом – с генеральской звездочкой. После Шестидневной войны 1967 г. Сигаловский стал слушать с сыном «голоса». Хорошо воспитанная военная жена написала на него донос. По-видимому, и эта история сказалась на судьбе школы, но об этом позже.

Одним из основателей школы, как уже говорилось, был Дынкин. Он был и от природы одарен неплохо, но вдобавок настолько культурен, что сознавал необходимость тренировки своих способностей. Отсюда чтение бесчисленных стихов на некоем вечере, на который мы еще попадем; он знал «Илиаду» и «Одиссею» на языке оригинала, китайские иероглифы и еще многое другое.

Что приводило людей преподавать во 2-ю и некоторые другие школы? Потребность в педагогической деятельности, желание научить тому, что сам умеешь хорошо и от чего сам получаешь удовольствие. Желание увидеть продолжение. Желание его создать. Желание общения с молодежью и вообще интерес к жизни. А в некоторых случаях «приманкой» был собственный ребенок. Человек начинал преподавать в его классе или потоке, потом входил во вкус и...

По-видимому, существует некоторый порог, преодолев который, команда начинает создавать собственное силовое поле, начинающее (в зависимости от знака заряда!) привлекать или отталкивать людей из окружающего пространства. Одни говорят:

«Я слышал, там интересно учат, надо пойти посмотреть», а другие: «Чему-то они не тому учат, и вообще...»

В 1966-1967 гг. сюда началось паломничество преподавателей высшей школы (МГУ, Физтеха и т.п.), которые хотели вести во 2-й школе факультативы. Они вывешивали в школе объявления (как в лучшие годы на мехмате) – был момент, когда висело больше тридцати. Например, факультативный курс физики читал В.П. Смилга. Это был курс, который демонстрировал... примерно об этом Сэндс написал: «Когда Фейнман входил в аудиторию, на его губах играла улыбка. И все понимали, что эта улыбка отражает радость от общения с физикой».

УЧЕНИКИ

Школьники бегали на все олимпиады, о которых узнавали. Главная проблема была – что делать, если две олимпиады попадают на одно и то же воскресенье. Участие в олимпиадах ощущалось как праздник. Позже учителя начали заманивать школьников на олимпиады посулом дополнительных пятерок в журнал. Для выпускника этих школ и тех лет это звучит нелепо. Учителя знать не знали, куда ходят ученики, – это было нужно и интересно им самим.

Часто можно было увидеть на стенке бумажку с условием задачи, которую кто-то прилепил для всеобщего ознакомления. Интересно – решай. Бумажка, как правило, не была подписана, и источник не был указан. Такова была форма выражения «интереса к решению, растворенного в воздухе». В обычной школе отношение к тому, кто сам делает свои домашние задания, складывалось уже в те времена недоверчиво-удивленное: зачем тебе это нужно, когда можно списать? Во 2-й школе было неприлично «не тянуть». Существовала атмосфера соревнования. Заметная часть мехматовского образования доставалась студентам именно путем общения. Это же происходило во 2-й школе. Главная заслуга матшкол состояла в формировании установки, во-первых, на самостоятельную работу и, во-вторых, на исследовательскую деятельность.

Позже произошла некоторая эволюция – и уровня олимпиад, и, что важнее, отношения к жизни. Например, в 57-й школе, которая сейчас – одна из самых сильных школ Москвы, учителя настоятельно не советуют ученикам ходить на «всякие» олимпиады – нечего ерундой заниматься, учиться надо. Но современные школьники достаточно серьезны и без нас: четверть старшеклассников Москвы зарабатывают, и в физматшколах этот процент не ниже. Нужно ли внедрять в них серьезность дополнительно?

Тогдашних школьников 2-й школы можно было условно разделить на три категории. Первые хорошо учились. Вторые в школе жили, а учились – лишь чтобы не вылететь. Третьи успевали и учиться, и жить. Для этого надо было быть или очень талантливым, или очень организованным.

В школе случалось все то же, что и в обычной школе. И мелкое хулиганство – кидание тряпками, пакетами с водой с пятого этажа во двор... Курение, алкоголь и надписи на стенах туалетов? Случалось, но не от скуки, не потому, что некуда было себя деть – интересно же попробовать. Но отсутствовала грязь в отношениях.

