Художественный текст в парадигме католической и протестантской культуры

Элиот считал, что поэзия делает более понятными "те глубокие безымянные чувства, которые составляют основу нашего бытия, до которых мы редко докапываемся сами, потому что наша жизнь есть постоянный уход от себя, уход от видимого и чувствуемого мира".

Таким образом, по Элиоту, поэзия не удаляет от жизни, а приближает к ней именно потому, что она является родом знания — знания особого — сущности вещей, скрытых под внешней оболочкой. Поэзия есть форма самопознания, так как в жизни мы "уходим от себя", Поэзия — это концентрация и сосредоточенность — в противоположность той бездумной форме существования, которая на богословском языке получила название "рассеяния".

В поэме "Пепельная среда" есть такие слова:

And pray to God to have mercy upon us

And I pray that I may forget

These matters that with myself I too much discuss

Too much explain.

(24, С. 24)

О снисхождении молю я у Бога

О забвеньи слишком многая мудрости моея

Изъяснял кою я слишком много.

(18, С. 25)
"Мудростью" здесь называются человеческие размышления и споры. Речь идет о самоуверенности в познании, именно о забвении такой "мудрости" и просит лирический герой Элиота. У Элиота познание связано с отказом от лишнего, ненужного, с умением собрать себя и направить к центру. Кто-то из великих дал такое определение зла: «Зло - это то, что отвлекает». Это дантовский мотив ничтожности.

Фрагментарность человеческого сознания — это постоянный мотив лирики Элиота. В преодолении хаотичности (прежде всего в самом себе) и состоит задача человека. Раздробленный индивид может познавать только осколки истины. Центр человек может найти только вне пределов своей личности, поэтому без смирения познание невозможно. Человеческий опыт по Элиоту — слишком ненадежная опора в познании.

At best, only a limited value

In the knowledge derived from experience.

The knowledge imposes a pattern, and falsifies,

For the pattern is new in every moment

And every moment is a new and shocking

Valuation of all we have been.

We are only undeceived
Of that which, deceiving, could no longer harm.

Житейская мудрость, опыт стариков для Элиота — отнюдь не абсолютная истина. Житейская мудрость — труслива, она меняется в зависимости от обстоятельств и не знает Бога.

Дорога познания у Элиота — это блуждание по темному лесу: нет готовых рецептов знания, путь опасен и непредсказуем. Одна из опасностей - самомнение. Смирение у Элиота равнозначно смелости, умению трезво видеть ситуацию: видеть себя в дремучем лесу.

Нам доступна одна лишь мудрость –

Мудрость смирения: смирение — оно бесконечно.

В "Четырех квартетах" герой встречает на своем пути Данте, который сообщает ему, что ждет его в старости.

First, the cold friction of expiring sense

Without enchantment, offering no promise

But bitter tastelessness of shadow fruit

As body and soul begin to fall asunder.

Second, the conscious impotence of rage.

At human folly, and the laceration

Of laughter at what ceases to amuse.

And last, the rending pain of re-enactment

Of all that you have done, and been, the shame
Of motives late revealed, and the awarenes

Which once you took for exercise of virtue.

Then fools' approval stings, and honour stains.

(24, 96)
Обычный путь людей — это путь разочарования и равнодушия. Звучит мысль о том, что, не преодолев скептицизма и недоверия к простым истинам — с одной стороны, и опасности расхожих людских мнений — с другой, человек не может пробиться к истине. Познание у Элиота — это творческий труд, движение и жертвенный подвиг.

Человеческий разум проникает в прошлое и будущее

И держится этих понятий.

Но постигать Грань перехода времени в вечность —

Занятие для святого –

И не занятие: нечто, что дано

И отнято пожизненной смертью в любви,

В страсти, бескорыстии и самозабвении.

(пер. С. Степанова. 18, С. 86).

Высшее знание у Элиота — это познание духовное, познание подвигом самоотречения и молитвы. Так получение даров у Элиота неразрывно и парадоксально связано с отданием, с жертвой.

Через все поэтическое творчество Элиота проходит образ лестницы как пути познания. В этом Элиот продолжает древнейшие традиции. Лестница, безусловно, относится к архетипическим образам. В Библии — это лестница из видения Иакова; у преподобного Иоанна, прозванного "Лествичником" за его книгу "Лествица", лестницей названы 30 ступеней духовного совершенствования личности; в "Божественной комедии" Данте — это гора Чистилища.

По лестнице можно как подниматься, так и опускаться. У Данте вверх поднимаются очищающиеся души, а сверху вниз идет к людям помощь светлых сил. Таким образом, лестница предстает не только как символ совершенствования, но и символ связи, путь соединения небесного и земного.

Как луч бежит на световое тело,

Так нескончаемая благодать

Спешит в любви из горного предела

Даря ей то, что та способна взять.
В поэме "Пепельная среда" (а само название поэмы связано с католическими богослужениями страстной среды) Элиота мы видим образы близкие Данте, и в то же время глубоко оригинальные.

В девятой Песне "Чистилища" Данте подходит к вратам и видит три большие ступени разного цвета. На самой верхней сидит страж ворот с мечом.

Из этих трех уступов первый был
Столь гладкий и блестящий мрамор белый,
Что он мое подобье отразил;

Второй — шершавый камень обгорелый,

Растресканный и вдоль и поперек,

И цветом словно пурпур почернелый.

А третий, тот, который сверху лег,—

Кусок порфира, ограненный строго,

Огнисто-алый, как кровавый ток.

