Книга написана не спортсменом-альпинистом, а профессиональным журналистом Василием Сенаторовым, который в этой экспедиции окунулся во все перипетии альпинизма
жүктеу/скачать 7.34 Mb.
|
|
На следующую связь Хрищатый вышел в 13.00. — Мы в 15 минутах от пятого лагеря, — сообщил он. — Тут палатка чего-то хлопает. Пойдем посмотрим. Действительно, из плохо закрепленного москвичами «ангара» ветром выбросило центральную стойку, и теперь палатку крутило на ветру, будто непогашенный парашют. Иванов дает «добро», но приказывает спускаться вниз после этого. Тогда Хрищатый идет ва-банк. — Валя, мы же из III лагеря на Среднюю без кислорода! Это же достижение для всей экспедиции! — Связь через 30 минут, — обрезает старший тренер. Он, конечно, недоволен своеволием ребят, но понимает, что их, почувствовавших запах победы, уже не остановить. Да и имеет ли он право делать это, если четверка честно отработала задание? Правда, характер у них... Но ведь в сборную подбирают не по характеру. Они сильные, очень сильные спортсмены и доказали это. И когда е 13.30 Валера вновь выходит на связь, Иванов деловым тоном спрашивает его о планах группы. Они обговаривают детали и решают, что четверка будет пытаться спуститься на ночлег в III лагерь. И потянулись долгие минуты ожидания. Только в 16.00 в эфире вновь появился Хрищатый.
Лишь в 17.30 первая связка Хрищатый — Букреев вышла на вершину. Было очень холодно, и, не дожидаясь ленинградцев, которые брели вверх по гребню, они начали спуск. Дойти до III лагеря в тот день они так и не сумели, заночевали в четвертом. Это был очень длинный день: почти 16 часов беспрерывной работы без искусственного кислорода на высотах от 7200 до 8500 метров! И тоже первопрохождение — по данному маршруту на Среднюю вершину никто еще не ходил. Теперь мы уже не то что надеялись на появление победной реляции на следующий день, а просто ждали ее от группы Валиева и сопровождающей ее троицы высотных операторов, как ждут вести о рождении ребенка, положив будущую мать в родильный дом. 16 апреля, переночевав в IVлагере, пятерка алмаатинцев отправилась наверх. Все, кроме Валиева, очень сильно кашлявшего последние дни, шли без кислорода. Держал марку алмаатинской команды и Юра Моисеев. Только к обеду растянувшаяся на Сходнях — так называется верхний участок классического маршрута на Главную вершину — восьмерка достигла V лагеря. В 14.00 Валиев, Дедий, Луняков, Сувига, Халитов, Трощиненко, Глушковский и Моисеев миновали его и к 17.30 были на вершине. Здесь-то у Казбека и кончился кислород. Тем не менее вся группа сумела к 21.00 спуститься в V лагерь. Это была тяжелая ночевка. Тем более что в четырехместный «ангар» набились шесть человек. Помимо пятерки алмаатинцев, здесь остался Саша Глушковский; Моисеев и Трощиненко просквозили ниже — до IV лагеря. На следующий день долго не могли вылезти из палатки и успели в результате спуститься лишь до 111 лагеря, где решили ночевать. Вернее, решил за всех Казбек. Он плохо себя чувствовал и, хотя понимал, что высоту следует сбросить как можно быстрее, не хотел гнать вниз уставшую группу на ночь глядя. А команда не смела ослушаться капитана. Все могло кончиться трагически. Ведь Валиев буквально синел на глазах, практически не мог встать. Его душил кашель. На счастье, здесь случился в этот момент Валера Карпенко. Голосом, не терпящим возражений, доктор приказал группе собираться, напичкал Валиева лекарствам и, надел на него маску, включил редуктор на максимальную подачу 4 литра в минуту и повел больного вниз. В семь часов, во время радиосвязи, мы узнали об этом происшествии и приготовились принимать пациента. По просьбе Карпенко натопили палатку, поставив в ней примус, приготовили физиологический раствор для капельницы. ...Базовый лагерь словно окутан ватой. Тепло, туман, огромными хлопьями бесшумно падает снег. Он садится на пуховку, сначала тает, а потом замерзает, отчего вся одежда покрывается ледяным панцирем. Ринат Хайбулин, с которым мы вот уже полчаса бродим возле спуска с ледника, не выдерживает и лезет по веревке наверх — посветить друзьям. Вдруг у них сели батарейки в фонарях, а без света в таком тумане легко сбиться с пути. Наконец наверху слышится какой-то шум. Звук, опровергая все физические законы, материализуется в фигуру. Это — Витя Дедий. Обнимаемся, я поздравляю его с горой. А вниз по веревке уже тяжело скачут, намотав ее на варежку, остальные. Казбек спускается сам. Но видно, что движется он на одной воле. Не меньше устал и Карпенко. Присев на камень, чтобы снять кошки, он с трудом встает потом с него. От бани, где кончается спуск с ледника, до палатки — шагов двести, причем снова чуть в гору. Это, по признанию всех, самые трудные метры. Тем не менее Валиев сам несет свой рюкзак. Сам, пошатываясь, сдергивает