Одного, впрочем, выгнали из 2-й школы аж в конце 10-го класса за распитие. Нынче это звучит как-то неправдоподобно.

А вот национальный вопрос ни во 2-й, ни в 7-й школе не стоял. И это – во времена не просто государственного (что одно время было модно подчеркивать), а активного государственного антисемитизма. По-видимому, отсутствие проявлений антисемитизма в этих школах было следствием культуры, которая всегда как-то ограничивает пошлость среды.

В школе ученикам многое позволяли, до многого давали доходить своим умом. Один класс решил: хватит вранья, давайте напишем выпускные характеристики честно... У ребят потом были трудности при поступлении в институт.

Через полгода обучения человек говорил с ужасом: «Что бы я делал, если бы не поступил в эту школу!».

Во 2-й школе периодически устраивались «ШУМовские вечера», развлекательные мероприятия, затеянные Дынкиным и его десятиклассниками для учеников младших классов (младше шестых в школе тогда вообще не было). ШУМ – это Школьный универсальный магазин. Там можно было купить всяческие сувениры – какие-то марки, хлопушки, статуэтки – на деньги собственного производства, которые назывались тугриками. Их надо было зарабатывать тут же, на разных конкурсах, в основном математического содержания. Сам Дынкин читал в бесконечных количествах стихи, и узнавшие автора вознаграждались. На стенах висели листы ватмана с текстами задач и указаниями, в какую комнату бежать с решениями.

А кроме того, все еще сочиняли прозу и стихи, выпускали подпольные, подпартные и стенные газеты и развлекались как могли. Был журнал «Антиматематик» и журнал «Красный треугольник» – имелась в виду не фабрика галош, а песня Галича. Активно работал литературно-театральный коллектив (ЛТК), руководил им И.С. Збарский.

Нечто подобное имело место и в других школах, но в них это было выражено слабее, ограничивалось обычно литературным кружком. Вокруг 2-й школы был определенный круг людей, в школе не учившихся, но участвующих либо в ЛТК, либо в каких-то мероприятиях, кампаниях. Это был признак наличия центра притяжения. Когда в школе появился преподаватель истории А.А. Якобсон, он затеял чтение по субботам курса лекций по русской и советской поэзии. Лекции были популярны – их записывали на магнитофон и распространяли.

Отношение к школьникам было либеральным. Но либерализм не исключал дистанции. Зачастую она была громадной, и школьники ее хорошо ощущали – ибо понимали, в чем она состоит. Учителя знали и умели то, чего пока не знали и не умели ученики. Некоторые ученики смутно чувствовали, что на учителях лежит некая ответственность.

В то же время в каких-то вопросах дистанция была минимальной. Выходит раз директор и видит двух школьников, пьющих пиво. Он подходит, кладет им руки на плечи и приглашает к себе в кабинет. Они располагаются у него на диване. Через некоторое время заходит в кабинет кто-то из преподавательниц, он обсуждает с ней разные дела... Школьники сидят и тоскливо ждут продолжения. В конце обсуждения директор говорит преподавательнице: «И вот что я еще думаю – надо бы пивной ларек перенеси нам в здание, а то нехорошо, выходят раздетые, могут простудиться»... Преподавательница уходит со школьниками, что-то по дороге им говорит, потом добавляет: «Что-то я еще забыла вам сказать...» – «О пиве!» – радостно подсказывают заждавшиеся обсуждения. «Да нет... что-то другое... ладно, забыла, потом вспомню», – говорит учительница.

Больше школьники у ларька не крутились.

ПОСЛЕШКОЛЬНОЕ

В советские времена на входе в вуз имелся фильтр для обеспечения правильного состава студентов – по социальной принадлежности, по национальности, по политическому лицу. Так как прием был конкурсным, то есть существовал своего рода «дефицит», то возникла система блата, взяток, «звонков» – часть всеобщего черного рынка услуг. Отсутствие борьбы со взятками было способом оплаты услуг людей, формировавших состав студентов. Репетиторство существовало в симбиозе с этим фильтром.

