Чтобы плыть в революцию дальше…

Недаром само слово «канал» у туркмен стало красивым, праздничным, поэтическим. Иначе ведь не называли бы они этим словом чайханы. Так и пишут в колхозах: чайхана «Канал».

Пусть забегали мыслью вперед Шмель и Манасеин, герои повестей тридцатого года, пусть торопили они время, иногда не считаясь с объективными условиями: канал-то ведь есть!
Им, вспомним, казалось, что стоит привести в Туркмению воду — и будут решены почти все хозяйственные проблемы. Мы же теперь умудрены опытом и знаем, что решение одной проблемы ведет к появлению других, часто не менее трудных проблем, но уже высшего порядка.

Вода пришла в Туркмению и поставила проблему хозяйского использования самой себя — воды.

Да, вода — прежде всего хлопок. Но ведь это и овощи, и виноград, и сады. И они, эти отрасли сельского хозяйства, тоже призваны удовлетворять наши выросшие, облагороженные, утончившиеся потребности. Между тем Туркмении до сих пор не хватает своих овощей и фруктов, и вина из туркменских сортов винограда, которые известны высоким содержанием сахара и ароматичностью, производятся пока лишь малыми порциями. Садоводство, виноградарство, овощеводство, видимо, считаются здесь пока несерьезными отраслями.

Давно строится в Тедженском оазисе совхоз, который должен выращивать лекарственные растения. Его сверстники — хлопковые совхозы уже дают продукцию, a этот все в стадии освоения. Опять-таки не главное направление, второстепенное, хотя продукция очень нужна, да и выгодно выращивать здесь мак и эфироносы.

Неподалеку от совхоза лекарственных растений расположено еще одно весьма примечательное предприятие — Тедженское опытно-показательное рыбное хозяйство. Рыба прижилась в Каракум-реке. Мы ели здесь великолепную уху из сазанов, а вяленный на щедром солнце каракумский жерех определенно поспорит с донским. рыбцом.

Хозяйство в Теджене разводит толстолобика и белого амура. Этих рыб можно назвать речными овцами. Они с превеликим аппетитом поедают водные растения, отлично очищают канал, быстро растут. Странная, однако, картина предстала перед нами в показательном хозяйстве. От домов веет нежитью, в конторе — ни души. Вместе с Реджебом Чарыевым, научным сотрудником Института зоологии Академии наук Туркменской ССР, подошли к запущенным, заросшим прудам. Их здесь восемьдесят. Однако во многих и воды не было.

— Технология выращивания рыбы у нас отработана, — говорил Чарыев. — Должны получать по 20 — 25 центнеров рыбы с гектара, продавать миллионы мальков рыборазводным предприятиям, да вот все незадача… Директора меняются, на мальков спрос оказался меньше, чем предполагали: в других республиках свои рыборазводные предприятия построили. Получаем всего по пять центнеров.

Оставалась неделя до начала сезона, когда икра толстолобика, белого амура поступает в рыборазводный цех, однако пыль толстым слоем лежала в цеху, путались ржавые трубы, безглазо смотрели окна с выбитыми стеклами.

— Зачем, не понимаю, строили? — качал головой начальник передвижной механизированной колонны Аман Миятиев, приехавший с нами. — Зачем столько средств вложили?

К слову, сазанов для ухи мы покупали у рыбаков-любителей, которые, по нашим наблюдениям, проявляют даже излишнее рвение в ловле на канале. Но ни в одном магазине Туркмении мы не видели свежей рыбы.

Есть в Туркмении давний обычай — нельзя оскорблять воду. Но не самое ли жестокое оскорбление воде такой рыбозавод? А почувствовав неуважительное отношение, вода сразу о себе напоминает: как-никак она стихия!

