) «Sozialismus und soziale Bewegung im Jahrhundert», S.S

Это было бы странно. Тем более странно, что те же авторы и в том же «Манифесте» говорят, что буржуазия всякого данного государства ведет непрерывную борьбу с буржуазией других государств («Мани­фест», стр. 13). В чем же дело? Просто-напросто в том, что г. Вер­нер Зом­барт плохо понял мысль «Манифеста».

В каком смысле употребляет Маркс слово общество? В том же самом смысле, в каком употреблял его Гизо, рассуждая о зависимости политического строя от общественного ¹). И у того, и у другого слово общество есть сокращенное обозначение того, что они же называли гражданским обществом в отличие от государства. Когда авторы «Манифеста» говорят, что буржуазия каждой данной страны ведет непрерывную борьбу с буржуазией других стран, то они имеют в виду борьбу между государствами, международную или — по терми­нологии г. Вернера Зомбарта — национальную борьбу. А когда они говорят, что вся история общества была до сих пор историей борьбы классов, они подразумевают историю гражданского обще­ства или, иначе, внутреннюю историю государств ²). Эта история была, по их мнению, ис­торией борьбы классов, и относительно этой истории с ними по существу соглашается их «критик». Выходит, значит, что сделанная г. Зомбартом поправка есть не более, как плод не­доразу­мения.

Маркса и Энгельса чаще всего «критикуют» таким образом: сначала их немножко не поймут или исказят, а потом немножко по­правят. И так поступают милостивые критики, а немилостивые совсем уже не стесняются с ними: они бесцеремонно приписывают им ахи­нею, глубокомысленно заявляя, что пора уже покончить с марксовой «догмой».

Бенедето Кроче находит неясным самое понятие о борьбе клас­сов. «Я готов сказать,— говорит он,— что история есть борьба клас­сов: 1) когда существуют классы; 2) когда они имеют противополож­ные интересы; 3) когда они сознают их противоположность. Но это привело бы нас к тому юмористическому положению, что история есть борьба классов только тогда, когда она есть... борьба классов! В действительности случалось, что классы не имели противополож­ных интересов, и очень часто они не сознают их противоположности, что очень хорошо известно социалистам, которые стараются, иногда

¹) См выше.

²) Ср. предисловие к «Zur Kritik», где хорошо видно, какое значение придает Маркс слову общество. Ср. также «Die heilige Familie», S. 189.

безуспешно (так, например, это до сих пор им не удавалось и в крестьянской среде), поро­дить ее сознание в новейшем пролетариате»

Эти замечания могут показаться на первый взгляд довольно меткими и поэтому заслу­живают внимания.

Борьба классов имеет место только там и только тогда, где и когда существуют классы. Это, конечно, совершенно верно: странно было бы говорить о классовой борьбе в таком об­ществе, в котором отсутствуют классы. Но в каком же обществе они отсутствуют? Только в самом первобытном. Но оно неустойчиво: уже на очень ранней ступени развития еще за­долго до полного разложения родовой организации в среде «дикарей» появляется имущест­венное неравен­ство, а вслед за ним не только антагонизм интересов, но и сознание этого ан­тагонизма. Одним из самых замечательных произведений эскимосской поэзии является сказка, герой которой — сын бедной вдовы — мстит своим богатым сородичам за испытан­ные от них уни­жения. А между тем у эскимосов до сих пор еще чрезвычайно сильно чувство солидарности, воспитанное первобытным коммунизмом.

Кроме того, нужно помнить, что в первобытном обществе очень рано возникает разде­ление труда между мужчинами и женщинами, чем порождается антагонизм полов, сказы­вающийся и в пище, и в нравах, и в развлечениях, и в искусстве, и даже в языке. Тому, кто упустит из вида материальные и духовные последствия этого анта­гонизма полов, останутся совершенно непонятными многие важные стороны первобытной жизни. А если мы перейдем к более развитым обществам, то без труда заметим как существование в них различ­ных клас­сов, так и их беспрерывную борьбу, отражающуюся и в государственном устройстве, и в праве, и в религии, и в поэзии, и во всем, вообще, художественном творчестве.

Верно и то, что интересы различных общественных классов не всегда противопо­ложны. Но для возникновения классового антаго­низма достаточно простого различия инте­ресов. Там, где между бед­ными и богатыми еще не установились отношения наемников к на­нимателям, нередко замечается именно только это различие, которое, однако, порождает жестокую борьбу классов. А иногда для возникно­вения классовой борьбы не нужно и иму­щественного неравенства, а достаточно различия местных интересов, как это хорошо видно из

первоначальной истории Афин с ее борьбой между диакриами, па­ралиями и педиеями ¹).

