Другое Слово о полку Игореве. В. П. Тимофеев предисловие два столетия прошло со времени опубликования «Слова о полку Игореве»
жүктеу/скачать 2.29 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- «Гордо реет на мачте...»
- Почему главный стяг назван «дивом»
- Что означает «дивъ кличет»
- Как и почему «връжеся див на землю»
КТО ТАКОЙ «ДИВЪ»? «Солнце ему тъмою путь заступаше; нощь стонущи ему грозою птичь убуди; свистъ зверинъ въста; збися дивъ, кличеть връху древа: Велитъ послушати — земли незнаеме, Влъзе, и Поморiю, и Посулiю, и Сурожу, и Корсуню, и тебе Тьмуто раканьскый блъванъ!» «Темно бо бе в третий день... Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеса дивь на землю». Перед нами два отрывка из «Слова о полку Игореве» со странным словом, вокруг коего уже два века не утихают споры. Встречается оно и в других литературных источниках, а потому тем более важно уяснить его смысл. «Чудовище» «Перед самым рассветом весь лагерь был разбужен страшным нечеловеческим криком. Поднявшись над лесом, он долго висел и вдруг разбился, точно захохотала сотня обезумевших леших... — Это див, — говорил Святослав, глядя на Славяту большими потемневшими глазами, —это птица Див, птица-укальница. Она серая, как баран, шерсть на ней, как войлок, очи кошачьи, ноги мохнатые, как у зверя. Птица она вещая, сулит несчастье. Села на шелом — ожидай беду. А сидит она на сухом дереве и кличет, свищет по-змеиному, кричит по-звериному, с клюва искры сыплются, из ушей дым валит. Откуда этот поистине хичкоковский эпизод? Из написанной «по мотивам «Слова» повести Г. Троицкого «Иду на вы!» (1939), а все эти страсти — интерпретация двух вышеприведенных отрывков. Но если это литературная переработка, то вот и толкование, вполне типичное для всей исследовательской литературы: «Страшэнны Дзiу забрауся на высокае дрэва i cвaiм дзiкiим завыванием пачау склiкаць суседнi плямёны на бой супраць князя Irapa». Где находится див? Вроде бы на дереве, но у некоторых — «в дремучих лесах на древесных ветвях». Откуда же они взялись, эти «дремучие леса» в «поле безводном», и что див там делает? «Вопит и машет к странам неизвестным», — отвечают поэты, уточнив, что на этих самых ветвях он «качаясь, злорадно смеется» и «с вершины нагоняет дрожь». В общем, дела его мерзки. Кто ж он таков? «Слово дивъ не получило общепринятого объяснения. Большинство исследователей считает дива мифологическим существом (чем-то вроде лешего или вещей птицы). В «Слове о полку Игореве» дивъ предупреждает враждебные Руси страны. Это божество восточных народов, сочувствующее им, а не Руси», — пишет, например, Д.С. Лихачев. Но это, так сказать, итоговое мнение, а версий невероятно много. «Зловещее порождение Мрака, половецкое птицеподобное божество Див, стражник владений степняков и хищный враг Русской земли», «чудище, нечистая сила», «мифическое существо», «бог Неба (а его падение — «крушение небесного свода»)», «либо сыч, либо сова, либо сам сатана», «хищная птица — символ дикого кочевника-разведчика», «Черный бог прибалтийских славян — символ горя», «былинный Соловей-Разбойник», «лесной демон, леший», «филин (поскольку «крик филина в лесу считается в народе за крик лесного чудовища лешего)», «снежный человек». Последнюю версию обосновывают ссылкой на «Искендер-наме» (1201). В произведении Низами русские успешно использовали дива — огромное человекоподобное мыслящее существо во многодневной битве с Искендером. Русские якобы имели обыкновение отлавливать и связывать дивов во время их сна на деревьях. Наряду с «мифологическим существом» наиболее признанными объяснениями сегодня считаются: 1) дивъ — «дикий» (общеслав. и др.-рус.) или же дивъ — собир. «дикие» (т.е. половцы); 2) дивъ — «злокобная птица» (из-за церковного запрета «коби и дивы творити»). Второе преобладает, тем более что обнаружены диалектные южнославянские див, дев, дьев, обозначающие удода. В подтверждение пошла библейская легенда, согласно которой в переписке царя Соломона с царицей Савской именно удод выполнял функции почтальона, т.е. вестника. Однако, если оставаться на том же «догадковом» уровне, можно подновить и прежнюю версию — тем, например, что созвучное др.-инд. diva-bhita означает «сова, филин» (букв, «боящийся дня»), В ходе двух истекших столетий дива сопоставляли с финским тид «страшная, гнусная птица», с литовским дейвис «идол, ночное чудовище», с латышским диевс и древнеиндийским дева «бог» (через них с греческим Зевсом и латинским деос «бог»), с ирано-тюркским див-дэв «великан», провозглашали «мифологическим овеществлением злой судьбины».