В кабинете начальника Хаузханского СМУ Амана Чарлиева мы слышали, как поучал ветеранов канала решительный молодой человек с крутой волной шевелюры и волевым подбородком:

— От асбоцементных труб вам, безусловно, придется отказаться. Надо перейти на полиэтиленовые большого сечения, поставить иглофильтры. На опытных скважинах неплохо показали себя и гидроусилители. Правда, это палка о двух концах. Чем больше скважина станет забирать воды, тем сильнее будет и приток…

Чарлиев слушал молодого человека с заметным почтением:

— Будем пробовать все. Дальше терпеть нельзя.

Речь шла о самой больной проблеме зоны обводнения, и прежде всего Мургабского оазиса, — о затоплении.

Воду в Мургабский оазис дали быстро, а системы дренирования сооружали недопустимо медленно. Вода застаивалась, заболачивала поля и, что было самым опасным, подтягивала подпочвенные соленые воды. Каракумам не хватает пресной воды, а этой, соленой, на глубине от 15 до 60 метров — моря! Сомнительно утверждение, что деньги липнут к деньгам, но что вода к воде тянется, жители Мары установили с неопровержимой достоверностью. Стоило копнуть лопатой, и в ямку тотчас же набиралась вода. Дувалы и глинобитные дома впитывали ее, как губка, и разваливались, умирали от водянки. Даже асбоцементные трубы размочаливаются в этой воде, a деревья засыхают.

Сейчас город Мары изрыт глубокими канавами: строят дренажную систему. Правда, что строить, как строить, знают не совсем точно. Молодой человек в кабинете Чарлиева был аспирант из Ашхабада, он пишет диссертацию по дренированию и на строительстве нарасхват.

Можно ли сейчас быть таким нерасчетливым и неопытным, как показали себя в этом деле строители канала? Не теряя напора, запала пионеров промышленного строительства в нашей стране, давно пора присоединить к этим великолепным качествам осмотрительность, внимание к деталям, точный научный расчет и эксперимент.

И вот об эксперименте.

Не проверив, не испытав в малых масштабах, целые районы в поселках новых совхозов застроили двухэтажными каменными домами. Строители хотели, чтобы агрогорода выглядели внушительно, импозантно, но оказалось, что люди отказываются жить в двухэтажных домах. Жара, садика рядом пока нет, прохладной веранды тоже. Тракторист после полевых работ хочет отдохнуть дома в холодке, в саду, у арыка, а в квартире его ждет что-то вроде финской бани-сауны. На Севере это полезно для здоровья, но даже и там едва ли кто согласится жить в сауне несколько месяцев подряд. А куда правильнее было бы сначала проверить новое решение на экспериментальных домах…

О строительстве на канале у меня была не одна беседа с главным архитектором Ашхабада Абдуллой Ахмедовым.

— Наша здешняя природа, — говорил Абдулла, сдерживая увлечение, — это контрапункт контрастов: горы и пустыня, вода и солнце. Человек протянул через пески восьмисоткилометровую реку! Все это требует созвучного и равного по силе архитектурного аккомпанемента. Но его не слышно. Унылые поселки, унылые плотины. Видал сбросы на водохранилищах? Водопады! Но над ними покосившиеся желтые фонари. А еще в тридцатые годы (вот они, опять!) мы умели строить красивые сооружения. Вспомним Днепрогэс, который по архитектуре пока не превзойден и новыми гигантами, вспомним Загэс.

Сам Абдулла — интересный мастер. Он построил в столице республики отель «Ашхабад» и дом — управление «Каракумстроя», заканчивает строительство Государственной библиотеки Туркменской ССР. Здания Ахмедова исполнены фантазии, иногда ему, пожалуй, даже изменяет чувство меры. Но он пытается найти органический синтез национального и современного конструктивного, функционального стиля.

Библиотека станет лучшим произведением Ахмедова. Она, как и другие здания, выполнена из монолитного бетона — сейсмика! Четкий ритм фасада заставляет вспомнить строй книг на полке. В главном фойе посетителя встретит огромный текинский ковер, и фигуры народного орнамента, упрощенные, модернизированные, проходят по всем помещениям. В фойе — панно «Прометей», выполненное из тонированного бетона. Его авторы — Лемпорт, Силис и Ахмедов. Тема Прометея, неугасимого светоча знаний, разнообразно варьируется в интерьерах.