Вергилий советует Данте смиренно просить стражника открыть врата. Ангел Чистилища вынимает три ключа и говорит:

"Мне дал их Петр, веля мне ошибиться

Скорей впустив, чем отослав назад,

Потом, толкая створ священных врат:

"Войдите, но запомните сначала,

Что изгнан тот, кто обращает взгляд".

У Элиота в "Пепельной среде" лирический герой так же поднимается по трем ступеням, и так же героев ведет смирение, но герой как раз оглядывается назад и,_,видя себя погрязшего в грехах, т.е. осознав свое ничтожество — может двигаться дальше (у Данте это, правда, произошло раньше — он уже побывал в Аду).

At the first turning of the second stair

I turned and saw below

The same shape twisted on the banister

Under the vapour in the fetid air

Struggling with the devil of the fetid air

The deceitful face of hope and of despair.

At the second turning of the second stair

I left them twisting, turning below,

There were no more faces and the stair was dark,

Damp, jagged, like an old man's mouth drivelling,

Or the toothed gullet of an ages shark.

Distraction, music of the flute, stops and steps of the

mind over the third stair,

Fading, fading: strength beyond hope and despair

Climbing the third stair.

Lord, I am not worthy

Lord, I am not worthy

but speak the word only

(24, С. 28-30)

Если у Данте ступени в основном красивые, то у Элиота одна из них напоминает "слюнявый рот старика", "глотку дряхлой акулы". Если у Данте смирение — условие движения, то у Элиота — это как бы сама движущая сила всего процесса.

В "4 квартетах" Элиота мы видим лестницу в десять ступеней.

Такт ритма — движенье,

Как по лестнице в десять ступеней.

Томление духа само по себе

Есть движенье — но бесцельно

Само по себе; Любовь - неподвижность,

Лишь конец и причина движенья

Лишенного ритма —

Удерживать время на грани

Бытия и небытия.

Томление духа - как бы первый толчок движения, но недостаточный, так как не дает цели, которую дает любовь. Таким образом, в познании необходимо соединение воли и чувства - работа души.

Св. Августин такой духовной работой считал внимательное чтение Священного Писания — "И вот вижу нечто для гордецов непонятное, для детей темное, здание, окутанное тайной, с низким входом, оно становится тем выше, чем дальше ты продвигаешься" (1, С. 33).

Человек с гордым сознанием не может двигаться в пространстве Библии, куда проникнуть можно лишь, стоя на коленях. Но в процессе движения (усиленной работы) своды поднимаются и появляется возможность встать во весь рост. В этой глубокой метафоре видим образ живой Истины, впускающей далеко не каждого.

Данте открывает для человека неограниченные возможности познания (в Раю), Элиот не столь оптимистичен. По Элиоту человек не может знать, чего он достиг. Ему "остаются лишь усилия". "For us. there is only trying. The rest is not our business" (24, С. 69). "Нам остаются лишь усилия". В этой фразе есть большая глубина, чем кажется на первый взгляд. Здесь поставлена проблема самопознания. Самопознание в принципе невозможно: человек не может оценить себя, так как не знает, что — его, а что — не его (это касается достоинств и недостатков. Как говорил Н. Бердяев, "мы не знаем, что сколько кому стоит" — в смысле нравственного труда). Остаются одни усилия. Сама попытка трудиться, само желание служить Богу, быть лучше и т. д. Усилия - всегда наши. (Эта мысль была очень близка У. Фолкнеру, что будет показано ниже).

We shall not cease from exploration

And the end of all our exploring

Will be to arrive where we started
And know the place for the first time.

Through the unknown, remembered gate

When the last of earth left to discover

Is that which was the beginning,

At the source of the longest river
The voice of the hidden waterfall

And all shall be well and

All manner of thing shall be well

When the tongues of flame are in-folded

Into the crowned knot of fire

And the fire and the rose are one.

(24, С.104).

Мы не оставим исканий,

И будет благо,

И всяк взыскующий обрящет,

Когда языки огня

Сплетутся в пылающий узел,

Где огонь и роза — одно.

(пер. С. Степанова, 24,С. 105).
Образы огня и розы - это дантовские образы Рая, а также и образ круга - "поиски кончатся там, где начали их". В контексте поэмы Элиста круг - это не порочная замкнутость, а искомые цельность и единство, которые приобретает человек движущийся, прислушивающийся. "У истока длиннейшей реки Шум невидимого водопада". Водопад невидим, но слышим, чтобы его слышать, надо очистить свой слух. Истину-Слово по Элиоту можно услышать лишь в тишине, которой так недостает в современном мире:

Есть слово неизрекаемое, неслышимое Слово,

Слово вне слов, Слово

В миру и для мира.

И свет во тьме светил...
The Word without word, the Word within

The world and for the world,

And the light shone in darkness...

В переводе пропадает созвучие слов "word" и "world". А оно очень здесь важно (Элиот обыгрывает похожесть звучания "слово" и "мир": слово в мире. Слово для мира, но мир Его не принял). В статье "Традиция и индивидуальный талант" Элиот пишет, что в поэзии главное не эмоции и не покой, а "сосредоточенность".

В "4-х квартетах" необходимость смирения Элиот утверждает приемом парадокса: Чтобы прийти сюда

Где ты есть, оттуда, где тебя нет,

Ты должен идти по дороге, где не до восторга.

