Декабрь 1958 г. [Н. В. Гоголь «Ревизор». Ленинградский государственный театр Комедии. Режиссер и художник Н. П. Акимов. Художник по костюмам И. Г. Сегаль5.]

Декабрь 1958 г. [Н. В. Гоголь «Ревизор». Ленинградский государственный театр Комедии. Режиссер и художник Н. П. Акимов. Художник по костюмам И. Г. Сегаль⁵.]

Поисками живого, сегодняшнего прочтения пьесы Гоголя отмечена новая постановка «Ревизора» в Театре Комедии, осуществленная нар. арт. Н. П. Акимовым.

Многое в этом спектакле неожиданно, идет вразрез с привычными представлениями об образах комедии. Необычна сама сцена, спускающаяся ступенями в зал, так что действие иногда перехлестывает через линию рампы. Оригинально оформление спектакля. Но главное — сами действующие лица.

Театр очеловечил гоголевских персонажей, которые давно и прочно отстоялись в знакомые всем сценические типажи, почти условные сатирические маски, вызывающие смех, но принимаемые как нечто исторически отдаленное.

Мы не сразу «узнаем», не сразу принимаем городничего. Артист В. В. Усков, видимо, не очень стремится изображать представителя гоголевских времен. По манере речи, по интонациям он порой даже напоминает жуликоватого руководителя учреждения, собравшего своих ближайших помощников, чтобы обсудить с ними возможность приезда лица из вышестоящей организации. И далее все убедительнее становится этот образ, выходящий в спектакле на первый план, во многом задающий ему тон. Не кажется странным, что в третьем действии городничий, примостившись на ступеньках лестницы и посадив дочь на колени, беседует с супругой. Или в последнем акте собирает яблоки с чудесным образом перевесившейся прямо на веранду ветви. Чем менее официален, чем домашнее, чем {128} добродушнее городничий, тем сильнее раскрывается вся циничная философия стяжательства и взятки, ставшей в этом мире чем-то бытовым, обыденным.

«Городничий Гоголя — не карикатура, не комический фарс, не преувеличенная действительность и в то же время нисколько не дурак, но, по-своему, очень и очень умный человек, который в своей сфере очень действителен, умеет ловко взяться за дело — своровать и концы в воду схоронить…» Так в свое время воспринимал городничего В. Г. Белинский. Так сейчас воспринимаем и мы образ, данный Усковым.

Хлестаков в исполнении Н. Н. Трофимова — это целый каскад беспрерывных превращений. Вот он воображает себя в собственной карете, подъезжающим этаким петербургским щеголем к дому провинциального помещика. Появляется трактирный слуга — и Хлестаков общительный малый, умеющий поговорить с «простым народом», он толкает в бок, щекочет смешливого парня, которого со свойственным ему мягким комизмом исполняет И. А. Поляков. Реплика: «Как же они едят, а я не ем?» — превращается у Трофимова в пламенную речь о равенстве и братстве, которую он заканчивает, запевая Марсельезу. За столом Хлестаков балагурит, притворяясь недовольным обедом. И так все время. Он то изощреннейший светский кавалер, то подгулявший молодой человек в своей компании, то превращается в вельможу, то вдруг порхает, как мотылек, в любовной игре с Марьей Антоновной (В. А. Карпова). Он так же легко занимает чужие слова и позы, как легко берет чужие деньги. Он все может, в том числе и управлять департаментом. С Добчинским и Бобчинским Хлестаков сановник, государственный муж, снизошедший к малым сим. Но с Ляпкиным-Тяпкиным он трусит: все-таки судья и неизвестно, зачем он еще пришел. С почтмейстером он совершенно по-свойски. Ведь это местный Хлестаков, именно так трактует эту роль артист А. В. Савостьянов. Недаром мизансцены в этом эпизоде строятся абсолютно симметрично, почтмейстер зеркально повторяет все движения своего петербургского двойника.

{129} Как бы высоко ни залетал в своем воображении Хлестаков, как бы искренни и вдохновенны ни были его благородные порывы, он у Трофимова все время остается самим собой, постоянно возвращается к узкому кругу жизненных интересов и впечатлений молодого бездельника, «трактирного денди», лишенного фантазии невежды.