Щедрая вода только-только пришла в столицу, в которой когда-то была одна городская купальня, и архитектор сразу же взял ее как изобразительное средство в свой арсенал. Я вижу в этом профессиональную смелость, готовность к поиску, которые сегодня нужны нам не меньше, чем сорок лет назад. Стена воды возведена архитектором перед гостиницей, паутина прихотливых каналов соединила мозаику водоемов перед «Каракумстроем», каскадом падает вода перед библиотекой. Так изменяет канал туркменскую архитектуру.

Канал идет в Западную Туркмению. Этот район, богатый нефтью и химическим сырьем, жадно ждет аму-дарьинскую воду. В садах и скверах белокаменного Небит-Дага журчит вода, но у колонок надписи: техническая, не пить. Питьевой воды хватает (она приходит по 120-километровой трубе из озера Ясхан), но в обрез. Только дети в Небит-Даге получают молоко с фермы подсобного хозяйства, . взрослые вынуждены обходиться порошковым. Нет воды, негде пасти коров.

Однако для того, чтобы канал подавал в район Небит-Дага достаточное количество воды, он должен забирать из Аму не 300 кубометров воды в секунду, как сейчас, а 800 — 900. Сток в Аральское море резко упадет, и тогда, как писал еще Павленко, Арал начнет пересыхать. Однако можно ли это считать благом? Гораздо лучше сохранить море. И здесь снова поднимается проблема переброски вод северных рек на юг. Об этом недавно писал в «Правде» вице-президент Академии наук Туркмении И. Рабочее: «Идея переброски вод сибирских рек в южные районы страны приобретает жизненное значение. Осуществление этой, пока что еще кажущейся далекой перспективы становится все более необходимым».

Очевидно, не обойтись без широкого и досконального обсуждения этого проекта, у которого, кроме горячих защитников, есть и не менее горячие противники. Ясно же одно: Каракумский канал — это не замкнутое внутритуркменское мероприятие, а первое звено в цепной реакции грандиозных географических преобразований, которые могут затронуть территорию от Кушки до Норильска.

Пожалуй, даже мечтатели тридцатых годов не воспаряли мыслями в такие дали. Но не забывать, не забывать: размах должен сочетаться с вниманием к деталям, мечта — с научным тщательным обоснованием.

Но вот что радует: канал не вскружил головы туркменским ученым, они ищут и находят и другие источники воды. Разработаны и испытаны методы сбора пресной воды с такыров и хранения ее в виде своего рода подушек под землей на слое соленой воды. Объем «подушки» — 40 тысяч кубометров. У такого гидротехнического сооружения в пустыне можно содержать стадо в 3 — 4 тысячи голов да еще орошать кормовые угодья.

Биологи научились выращивать рис, джугару, кукурузу, сорго, даже хлопок на участках, которые орошаются дренажными и минерализованными водами. А ими можно напоить до 7 миллионов гектаров земли в Туркмении.

Испытаны и работают опреснители на солнечной и ветровой энергии.

Все это — колоссальные дополнительные водные ресурсы. В Каракумах выпадает за год столько атмосферных осадков, сколько воды приносит Аму-Дарья. Если научиться собирать и сохранять их, то это будет равносильно тому, как если бы в пустыню пришел второй канал. Задача благородная и благодарная. Над ее решением стоит поработать!

Труд кяризника тяжел, но там, куда еще не пришел канал, без кяризов пока не обойтись. Приходит канал — кяризники меняют профессию. Через три-четыре года их действительно не будет.

Я, однако, не удивился тому, что встретил кяризников. Гораздо больше удивился я, познакомившись на канале с людьми из того племени строителей тридцатых годов, о которых писал Тихонов. Казалось, что они уже стали легендой, ушли, отдыхают на скверах и бульварах, а они, оказывается, работают.