Чтобы постигнуть то, чего ты не знаешь,

Ты должен идти по дороге незнанья.

Чтобы иметь то, чего не имеешь,

Ты должен идти по дороге отчужденья.

Чтобы стать не тем, кто ты есть,

Ты должен пройти по дороге, где тебя нет.

И что ты не знаешь — единственное, что ты знаешь

И чем ты владеешь - тем ты не владеешь,

И где ты есть — там тебя нет. (пер. С. Степанова, 24,С. 65).

Только сознавая свою немощь, мы можем ее преодолеть.

Переклички с Данте у Элиота не просто внешние, а глубинные, основанные на сходстве мировоззрений. Поиск истины у Фауста был связан с самореализацией личности, у Данте и Элиота — он в открывании и отдании себя.

Итак, тема познания раскрывается у Элиота с христианских позиций: познание Высшего через отказ от самолюбия и амбиций. Метафоричность (особенно образы Лестницы и Розы), символика, поэтичность атмосферы действия, а также темы смирения и покаяния сближают Элиота не просто с христианской, а именно с католической традицией культуры, а также заставляют вспомнить английских поэтов-метафизиков семнадцатого века (прежде всего Джона Донна).
УИЛЬЯМ ФОЛКНЕР

Тема познания является одной из ведущих в творчестве Фолкнера (отсюда любимые им образы мальчиков-подростков, проходящих через многие романы).

Фолкнер любил подчеркивать, подчас бравируя этим, что он — не интеллектуал, а простой фермер. Слава образованного человека его отнюдь не привлекала, он хотел бы иметь воинскую славу (об этом свидетельствуют придуманные Фолкнером истории о своем участии в I мировой войне) или славу землепашца или конного наездника.

Многие герои Фолкнера — неграмотные простые люди, живущие в деревне, на "глубоком Юге". Отсюда и своеобразие решения у Фолкнера проблемы познания: истина обретается не в тиши кабинета, а в поле, в лесу, в тюрьме или даже на кладбище ("Осквернитель праха").

"Заземление" героев Фолкнера имеет принципиальный смысл: XX век порой кажется миром призраков, фантомов, роботов, создаваемых "массовой культурой". В искусстве остается мало человечного, земного за имиджами пропадает лицо, а за лицом - личность. Наверное, поэтому в статье "О частной жизни" Фолкнер подчеркивал связь гуманизма и науки, выдвинув два понятия — "гуманизм науки" и "научность гуманизма". Под "научностью" он имеет в виду, конечно, не прямую связь науки и культуры и не просто документальность и достоверность, а постижение и соблюдение определенных законов жизни — физических и нравственных, и в этом близость науки и культуры: наука имеет дело с законами материального мира, а искусство — с духовными законами, которые столь же непреложны, хотя имеют свою специфику и требуют особых форм постижения. Законы природы и морали имеют единый источник, так как они сотворены одним Богом.

В мире Фолкнера человека учит и воспитывает природа и жизнь. В повести "Медведь" об Айке Маккаслине сказано, что "лес был его университетом". Фолкнер здесь очень близок христианскому пониманию процесса познания, обучения. Как отмечает С, Аверинцев, в Ветхом Завете и ранневизантийской литературе Бог является воспитателем, мир — школой, а священная история — педагогическим процессом. "...мир во времени и пространстве поставлен под знак школы. Время, и притом как историческое время, так и биографическое время отдельной человеческой жизни, имеет смысл постольку, поскольку есть время педагогической переделки человека... Если история педагогический процесс, то природа - набор дидактических пособий для наглядного обучения", - пишет С. Аверинцев в книге "Поэтика ранневизантийской литературы" (2, С. 170-71).

Кажется, что эти слова сказаны конкретно о повести Фолкнера "Медведь", настолько они соответствуют всему духу этого произведения. Как и следующее замечание С. Аверинцева — христианин смотрит на природу "как на учебное пособие по курсу нравственности" (2, С. 175). Ведь мальчик учится в лесу не только правилам охоты, а именно нравственным законам. В лесу скрывается не просто большой необыкновенный Медведь, а тайна Бытия. У Фолкнера познание начинается с ощущения тайны. И это очень важно.

Понимание познания как таинства характерно для религиозного и религиозно-философского сознания. Так, французский философ-экзистенциалист Габриэль Марсель пишет следующее: "Когда познание сливается с таким видом причастности, который никакая эпистемология не может рассчитывать постичь... таинство это проблема, которая распространяется на собственные данные, охватывает их и тем самым превосходит себя в качестве просто проблемы" (9, С. 81). По мнению Г. Марселя современный мир полон проблем, но лишен таинств. Цивилизация пытается подменить таинство — проблемой. Проблема - это то, что решается, таинство — это то, что постигается, но не до конца.

В повести Фолкнера "Медведь" мы видим изображение процесса познания как таинства и служения. Таинственна вся атмосфера произведения: описания леса, охоты, необычного зверя и необычных собак. За обрядом посвящения мальчика в охотники (помазание кровью оленя) стоит символ приобщения и причастности к тайнам леса. У Фолкнера эти эпизоды исполнены большой значительности. Это приобщение, как показывает автор, возможно только через служение лесу, через любовь к нему. Поэтому ни Сэм, ни Айзек не хотят убивать Медведя (хотя такая возможность предоставляется им), так как это значило бы завладеть им, а значит — предать (что делает "плебей" Бун).

