Библиотека научного социализма

есть у одних, как была она и у других; но «конечная цель» утопи­стов относилась к действи­тельности совсем иначе, чем относится к ней «конечная цель» последователей научного со­циализма. Вот поче­му между теми и другими лежит целая пропасть. И вот почему на­зван­ным деятелям так трудно помириться с утопическими элементами, нередко и теперь еще встречающимися в программах социалистов «широкого» образа мыслей. Они не выносят утопии, а их величают за это сектантами, догматиками и прочими ласкательными про­зви­щами.

Чтобы влиять на историческое движение, надо понять существу­ющий экономический порядок. Понять существующий экономический порядок, значит выяснить себе процесс его развития, вплоть до его окончательного исхода включительно. Будучи выяснен, этот исход не­избежно становится нашей «конечной целью» при первой же нашей попытке положи­тельного участия в историческом движении. Вытал­кивайте «конечную цель» в дверь, она ворвется в окно, если только вы не закроете окна ставнями, преграждающими доступ вся­кому по­ползновению понять данный процесс общественного развития и вся­кому искуше­нию действовать сообразно с достигнутым вами по­ниманием.

Для того, чтобы «конечная цель» стала для социалиста более или менее благочестивой утопией, неосуществимость которой ясна для меня при свете сознания, необходимо, чтобы я предварительно убедил себя в том, что никакого окончательного исхода развитие нынешнего экономического порядка иметь не будет и не может по самому своему существу. Раз такой исход признан невозможным, то тем самым признано теоретически несостоятельным и стремление расположить всю свою деятельность так, чтобы она ускоряла его приближение. Невозможность окончательного исхода лишает «ко­нечную цель» реальной основы. Но что же означает собою это при­знание невозможности окончательного исхода? Оно означает убежде­ние в том, что процесс развития капитализма будет продолжаться постоянно, т. е. дру­гими словами, что капитализм будет, существо­вать всегда, или, по крайней мере, так не­обозримо долго, что неза­чем и задумываться об его устранении. Это, как видите, есть уже известное нам убеждение г. В. Зомбарта, сообщившего нам ту вели­кую и отрадную новость, что социализм не исключает капитализма, т. е. что даже развитие социализма не положит конца капита­листическому способу производства. Это есть также убеждение

г. П. Струве и других «критиков» ¹). Раз у человека возникло такое убеждение, ему в самом деле не остается ничего другого, как поло­жить «конечную цель» на божницу благочестивых утопий и признать штопанье дыр единственной общественной деятельностью, имеющей под собою реальную почву. Но ведь это значит, что «конечная цель» делается для социалиста утопией только тогда, когда он перестает быть социалистом.

IX.

Господа, придерживающиеся «реалистического воззрения» г. П. Струве,— а им у нас имя легион,— беспрестанно говорят о «кри­тике». Без «критики» они не делают ни одного шага, «критический»» демон искушает их денно и нощно. Но очень странным предста­вля­ется на первый, невнимательный взгляд, что та критика, которой предаются наши «критики», чрезвычайно предрасполагает их к совер­шенно некритическому усвоению учений новейших представителей буржуазной экономии до какого-нибудь Бем-Баверка,— этого Бастиа наших дней,— включительно. И чем усерднее работает оружие «кри­тики», тем полнее и прочнее становится единомыслие между нашими «критиками», с одной стороны, и профессиональ­ными защитниками буржуазии — с другой. Искушающий господ «критиков» демон «кри­тики» оказывается «домовым» современной буржуазии.

Это странно именно только на первый, невнимательный, взгляд. При ближайшем же рассмотрении все дело оказывается как нельзя более простым и понятным.

Историческая миссия наших «критиков» заключается в «пере­смотре» Маркса для уст­ранения из его теории всего ее социально-революционного содержания. Маркс, имя которого с увлечением по­вторяется теперь пролетариями всех цивилизованных стран; Маркс, который призывал рабочий класс к насильственному низвержению нынешнего общественного по­рядка, Маркс, который, по прекрасному выражению Либкнехта, был революционером и по чувству и по ло­гике, этот Маркс очень несимпатичен нашей образованной мелкой буржуа­зии, идеологами которой являются гг. «критики». Ее оттал­кивают его крайние выводы; ее пугает его революционная страсть. Но «по нынешним временам» трудно обойтись и совсем без Маркса: его критическое оружие необходимо в борьбе с охранителями всех реак­ционных цветов и с утопистами разных народнических оттенков. Поэтому надо очистить теорию Маркса от ее плевел; надо противо­поставить Марксу-революционеру Маркса-реформатора, Маркса-«реалиста». «Маркс против Маркса»! И вот закипает работа «критики». Из теории Маркса выбрасываются одно за другим все те положения, которые могут служить пролета­риату духовным оружием в его рево­люционной борьбе с буржуазией. Диалектика, материа­лизм, учение об общественных противоречиях, как о стимуле общественного про­гресса; тео­рия стоимости вообще и теория прибавочной стоимости — в частности, социальная револю­ция, диктатура пролетариата,— все

