Ястребиный орёл
жүктеу/скачать 2.39 Mb.
|
«Болел в детстве...»Разве я знала, что меня, как ворону, Забросит он в мрачные скалы?..
Едем в волшебном свете опускающихся зимних сумерек. Мимо проносятся нависающие над кузовом скалы близких высоких бортов долины Сумбара, еще отражающие мягкий свет почти зашедшего солнца, а над ними уже взошла огромная холодная луна. Красотища необыкновенная. Свет же вообще редкий и удивительный; воспринимается отдельно от пронизываемого им ландшафта как огромный прозрачно-подкрашенный объем, в который помещены и дорога, и наш грузовик, и горы, и небо с луной, и все вокруг. Все глазеют, но благоговения никакого: энергия и кураж плещут через край; всем все нипочем, ни у кого нет сомнений в том, что красоты у них в жизни впереди — немерено. Высоко над скалами борта долины, торопясь, летит уже явно припозднившаяся на ночевку ворона. «Беркут», — не поднимая бинокля к глазам, с профессиональной уверенностью заявляет одна из наших шустрых девиц. Я, даже пребывая в сентиментальной ауре от окружающего великолепия, не в состоянии стерпеть такого кощунства: — Оставлю без сладкого, двоечница: это ворона. — Да нет, Сергей Александрович, — с привычным всепрощением на необоснованную занудность начальника реагирует юная натуралистка, все еще продолжающая хихикать над чем-то, обсуждающимся в куче-мале. Потом снисходительно подносит прыгающий бинокль к глазам, и юное лицо вытягивается. Народ улюлюкает, принимаясь за обсуждение того, что беркут маловат и, видимо, подобно нашей наблюдательнице, имел трудное детство... Натуралистка, впрочем, без комплексов, смеется вместе со всеми сама над собой».
Войдя в дом к Муравским, я на двери своего кабинета (все той же Стасовой комнаты) обнаружу большую вывеску, а внутри — устроенный студентами мемориальный юбилейный музей моего имени («Рановато... Не надейтесь!»). На стенах красовалось тогда множество памятных экспонатов: от архивных фотографий и нарисованных Стасом шаржей до чудом сохранившегося обгоревшего куска злосчастного зеленого полотенца, с которого началась моя жизнь в ВИРе; хранившихся в столе самодельных цветных колец для мечения птиц; резервной пачки дубовой коры с того злополучного сезона, когда я страдал животом, и полосатого кармана от моих легендарных пижамных штанов, являющихся в туркменских поселках общепринятой повседневной модой (и которые я купил в Кара-Кале, не устояв перед завораживающей надписью на ценнике: «Туркменский брук»).
...Идем с коллегой Зубаревым и студентом Иваном по предгорьям, снимаем выборочно окрестные красоты на твой видик для потомков. Вдруг вижу среди камней разноцветного полоза (он почти одноцветный, но так называется), сразу хвать его, а он противится, змей, извивается и возражает. У меня сразу рождается в голове план сюжета; телевидение не телевидение, а на занятиях использовать можно. Приготовились. Зубарев взял камеру, Ваня стоит у него за спиной, внемлет с вежливым вниманием тому, что большие дяди делают. Я начал в камеру говорить, показываю змея будущим зрителям, демонстрирую, что он не ядовитый и не кусается. При этих словах эта гнида меня ка-ак цапнет! Меня аж перекосило, но на миру, как говорится, и полоз Полозу нипочем. Комментирую себе дальше, что все это забавно, неопасно и бескровно, как вдруг вижу, что Зубарев с камерой начинает оседать: боком, боком, сел на коленки, уже не может камеру держать, корчится от хохота. Ванька у него за спиной вообще вот-вот лопнет: покраснел как рак, рот руками зажимает, чтобы записи не помешать. У меня, понятное дело, первая мысль: «Ширинка расстегнута!..» Нет, смотрю, все нормально, но на джинсах при этом вижу обильные потеки свежей крови... И кровь эта капает на штаны с рукава, а на рукав — из прокушенного пальца: течет себе бодрой струйкой. А этот змей поганый извивается в моей руке с довольной ухмыляющейся мордой. Вот и верь после этого в кровные связи. Я ему про родственную душу и родную кровь, а он мне ее пустил, родственничек... Гадина подколодная. Неужели и я такой же? Может, недаром меня всю школу «Полозом» звали... Хм... Надо мне было псевдоним взять — Гадов. Сергей Гадов. Звучит? Звучит. Но слишком шикарно. Гадюкин — ближе к истине».