Еще в XIX веке предпринимались попытки оторваться от мифологии и найти реальное обоснование дива, но удачными их никак не назовешь. Адмирал А.С. Шишков, отвечавший за народное образование, доложил свое мнение читающей публике по-военному четко: «Слово же, происходящее или от диво (чудо) или от дивий (дикий), представляет здесь верховное половецкое правительство, которое, аки некое седящее на высоте престола страшилище, печется через приумножение сил своих нанести неприятелю всяческое зло и вред». Испытав легкое замешательство, российские интеллектуалы все же нашли, что возразить министру. Один из его искренних почитателей выразил недоумение: «Не понимаю, почему див должен означать правительство или верховную власть? Весьма удивительно, как могло правительство сидеть на вершине дерева и кричать с оного?» Логичнее было предположить, что кричали некие люди: «На одиноких дубах, рассеянных по всей беспредельной равнине, сидят сверху стражники, дозорцы... Вот этих-то стражников, вестников, дозорцев... и могли величать дивами. Когда первый стражник, возвестивший тревогу, сам сходит с дерева на землю... подтвердить тревогу, тут уж войско не мешкая выступало в поход против вторгнувшегося чужеземца. Вот это-то на фамильярном (а вовсе не торжественном) языке дружинников и могло означать: «уже див свергнулся на землю». Е.В. Барсов, выдающийся исследователь «Слова», уже более ста лет назад собравший в своей книге большинство из приведенных догадок, на такое объяснение Н.М. Павлова-Бицына обоснованно возразил: «Неуместно было «кричать» при тех способах дозора... Здесь все делалось без крику и к тому именно все было направлено, чтобы для врага остаться незамеченным. В «Слове» же Див рычит так, что голос его несется по всем окраинам земли Половецкой». Раскритикованные Барсовым «дозорцы», тем не менее, прочно заняли место в литературе и, что прискорбно, продолжают победно скакать в сегодняшних переводах и комментариях. «Гордо реет на мачте...» Начну с наблюдения, сделанного еще в 1859 году С.П. Шевыревым. Он отметил, что «див, предрекавший несчастье в начале похода, бросился на землю, когда оно сбылось». Почему же дивъ, «половецкий радетель», так поступил? Да и «половецкий» ли он? «Откуда пошло убеждение, что клич «дива» доброжелательно предупреждает половцев?.. Оправданным из текста клич «дива» становится лишь тогда, когда воспринимается не как дружеское, а как враждебное по отношению к половцам предупреждение... — писал по этому поводу С.В. Шервинский, и продолжал. - Див-удод... симпатизирует отнюдь не половцам, «поганым», а Игорю и Русской земле. Только с этой точки зрения можно понять и дальнейшие его действия: своим падением в момент поражения Игоря «див-удод» символизирует ужас и горе всей Русской земли, представителем которой он выступал в начале похода». Б.А. Рыбаков также рассматривает «дива» как «защитника русских людей, выступающих в поход в недобрый час солнечного затмения. Оставляя в стороне удода, поддержим мысль о «русской принадлежности» дива. «Клич дива согласуется с обычаем русских князей извещать противника о намерении идти войной. «Хочу на вы идти» — распространенная летописная формула», — напоминал в 1982 году Г.Ф. Карпунин. Он же приводил аргументы в пользу забытой идеи ленинградца И.