Выпускники 2-й и 7-й школ, привыкшие к большим нагрузкам и определенной атмосфере, плохо вписывались в «размагничивающую» среду простого советского вуза. Конечно, в МГУ, Физтехе, МИФИ им было лучше. Как уже говорилось, в определенной мере школьные дружбы сохранились по сей день. Еще более характерно то, что принадлежность к кругу этих людей используется и сейчас, для опознания «своего». Обычно в разговоре речь рано или поздно заходит о школе – а какая, а в каком году, каком классе...

Многие из выпускников математических школ внесли свой вклад в реализацию идеи преемственности. Одни преподавали в школах, другие организовали кружки или вечерние физматшколы при вузах. Те самые, которые не входя в сферу надзора Минпроса и помогая вузам готовить и отбирать абитуриентов, благополучно дожили до начала эпохи коммерциализации. Сейчас большинство этих школ погибло, но это – не тема данной статьи.

Физматшколы вызывали раздражение. У директоров окрестных школ, так как от них уходили сильные ученики. У комсомольского начальства – уже тем, что в школе была огромная комсомольская организация с освобожденным секретарем. И в этой организации все время происходило что-то «не то». Сначала люди не вступали, когда положено. Потом начали вступать, но давали друг другу не такие характеристики, как положено...

Школа вызывала раздражение и у учеников окрестных школ. Советского человека десятилетиями натаскивали на «чужих». Случались и драки, однажды сам Овчинников ходил с фонарем под глазом. Конфликты между учениками 18-го интерната при МГУ и учениками окрестных школ принимали еще более тяжелую форму – тут накладывалась еще и столичная ксенофобия.

Поэтому атака на школу стала в определенном смысле продуктом народного гнева. Ему, как и следовало ожидать, нисколько не мешал явный демократизм школы. Совершенно аналогичная ситуация описана, например, у Стругацких («Гадкие лебеди», «Отягощенные злом, или 10 лет спустя»).

Школа была абсолютным нонсенсом в силу своего главного свойства – в ней учили думать. То, что она продержалась столько лет, – в значительной мере заслуга Овчинникова. Комиссия следовала за комиссией.

В 1966 г., когда Дынкин заканчивал свою параллель из трех десятых классов, разразилась катастрофа. В этих классах около половины учеников должны были получить медали. Такое отклонение пройти без скандала не могло. Отчасти он был связан, по-видимому, с тем, что наши советские родители стали писать жалобы, так как кому-то медали не досталось. Начались вызовы то на один ковер, то на другой, комиссии, разборки, приказы... В итоге Дынкина из школы «ушли», хотя он и остался руководителем ВМШ МГУ. В 1967 г. за подписание письма в защиту Гинзбурга и Галанскова его уволили с мехмата. Он оказался без работы и потерял возможность – по крайней мере, легально – сотрудничать со школой.

Якобсон преподавал историю страшнее, чем по любым книгам, – он преподавал по себе. Например, рассказывая об Октябрьском перевороте, освещал роль Троцкого. «Вот подождите, дойдем до Брестского мира, я вам расскажу!» Не успел – весной 1968 года он был вынужден уйти из школы. Он оказался без работы, а вскоре и под контролем соответствующих органов в связи со своей диссидентской деятельностью (в 1970-1972 гг. он был редактором «Хроники текущих событий»).

Среди множества причин, повлекших за собой гонения, был и отъезд в Израиль математика Сивашинского, и упомянутое выше дело Сигаловского.

В какой-то мере все это оказалось неизбежно. Диссидентская деятельность и контакты с диссидентами были неизбежным следствием того, что в школе работали думающие люди, вынужденные – ведь это были педагоги – думать публично.

Школа все время была объектом пристального внимания. Стучали родители – после рассказов детей о том, что интересного они сегодня узнали. Стучала преподаватель химии К.А. Круковская, которая снискала такую лютую любовь школьников, что надписи «Крука-сука» не были редкостью. Говорят, что это граффити видели и по ту сторону океана: доказательств нет, но вот на мехмате МГУ эти надписи были. Определенную роль в разгроме школы сыграл А.Ф. Макеев, преподаватель географии. В третьем томе «Архипелага» он упомянут в числе руководителей лагерного восстания. Позже всплыло, что еще в годы отсидки он настучал на кого-то, готовившего побег. Об этом была передача по «голосам». Такое не могло пройти даром для психики человека, и Макеев впоследствии, повесился.