эти необходимые составные части марксова научного социализма, без которых око утрачи­вает все свое существенное содержание, объ­являются второстепенными частностями, не соответствующими нынеш­нему состоянию науки, тенденциозными, утопичными и потому под­лежащими ампутации в интересах беспрепятственного развития ос­новных положений того же мыслителя. «Маркс против Маркса»! «Критическая» работа «непрерывно» продол­жается. И мало-помалу из горнила «критики» выходит такой Маркс, который, мастерски до­казывая нам историческую необходимость возникновения капита­листического способа про­изводства, обнаруживает очень большой скептицизм во всем том, что касается замены капи­тализма социализ­мом. Из Маркса-революционера «Критика» ухитряется сделать Mаркса-почти-консерватора. И все это будто бы с помощью его же собственных положений. Поис­тине можно сказать, что подобные этому превращения пришлось пережить только Аристо­телю, которого средневековые схоластики из языческого философа сделали чем-то вроде отца христианской церкви...

«В своем мистифицированном виде диалектика сделалась не­мецкой модой,— говорит Маркс,— так как казалось, что она слу­жила для прославления существующего порядка. В своем рациональ­ном виде она огорчает и раздражает буржуазию и ее теоретических вырази­телей, потому что, давая положительное объяснение существу­ющему, она в то же время объ­ясняет его отрицание, его неизбежное падение; потому, что она рассматривает каждую воз­никшую форму в потоке ее движения, а следовательно, с ее преходящей стороны, потому что она ни перед чем не останавливается, будучи критиче­ской и революционной по существу ¹).

Настоящий Маркс до конца своих дней оставался верен этому духу диалектики. Но именно это обстоятельство и не нравилось гг. «критикам». Они «пересмотрели» теорию Маркса с точки зре­ния «реализма», и в результате их «пересмотра» получилась такая док­трина, которая, давая «положительное объяснение» капитализму, в то же время отказыва­ется объяснить его «неизбежное падение» анализировать его с его «преходящей стороны». С этой стороны «пересмотренный» нашими «критиками» Маркс анализирует только ста­рые, до-капиталистические способы производства и вырастающие на их основе политиче­ские формы. Таким образом наш «неомар-

¹) См. предисловие ко второму немецкому изданию первого тома «Капи­тала», стр. XIX.

ксизм» является самым надежным оружием русской буржуазии в борьбе ее за духовное гос­подство в нашей стране ¹).

Г. П. Струве стоит за «социальную реформу». Мы уже знаем, что эта пресловутая ре­форма не идет дальше штопанья буржуазной общественной «ткани». В том виде, какой при­дается ей в теории г. П. Струве, она не только не угрожает господству буржуазии, но напро­тив, обещает поддерживать его, содействуя упрочению «социаль­ного мира». И если наша крупная буржуазия до сих пор и слышать не хочет об этой «реформе», то это не мешает на­шему «неомар­ксизму» быть лучшим и самым передовым выражением общих специ­ально-по­литических интересов буржуазного класса, как целого. Тео­ретики нашей мелкой буржуазии видят дальше и судят лучше, чем дельцы — вожаки крупной. Поэтому ясно, что именно тео­ретикам нашей мелкой буржуазии будет принадлежать руководящая роль в освободительном движении нашего «среднего» класса. Мы нисколько не удивимся, если тот или другой из наших критиков дойдет в этом смысле до степеней весьма «известных» и станет, например, во главе наших либералов.