Верность, служение, страх, любовь выступают у Фолкнера в неком единстве и служат ступенями в процессе познания.

Это путь — не наверх и не вниз, а внутрь. Мальчик идет вглубь леса, и там, в глубине — и происходит его встреча с Медведем и миром. Там — ощущение неисчерпаемости, огромности таинственного страшного и прекрасного мира, и с этого ощущения начинается познание.

Испанский философ Унамуно пишет: "... познать — значит породить, и всякое живое познание предполагает взаимопроникновение, внутреннее соединение познающего духа и познаваемой вещи, особенно если познаваемая вещь — другой дух, и тем более, если познаваемая вещь — Бог... Исходя из этого, мистики говорят о духовном браке и о том, что мистика — это своего рода метаэротика, сверхлюбовь" (19, С.327).

Такое понимание проблемы познания - в духе католической мысли и католической эстетики.

"Проникновение" — это, пожалуй, самое точное, почти буквальное обозначение того, что происходит с героями Фолкнера в процессе познания леса (жизни). Ведь лес впускает мальчика только после того, как он выполнил ряд условий. И потом, спустя несколько лет после главной охоты, Айзек снова уходит вглубь чащи, отказываясь от владения своей фермой. (Кстати, постоянное обращение к прошлому в романах Фолкнера есть также движение не столько назад, сколько вглубь — в глубину памяти, истории, в результате чего происходит не повторение, а осмысление событий).

Без правильного осознания себя в мире невозможно познание. Человек давно видит себя центром мироздания, покорителем природы, творцом новой цивилизации. Вот на это превратное, одностороннее представление Фолкнер и направляет острие критики. Здесь нетрудно почувствовать полемику с американским трансцендентализмом Эмерсона и Торо, для которых природа была источником добра, а человек воспринимался как хозяин всего окружающего.

Философия Фолкнера - совершенно иная. Не случайно в лексике Фолкнера очень часто встречается слово "Судьба" или "Рок".

Повесть "Медведь" обычно рассматривается как притча о природе и цивилизации как о началах со знаком плюс (природа) и со знаком минус (цивилизация). Это не совсем так. На наш взгляд, эта тема представляет поверхностный, не самый глубинный план повествования. А главной проблемой является проблема познания истины, познания Бога в условиях земного — запутанного и темного (как лес) существования.

Лес, охота, медведь — символы, имеющие философский и религиозный характер. Некоторые из них задолго до Фолкнера приобрели мифологическое звучание. Так, уже указывалось в критике на значение понятия "чаща" в мировосприятии американских пуритан как места греха и зла, которое должно быть преобразовано в "сад". Мы хотим обратить внимание еще на ряд мифологем, раскрывающих проблему познания в этом произведении.

А.Лосев в "Истории античной эстетики" в главе о философии Платона отмечает, что символ охоты у древнегреческого философа тесно связан с идеей познания: под деятельностью охотника у Платона имеется в виду поиск внутренней логики предмета (кстати, сам принцип Платона изображать идеальное через материальное мы постоянно встречаем в творчестве Фолкнера). "Удовольствие и приятное, красота, добродетель, благо, мудрость, истина - все это у Платона является предметом ловли в том смысле, в каком охотник гонится за добычей", — пишет А.Лосев. Красота и истина ускользают при неправильном преследовании (у Фолкнера убийство медведя). "Чувственность охотится за идеями, чтобы быть чем-то определенным, а идея охотится за чувственностью, чтобы реально осуществиться» (Лосев А. История античной эстетики. Высокая классика. М.: Искусство, 1974. С. 278).

В диалоге "Федон" говорится об охоте "за су

В "Теэтете" добыча истины представляется "как ловля голубей". Эти "голуби", по мнению Платона, находятся в нашей душе в виде чего-то забытого и непримененного. Надо добыть их и дать им место в нашей жизни.

Подобный подход мы встречаем и в христианской литературе. Так, в "Исповеди" Св. Августина Аврелия говорится о том, что значения мы черпаем из глубины своей души, а не из внешнего мира.

У Дионисия Ареопагита путь к познанию Бога — это погружение в "Божественный мрак". Говоря о мистическом познании он употребляет глагол "вожделение".

В "Софисте" на вопрос как приблизиться к прекрасной вечной Идее, Платон отвечает: "Надо за ней охотиться. Нужно выслеживать отсветы вечной красоты во всех предметах". "Охота, светоносная жизнь, любовь, пластическая фигурность и метод картин — вот платоновская эстетика", по мнению А. Лосева.

Метафорический образ охоты как символа познания является центральным в повести «Медведь». И неважно, знал ли Фолкнер об этих образах древнего философа или не знал. Если не знал, созвучие тем более замечательно. (Интересно, что после Фолкнера этот же образ охоты как стремления к общению и познанию истины) встречается в романе Карсон Маккалерс «Сердце-одинокий охотник»).

Мальчику нужно видеть Медведя, и такой поворот явно превышает сюжетную ситуацию и указывает на символический философский смысл сцены: речь идет об экзистенциальном знании — о созерцании, о переживании, о встрече.

Знание — это установление связи, принятие, вмещение познаваемого во внутренний мир познающего.

Вся структура романов Фолкнера — сложная взаимосвязь и взаимозависимость героев друг от друга, от прошлого, от будущего, таящего неизвестность, от места и времени - мир трагический и светлый - дает нам далеко не антропоцентристскую картину. Человек здесь не в центре, но и не на обочине, он именно - внутри жизни — кипящей, бурной, движущейся — и неподвижной; под ним - пропасть прошедшего, над ним — высокое небо, где находится Всевышний, которого Фолкнер называет то Судьба, то Старый Хозяин, то Игрок, то Режиссер, то Господь.