его у палатки доктора и сам залезает внутрь. Здесь тепло и светло — ярко горит керосиновая лампа. Как есть, в пуховке, он заваливается на раскладушку, и Карпенко начинает стаскивать с него ботинки. Теперь я могу внимательно рассмотреть Казбека. На его широких скулах кожа стала коричнево-черного цвета и потрескалась, будто шкурка переспевшей сливы. Глаза подернулись поволокой, а губы все в рубчиках трещин. Они раздвинуты, и через них доносится какое-то бульканье, переходящее в резкий, щелкающий кашель. Тем не менее наш капитан очень чутко реагирует на все происходящее. Пьет чай, доставленный с кухни, и просит рассказать новости. Что я и делаю, пока шатающийся Карпенко налаживает свою нехитрую аппаратуру. А остальные ребята собрались в столовой. После нескольких дней на высоте, где есть и не хочется, и не можется, здесь на них напал зверский аппетит. Прикончив несколько порций риса, который, увы, стал теперь основной пищей в лагере, они, все еще голодные, несмотря на набитые животы, долго сидят, не в силах стряхнуть с себя наползающее оцепенение. У Володи Сувиги ввалились глаза, и он с трудом разнимает губы, отвечая на очередной вопрос, а Гриша Луняков уже дремлет под убаюкивающий гул керосиновой лампы. Но расходимся только в час ночи. Туман рассеялся. Луна мирно освещает блестящие снежные поля, оттого скалы на фоне темного неба кажутся еще более черными... А следующий день приносит сразу две добрые вести. Во-первых. Валиев самостоятельно пришел на завтрак. А во-вторых, группа России повторила маршрут четверки Бершова. В 13.30, затратив на подъем три часа, Виног-радский, Каратаев, Можаев и Погорелов стояли на Южной вершине. Итак, к 17 апреля на трех вершинах Канченджанги побывали 24 человека. Такого не добивалась еще ни одна экспедиция в Гималаях. Это был безусловный успех. О нем необходимо было говорить, вещать, кричать на весь мир. Но треск «Ангары» не доходил до Катманду. Как нарочно, никто не выходит в эфир на нашей частоте в назначенное время уже двое суток. Это печалило и настораживало. Мы пытались рассуждать логично. Допустим, что-то случилось с нашим связным Макаровым (позже выяснится, что так и произошло. Дима вынужден был срочно вылететь в Москву по грустным семейным обстоятельствам). Но неужели судьба экспедиции настолько безразлична посольству, что оно не может никого отправить на связь в министерство туризма? Для чего же посол СССР Кул матов, напутствуя нас в дорогу, говорил, что наша экспедиция — главное событие года в советско-непальских отношениях, и обещал любую необходимую помощь? Ведь он должен понимать, что сейчас, в период самого восхождения, контакт с горой особенно необходим. А если случилось ЧП? Если срочно нужна помощь? И на смену недоумению приходит разочарование. Только на третьи сутки после спуска последней группы в базовый лагерь нам удалось установить связь. И не с представителем посольства, а с чиновником министерства туризма, где в отличие от советского посольства начали беспокоиться за нашу судьбу. Как и положено по правилам, наш офицер связи Ганеш Рай сообщил имена альпинистов, даты и обстоятельства восхождений, и уже вечером того же дня непальское и индийское радио как сенсацию подали факты массового штурма Канченджанги. Буквально на следующий день мы услышали эту новость по Би-би-си. И только великий Советский Союз не догадывался о рекордах своих сынов. А близкие и родственники сходили с ума от неизвестности и буквально обрывали телефоны в Госкомспорте СССР, где тоже никто ничего не знал. Два раза приглашали по нашей просьбе служащие министерства представителей посольства на сеанс связи, выслушивали в ответ: «Спасибо, обязательно придем», и... на том все и кончалось. Внимание к людям, к сожалению, не передается по наследству, как должность. Те, кто был в Непале в 1982 году, хорошо помнили доброе отношение к экспедиции тогдашнего посла. Но тот давно уехал в Союз, а в Непал прибыл на работу в посольство его сын. Когда же наконец Везиров-младший выбрал время, чтобы добраться до радиостанции, сеанс связи все равно не состоялся — он не смог настроить капризную «Ангару». Пришлось звать на помощь посольского радиста. На это ушел еще один день. К тому времени все ребята ушли на отдых в Тсерам, а в Катманду появился Ильдар Азисович Калимулин. Он в конечном итоге и передал репортаж через АПН в Москву. У новостей свои законы. Известие десятидневной давности — все равно что десятидневное молоко, то есть по сути дела — уже не новость. Поэтому опубликовал ее в итоге лишь «Советский спорт», да и то где-то по дороге из одной столицы в другую пропал абзац, в котором повествовалось о восхождении группы Хрищатого. Отчего в Балериной версии о тайном сговоре тренеров и московских спортсменов появился дополнительный пункт — журналисты.