Довольно много лет тому назад мы в нашем журнале «Социал-Демократ» высказали ту мысль, что народническая теория оконча­тельно отжила свое время и что нашей буржуазной интеллигенции необходимо, разделавшись с народничеством, европеизировать свои взгляды ²). Теперь эта европеизация уже в значительной степени со­вершилась, но совершилась в не­ожиданной для нас форме. Когда мы указывали на ее необходимость, мы не думали, что она совершится под знаменем хотя бы и «пересмотренного» марксизма. «Век живи век учись», справедливо говорит пословица...

Теперь, когда мы знаем не только ошибки г. П. Струве, не также raison d'être его оши­бок; теперь, когда мы поняли его не только со стороны путаницы его понятий, но и со сто­роны его историчес­кого призвания; теперь мы можем расстаться с ним, пожелав ему всяче­ского благополучия. Теперь нас ждет другая задача. Мы видели, как вообще несостоятельна придуманная г. П. Струве «критика» марксовой теории социального развития. Мы видели, в частности,

¹) Психология западноевропейских «критиков» Маркса отличается от русских «критиков» лишь в той мере, в какой западная буржуазия старше русской. Но существенного различия здесь нет, не было и быть не может: та же погудка, хотя немного и на другой лад.

²) См. внутреннее обозрение книжки «Социал-Демократа» (Женева 1890)

как неудачна его попытка показать невозможность «скачков» в обла­сти мысли и в области жизни. Нам надо показать теперь, как по­нимали основатели научного социализма те «скачки», которые назы­ваются социальными революциями, и как они представляли себе бу­дущую социальную революцию пролетариата. Это мы сделаем в сле­дующей статье, которая послужит началом второй части нашей «Критики наших критиков».

ПЕРВЫЕ ФАЗЫ УЧЕНИЯ О КЛАССОВОЙ БОРЬБЕ
(Предисловие ко второму русскому изданию «Манифеста Коммунистической Партии»)

В сентябре 1843 г. Маркс писал Руге, приступая к изданию «Deutsch-Französische Jahr­bücher»:

«До сих пор философы имели в своем портфеле разрешение всех загадок, и глупому миру непосвященных оставалось только рас­крыть рот, чтобы ловить жареных рябчиков аб­солютной науки. Теперь философия сделалась светской... Если конструирование буду­щего и окончательные результаты для всех грядущих времен не наше дело, то тем определеннее мы знаем, что нам нужно совершить в настоящем: я говорю о беспощадной критике всего суще­ствующего, беспощадной в двух смыслах: в том, что эта критика не боится собственных ре­зультатов, и в том, что она не отступает от столк­новения с предержащими властями» ¹).

Этому критическому настроению одного из будущих авторов «Манифеста» вполне со­ответствовало настроение другого его автора, Фридриха Энгельса, как это хорошо видно из его интересной статьи «Die Lage Englands», которая была напечатана в «Deutsch-Franzö­sische Jahrbücher», и в которой много места отведено изложению взглядов Карлейля.

Карлейль признавался, что у него нет никаких «Морисоновых пилюль», никаких пана­цей для лечения общественных бедствий. Ука­зав на это признание, Энгельс замечает: «В этом он тоже прав. Еще очень несовершенна та общественная философия, которая вы­дает два-три положения за свой конечный результат и предлагает «Морисоновы пилюли». Нам не так нужны голые результаты, как изучение. Результаты без развития, которое ведет к ним,— ничто; это мы уже знаем со времен Гегеля. А результаты, которые фик­сируются, как неиз­менные, и не кладутся в основу дальнейшего раз­вития, хуже, чем бесполезны. Но результаты все-таки должны при­нять определенную, хотя и временную форму; развитие должно

вывести их из туманной неопределенности и сделать из них ясные мысли» ¹).

В течение времени, протекшего с тех пор, как написаны были эти строки, социальная философия Маркса и Энгельса тоже пришла в своем развитии к известным результатам, ко­торые получили пер­вое систематическое выражение в «Манифесте Коммунистической Пар­тии» и затем пополнялись в других сочинениях его авторов. Эти результаты никогда не гре­шили «туманной неопределенностью». Напротив, даже люди, не сочувствовавшие им и пу­гавшиеся их, вы­нуждены были признать, что «изучение» привело Маркса и Энгельса к це­лому ряду ясных и оригинальных мыслей. Но если справедливо за­мечание Энгельса о том, что надо дорожить не столько результа­тами, сколько тем развитием, которое ведет к ним, и что вообще результаты имеют лишь временное значение, то можно спросить себя: не уста­рели ли результаты, изложенные в «Манифесте», и не осу­ждены ли они дальнейшим ходом того самого развития, которое не­когда привело к ним? Один остроумный француз заметил, что он не хотел бы думать, как Вольтер, в такое время, когда Вольтер думал бы иначе. Мы должны последовать примеру этого француза. Если бы мы захотели думать, как Маркс и Эн­гельс, в такое время, когда Маркс и Энгельс думали бы иначе, то показали бы этим полную не­способность усвоить живой критический дух их учения и, отстаивая его мертвую букву, мы были бы от него гораздо дальше, чем те дог­матики, о которых говорил Маркс в цитирован­ном выше письме к Арнольду Руге.