— 34 —Вдруг видит — тащится по дороге, едва волоча ноги, тощий шелудивый пес. «Наверное, бедняга отстал от каравана и заблудился в пустыне...» (Хорасанская сказка) «Клик-клик» — в такт шагам стучит шагомер. Я иду по холмам от заповедника к ВИРу, вспоминаю былые времена и думаю про то, что ничего трагичного не произошло, но я непростительно раскис, поддержки хочется почему-то почти по-детски, и что эту поддержку я сейчас у Муравских найду. Игорь и Наташа всегда поражали меня тем, что их немногословное и ненавязчивое гостеприимство неизменно доставалось всем, кому было так необходимо. За пятнадцать лет, которым я был свидетелем, редкая научная экспедиция, приезжавшая в Западный Копетдаг, не проводила хотя бы одну ночь на веранде небольшого муравского дома. В сезон там периодически кто-то спал в спальниках среди экспедиционных вьючников и прочего барахла. Лишь в последние годы, с учреждением заповедника, этот поток несколько поубавился, далеко не иссякнув окончательно. Совсем уж непостижимым образом на веранде у Муравских периодически оказывались убогие, покалеченные и больные коты и собаки со всей округи. Никто их не приносил, они появлялись сами. Бездомные барсики, ошалевшие от драматического поворота в своей судьбе и от первого в жизни мытья и лечения, восседали зимой у них дома около печки с выражением наглого недоумения на расцарапанных бандитских мордах со слезящимися глазами. Котов и собак в доме вечно было столько, что это невольно воспринималось либо как рай (теми, кто их любит), либо как ад. Приехав однажды весной к Муравским с Зубаревым и студентом Ваней Прядилиным, мы только уселись за праздничный стол отметить нашу очередную встречу, как Ванька вдруг звонко чихнул. Потом еще раз. Потом он, смеясь, счастливо вытер слезы и доложил, что у него аллергия на кошек... Каждый вечер он брал под мышку огромную подушку и, не в силах противостоять судьбе, безропотно плелся ночевать в Наташину лабораторию, а мы с Зубаревым, два чутких и заботливых преподавателя, свистели и улюлюкали ему вслед, обзывая «экологическим беженцем»... Непостижимая генеалогия вечно вертящихся около муравского дома собак постоянно пробуждала у меня мысли не только о причудах генетики, но и о нечистой силе. Немыслимые гибриды местных алабаев и салонных аристократов, неисповедимыми путями попадавших в Кара-Калу со столичным людом, пробующим себя на поприще удаления от цивилизации и приобщения к далекой от российских столиц жизни на лоне природы, предоставляли наблюдателю неограниченные возможности увидеть массу интересного. Один из таких барбосов, Пафнутий, каждый вечер, когда я перед сном направлялся через огород в туалет, бежал передо мной, гордо подняв хвост и смело гавкая в темное пространство — главным образом для свирепого соседского Ингира, сидящего на цепи огромного овчара, с которым Пафику было не тягаться. Моя близость придавала нашему легкомысленному кобелю невиданный кураж, так что он подбегал к толстой сосне, стоящей вне досягаемости беснующегося на цепи Ингира, и демонстративно задирал на нее лапу, вовсе и не глядя на свирепую оскаленную пасть с капающей слюной в метре от себя, а с подчеркнутым хладнокровием посматривая на меня: «Ты уже сделал свои дела? Я уже...» В дождливую зимнюю погоду Пафик, кряхтя, как старый дед, умудрялся затаскивать к себе в будку еду прямо в миске, чтобы не есть под дождем. А еще он на посторонних, приезжающих к Муравским с рюкзаками, не гавкает, хотя даже знакомых местных в дом не пускает. Поэтому сидит на привязи, и лишь на ночь его отвязывают (живет личной жизнью, из-за чего утром появился с выдранным около уха клоком шерсти — сейчас страдает). Приход в ВИР ветеринара, обязанного сделать всем домашним животным необходимые прививки, неизменно сопровождался сбором зрителей около муравского дома, животное население которого превосходило совокупную популяцию кошек и собак всех окрестных соседей. ◄ жүктеу/скачать 2.39 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|