Мы приехали в Мары в субботу и застали главного инженера треста «Каракумгидрострой» Константина Евгеньевича Церетели на субботнике. Он встретил нас спокойно, как будто вчера расстались:

— Приехали? Ну что же, пойдемте побеседуем.

Кабинет как кабинет. Портрет Ленина. Схема Каракумского канала. Под ней выкрашенный в голубую краску металлический макет моста. Церетели легонечко толкнул его, и один пролет въехал в другой, будто спичечный коробок закрылся.

— Что-то новое, Константин Евгеньевич?

— Проверяю одну идейку. Строить через канал мост, под которым будут проходить суда, — удовольствие дорогое. Берега канала низкие, надо насыпи возводить. Мы же предлагаем: судно подходит — подвинулся пролет, прошло — встал на место. Действительно, просто, как спички. А никто не пробовал, никто, никто, никто…

И побарабанил пальцами по макету, на минуту уйдя в себя, словно забыл о нашем присутствии.

Невысокий. Глаза серо-голубые, выгоревшие. Глаза человека, который, кроме того, о чем сейчас говорит, всегда думает еще и о своем. Седой. Нос крючковатый. Медленно ходит. Медленно говорит.

— А вы знаете… (вспомнил о нас или это он про себя?) Я согласен с учеными. Они предлагают проверять все безумные идеи. Девяносто процентов наверняка окажутся нелепицей, но даже пять процентов талантливых идей окупят проверку всех безумных… Впрочем, я проведу вас к жилью.

В одноэтажном каменном доме Церетели занимает половину, другую половину он отдал под гостиницу (семья живет в Ашхабаде). Чистота в гостинице безупречная. Есть все мелочи, которые так необходимы командированному. Но ничего лишнего, и каждый предмет — щетка, чайный сервиз — лучший в своем роде. Шкаф набит книгами. Преобладают мемуары, биографии. Сомерсет Моэм, Томас Манн, Стефан Цвейг.

Похоже, он сам приглядывает за комнатами — осуществл,яет, так сказать, общее руководство. Да и хозяйка гостиницы — аккуратная пожилая полька, так и не «вернувшаяся в Люблин с военных лет, — тоже, видно, выбрана не случайно. Вечером пьем вместе чай.

— Константин Евгеньевич, а правда, вы выпускали собственные деньги на канале?

— Хм, уже рассказали… Видите ли, эти деньги, вернее, чеки выпускал трест. И потом считают, что это была авантюра, так сказать, фортель зарвавшегося администратора. Но в тех условиях — и только в тех — это было самое простое и эффективное решение, обеспечивающее материальную заинтересованность и тем самым способствовавшее росту производительности труда. Был самый трудный этап. В песках пробивали пионерную траншею. Знаете, траншея, в нее с водой входят земснаряды и потом расширяют канал. Как клин. Сделать трещину в пустыне и раздвинуть ее. Таких каналов не строили и так не строили. Методы строительства приходилось изобретать самим. Работы было много, рабочих не хватало. Люди могли работать сверх норм. Чем оплатить труд? Обычными деньгами сложно — фонды зарплаты и так далее. В наших магазинах были хорошие товары. Я решил: товары продавать по особым чекам и расплачиваться с рабочими этими чеками. Ну, a выглядели они действительно так. Напечатано на машинке «Сто рублей». Печать. Моя подпись.

— Но ведь это подсудное дело, Константин Евгеньевич.

— Определенный риск был, и это минус решения. Но мы тем самым ускоряли сроки строительства, что и окупало риск. Я, конечно, не рекомендую этот метод другим…

Да, точно рассуждения леоновского Шмеля.

Церетели приехал в Туркмению в двадцать восьмом, строил первые совхозы, работал над всеми проектами Каракум-реки. Строил ее. Построил. Интересно бы сравнить его, теперешнего, с тем, каким он был в начале пути. Сорок лет каракумская вода испытывала его на прочность. Он выдержал испытание.