Маркс и Энгельс беспощадно критиковали все существующее и не боялись результатов своей критики. Ученики Маркса и Энгельса не должны бояться критиковать результаты, до­бытые их учителями.

Казалось бы, что это само собою разумеется и что говорить об этом излишне, в особен­ности теперь, когда во всей Европе — от Петербурга до Неаполя и от Самары до Дублина — развелось так много марксистов, стоящих «под знаком критики». Но в том-то и дело, что бы­вают разные «знаки критики». Давно уже было сказано, что не всякий, повторяющий: Гос­поди, Господи! — войдет в царствие небесное. Теперь приходится сказать, что не всякий, твердящий «критика, критика», способен возвыситься над догматизмом. Люди, «критикую­щие» Маркса и Энгельса, многочисленны теперь, как пес­чинки на дне морском. Критика марксизма стала модой в некото-

^l) «Deutsch-Französische Jahrbücher» S.S. 167—168.

рых кругах интеллигенции всех стран. Но мода и критика плоха уживаются одна с другой. И чем более критика марксизма становится делом моды, тем более утрачивает она всякое кри­тическое содержание. Объявляя устарелыми те результаты, к кото­рым пришли Маркс и Эн­гельс, господа критики не ставят на их место ничего нового и частью ограничиваются бессо­держательным и скучным повторением слова «критика», а частью возвращаются на точку зрения буржуазных современников или даже предшественни­ков Маркса и Энгельса. Само собою разумеется, что такая критика нисколько не спасает от догматизма, и что такое дви­жение ни в каком случае не может быть названо поступательным.

Слабость «критической» мысли господ критиков Маркса с осо­бенной яркостью обна­руживается в области философии. Здесь они противопоставляют так называемому ими дог­матизму материалистов довольно уже пожилую догму кантианцев о непознаваемости внеш­него мира. Разбирать здесь эту догму было бы неуместно, и потому только мы заметим, что, отвергая материализм, господа критики не дают себе труда хорошенько ознакомиться с этой теорией и доволь­ствуются тем представлением о ней, которое усердно культивируется во славу религии учеными, полуучеными и совсем неучеными фили­стерами и попами разных стран и в основе которого лежит христи­анское противоположение материи духу.

В «Манифесте Коммунистической Партии» мы имеем дело исключительно с «социаль­ной философией» Маркса и Энгельса. О ней и пойдет у нас речь в нашем предисловии. Но и она очень обширна. Всестороннее рассмотрение ее невозможно в этом предисловии. По­этому мы рассмотрим здесь лишь основную мысль «Манифеста», а отдельные его положения рассмотрим в брошюре «Критика наших критиков», подготовляемой нами к печати.

«Основная мысль, пропитывающая собою весь «Манифест», та мысль, что в каждую данную историческую эпоху экономическое произ­водство и неизбежно обусловленное им строение общества составляют основу политической и умственной истории; что, соответст­венно этому,

¹) Главным научным источником, из которого черпают теперь эти госпо­да свои сведения о материализме, является известная история материализма Ланге. Но Ланге сам никогда не мог взглянуть на материализм гла­зами трезвого и беспристрастного исследователя. Его книга сделала очень много не для критики материализма, а для распространения и укрепления в публике неправильного взгляда на его историческое развитие и на его значение для общественной науки нашего времени.

вся история, с тех пор, как разложилось первобытное общинное земле­владение, была исто­рией классовой борьбы... но что эта борьба до­стигла теперь той ступени, на которой эксплуа­тируемый и угнета­емый класс... не может освободиться от эксплуатирующего его клас­са..., не освободив в то же время и навсегда всего общества от эксплуатации, угнетения и классо­вой борьбы,— эта основная мысль принадлежит единственно и исключительно Марксу».