Причем, как и у Данте, у Фолкнера "глубина" и "высота" — понятия близкие. Не случайно появляется сравнение леса с морем. Медведь после встречи с мальчиком уплывает в чашу, как рыба — "It did not walk into the woods. It faded, sank into the wilderness without motion as he had watched a fish, a huge old bass, sink back into the dark depths of its pool and vanish without even any movement of its fins" (22, С. 213).

Состояние погружения (как погружаются в глубину морских вод) — характерная черта метода Фолкнера. Стиль Фолкнера можно сравнить с затягиванием читателя внутрь особой художественной действительности, обволакивания его различными подробностями и повторениями. Происходит медленное и постепенное, но очень тесное привыкание, сближение с героями. Знание идет через объединение. "Знание объединяет познающего с познаваемым", — пишет Мигель де Унамуно (19, С. 223). Познание невозможно без вложенности, без присутствия. Об Айке Маккаслине Фолкнер говорит: "послушником вступил он в лес". Он пришел не просто охотиться, а служить лесу. Ему нужно не убить Медведя, а видеть Медведя. Встреча Медведя и мальчика — один из ключевых эпизодов повести. "Для всякого экзистенциального знания характерно то, что сам акт познания преобразует как субъект, так и объект. Экзистенциальное знание основано на встрече, в результате которой создается и осознается новый смысл", - пишет немецкий теолог Пауль Тиллих (15, С.. 89).

Айзек не смог увидеть Медведя до тех пор, пока не оставил часы, компас, палку и ружье, и не вошел в чащу "совсем чистым", пока он не понял, что "нужно покориться до конца", пока он не заблудился и почувствовал себя беспомощным в лесу (ведь Медведь вывел его из дебрей - ! ). А ведь все это, по существу, как говорит духовная литература, — условия встречи человека с Богом. Цивилизация препятствует познанию не сама по себе, а тем, что создает у человека ложное ощущение собственной значительности. Так же, как и природа сама по себе, со своими естественными законами, не гарантирует человеку блага и истины. Выше природных - стоят законы нравственные. Мы видим, что у Фолкнера нет прямого противопоставления природы и цивилизации. Повесть гораздо глубже: самоуверенность по Фолкнеру — серьезный барьер в познании. Не "доверие к себе" (концепт Ральфа Эмерсона), а доверие к Истине и страх Божий — вот путь правильного познания. В то же время Фолкнер разделяет два понятия — "страх" и "трусость". "Бойся, но не трусь", - учит Сэм. ("Be scared... But don't be afraid".) Значит речь идет не просто о естественных законах природы, а о законах более высоких и сложных — о законах нравственного мира. Страх у животных — просто инстинкт, но у человека — это нечто иное.

Вот как понимает значение страха в познании философская религиозная мысль. Павел Флоренский пишет: "Чтобы иметь познания, надо коснуться предмета познания, признаком, что это прикосновение достигнуто, служит потрясение души, страх". Серен Кьеркегор считал, что "чем меньше духа, тем меньше страха" (7, С.144). "...в противоположность боязни, — пишет далее Кьеркегор, — страх является действительностью свободы как возможность для возможности. У животного невозможно обнаружить страх именно потому, что оно в своей природности не определено как дух" (7, С. 144). Страх в человеке Кьеркегор связывает с осознанием вины Первородного греха - "величие человека зависит от энергии отношения к Богу... страх отнюдь не становится сковывающим человека несовершенством, и нужно, напротив, сказать, что чем человек проще, чем ближе к истокам, тем глубже его страх" (7, С.153).

С.Аверинцев считает страх одной из универсалий христианской жизни. Вторая универсалия — надежда. Обе сопряжены с понятием "спасение", "... страх и надежда — два разных названия для одного и того же: для заинтересованности", - пишет С.Аверинцев (2, С. 78).

Именно о таком страхе идет речь у Фолкнера. Такой страх не унижает человека, а, наоборот, возвышает его. И именно такому страху мальчика учит Сэм Фазерс.

В "Медведе" мы видим двух охотников - Сэма и Буна, но духовным наставником мальчика становится Сэм, а не Бун. В чем же преимущество Сэма над Буном? Почему один назван "патрицием", а другой — "плебеем"? Бун — собственник, он хочет владеть, а не познавать, он постоянно нарушает законы леса, у него разум ребенка, так и не вступившего в мир взрослых, он не научился как раз тому страху, который ведет к ответственности. Он во многом ближе к природе, чем Сэм, и его образ говорит о том, что для Фолкнера естественное начало отнюдь не было высшим.

"... и только Сэм Фазерс, Старый Бен и смешанной породы пес по кличке Лев были без изъяна и порока", — так начинается "Медведь". И начало его перекликается с концом, где мы узнаем, что в лесу рядом похоронены именно те, кто был "без изъяна и порока" — Лев, Бен и Сэм (но не Бун, хотя медведя убил именно он). Кольцевая композиция соответствует мифологической модели времени - цикличности процессов. А принцип повтора усиливает поэтическое звучание повести.