А. Новикова, высказанной тридцатью годами ранее: древо — вовсе не статичное «дерево», а мобильное, то есть переносимое древко Игорева стяга, на верхушке которого закреплено «птицы подобие» или «птицеподобный» — изображение орла, сокола или архангела Гавриила: «Див не сидит на дереве, встретившемся Игорю на пути. Он сопровождает Игоря в его походе, отсюда и предположение, что он — изображение». Думаю, общий смысл дива как стяга-знамени схвачен этими исследователями до- статочно точно. Такое понимание отразилось и в двух поэтических переложениях (А. Степанов, 1967 г.; А. Чернов, 1981 г.): Птичий свист пробудился, зверье встает. Взвился див на стяге, Кличет на верху древка: покориться велит земле незнаемой... Свист звериный русских выдал! Но взметнулся Див на верхушке древка Княжеского бунчука! Кличет во мгле, Велит трепетать незнаемой земле. Странно, что, подойдя вплотную к осознанию «дива» как русского знамени, эти авторы не смогли расстаться со странным анимистическим предубеждением: «Див — верховное существо, в изначальном своем смысле — «бог», «небо». И каким бы ни было древо (растущее дерево, древко копья, стяга, скипетра), Див — это верх, вершина, навершие, крона (корона) дерева, Див — Дух древа жизни, душа» (Г.Ф. Карпунин); «Див — олицетворение темной стихийной архаики: гордыни и похоти» (А.Ю. Чернов). Утверждения эти происходят, скорее всего, от укоренившегося представления о «языческих симпатиях» Автора. А.И. Макаров и В.В. Мильков, например, уверены, что «спорный персонаж по природе своей не христианский... Под покровительством «дива» Игоревы войска вряд ли могут выглядеть с церковной точки зрения непорочными». Не пускаясь в полемику с подобными утверждениями, вернемся к тексту. Что же происходит после нарисованной Автором картины солнечного затмения (а не «ночи»!)? Удрученные воины воспринимают его как трагическое предзнаменование, и последующее: «див кличетъ връху древа» — носит уже ободряющий характер, передает дерзкий клич-вызов. Мне доставляет удовольствие сопоставлять это место со строкой очень популярной когда-то «Песни нахимовцев»: «Гордо реет на мачте флаг Отчизны родной!» Если древки (копейные) даже в XVI—XVII веках назывались «-деревами» и «древами», то и корабельная мачта, пришедшая к нам при Петре из Голландии, не всегда называлась мачтой — в словаре Даля (волж.), да и в современных донских говорах она зовется словом «дерево». Так же, как на корабле, на высоком стяге выставлялся и княжеский флаг. Хорошо видимый отовсюду, он поднимал ратный дух воинов. Обозначая ставку командующего, он словно говорил им: «Князь с нами! Он руководит боем». Показательно, что наш дивъ «връжеся на землю» (конечно же, не «напал», а элементарно «упал, рухнул») в критический момент того самого «третьяго дни к полудню», когда «падоша» и остальные стяги Игоревы. Упал конечно же не сам по себе — для сбрасывания (подсекания) и захвата главного флага противника отряжались самые опытные воины, ибо стяг, поверженный на землю, олицетворял полное поражение войска. В подражательном «Сказании о Мамаевом побоище» тоже не случайно «диво кличет под саблями татарскими» в самый критический для русских момент Куликовской битвы. Не понимая сущности дива, но тонко чувствуя сам этот момент, В. П. Адрианова-Перетц передала его напряженность достаточно верно: «По-видимому, автор намеревался создать впечатление полного поражения русских, чтобы затем ярче стала картина разгрома Мамая при внезапном появлении засадного полка: даже «див» попал под сабли татарские». И.А. Новиков не сомневался: «Ясно теперь, что и здесь это Диво («Див») не какой-либо наш таинственный враг, и уж конечно не татарин. Это зарубили татары русское знамя с изображением «Дива»». Прав он в такой оценке дива (за исключением того, что речь идет о его «изображении»). Это подтверждается и соответствующим эпизодом летописной «Повести о Мамаевом побоище», где «стязи великаго князя мнози татарове подсекоша», и многочисленными литературными примерами о воинах, которые «досекошася стяга» и «стяг подсекоша»,«подтяша стяг» и т.д. А как расценить лелеющую русскую гордость, ликующую концовку Куликовской битвы в «Задонщине»: «Възнесеся слава руских на поганых хулу. Уже ввержено диво на землю!»