Встреча на гребне Канченджанги двух групп траверсантов состоялась 1 мая Прижилось в советском альпинистском словаре словечко «альпиниада». Так называют массовые восхождения на не очень сложные горы, обычно в честь какой-нибудь исторической даты. Основная идея таких мероприятий, очень популярных в не столь далекие времена, заключалась в том, чтобы с помощью магии больших чисел доказать массовость альпинизма в СССР. Правда, нужно признать, что эти шумные действа с солидным налетом показухи всякий раз привлекали к альпинизму внимание и вербовали все новых его поклонников. Что же касается подлинных мастеров альпинизма, то они все же стремятся к индивидуальным маршрутам, а следовательно, не жалуют массовок на Эльбрусе или Казбеке. Поэтому слово «альпиниада» носит в их устах оттенок не слишком уважительный. Так вот, стоило 24 человекам подняться еще в период подготовки к траверсу на вершины Канченджанги, как это словечко у нас в экспедиции само собой всплыло в памяти и соскользнуло с языка. Кое-кто помрачнел: «Ну вот, устроили альпиниаду. Девальвировали гору!» Не понимали ничего и шерпы. На глазах у них рушились устои. Они привыкли к тому, что экспедиция выводит на вершину пару лидеров, устраивает им овацию и все, довольные содеянным, отправляются вниз. — Мистер Василий, — аккуратно поинтересовался у меня На Темба, когда группа Виноградского спустилась с горы, — можно собираться домой? И был разочарован, когда я в очередной раз разъяснил ему, что члены команды отправляются вниз, в Тсерам, только на отдых. Попутно там будет решено, кому идти траверс четырехглавой горы. О планах экспедиции наш добрый сирдар знал с самого начала, но отказывался верить, что после уже достигнутого успеха нужно доказывать хоть что-нибудь еще. В нашем намерении, передохнув, дать на горе второй акт пьесы «Русские в Гималаях» На Темба искренне усматривал озорство и желание испытать судьбу. Сам он уже был в числе восходителей на Канченджангу. Одним из тех ста восьми, кому она покорилась за всю историю восхождений. А ведь первая попытка состоялась 90 лет назад! И из семидесяти одной экспедиции лишь тридцати четырем удалось добиться успеха. Так что нашего решения На Темба втайне не одобрял. И уж тем более не в восторге был весь наемный персонал. Еда кончалась, керосин был на исходе, предстоял долгий спуск к автодороге. И уж совсем они не могли понять, что так бурно обсуждают в Тсераме эти странные люди из СССР вместо того, чтобы отдыхать. Мне не пришлось стать свидетелем дискуссий, я знаю о них со слов, поскольку желание во что бы то ни стало сообщить на Родину об успехе экспедиции заставило меня остаться в базовом лагере вблизи радиостанции. 
«Кабинет» старшего тренера Ботинки фирмы «Кофлах» надежно уберегли ноги альпинистов от обморожений Но я прекрасно вижу корни этих волнений. Еще в Москве, когда рождался план восхождения, предполагалось, что на траверс пойдет одна группа из шести человек или две общим числом из восьми восходителей. Только в одном направлении и обязательно с кислородом. На это количество людей и рассчитывались заброски баллонов, топлива и еды, число промежуточных лагерей. Словом, определялась тактика. Опыт предыдущих экспедиций в СССР, школа Эвереста и отчеты зарубежных команд показывали, что не менее половины стартового состава к моменту траверса будет к тому же выведено из строя: приболеет, получит травмы и т.д. 