"Сэм все утро знает, что я здесь, в лесу, — думает Айзек, пришедший к их могилам, — здесь не усыпальница, ни Сэм, ни Лев не мертвы... не скованно почиют они под землей, а свободно движутся в ней, с ней, входя неисчислимо дробной, но непогибшей частицей в лист и ветку, присутствуя в воздухе и солнце, в дожде и росе, в желуде, дубе и снова желуде, в рассвете, закате и снова рассвете, бессмертные и целостные в своей неисчислимости и дробности — и Старый Бен, Старый Бен тоже! Они вернут ему лапу, непременно вернут — и снова бросят вызов, и долгой будет охота, но ни сердца рвущегося, ни тела израненного..." (пер. О.Сороки, 16, С. 381).

В оригинале текст звучит несколько иначе:

"... because there was no death, not Lion and not Sam: not held fast in earth but free in earth and not in earth but of earth..."(22, С.. 317).

В переводе пропал библейский подтекст — "не в земле, а из земли" (человек взят из праха и в прах вернется). Значит смерть — исполнение не только закона природы, но Божьего Закона) мысль о том, что земля подчиняется Богу, звучит у Фолкнера во многих его произведениях). В землю пойдет тело, однако душа не подвержена тлению (Сэм, наверное, все утро знает, что я здесь, в лесу" — эта фраза выделена Фолкнером курсивом. Сэм знает, а не его частицы в земле). Как пишет Мигель де Унамуно, "если дух имеет тенденцию концентрироваться, то материальная энергия имеет тенденцию рассеиваться" (19, С.224).

Кроме того, фраза "смерти нет" стоит у Фолкнера именно здесь (в переводе О.Сороки она звучит выше). Пропадают очень важные оттенки смысла, от которых зависит понимание проблемы познания и бессмертия у Фолкнера. Айк познает свое несовершенство (он — "из земли и вернется в землю") и свой общий со всеми людьми грех — грех неправильного владения землей — той землей, которая дана Богом во временное пользование (об этом Фолкнер говорит в 4 части повести, кстати, выпущенной в данном переводе) и той землей, где находятся тела предков.

Почему же у Фолкнера воспеты и удостоены бессмертия эти три существа — собака, медведь и человек, но именно Сэм, а не Бун? Что общего у всех троих? Может быть их близость природе? Но тогда Бун тоже имеет право на бессмертие.

Мы видим, что у Фолкнера бессмертно лишь то, что достойно бессмертия, т.е. все лучшее - храбрость, бескорыстие, мужество, верность, мудрость — все правильно понявшее свое назначение на земле и выполнившее его. Каждый из них был лучшим в своем роде — Медведь, за свои необыкновенные качества получивший имя; собака, не имеющая себе равных по храбрости; и охотник, превосходно знаюший свое дело. Повесть "Медведь" — это гимн качеству, гимн Личности, которая особо возвышена в Протестантизме: человек осуществляет свою связь с Богом один на один без всяких посредников; в кальвинизме, кстати, распространенном на юге США, эта мысль получила воплощение как идея избранности ко спасению). Демократическое мышление оперирует количественными категориями, аристократическое - качественными. Фолкнер был аристократом не только по происхождению, но и по образу мысли.

На философском языке Габриеля Марселя мысль о важности качества звучит так: "... дихотомия полного и пустого, взятая в метафизическом, а не в физическом аспекте, мне представляется более существенной, чем дихотомия единичного и множественного" (9, С.75).

Христианство — это также философия качества: в Царствие Небесное войдут далеко не все, а те, кто заслужит Его.

Бун по натуре — собственник, а понятие "владения" несовместимо с бессмертием, а также и с истинным познанием. В смерти человек оставляет все, даже собственное тело — и тогда он переходит к новому знанию. Познанием нельзя овладеть, оно скорее требует отдачи. Оно — проникновение, вхождение, соединение в любви. Мигель де Унамуно писал, что "невозможно сначала узнавать Бога, а потом любить, надо пожелать его, почувствовать голод по Богу" (19, С. 187). Мальчик у Фолкнера хочет видеть Медведя. Он хочет видеть, а не убить. Гетевский Фауст пытался овладеть знанием и потерпел поражение — и Гретхен и Елена ускользают от него, так как в любви он не хотел отдавать, а лишь — брать; и свой последний монолог о "конечном выводе мудрости земной" он произносит в ослеплении, в иллюзии. Гамлетовское познание проходит через сомнение и скепсис, а есть еще знание Дон Кихота, которое можно скорее назвать верой и любовью. Именно этот тип ближе всего Фолкнеру и является для него истинным.

В книге Габриэля Марселя, которая называется "Быть и иметь" эти два понятия противопоставлены как правильное и ложное мировоззрения.

У Фолкнера мы видим то же самое: "быть" представлено Сэмом, "иметь" — Буном. Здесь уместно вспомнить, что повесть "Медведь" входит в сборник, общее название которого "Сойди, Моисей". Название это относит нас к драматическому моменту библейской истории - Моисей сошел с горы Синай, где он получил заповеди от Бога, и нашел своих соотечественников, поклоняющихся Золотому тельцу. У Фолкнера тема накопительства занимает весьма значительное место. Но в "Медведе" она имеет философский аспект: все лучшее не умирает именно потому, что оно стремилось не иметь, а быть. Смерть побеждается качеством.