? Можно ли согласиться с мнениями, будто бестолковый автор «механически перенес» здесь соответствующую фразу из «Слова», или же полагать, что ««вражеское диво» напало на Русскую землю» (вариант: оказалось вестником вражеской победы)? Неужели не ясно, что диво здесь — такой же флаг, как и в «Слове», но уже не русский, а татарский, олицетворяющий главную ставку? Сам Мамай бежал, а знамя его повержено, опрокинуто! Есть и другой вариант этого же эпизода в «Сказании о Мамаевом побоище»: «Възнесеся слава руская на поганых, уже бо ввержен скипетр на землю». Скипетр — то же знамя, как свидетельствует фраза, аккуратно учтенная в словаре И. И. Срезневского: «Скипетр, еже зде наринють стяг знамения греческого царства» (XV в.), то есть «скипетр, как здесь называют греческий государственный флаг». Дивъ, таким образом, не что иное, как знамя. Почему главный стяг назван «дивом»? В самом деле, почему? Чтобы определить это, необходимо отрешиться от подбора созвучных слов с «мифологической» подоплекой и попытаться выявить нечто общее для ряда глаголов и прилагательных, имеющих корень див-. Приглашаю читателя сопоставить следующие примеры: «О светло светлая и украсно украшена земля Руськая! И многими красотами удивлена еси: озеры многыми, удивлена еси реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми, холми высокыми, дубровами частыми, польми дивными... селы дивными...» («Сл. о погибели Русской земли»). «Яже цьркы дивьна и славьна вьсем округъныим странам» (Сл. о зак. и благ. Илар.); «А церковь мусиею (т.е. мозаикой) удивлена изовну, аки сияет» (Хож. Стеф. Новг.); «Есть церкви Святая Святых дивно и хитро создана» (Хож. Дан. игум.). «Двери же церковьныя... всякыми узорочьи удиви»; «Полату красну сию създа... златом же и каменьем драгым и женчугом украси ю, и понами безъценьными и всякими узорочьями удиви» (1175 — Ипат., Лавр.) Очевидно, что удиви = украси, удивлена = украшена. Ничего нет странного в том, что знамя-хоругвь, эта святыня, воспринималось и как украшение войска. Соотнесем нашу догадку с тем, что говорится о знаменах в текстах древних и современных: «Князь же великий з братом своим и с литовскими князи сташа на высоком месте и зряще на прапоры вое водския, и на все войско свое, иже бо суть воукрашенныя во християнских знаменех, аки светилницы солнечныя светящеся» («Повесть о Мамаевом побоище»); «Румийское войско шло с поднятыми знаменами... Фланги были разукрашены, как невеста»; «Шелк румийских знамен, весен сладостных краше...» (Низами. Искендер-наме); «Бунчук —украшение или шумовой инструмент в крупных военных оркестрах» (Большая советская энциклопедия). Дивъ, диво (полная форма: дивый, дивое) «красивый, красивое» — в исходной своей форме есть субстантивированное прилагательное, и означает оно «украшение». Если учесть, что дивъ — еще и скипетр, то не примечательно ли, что словами «скипетр», «царская свеча» (В.И. Даль) и «царский жезл» (Б.Д. Грин- ченко) в народе называли «распространенное зонтичное растение с толстым прямым стеблем и бело-желтыми цветами»? И если эти названия для дягиля, вербишника, коровяка (Verbascum Lychnytit, Verbascum Thapsys) возникли случайно, то не та ли самая «случайность» дала им еще одно общее название в славянских языках: рус. дивина, дивена, укр. дивина, болг. дивизна, чеш. и словац. divizna? Разве ж перед нами не производное от того же дивъ, основанное на внешнем подобии? Что означает «дивъ кличет»? Если «дивъ-диво» = «скипетр» = флаг, знамя, то какие же звуки может он издавать? Продолжая сопоставления «Слова» с произведениями Куликовского цикла, мы находим новое совпадение: «Кликнута быша дивы в Руской земли». Неужели и там, теперь уже не один див, а целая ватага соловьев-разбойников (сычей-удодов, богов-великанов, разведчиков-дозорцев) буйно взревела с деревьев на всю матушку-Русь? Если учесть, что речь идет о сборах русских ополчений