От невероятных телодвижений, которые должны изображать светские манеры, Хлестаков естественно переходит к банальному флирту с Анной Андреевной (И. П. Зарубина). Он с трудом удерживает на лице мину многозначительного внимания, когда чиновники говорят о делах, но мгновенно оживляется, как только речь заходит о пикантных отношениях Ляпкина-Тяпкина с женой Бобчинского. Он, бесконечно влюбленный в сцене прощания, держит Марью Антоновну за руки, глядит не наглядится, и ему большого труда стоит оторваться, чтобы взять деньги и коврик, предлагаемые городничим.

В самом начале Хлестаков, размечтавшись, падает с кровати. Такие падения с небес на землю он совершает в течение всего спектакля. И все эти очень выразительные и комичные преображения и переходы внутренне мотивированы, Хлестаков у Трофимова прозрачен и ясен, весь как на ладони.

Театр ослабляет внешнюю, социологическую определенность действующих лиц гоголевской комедии, чтобы раскрыть человеческие характеры, а через них социальную остроту образов. Для артиста П. М. Суханова не очень важно, что судья Ляпкин-Тяпкин помещик, интересующийся лишь псовой охотой, он подчеркивает в своем герое другое — судья здесь мрачный философ, добровольный соглядатай, готовый в каждом видеть крамольника и жулика. В первой сцене он подглядывает в бумаги городничего, подслушивает его разговор с почтмейстером… Его чугунные мозги все время работают в одном направлении, и реплика «министерия-то, вот видите, и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены» в его устах сразу же приобретает определенный акцент.

И вместе с тем в спектакле много чисто комических характеристик, комедийной игры. Добчинский (А. И. Кириллов) и Бобчинский {130} (В. А. Романов) задуманы чуть ли не как клоунадная пара. В последнем действии их почти буквально бьют, а в немой сцене один из них стоит на голове, другой — на четвереньках поперек сцены. Держиморда (Г. М. Шмойлов), который обычно олицетворяет полицейскую дубину, здесь — сутуловатый, заросший дядька, подносящий Марье Антоновне цветы по случаю ее обручения.

Театр не скупится на комические краски. В спектакле очень много движения, действия. Обыгрывается, обставляется каждая фраза. Интересно поставлены массовые сцены. Пестрая толпа гостей в пятом акте то рассыпается на группы, то начинает жить как одно целое. При реплике городничего: «Воротить, воротить его!» — все сразу же бросаются за сцену и мгновенно останавливаются, когда начинает говорить почтмейстер.

Много живой выдумки в оформлении. Декорация второго действия детально передает обстановку дешевого номера Хлестакова, но на этом фоне два ярких пятна: кровать с огромным количеством цветастых тюфяков и на стене большая красная клякса, яркие синие полосы — будто собирались красить и пробовали колер. На таких контрастах, смелых, неожиданных мазках строится весь спектакль. Это плод большой творческой работы, богатой фантазии, остроумной выдумки.

Все как будто сделано, чтобы спектакль получился очень смешным. И все-таки в зале пробегает некоторый холодок, внимание зрителя как-то рассеивается. Смеются, но не слишком много и не всегда там, где «запланировал» режиссер.

«Ревизор» построен на очень резких комических положениях, нарочито нелепых столкновениях. В спектакле Театра Комедии острота сатирических ситуаций, комических положений сглаживается, так каждая из них обыграна, детально мотивирована. Даже реплики «в сторону» театр снимает, они произносятся «вслух», то есть так, что их слышат не только зрители, но и все действующие лица, и соответствующим образом реагируют. Во многих случаях исчезает подтекст, двойной смысл, словесная игра, реплики получают однолинейный акцент. Создав ряд очень ярких образов, театр несколько нивелировал остроту гоголевской {131} сатиры, перегрузив действие комическими деталями, он не сумел сконцентрировать свою мысль. Из комедии исчезла злость, она стала слишком добродушной. Очень жаль, что в своем стремлении по-новому, интересно, современным взглядом прочесть «Ревизора» театр остановился на полпути, не довел свой интересный замысел до конца.

Из разговоров зрителей во время антракта: «Это комедия бессмертная, потому что и сейчас так же: как ревизия, так бегают, бегают, подчищают, на задних лапках ходят».