Высотные палатки советского производства выстояли в ураганных ветрах Канченджанги
Хитрецы, ни один из них в период отборов не поднимал вопроса о том, как будет формироваться финальная группа. Тогда ими владела лишь одна мысль — попасть в заветный список «гималайцев». И все они искренне говорили, что готовы жизнь положить для общекомандного успеха, то есть сознательно соглашались на роль статистов. Но, взойдя на Канченджангу— Главную, Среднюю и Южную, каждый тем самым доказал, что и он может претендовать на траверс. 
А в пещере все-таки было уютнее Чтобы хоть как-то расширить круг его участников, кто-то предложил пустить две группы по пять человек навстречу друг другу. Но отклонение от первоначального плана вызвало энергичное противодействие Госкомспорта. К этому моменту в Катманду уже прибыл его представитель И.А. Калимулин. Все мы — дети плановой системы. И это не вина наша, а беда. Государственное мероприятие, как известно, имеет свои плюсы и минусы. В стране с централизованным распределением всего и вся только государственное ведомство способно отобрать, экипировать и послать столь сильную команду. Но, когда выяснилось, что команде по силам сделать больше, чем то, что записано в плане, именно его величество План начал сковывать инициативу. Не беда, если ты что-то планировал сделать, но помешали обстоятельства. Но горе тебе, если ты отступил от предписанного и при этом у тебя что-то сорвалось. Тут следует после возвращения готовиться к самому худшему. Мы начали выходить на связь чуть ли не по два раза каждый день. Ильдар Азисович звонил в Москву, где в кабинете у председателя Оргкомитета А.И. Колесова собирались эксперты, чтобы решить — допустить ли на траверс десять человек вместо шести — восьми по плану. Даже такое незначительное изменение никто не решался доверить тренерам. 
Ветер прижимает к слону. Выход на Среднюю вершину Помню, в одном из фильмов о советской милиции, давая характеристику начальнику из МВД, кто-то из героев говорил: «Да, он высоко сидит, из его окна видно Колыму». Очевидно, из окон дома на Лужнецкой набережной были видны Гималаи. И все же здравый смысл, подсказывающий: «Пусть решают сами!», — взял верх, и московское начальство согласилось с предложением Мысловского и Иванова. Избавившись от молота, они повернулись лицом к наковальне. Вернее, делать это пришлось старшему тренеру, потому что Эдуард Викентьевич благоразумно предпочел не идти в Тсерам. А там вся экспедиция уже разделилась на две партии - «кислородников» и «бескислородников». Помните, в Лилипугии существовали две партии: Тремексенов — сторонников высоких каблуков и Слемексенов — любителей низких? «Ненависть между этими двумя партиями, — писал Свифт, — доходит до того, что члены одной партии не могут ни есть, ни пить, ни разговаривать с
— На траверс надо посылать наиболее выносливых, — говорили «бескислородники», — то есть нас. 
Главное желание на высоте – пить «Кислородники» с таким подходом не были согласны хотя бы потому, что никто из групп Бершова, Виноградского и Елагина в этом случае на траверс не попадал. И следовательно, в финале экспедиции оказывались лишь альпинисты Алма-Аты и Ленинграда. Спор об использовании кислородных аппаратов в альпинизме стар, как сами восхождения в Гималаях. «Бескислородники» свысока смотрят на тех, кто, по их выражению, «без соски и шагу ступить не может», а последние, ссылаясь на данные медицинских исследований, возражают: мол, амбиции — амбициями, а физиология — физиологией, и расплачиваться отмирающими тканями головного мозга за удовлетворение своего тщеславия приходится любому, независимо от самочувствия на высоте. Велосипедисты и мотоциклисты — еще одно сравнение, которое в ходу у «бескислородников», когда они характеризуют возможности свои и тех, кто пользуется искусственным воздухом. Захотел, мол, прибавил газу и уехал. Образ яркий, но не совсем, видимо, верный. Рейнхольд Месснер, совершивший в 1978 году вместе с Питером Хабелером первое в истории бескислородное восхождение на Эверест, писал, например, что кислород на большой высоте не играет решающей роли. Хотя, конечно, скорость передвижения с кислородом значительно выше. Мне кажется, что в альпинизме, как и в любом виде человеческой деятельности, многое диктует мода. Сейчас, когда пройдены все восьмитысячники, наиболее значимые семитысячники и все высшие точки континентов и регионов, восходителям не остается ничего, кроме того, как заявить о себе не новыми маршрутами, а усложнением условий на уже известных. В конце 70-х это были бескислородные восхождения, затем начались гонки на скорость. Например, покорить Эверест или К-2 за 24 часа. Но, как ни крути, долгая гипоксия влечет к большому «кислородному долгу», как выражаются ученые. А он может привести к необратимым последствиям. Потому «бескислородники» и стремятся сократить продолжительность восхождения до минимума. В случае кислородного траверса тренеры рассчитывали завершить его за два дня, если, конечно, будет хорошая погода. А сколько понадобится времени тем, кто пойдет без кислорода? Не меньше трех ночевок выше 8200 метров. Будет ли это всем под силу? А если кто-то заболеет? А если непогода? Вот почему Иванов и был тогда категорически против бескислородного траверса и соответственно основанного на этом принципе отбора. Другого же критерия никто . предложить не мог. Валера Карпенко, сделав электрокардиограмму всем участникам экспедиции, проведя другие обследования, признал всех 20 человек годными к «траверсной службе». Тсерам гудел, как разбуженный улей. А время шло, и было необходимо принимать решение. И тогда, отчаявшись найти компромиссный вариант, Иванов поддержал идею Бершова: каждой группе самой выделить по два человека на траверс. В конце концов все микрокоманды немало сделали для его будущего успеха и заслужили того, чтобы направить двух человек в своеобразную сборную. Прижился в нашем сознании образ альпиниста эдакого романтического склада: бородатый физик с гитарой, способный поговорить на любую тему — от квантовой механики до техники письма икон XVI века, надежный, как герои Хемингуэя. Слов нет, образ красивый, но, к сожалению, уходящий. 