по княжествам, разве не приходит на ум сопоставление с пословицей: «У царя колокол по всей России (рекрутский набор)»! «Дети бесовы кликом поля прегородиша, а храбрии русици преградиша чрълеными щиты» — не следует, на наш взгляд, представлять, что на половецкий клик русские витязи за щитами ответили гробовым молчанием. Все дело в различии клика двух противостоящих сторон. Это был не вопль, а блестяще о ванный шумовой концерт, направленный на устрашение противника. Сравним отрывок из «Александрии», где полководец «повеле въструбити в бранный глас. Полком обоим стоящим, и велику кличю бывшу в воине, и бысть брань велика между ими», с летописным эпизодом 1106 года, где войска Мономаха незамеченными «бродишася черес Сулу и кликнута на не. Половцы же вжасошася от страха, не възмогоша и стяга поставити, но побегоша, хватаючи конии, а друзии пеша побегоша». То есть половецкий стяг здесь не издавал клика. Насколько можно судить по средневековым письменным памятникам, основными инструментами русского «клика» были «трубы» (рожки, дудки, посвистели) и «бубны» (колокольцы, бубенцы, литавры). В нашем случае клик половцев, включавший вопли и тьмотысячный рев их рожков, из-за многократного численного перевеса был подавляющим. Русский клик оказался несравненно слабей, в связи с чем витязям, вдобавок к звону бубенцов и гудению труб, пришлось бренчать мечами по своим медным щитам. То есть обе стороны «перегородили поле» своими кликами. Подобные шумовые эффекты были обычны для средневековой битвы. В 1224 году, когда немцы с вассальными прибалтами осадили русское войско в Юрьеве (Тарту), то, по свидетельству «Хроники Ливонии», происходило следующее: «Днем бились, ночью устраивали игры с криками: ливы и лэтты кричали, ударяя мечами о щиты, тевтоны били в литавры, играли на дудках и других музыкальных инструментах; русские играли на своих инструментах и кричали, все ночи проходили без сна». Какими же «инструментами» играли наши предки? За четыре года до описанного в хронике события русские подошли по реке к Булгару и, «стяги наволочив, изрядив полки в насадах, удариша в накры, и в аграны, и в трубы, и в зурны, и в посвистели». Под 1218 годом описывается еще одно русское построение — после замешательства и даже бегства, вызванного неожиданным нападением: « [Немцы] во время погони, убив знаменосцев, смело взяли знамя великого короля новгородского и еще два знамени других королей... Русские же... собрали вместе все свое войско, ударили в литавры, затрубили в свои дудки, и стали король псковский Владимир и король новгородский, обходя войско, ободрять его перед битвой». Сравним это описание с нашим отрывком, где тоже повествуется о замешательстве (хотя и вызванном не врагом, а солнечным затмением): «Нощь, стопущи ему грозою, птичь убуди, свист зверин». Эта часть фразы вполне закончена, после нее можно поставить точку: «Ночь, грозя ему, птиц пробудила, свист звериный». Небольшое пояснение. Очень многие относят свист зверин к степным... сусликам. Но какой «зверь» преобладал в тогдашней охоте? Да тот же, что и в нынешней! Это видно, например, из того, как Бартоломей Английский (первая половина XIII века) описывает приход венгров в Центральную Европу: «гуны в поисках мест охоты... идя через широчайшие просторы болот и земель по следам оленей и прочих зверей, нашли наконец землю Паннонии». Или же сравним название олень с созвучными словами в балтийских языках: лтш. Alnis «лось», лит. а!пе «олениха», др.-прус, alne «зверь». Вы когда-нибудь слышали олений свист? Если нет, то спросите у бывалых охотников. Свист настоящий, довольно громкий, не то, что у сусликов. Неслучайно, что и в былине о Дюке встречается почти такое же описание, как и в «Слове»: «На дубах орлы воскрежетали, В лесах звери засвистали, Лес улицами попадал...»