Говоря, что антагонизм интересов не всегда сознается обще­ственными классами, г. Кроче высказывает мысль, верную только отчасти. Возьмем хоть русскую историю. Много ли в ней можно насчитать крестьянских восстаний? Очень немного: восстание Разина и Пу­гачева в Великороссии и казацкие войны в Малороссии напол­няют собою лишь некоторые сравнительно весьма непродолжительные периоды, отделенные один от другого более или менее длинными про­межутками. Но чем характеризуются эти промежутки? «Социальным миром?» Нет, о социальном мире или хотя бы о перемирии и тогда ничего не было слышно. «Социальная война» не прекращается и в эти промежутки, она только изменяет свой харак­тер, из явной де­лаясь скрытою. Общество по-прежнему остается разделенным на два враж­дебных лагеря: здесь — «паны», «господа», там — «хлопы», «му­жики». Каждый из этих двух лагерей очень хорошо видит стену враждебных чувств, взглядов и действий, отделяющую его от другого лагеря: «господа» бранят «мужиков» и стараются «подтянуть» их как можно больше, «мужики» смеются над «господами» и сопроти­вляются «подтягиванию» всеми зави­сящими от них способами. И ка­ждый год, даже каждый месяц, скрытая война то там, то здесь пере­ходила в явную, ограниченную, правда, малым районом; мужики «бунтуют», господа «усмиряют» с помощью находящейся в их распо­ряжении военной силы. Наши народники были правы, утверждая, что борьба крестьян за землю и волю проходит красной нитью через всю русскую историю. Но что же такое эта борьба за землю и волю, если не классовая борьба с помещиками и государством, в котором распоряжались те же помещики? «Мужик» пре­красно сознавал про­тивоположность своих интересов с интересами помещиков. И если, тем не менее, борьба, веденная им, не может быть названа созна­тельной классовой борьбою, то только потому, что для сознательной классовой борьбы недостаточно видеть антагонизм ин­тересов, а нужно еще понимать, какими средствами могут быть побеждены люди, за­щи­щающие противоположные интересы. Русское крестьянство, как известно, не отличалось этим пониманием. Поэтому и веденная им

¹) См. Griechische Geschichte von Е. Curtius, I. В. Berlin 1857, S.S. 254-255, ср. Hegel's — Philosophie der Geschichte (herausgegeben von E. Gans) S. 261: «Der Unterschied der Stände beruht auf der Verschiedenheit der Lo­kalität».

борьба была в значительной степени «стихийной» борьбою. Но она не переставала быть классовой борьбой.

Верно, наконец, и то, что современные социалисты всеми силами стараются развивать самосознание рабочих. Но мы не понимаем, каким образом г. Кроче может ссылаться на этот бесспорный факт, как на довод против учения о борьбе классов. О современных со­циалистах можно сказать словами «Манифеста». «Они отличаются от других рабочих партий только тем, что на различных стадиях, через которые проходит борьба пролетариев против буржуа, они всегда защищают общие интересы движения в его целом». Но из этого вы­текает только тот вывод, что не все рабочие отличаются одинаковой степенью классового самосознания и не все одинаково хорошо пони­мают общие интересы рабочего движения.

Разделение общества на классы вызывается экономическим его развитием. Но ход идей опережается ходом вещей. Поэтому сознание людьми отношений, существующих между ними в общественном про­цессе производства, отстает от развития этих отношений. Кроме того, даже в пределах одного и того же класса сознание развивается не одинаково быстро: одни из его членов раньше, другие позже схватывают сущность данного порядка вещей. Этим создается воз­можность идейного воздействия передовых на отсталых, социалистов на таких пролетариев, которые еще не дошли до социалистического миросозерцания ¹). Г. Кроче хочет, по-видимому, сказать, что клас­сового сознания вовсе нет там, где еще нужно развивать его. Но, во-первых, недостаточное развитие самосознания еще не означает его от­сутствия. А во-вторых, если бы и можно было встретить теперь таких рабочих, которые ве­рили бы в гармонию их интересов с инте­ресами предпринимателей, то о таких отсталых и совершенно лишен­ных классового самосознания рабочих нужно было бы сказать, что они еще не разделались с миросозерцанием, свойственным периоду классовой борьбы другого рода, борьбы третьего сословия с аристо-

¹) Что это воздействие совершается в общем совсем не «безуспешна», доказывается повсеместным ростом социалистической партии.

­

кратией. Тогда третье сословие еще не сознавало экономического антагонизма, таившегося в его собственных недрах. Нельзя удивляться, если взгляды, выработавшиеся в эпоху классо­вой борьбы одного рода, отчасти сохранились, как пережиток, до нашей эпохи, ознаменовав­шейся классовой борьбой другого рода; ведь развитие сознания от­стает от развития эконо­мики.