Серьезные скалы на маршруте на Южную вершину В альпинизме, как и вообще в спорте, приходит пора профессионалов. Если в эверестской сборной 1982 года он для большинства участников был, безусловно, очень важной, любимой, но все же побочной деятельностью, то в команде 1989 года преобладали люди, для которых горы стали основным местом пребывания, а работа тренерами и инструкторами в альпклубах, спортшколах, международных альплагерях — главным источником существования. К тому же в нашем государстве с жесткой системой распределения благ, к сожалению, привыкли, ценить не имя, а звание. Важно быть народным артистом, а не талантом, академиком, а не гением. Не исключение в этом смысле и спорт. Только звание заслуженного мастера спорта возносит тебя на высшую ступень спортивной иерархии. Накануне дискуссий в Тсераме ко мне в палатку зашел отвести душу один из восходителей. — Понимаешь, — признался он мне, — сходив на Канченджангу, я все уже доказал себе и остальным. Конечно, мне хочется пойти на траверс, я мечтал о нем два года. Но горько сознавать, что для большинства из нас участие в нем важно еще и по другой причине. Ведь за него наверняка дадут «змс». Я всю жизнь положил на альпинизм, бросил науку, карьеру, наплевал на деньги. Но вот нужна мне квартира. Не могу же я без всякой перспективы ютиться с женой и ребенком в одной комнатушке. А единственный способ претендовать на это — вернуться заслуженным. В местном спорткомитете и исполкоме только тогда со мной посчитаются. Будь я хоть Рейнхольдом Месснером и не имей заветной книжечки — никто и разговаривать не станет... Общественная мораль, основанная на убеждении, будто мудрый начальник знает о нуждах всех подчиненных и в нужный момент вспомнит о каждом, осуждает подобную нескромность. И потому ни один из ребят не вынес на общее обсуждение эту мотивировку, боясь показаться меркантильным. А ведь стоило в Госкомспорте объявить, что все в команде — и те, кто пойдет траверс, и те, кто его подготовит, — будут по заслугам отмечены наравне, как не возникло бы и половины волнений, выпавших на нашу долю.
На пути к Южной вершине *** Трудно представить событие более радостное, чем день рождения повара в голодающем лагере. Хира-Тапа помел по сусекам и испек роскошный торт с шоколадным кремом, усыпанный орешками кешью, который и внес после ужина в столовую, где восседали Мысловский, Черный и я — остатки экспедиции, увлеченной самоотбором на траверс. Наш повар обладал феноменальной вежливостью и столь же феноменальной способностью отвечать на все вопросы приблизительно. Чем часто скрывал свои скудные знания английского языка.
Нам удается выяснить, что дома у него остались то ли пять, то ли шесть детей, а также то ли одна, то ли две жены, после чего мы прекращаем расспросы. Мы гордимся Хира-Тапой. О чем и сообщаем ему. Ведь нашего повара сманивал Душ Скотт, в экспедиции которого тот уже работал. Но он не соблазнился предложением англичанина, значит, Хира-Тапа — настоящий друг советских альпинистов. Польщенный такой оценкой, наш не ладящий с арифметикой повар радостно улыбается. А затем изрекает: «С англичанами трудно работать. Им подавай все свежее — замучаешься готовить. У вас же все просто, знай открывай консервы». жүктеу/скачать 7.34 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|