Наш див, возбуждая мужество воинов, собранных в сотни, бросает вызов чужому, где-то идущему войску, хочет, чтобы услышали его и в Поволжье, в Посулье, в Корсуни... «В сотни собравшимся знамя бросает с вершины древка клич». И в этом эпизод «Слова» полностью перекликается с Библией: «Возвестите во Иерусалиме: «Полцы идут от земли дальния, и даша на грады Иудины глас свой»» — в каноническом переводе: «Известите Иерусалим:«Полки идут из дальней страны и кликом своим оглашают города Иудеи»» (Иер. 4:16). Так что находить некое языческое начало в упоминании дива не приходится. Славянские знамена-прапоры были колокольными. На вершине древка крепилась чолка — «щелкушка-бубенец», от встряхивания которой рождался звуковой сигнал. В эпизоде «Слова», где описан привал Игорева войска после первой победы, «дремлет в поле» именно такое знамя: «Чьрленъ стягь, бела хорюговь, чьрлена чолка». И стяг, и чолка здесь червленые, что может означать как красный цвет, так позолоту. Теперь уже не кажется странным выражение «дивъ кличет връху древа». Сравним с загадкой о колоколе, приводимой И.П. Сахаровым: «Кличет без языка, поет без горла, радует и бедует, а сердце не чует». Параллели нашему «стяги ревут» находим и в сев.-сиб. реветь кого — зычать кого, гаркать, звать, кликать громко, во все горло: «Я ревел его, да не доревелся» (Даль). Весьма любопытны и фонетические парные параллели к кличет, сохранившиеся в литовском и сербском языках: klykti «вопить; кликать» — kleketi «брякать», kliukis «болтун (погремушка)»; клицати «звать» — клецати «бить в колокол». Под словом дивъ следует, таким образом, понимать древнейшее славянское знамя — стяг с медными колокольцами. Параллель ему мы находим в немецком Schellenbaum «оркестровый бунчук», букв, «бубенцовое древо». (Подробнее об этом — в главе «Владимир Мономах и Олег Гориславич».) Звон его обращен к «земли незнаеме», —мто есть дальним странам. Конечно же все перечисляемые земли хорошо известны как Автору, так и воинам. Земля незнаема, поле незнаемо (встречается дважды), как и зегзица незнаема, означают нечто очень удаленное и потому невидимое, неразличимое. Именно таков смысл древнего не знати — по контрасту со знати: «И есть знати до днешнего дне место то, идеже Христос сидел на камени»; «от множьства праха не знати ни коника, ни пешьць»; «И по рылу знать, что не простых свиней». Так что, выяснив значение и происхождение Дива, постараемся теперь понять:
Уж хула на славу нанеслася, Зла нужда ударила на волю, Черный Див повергнулся на землю. (А.Н. Майков) Уж пересилила хула хвалу, уже сразила неволя волю, ринулись дикие на Русскую землю! (А. К. Югов) И воздвиглась на Хвалу Хула, И на волю вырвалось Насилье, Прянул Див на землю. (Н.А. Заболоцкий) Уже пало на честь бесчестие, Уж терзает волю насилие, И с вершины дуба угрюмого Див на черную землю бросился. (Н.М. Гутгарц) «Възнесеся слава руских на поганых хулу. Уже ввержено диво на землю!» — в таком, несколько «усеченном» виде использована наша фраза в «Задонщине». Из нее также следует, что хвала, введенная Автором ради созвучия со словом хула, есть то же самое, что и слава. Но какую роль она исполняет в этом эпизоде и что обозначает? Слоути, слути «слышать»; словити, славити «возвещать, делать доступным слуху, петь, прославлять»; словети «слыть, быть прославляемым, славиться». От этого возникли слово как «нечто слышимое» и слава «собственно слух» (И. Желтов). Но параллельно возникла и другая, вполне материальная слава. Если, по Ф. Миклошичу, соловей (соловый, славий, славь — т.е. какой!) есть «дающий себя слушать, слышный, звонкий, звонкогласный», то слава, женская краткая форма этого же прилагательного, стала обозначением колокола. Причем подобно тому, как прапоръ (колокол) позже обозначил весь славянский флаг, также и слава (колокол) может подразумевать целое знамя. Теперь наконец проясняется, что такое «снесеся хула на хвалу (славу)». Символика взаимоотношений между славой (хвалой) собственных святынь и позором (срамом, хулой) идолов противника есть общее место христианских описаний. Вот перед нами еще один плачевный конец одного из сражений (в описании Петра из Дусбурга): «Но поскольку пруссы видели столь немногих братьев вокруг знамени... они внезапно напали на них и убили маршала и всех братьев с 400 людьми». После этого тевтонцы возрыдали: «Горе нам!.. Вот святыни наши, и благолепие наше, и слава наша опустели, и