Г. Кроче—умный и способный человек. Но в его мышлении не­достает диалектического элемента, и этим недостатком обусловли­ваются почти все его «критические» потуги и не­удачи ¹).

Пойдем дальше. Выше мы сказали, что авторы «Манифеста» обладали стройной исто­рической теорией, между тем как в истори­ческих взглядах идеологов буржуазии не были сведены концы с кон­цами. Теперь нам надо пояснить и указать это.

Ог. Тьерри, Минье, Гизо и другие историки, стоящие на точке зрения интересов «среднего класса», видели в имущественных отношениях самую главную, самую глубокую основу по­литического строя данной страны и даже взглядов, господствующих в ней ²).

круг, новый источник противоречий и эклектизма в исторической науке.

Ярким примером такого эклектизма и таких противоречий мо­жет служить знаменитая книга Токвилля «О демократии в Америке», которую Ройе-Колляр называл продолжением книги Монтескье «О духе законов». Токвилль говорит, что раз дан известный социальный строй, его можно рассматривать, как первую причину большей части зако­нов, обычаев и идей, «определяющих собою поведение наций». Чтобы понять законодательство и нравы данного народа, надо начать с изу­чения социального строя ¹). Но откуда же берется социаль­ный строй? В ответ на это Токвилль ссылается на человеческую природу. Мы уже знаем, что такие ссылки ничего не объясняют. Знал или по крайней мере подозревал это и сам Ток­вилль, который еще в своих письмах из Америки говорил: «Здесь процветают такие учреж­дения, которые непременно вызвали бы переворот во Франции. Люди здесь такие же, как и у нас, но только они поставлены в другие условия» ²).

Из этих слов вытекает тот неизбежный и несомненный вывод, что человеческая при­рода совсем не дает нам ключа для понимания американских учреждений.

В других местах Токвилль старается объяснить происхождение социального строя дей­ствием законов. Но так как, по его же словам, законодательство страны объясняется ее соци­альным строем, то мы опять наталкиваемся на противоречие. Сам Токвилль более или менее смутно сознавал это противоречие и старался справиться с ним. Но все его усилия остались напрасными: его анализ оказался в этом случае совершенно бессильным.

Историческая теория Маркса разрешает это противоречие и тем самым вносит ясность и последовательность туда, где до тех пор было много важных частностей, глубоких мыслей и верных за­мечаний, но не было основного принципа, способного связать все эти важные ча­стности, глубокие мысли и верные замечания в одно строй­ное целое.

По теории Маркса, социальный строй — общественные отноше­ния людей — объясня­ется их экономическими отношениями: «анатомию гражданского общества надо искать в его экономии». Чем же созда­ются отношения этого рода? Если бы Маркс стал объяснять их про­исхождение взглядами, чувствами или вообще «природой» людей, то

¹) См. «De la Démocratie en Amérique». Paris 1836, t. I, p. 74.

²) «Nouvelle correspondance de Alexis Tocqueville», Paris 1866; письмо к отцу от 3-го нюня 1830 г.

он попал бы в те же самые противоречия, в каких вращались его предшественники. Но Маркс объясняет его совершенно иначе.

Чтобы жить, люди должны производить. Чтобы производить, они должны известным образом сочетать свои усилия, установить друг с другом известные отношения, которые у Маркса называются производственными отношениями. Совокупность этих отношений и со­ставляет экономическую структуру общества, на основе которой вырастают все другие (со­циальные) отношения людей и, между про­чим, весь «гражданский быт», игравший такую важную роль в тео­риях французских историков времен реставрации.

В каждую данную эпоху характер производственных отношений определяется не «слу­чаем» и не «природой» людей, а теми есте­ственными условиями, среди которых людям при­ходится бороться за свое существование. От этих условий и прежде всего от свойств гео­гра­фической среды зависит состояние производительных сил, нахо­дящихся в распоряжении лю­дей. Данному состоянию производитель­ных сил соответствуют данные отношения произ­водства, а данным отношениям производства соответствует данный социальный строй, свой­ства которого, влияя на психику людей, обусловливают собою умственное, нравственное и все вообще так называемое духовное развитие людей.

Но самый процесс производства и сочетание человеческих уси­лий в этом процессе, уве­личивая запас опыта, ведут к дальнейшему развитию производительных сил, вследствие ко­торого возникает и постепенно усиливается несоответствие между этими силами, с од­ной стороны, и производственными отношениями — с другой. Прежде эти отношения содейст­вовали дальнейшему росту производительных сил, теперь они начинают задерживать его. Тогда начинается рево­люционная эпоха общественного развития, которая рано или поздно заканчивается разрушением устарелых производственных, — а следо­вательно, и имущест­венных,— отношений и всего «гражданского быта».