В эти последние два-три года прошумело у нас в печати что-то вроде дискуссии в очерках о руководителях строек, относящихся к «старой школе». Один автор слагал оду в честь начальника пустыни, который иногда, не дожидаясь инженерных, экономических обоснований, принимает будто бы в интересах дела волевое решение. Мол, пока там разберутся, выгодно или невыгодно строить город, я уже построю его. Другой автор, напротив, рисовал старого начальника стройки мастодонтом, реликтом уходящей в прошлое эпохи, который сопротивляется прогрессивным ветрам времени. Отношение было разным, но похожи эти очерки в одном: авторы их соглашались, что представитель «старой школы» — это властная, волевая личность, не столько мыслящая, сколько приказывающая и подавляющая.

Церетели, однако, хотя и представитель «старой школы», прежде всего фанатик мысли. О нем, лауреате Ленинской премии, я бы рискнул сказать, перефразировав слова поэта: он управляет течением стройки постольку, поскольку управляет течением мыслей строителей.

Острая, простая и ясная мысль — тот бог, которому он поклоняется.

Он не пьет:

— Вино лишает удовольствия мыслить ясно. Он не любит плотной, обильной пищи:

— Человек с переполненным желудком склонен к апатии. Продукты должны давать максимум содержания в минимуме объема. Молоко — в нем есть все, что нужно для организма. Яйцо — колоссальное количество хорошо сбалансированных питательных веществ в компактной упаковке. Шоколад — пища летчиков, легок и калориен. Но я не понимаю, зачем в огромных количествах поглощать мускулатуру животных и хвалить еще при этом ее вкус?
Зафар Мамышев — тридцатилетний начальник участка в СМУ Назарова. — Послушайте, — убеждал он нас, едва познакомившись, — зачем вам ехать в эти Мары-шары? Там дело сделано, уширяют-расширяют арыки-марыки, а все самое интересное у нас.

Говоря так, Зафар не хвастал. На Копетдагском канале, 60-километровом ответвлении от главного русла, он испытывает асфальтобетонное покрытие ложа. Асфальтобетон, на взгляд профана, похожий на обычный дорожный асфальт, покрывает канал сплошной пятисантиметровой броней. Его предложил испробовать автор проекта Копетдагского канала, ровесник Зафара Владимир Акопов. Под началом другого молодого инженера, Геннадия Борисова из Ленинграда, испытывается машина, которая возьмет на себя всю работу по укладке покрытия. Асфальтобетон дает экономию и времени и денег: рубль на каждом квадратном метре по сравнению с бетоном.

— Если все получится, — планирует Зафар, — повешу у себя рекламу, не хуже, чем в Аэрофлоте: «Асфальтобетон — быстро, выгодно, надежно».

Участок Зафара — гвардейская часть со своими традициями и реликвиями. Он демонстрирует их с гордостью:

— Знамя. Скажете, не знамя, а тряпица? Не меняю принципиально. Донесу до Каспия и вон на том катере установлю.

Восьмиметровый кремовый катер лежит на боку, рядом с походной конторкой.

— Тяну за собой с шестисотого километра. Надо мной смеются: «Мамышев, ты же все время посуху идешь, зачем тебе катер?» А это мой сувенир. Будет первым судном Каракумского канала на Каспии.

На Хаузханском водохранилище был я в гостях еще у одного молодого начальника участка, инженера Мовляма Клычдурдиева. Он почти силой затащил нас в свое временное жилье — хижину.

В хижине стояли: холодильник, стиральная машина, приемник «Мелодия» со стереофоническими динамиками, магнитофон «Яуза». Под кроватью мерцали 200 бутылок минеральной воды «Арзни». И везде — на приемнике, на магнитофоне, на стуле — лежали книги: «История философии», стихи Махтумкули, Гете, Мартынова, «Творец и робот» Норберта Винера, все мыслимые журналы.

— Я сразу тебе скажу, что у меня участок коммунистического труда, план перевыполняем, и больше меня пока об этом не спрашивай. Спрашивать буду я, — заявил Мовлям.