язычники осквернили их». Потеряны знамена — символы славы, ее воплощение. Вместо них, оскверненных язычниками, остался позор. В большинстве подобных описаний речь идет о том, что знамена победителя вознеслись (возвысились) над поверженными (униженными) знаменами врага. Так и на Параде Победы в 1945 году государственный флаг СССР вознесся над знаменами Третьего рейха, демонстративно поверженными перед Мавзолеем. Итак, «уже повержен на стяг землю», — таково окончание фразы. Остается найти смысл средней ее части — той самой, которая опущена в «Задонщине»: «уже тресну нужда на волю». Волю мы воспринимаем обычно как «свободу», как противоположность «неволе, рабству». То же относится и к нужде — она для нас лишь «понуждение», обусловленное той же «неволей». Однако в чем состоит видимая разница между вольным человеком и невольником (он же «рабочий скот»)? Припоминается ярмо или хомут, надетый на шею, или веревка, сдавливающая горло. «Отдашь волей, возьмем охотой; не отдашь волей, возьмем силой». «Наступя на горло, да по доброй воле». Когда мы читаем эти пословицы из сборника Даля, все кажется предельно ясным: сдавливая человеку горло, кто-то добивается от него «добровольного» согласия. Вспомним рекомендацию по удушению, которую филер выкрикивал заговорщикам, схватившим чекиста (в фильме «Ленин в 18-м году»): «Бери за яблочко! за яблочко!» Привожу в связи с этим и диалектный пример: «За один ранок лиса понабила 15 цыплят: она за волю бире и бье». «Брать за яблочко» и «брать за волю», как видим, — одно и то же. В славянских языках подобное «яблочко» на шее до сих пор именуется волей: смол, воля «зоб», валюватый «зобатый», валье «зоб» (Даль), брянск. воля «зоб», «жировой нарост на шее», волястый «зобатый»; чеш. vole (уменьш. volatko) «зоб птицы» и т.д. А вот русские диалектные примеры: «Здаровая воля — на чужих харчах наел»; «Куры якия воли понаядали»; «У каждой птичьки есь воля: и у курицы воля, у волю зернышки бяреть, и у гуся ёсь воля»; «Снегири у нас зимою: сам сивый, а воля красная». «Воля-яблочко» имеется, таким образом, у человека и у птицы. А как с рукотворными предметами? Нет ли и у знамени подобной «шеи»? Да ведь есть же! Читаем об этом у П. Савваитова, музейного работника, специалиста по знаменам и оружию, написавшего в 1896 году: «Стяг, воинское знамя, хоругвь: шест или длинное древко... а на вершину древка насаживалось металлическое яблоко с копьем или крестом»; «Искепище кость белая, чешуйчатая, на искепище яблочко с трубкою». Попробуем найти свидетельства того, что «яблочко» у стяга могло называться именно волей. Читаем в словаре Брокгауза—Ефрона (1891): «Как частный случай бунчука следует упомянуть Бобылев хвост — регалия, подобная бунчуку, но древко наверху носило вызолоченный шар, на котором прикреплялся парящий орел, а белые волосы (в золотой сетке) свешивались из шара. Этот знак донские казаки применяли наравне с бунчуком; означал он ВОЛЮ, и поныне употребляется в торжественных случаях; его несут всегда впереди». А вот описание 1865 года: «У казаков бобылев хвост есть один из знаков атаманского достоинства, состоящий из древка, у коего, вместо набалдашника, золотой шар, наверху украшенный двуглавым орлом: белый конский хвост выходит из шара — знак этот в войсковом кругу означает волю». Как следует понимать затейливые фразы о «знаке», который почему-то «означает» волю? Да он и есть эта самая воля, «яблоко с копьем или крестом»! Казаки не были «отпущенниками на волю» — им не было нужды символизировать своим знаменем кем-то дарованную свободу. Они веками ходили на юге под своей волей — подобно тому, как на севере поморы веками плавали под своей благодатью. Ведь именно так, «благодатью», назывался прямой парус, о котором было бы едва ли уместно сказать, что он «означал благодать». «Воля», названная так по своему самому броскому элементу, по своей «шее с яблоком», была в ходе веков переосмыслена — именно поэтому знак с «волей» стал «означать волю». Добавим, что «древо (древко) с драгоценной волей» встречается и в сербских примерах: «ми з драге воле да дамо древо». И вот именно на такую-то шею зачем-то «треснула» неведомая нужда! Каким же образом «треснула»? Если русское треснуть означает «звучно ударить» (затрещина), то словенское tresniti — «ударить с грохотом; швырнуть, бросить». Вопрос: что именно набрасывается врагом на «шею» знамени для того, чтобы его сбросить? Ответ и