Борьба против устарелых производственных отношений заста­вляет людей стать в кри­тическое отношение не только к старому об­щественному порядку, но также к тем идеям, к тем чувствам и во­обще к той «психике», которая выросла на почве старого порядка. Револю­ционному движению в области общественных отношений соот­ветствует поэтому революци­онное движение в области духовной жиз­ни. Трудно ли понять,— говорят Маркс и Энгельс во второй главе «Манифеста»,— что с образом жизни людей, с их общественными отноше­ниями, с их общественными положениями, меняются также их пред­-

ставления, воззрения, понятия, словом, все их миросозерцание; что е доказывает история идей, если не то, что умственная деятель-ость преобразуется вместе с материальной?».

Такова историческая теория Маркса и Энгельса. Эта теория пропитывает собой весь «Манифест» и составляет то, что можно, не рискуя ошибиться, назвать его основною мыс­лью.

С точки зрения этой основной мысли авторы «Манифеста» оценивают и свою собствен­ную эпоху. Если они считают ее революцион­ной, то именно и единственно потому, что они замечают несоот­ветствие между созданными капитализмом производительными силами и свойственными капитализму отношениями производства. «Современ­ное буржуазное обще­ство с его организацией производства и обмена,— говорят они,— как бы волшебством соз­давшее такие могущественные средства производства и сообщения, находится в положении волшеб-ника, который не в состоянии справиться с вызванными его заклинаниями подзем­ными силами. Вот уже несколько десятилетий история промышленности и торговли пред­ставляет собою историю возмущения современных производительных сил против современ­ной организации производства, против имущественных отношений, тих условий жизни для буржуазии и ее господства. Чтобы пояснить то, достаточно назвать торговые кризисы, кото­рые, возвращаясь периодически, все более и более угрожают существованию всего буржуаз­ного общества» («Манифест», стр. 8).

«Так как буржуазные отношения производства ставят рабочих тяжелую зависимость по отношению к капиталу, то неудивительно, то в их среде существует недовольство, которое растет вместе с ростом указанного противоречия и переходит в революционное движение, направляющееся против всего нынешнего обществен­ного порядка. Буржуазия «не только выковала оружие, которое на­несет ей смертельный удар, она породила также людей, которые на­правят это оружие — современных работников, пролетариев» («Мани­фест», стр. 9).

Все это показывает, до какой степени неверно характеризуется историческая теория Маркса и Энгельса общеупотребительным терми­ном: экономический материализм. Если он должен обозначать теорию, признающую имущественный интерес главнейшим двигателем истори­ческого прогресса, то французских историков времен реставрации можно с полным правом назвать экономическими материалистами. Но эти «экономические материалисты» были на самом деле совершенно чужды материализма и оставались идеалистами, поскольку не дела-

лись эклектиками. Происхождение имущественных отношений и ин­тересов получало у них совсем не материалистическое объяснение. Если же теория Маркса была насквозь пропитана материализмом, то вовсе не потому, что она отводила в истории чрезвычайно важную роль имущественным интересам, а потому, что, приурочивая разви­тие этих интересов к развитию производственных отношений, вызы­ваемому ростом производительных сил, она впервые дала материали­стическое объяснение эволюции общественной мысли, совершенно утратив идеалистическое объяснение этой эволюции свойствами челове­ческого «духа» или вообще человеческой «природы». Неудивительно поэтому, что полумарксисты, восстающие против материализма, упорно держатся за выражение: «экономический материализм».

Они понимают, что под этим выражением могут укрыться совершенно идеалистические взгляды ¹).

Бывший марксист и социал-демократ, г. Бернштейн, находит, что историческая теория Маркса и Энгельса наиболее точно обозна­чается предложенным Бартом названием: эконо­мическое понимание истории. После всего сказанного излишне говорить, что это мнение г. «критика» основывается лишь на полном непонимании истинного характера «критикуемой теории» ²).

Раз заговорив об этом «критике», напомним читателю, что, по его мнению, историче­ская теория Маркса и Энгельса сама прошла через процесс развития, в результате которого получилось некоторое ограничение роли экономического «фактора» в истории, в пользу дру­гих, не экономических «факторов». В пользу этого своего мнения г. Бернштейн приводит такие доводы. В 1859 г. в предисловии к «Zur Kritik der politischen Ökonomie» Маркс при­знает за определя­ющий фактор данные материальные производительные ³) силы и про­извод­ственные отношения «людей», между тем как позже, в споре с Дюрингом, Энгельс «еще при жизни Маркса и в согласии с ним»

¹) Хороший пример: исторические взгляды Сен-Симона имели идеалистическую основу, а между тем и он, как мы видели, был экономическим материалистом не меньше Минье, Гизо или Ог. Тьерри.

²