Любопытно сравнить (по контрасту) подход Фолкнера с решением А.Камю в повести "Посторонний", где, как отмечает С.Семенова, качество жизни заменяется ее количеством. Абсурд уничтожает качество, христианство — его утверждает. Жизнь для себя требует продолжения земного времени: чем больше, тем лучше, так как ничего иного и быть не может. Вера же и бессмертие предполагают заслугу, определенные поступки, доблесть — т.е. качества. Индивидуальность в христианстве утверждает себя через качество и подвиг. И этого требует дух; тело, наоборот, хочет покоя.

Плотин с понятием души связывает именно понятие качества — "Если душа есть тело — а тело по своей природе делимо на множество частей, каждая из которых не тождественна целому, - то душа, будь она такого рода величиною, при уменьшении перестала бы быть душою, как это случается со всяким количеством, когда от него отнимут часть, оно тотчас же перестает быть тем, чем было до того; а если нечто, обладая величиною, при уменьшении своей массы остается качественно тем же самым, значит, оно (таково) не поскольку оно тело и не поскольку оно количественно, но способно быть тождественным благодаря качеству, которое совершенно отлично от количества" (12, С.60).

Современная философская мысль также связывает проблему бессмертия с проблемой качества. Так, Л.Коган пишет: "Радикальная переориентировка количественной интерпретации бессмертия на качественную... вплотную подводят к выводу о необходимости неуклонного повышения качества жизни... как к глобально философской сверхзадаче" (8,С. 44). А П.П. Гайденко считает, что "Лишь выход за пределы "малого я", отказ от привязанности к благам мира сего, следовательно от забот о самом себе, о своем завтрашнем дне, отречение от собственной воли, от попыток активно влиять на ход событий, готовность принять все, что есть... — лишь это дает возможность соприкоснуться с бытием как с особым измерением реальности - вечно длящимся настоящим" (4, С. 47).

У Фолкнера проблема качества также неотделима от жертвенности, готовности отдать, а не взять. Не случайно главный герой повести "Медведь" носит библейское имя — Исаак, оно напоминает об отце всех верующих Аврааме, который из любви к Богу готов был принести в жертву самое дорогое — своего сына Исаака.

С проблемой качества связана и проблема свободы. Айзек говорит замечательные слова: "Меня освободил Сэм Фазерс" — ! (А Сэм - сын негритянки-рабыни и индейского вождя). Не белый освобождает негра, а негр — белого. За этим парадоксом стоит многое — по Фолкнеру свобода — это состояние духа, а не тела (отсюда и своеобразие решения им расового вопроса). Человек часто бывает недостоин свободы. В четвертой части повести Господь Бог (устами Фолкнера) говорит, что научить людей может только страдание, только написанное кровью, но даже и страдание не способно показать человеку разницу "между свободой и распущенностью".

Свобода у Фолкнера неотделима от осознания своей ответственности и способности на благородство.

Утверждая через образы своих героев (Сэм Фазерс, Айк Маккаслин, Гэвин Стивене, Квентин Компсон, Дилси, Каторжник) высокую жертвенность, ведущую к бессмертию, Фолкнер продолжал великие традиции европейской литературы — Данте, Сервантеса и Шекспира, а также христианской богословской мысли.

"Нравственность, — по выражению немецкого философа Г.Г. Гадамера, — позволяет человеку в его собственном мире обнаруживать самого себя" (3, С.278). Именно это и происходит с Айком в "Медведе": после смерти Сэма он отдает свою ферму, не желая владеть землей, приобретенной греховным путем. Таков был результат его обучения у Сэма. Человека учит не природа сама по себе, а Законы Бога: дебри преображаются и одухотворяются (у ранних американских пуритан мифологема "дебри" противопоставлялась мифологеме "сад": стояла задача — одухотворения пространства).

Интересно отметить, что у Фолкнера носителем процесса познания всегда является мужчина и почти никогда — женщина. Женщина, как правило, - объект, но не субъект. Она наделена природой всей полнотой знания, необходимого ей (прежде всего, для воспроизведения потомства).

В критике широко распространено мнение, что природное, естественное, в том числе и женское начало, у Фолкнера является высшей ценностью. Думаем, что это — не так. Действительно, с одной стороны, природное противопоставлено механическому как лучшее — худшему (например, в "Шуме и ярости" Кэдди — Джейсон, в трилогии о Сноупсах Юла - Флем, в "Святилище" Темпл - Поупи); но с

У Фолкнера женское начало — бессознательно прекрасное, но и бессознательно жестокое, равнодушное к своему окружению. Главное его качество - абсолютная неизбирательность, неспособность к

С этой точки зрения интересен роман "Святилище", который можно прочитать как философский роман о женской сущности. В романе три типа женщин — фарисейка Нарцисса; падшая, но любящая своего мужа миссис Гудвин (и из любви к нему падшая) и девушка из хорошего общества, дочь судьи, но развращенная низкими людьми Темпл Дрейк. Наиболее симпатична автору миссис Гудвин, но порочны все три, правда, каждая — по-своему.

Очень глубок, на наш взгляд, образ главной героини — Темпл Дрейк. Семнадцатилетняя девушка, девственница (в начале романа), студентка привилегированного колледжа, она молниеносно быстро погружается в порок и начинает любить его (!) В этом есть у Фолкнера что-то фантастическое и мистическое, но никак не реалистическое и психологическое. Да Фолкнер и не дает себе труда обосновывать все это. И не потому, что он писал этот роман небрежно, "для денег" (как считают некоторые), а потому что таков был его взгляд на природу женщин.