так уже ясен, но поразмышляем над тем, почему этот набрасываемый предмет назван Автором столь необычно? Сопоставим с другими средневековыми источниками: «Их же нуждею оттуда (из церкви) истръгнувше, и постригоша я в черны ризы» (Амарт., XI в.); «Старци же тии, видевше Титаумирающа, влечаху Евагрия нуждею, да простится с братом» (Киево-Печерский патерик, XIII в.); «очи завязавше, привести его (бесноватого) великою нуждою в монастырь» (Жит. Кир. Белоз., XV в.); «Силком меня заставлял робить, хоть я и больным ходил... Я его спросил, как он меня силком понуждал при хворе дрова возить». Не нужно доказывать, что нуждою, силком — значит, насильно. Ведь и Даль сохранил ироническую поговорку: « Охотой пошел, как коза на веревочке»! А сегодня недовольному человеку говорят: «Тебя никто не тянул на аркане»! Нет ли здесь синонимического ряда: нужда, силок, веревка, аркан? В результате африканской победы Искендер в поэме Низами захватил множество пленных: «Со всех сторон гнали зинджей, словно крокодилов, на шее ярмо или узда». Использовалась ли вместе с ярмом настоящая конская «узда»? Из-за формы и размера ее просто невозможно надеть на пленника, да и вести его в таковой не удастся. Скорее всего, речь идет об иносказательной веревке-удавке на шее. «Лыка и постромки за поясом для вязаня невольника» — ср. эту фразу из белорусско-литовской летописи с характерными средневековыми выражениями: «узду налагати устом»; «в узде и в путе... въвргоша и (его) в темницу»; «вязахутъ и (его) ужи железны и путы». И если в эпизоде Игорева поражения подразумевается «шея» (знамени), то нельзя ли в сходной ситуации поставить знак равенства между словами узда и нужда? В феврале 1237 года татары осадили город Владимир и «приехаша ко Златым Вратом, водяща с собою Володимира Юрьевича... Бе бо уный лицем, изнемогл бедою от нужа. И вси гражане зряще его плакахуся». Защитники города расплакались от увиденного. А от чего изнемогал юный княжич — от принуждения или оттого нужа (веревки), на котором его водили татары? Вероятно, оттого и другого вместе. Узда, нужъ, нужда... Чередование очень распространенное, — Кирилл Туровский, например, цитируя Библию (Зах. 9:11), употребляет не узники, а ужникы. Как выше отмечалось, в пассаже с тремя «уже» речь идет о том, что половецкое знамя вознеслось над русским, побороло его. Но почему авторы произведений Куликовского цикла, описывая русскую победу, использовали только первую и третью часть, выбросив из своего повествования «нужду, треснувшую на волю»? По простой причине: у русских не было стягов с нуждою, а у степняков на Востоке были! Ведь, судя по современнику «Слова» Низами (в «Искедер-наме»), нечто подобное имелось и на мусульманских знаменах. Если на вершине православного знамени русские воины-земледельцы крепили полотнище, «волю» с крестом и бубенцами, то мусульманские воины-скотоводы — полотнище, «волю» с полумесяцем и... арканом! Если русские знамена, «ревущие» колоколами на Куликовом поле, гиперболически «простирались, как облака», то и у Низами знамена «украшенных, как невеста» азиатских войск Искендера «достигали неба». Сравним эти два описания: «И стяги ревут наволочени, простирающеся яко облаци тихо трепещущи»; «Румийское войско шло с поднятыми знаменами: лунами владело над землей, арканами захватывало небо». Понятно, что Автор назвал аркан нуждою намеренно (едва ли он так назывался в действительности) — ради все той же, характерной для всего произведения звучности, ради непрерывности мелодического звукоряда: «УЖе тресНУ НУЖда НА волю»! Думаю, что в свете изложенного перевод эпизодов с дивом может быть следующим:
Солнце ему тьмою путь заступаше, нощь стонущи ему грозою птичь убуди, свистъ зверинъ. Въ ста збися дивъ кличетъ връху древа. Велитъ послушати земли незнаеме — Влъзе, и Поморiю, и Посулiю, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, тьмутораканьскый блъванъ. «Темно бо бе в третий день... Уже снесеея хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеса дивь на землю». Солнце ему тьмою путь закрыло; ночь, устрашая его, птиц всполошила, свист звериный. В сотни собравшимся Див войсковой с верхушки древка клик подает, чтобы в странах дальних его услыхали — и Волга с Поморьем, и Посулье, Сурож и Корсунь, и ты, Тмутороканский кумир! Потемнело на третий день... Уже позором знамена покрыты, уже наброшен аркан на флагшток, уж повержен <княжеский> стяг на землю! |