В 1971 г. сняли Овчинникова и всех завучей. На одном из домов на Ленинском проспекте какое-то время красовалась надпись: «Второшкольники, не допускайте разгона 2-й школы». Буквы были большого размера...

Когда в 1972 г. бывшие выпускники пришли на очередной, официально объявленный вечер встречи, они увидели запертые двери. А потом кто-то из новой администрации вызвал наряд милиции...

Маховик, раскрученный Овчинниковым и его сподвижниками, крутился еще долго. Имидж сохранялся, отбор позволял сохранять уровень выше среднего, а это поддерживало славу школы. Что-то осталось даже сегодня. Это вообще свойство советского мифологизированного сознания: разбираться в вопросе лень, проще жить мифом, а он – именно поэтому – так живуч.

Сегодняшняя ситуация такова. Есть несколько школ (57-я, 21-я, 91-я, 2-я и другие), которые называют «математическими». В некоторых школах работает кое-кто из сотрудников или выпускников «тех» математических школ. В эти школы часто отдают своих детей бывшие ученики «тех» – не только из-за уровня преподавания, но и из-за атмосферы обучения.

Эти школы – единственный бесплатный путь подготовки в вуз (кроме последних бесплатных вечерних физматшкол при вузах). Поэтому в них поддерживается конкурс до 6 человек на место, а это позволяет формировать сильный состав. Особенно серьезно проводятся экзамены в 57-ю школу, где они состоят из письменной работы и затем – до пяти устных экзаменов. При формировании класса учитывается работоспособность коллектива в целом. Это свидетельствует о глубоко продуманном подходе. Принимаются наиболее сильные ученики, а остальные – с учетом того, какую среду они составят для предполагаемых лидеров.

Школьники участвуют в олимпиадах, но по сравнению с «теми» временами больше обращают внимание на оценку своих действий и успехов педагогом. Самооценка ослаблена, тяга к игре отсутствует. В некотором смысле школа приближается к хорошей западной: ученики знают, зачем пришли (за знаниями и навыками, нужными для поступления в вуз), педагоги работают много, честно, добросовестно и заботливо делают свое дело. Нагрузки на школьников очень велики. Внутришкольная и внешкольная жизнь по сравнению с «тем» временем сильно ослаблена, дружеские отношения между людьми возникают в несколько раз медленнее. Школьники, как и в древности, с ужасом говорят: «Что бы я делал, если бы не поступил?». Поэтому изменение характера школы соответствует в значительной мере изменению ментальности школьников. Изменению времени. Которое стало, похоже, более деловым и более конкретным.

Автор благодарит всех, кто в деловую и конкретную эпоху нашел время на неделовые разговоры о своих школах.

И прежде всего – М. Гайнер, И. Гасанова, В. Гордина, В. Рока, В. Тумаркина, Р. Шустеф.

СОДЕРЖАНИЕ
В.Ф. Овчинников К ЧИТАТЕЛЯМ
Г. Ефремов(Юра Збарский), А. Крауз ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ
Александр Крауз ЗАПИСКИ О ВТОРОЙ ШКОЛЕ

ВСТУПЛЕНИЕ

ПОСТУПЛЕНИЕ

ПЕРВЫЕ ДНИ. НОВЫЕ УЧИТЕЛЯ

НЕМНОГО ИСТОРИИ

НАШ «Б» КЛАСС

ПОСЛЕ ПЕРЕВОДА

ПРЕДМЕТЫ И ПРОГРАММЫ

ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ

Второшкольный комсомол

Литературно-театральный клуб (ЛТК)

Отдых в Отепя

Ленинка (ЮЧЗ)

Клуб заядлых курильщиков (КЗК)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

О ТАКОЙ ШКОЛЕ

КАК МЫ ДРУЖИЛИ

УЧИТЕЛЯ