Так говорит Энгельс. Прав ли он? Не совсем. Во-первых, Эн­гельс неправ, сводя к нулю свое собственное участие в разработке основной мысли «Манифеста». Во-вторых, некоторые очень важные элементы этой мысли встречаются в гораздо более ранней социаль­но-полити­ческой литературе.

Профессор Антонио Лабриола в своем прекрасном опыте «В память Манифеста Ком­мунистической Партии» справедливо замечает, что уже древние историки, а в новое время итальянские историки эпохи Возрождения хорошо понимали значение классовой борьбы, происходившей на их глазах в тесных пределах городских республик. Не менее справедливо и то замечание Лабриолы, что классовая борь­ба, принявшая гораздо более широкие размеры в современном госу­дарстве, все более и более бросалась в глаза в первой половине де­вятна­дцатого века. Но он ошибался, полагая, что историческое зна­чение этой борьбы с наиболь­шею ясностью сознано было в конце этого периода,— именно, в промежуток времени от 1830 до 1850 г. В действительности, понимание классовой борьбы, как важнейшего двига­теля исторического развития, уже в двадцатых годах достигло такой степени ясности, кото­рая была превзойдена разве только в сочинениях авторов «Манифеста». В эпоху же 1830—1850 гг. пони­мание это отчасти затемнилось под влиянием причин, которые мы укажем ниже.

Уже в своих «Lettres d'un habitant de Genève», вышедших в 1802 г., Сен-Симон говорит об отношениях между «имущим» и «не­имущим» классами, и борьбой этих классов объяс­няет ход и исход французской революции. Но это сочинение содержит в себе лишь заро­дыши взглядов Сен-Симона. Гораздо полнее высказываются они в позднейших его произве­дениях,— напр., в «Organisateur» (знаменитая «Парабола»), в «Lettres à Messieurs les Jurés», «Du système industriel». «Catéchisme des industriels» и «Opinions littéraires, philosophiques et industrielles». Производство есть цель общественного союза, а потому люди, руководящие производством, всегда стояли и всегда будут стоять во главе общественного союза. До пят­надцатого столетия

светская власть находилась в руках дворянства. Это не могло быть иначе потому, что дво­рянство руководило тогда земледельческими работами, а земледельческие работы были то­гда единственно важной отраслью промышленной деятельности ¹). Но мало-помалу, в пе­риод от первого крестового похода до Людовика XI, возник и организо­вался в независимую от дворянства силу новый общественный класс,— промышленники в собственном смысле слова,— который еще больше окреп и вырос в эпоху, отделяющую царствование Людовика XI от царствования Людовика XIV. В течение всей этой эпохи промышлен­ный класс не пе­реставал бороться с дворянством и отнимать у него одну экономическую позицию за другой. Нуждаясь в сильной под­держке, он заключил союз с королевской властью, и этот союз опре­делил собою дальнейшее политическое развитие Франции вплоть до того времени, когда ко­ролевская власть, в лице Людовика XIV, из­менила своему верному союзнику и сделалась по­кровительницей аристократии. Это была ошибка, дорого стоившая Бурбонам, но не остано­вившая развития промышленного класса. Французская рево­люция и последовавшие за ней события вызваны были борьбою но­вого промышленного порядка со старой феодальной сис­темой, сто­ронники которой сделали во время реставрации новую попытку вернуть свое ста­рое влияние и значение. Но их усилия осуждены на неудачу; их влияние навсегда утрачено. «В течение пятнадцати ве­ков,— говорит Сен-Симон,— феодальная система постепенно дез­ор­ганизовалась, а промышленная система постепенно организовалась. Достаточно будет так­тичного поведения главных представителей про­мышленности, чтобы окончательно устано­вить промышленную систе­му и очистить общество от развалин того феодального здания, в котором жили когда-то наши предки» ²).

Исторические взгляды Сен-Симона были почти целиком усвоены его «приемным сы­ном», Огюстэном Тьерри, так много сделавшим впоследствии для французской историче­ской науки. Огюстэн Тьерри стоял на точке зрения «третьего сословия» и хорошо понимал это. В 1818 г. он писал в «Censeur Européen»: «Кто из нас слышал о том классе людей, кото­рый сохранил для человечества промышленное искусство и привычку к труду во время на­воднения Европы варварами? Постоянно подвергаясь притеснениям и грабежу со стороны своих

¹) Opinions littéraires,