Два дня лили дожди. Наша хижина стояла посредине огромной лужи. В нее еще фильтровалась сквозь дамбу вода из Хауз-Хана. Бульдозеры не работали. Рабочие строили на горке, на сухом месте, новые дома. Я выкладывал Мовляму все, что знал о новостях политики, экономической реформе, поэзии, папе римском, французских винах и ловле рыбы на Курильских островах. Кажется, только там, на Курилах, когда я неделю плавал с пограничниками на катере, меня выжимали так же основательно: рассказывай все, от анекдотов до новинок литературы.

От Мовляма я узнал немногое.

Он рассказал о том, как можно дешево уменьшить фильтрацию сквозь дамбу. Это предложение должно сэкономить государству изрядные тысячи. Я выяснил, что он принципиально не берет на работу женщин: тяжело жить нескольким женщинам среди холостых мужчин. Он говорил также, что хотел бы быть поэтом.или ученым, но дара такого у него нет. Он стал строителем. По значению и удовлетворению, которое приносит работа (мнение Мовляма), профессия строителя идет сразу после первых двух.

Мы пили чай на кошме в сторожке бакенщика, на берегу Хауз-Хана. Мовлям предлагал мне поработать у него учетчиком, и я колебался…

Мы вышли из сторожки, когда стемнело. Крупные звезды, как слезы, дрожали в небе и падали в воды Хауз-Хана. Это был тот самый час, о котором говорил мне Мовлям, — час в день, когда каждый человек должен работать головой, как философ.

Не знаю, почему, я назвал Мовляма про себя визирем. Он был высок, сух, как тростник, у него были негритянские пухлые губы, и маленькие глаза блестели бешено. Еще мне нравилось, что он был обут в легкие зеленые брезентовые сапоги. Это напоминало мне людей, о которых писали Тихонов и Луговской.

Я не встречал людей, которые, раз побывав в пустыне, не хотели бы приехать туда снова. Ею болели до - конца жизни и Луговской, и Павленко, и болеют десятки знакомых мне людей. В пустыне все яснее. Ты видишь, как противостоит человеку природа, и понимаешь, что в разумной переделке природы — высшее назначение, главное назначение мыслящих существ. В пустыне большая работа, она требует больших мыслей и потому создает больших людей.

Они как были, так и остались мечтателями в большом и малом, люди пустыни.

— Есть у меня идея, — высказывался медвежеватый, настырный инженер Геннадий Пахмурин из Небит-Дага, — на каждой крыше очень просто иметь свою климатическую установку. И работать она будет на солнечной энергии. Возможно, правда, на данном витке спирали нашего развития это неосуществимо, но на следующем — абсолютно реально. Из нашего-то края на следующем витке рай можно сделать! Y нас ведь какой край…

Природа, люди, открытое столкновение с пустыней — да, этим привлекает Туркмения. Но есть и еще одно: здесь человек удивительно отчетливо чувствует себя включенным в великую историческую цепь, начало которой теряется бог знает где — во временах более древних, чем шумеро-аккадские. Здесь остались памятники от всех, говоря словами Геннадия Пахмурина, витков спирали нашего развития. Здесь, по словам академика Конрада, была срединная зона цивилизации и во времена античности и во времена Возрождения, и сейчас, будучи включенной в границы Советской страны, она также входит в средоточие новой цивилизации нашего мира. «Данный виток спирали», начавшийся в двадцатые — тридцатые годы, резко увеличил свой радиус и круто забрал вверх. Утверждая свое родство со всеми нашими, в том числе и с самыми дальними историческими предшественниками, мы особенно пристрастно, внимательно и бережно должны сохранять свои связи с теми, кто начинал этот последний виток. Их дело выдержало и испытание водой и испытание временем. Но и мы, те, кто уже привычно и деловито вглядывается в очертания третьего тысячелетия новой эры, приобретающие все большую четкость, держим и будем держать этот экзамен.

Повесть И. Крамова читается с интересом. Надо отдать должное писателю — он добросовестно изучил архивы, документы, воспоминания и постоянно опирается на них в своей повести.