Мотив падения девушки у Фолкнера восходит к идее Первородного Греха. Не случайно этот сюжет так распространен в мировой литературе. От Эсхилла до Томаса Гарди (через Шекспира, Расина, Гете) тянется он непрерывной нитью, не исчезая, не старея, не теряя своей актуальности. Эта, казалось бы, частная житейская ситуация вырастает до космических размеров, что говорит о ее религиозном мистическом смысле. В XX веке мало кто понял это так глубоко и воспринял так трагично как Фолкнер.

Через все творчество Фолкнера проходит сюжет соблазнения невинной девушки, ее брошенности, беременности и замужества не по любви ("Шум и ярость", "Свет в августе", "Авесалом", "Реквием по монахине", "Когда я умирала", "Святилище", "Похитители", "Деревушка", "Город", "Особняк" и множество рассказов).

Часто этот мотив становится центром, заслоняя другие. Интересный пример с этой точки зрения — "Шум и ярость". То, что могло стать семейной хроникой, становится драмой падения Кэдди, и все нити повествования сходятся сюда. Именно она знаменует падение рода Компсонов, падение роли аристократии и всего Юга. Поэтому так и переживают ее братья — Бенджамин и Квентин. Последний даже кончает жизнь самоубийством. Трудно понять этот поступок, исходя лишь из психологических причин, да Фолкнер и не ставит такой задачи. Для Фолкнера, безусловно, здесь кроется нечто большее, чем несчастье сестры — падение старой Европы и всего западного мира: его рыцарства, его культуры, его высокого идеала. Образ Квентина Компсона восходит к архетипу Гамлета.

То же и в "Авесаломе". На первый взгляд — это трагедия Сатпена (Давида), но за ней стоит трагедия Генри (Авесалома). Недаром и название — "Авесалом, Авесалом !" Библейский Авесалом убил своего брата за то, что тот соблазнил его сестру. Генри, как и Гамлету, приходится стать мстителем вопреки собственной природе, потому что для него понятие "чести" выше, чем понятие "жизни".

Честь — "продукт, выработанный христианством". Утрата чести у Фолкнера связана с женским началом. (Кто-то из современных старцев сказал, что апокалипсис наступит тогда, когда женщины потеряют стыд). Квентин и Генри буквально одержимы фактом потери невинности своих сестер. Сексуальная любовь у Фолкнера почти всегда связана с позором, с несчастьем. В романе "Свет в августе" старуха Хайнс говорит Хайтауэру: "Вам повезло, вы одинокий, холостой и никогда не знали горя любви". В "Диких пальмах" тяжко страдает из-за любви, попадая из-за женщины в тюрьму, Каторжник, а последние слова этого романа звучат так —

"Десять лет без женщин...

Да и черт с ними".

В "Авесаломе" есть такие слова — "... а коль скоро у тебя нет Бога и ты не нуждаешься ни в пропитании, ни в одежде, ни даже в крыше над головой, - значит, у тебя не осталось ничего, на чем могли бы держаться, произрастать и процветать гордость и честь" (17, С.639). Бог приравнен к пище и крову над головой - т. е. самому необходимому, но тут не названа любовь мужчины и женщины, и не случайно.

Когда Кристмас ("Свет в августе"), предельно одинокий после убийства Джоанны, идет по улице, Фолкнер говорит: "Казалось, и он, и все мужское вокруг ввергнуто обратно в непроглядное, жаркое, влажное первородное чрево" (там же, С.80).

В разговоре с Байроном Банчем ("Свет в августе"') Хайтауэр говорит: "Вы мне скажите, что узнали любовь, а я вам скажу, что вы узнали надежду. И только надежду" (17,С. 214). По мнению Хайтауэра, Байрон, собираясь жениться на Лине, приносит себя в жертву женщине, которая "раз выбрав одного, отреклась от него", а "ни одна женщина не заслуживает больше одного".

Очень тонкая связь в подтексте, проводится Фолкнером между жертвой — очищением — женским грехом в романе "Свет в августе", где после рассказа о женском недомогании Джо Кристмас убивает овцу и погружает руки в ее кровь — " Так он преодолел это в себе, превозмог... Просто примирился с этим... Ладно. Пусть это так. Но не для меня..." (там же, С. 127). Эти слова здесь звучат довольно загадочно, но в контексте всего романа они понятны: ведь Джо сам станет жертвой и погибнет он из-за женщины.

В лирическом эмоциональном ключе эта тема звучит в романе "Шум и ярость", который заканчивается плачем Бенджи - плачем немотивированным, плачем вообще — над всем человеческим родом (но в то же время нельзя и забыть, что основная боль Бенджи — это уход сестры из дома после ее замужества). В руке Бенджи держит сломанный нарцисс. "А потом опять взор его стал пуст и светел".

Женское начало у Фолкнера связано с природным, языческим, а мужское - с трагическим христианским. Такие акценты характерны явно не для католицизма, а, учитывая еще роль родового и семейного начала у Фолкнера, можно сказать, что, скорее, для ветхозаветного восприятия.

.

В одном интервью 50-х годов Фолкнер назвал христианство "кодом поведения, с помощью которого человек делает себя лучше, чем позволяет ему его природа".

Мотивы Свободы, Выбора и Греха имеют протестантские акценты, заставляют вспомнить пафос богословских работ М.Лютера, Ж.Кальвина, американских проповедников Эдвардса и Уинтропа, а мистичность и поэтичность некоторых эпизодов и всего стиля Фолкнера напоминают об атмосфере католических богослужений.

.