О значении телесного стр. 4 О значении душевного стр. 5 О силах души стр. 9 О нравственных качествах стр. 11 Об одаренности стр. 12 Резюме ст

Выражение, употребленное в заголовке, часто встречается в писаниях св. отцев. Если же рассмотреть все то, что уже было сказано о теле и о душе, то делается очевидным, что такой борьбы и быть не может из-за объективной немощности тела по сравнению с душой. Даже в том, что касается жизнеобеспечения тела, оно способно ощущать голод, жажду или усталость и различать, что для него более, а что менее приятно. Обеспечивает же тело всем потребным для него душа, которая при этом может пользоваться телом, но только как средством для достижения и получения ему же потребного. И в Евангелии говорится о том, что «дух бодр, плоть же немощна (Мф 26,41). Подобные слова находятся в Евангелии от Луки: «Дух животворит; плоть не пользует нимало».

Но, несмотря на все то, что было выше сказано о теле, именно на тело, в первую очередь, бывает обращено внимание людей при любых взаимодействиях между ними. Предпосылкой к этому может служить то, что с младенчества именно с телесным обликом человека связывается представление о нем, хотя общепризнанным является мнение, согласно которому тело, по сути своей, всего лишь материальная оболочка души, приданная ей для жизни в физическом мире и для совершения в этом мире тех или иных дел.

Той же ориентации на тело служит и ощутимость телесных потребностей, которые душа превращает в собственные желания упуская из вида и пренебрегая своими нуждами.

Угрозы телесной жизни и очевидность ее конечности с одной стороны, а с другой –ощущение бессмертия души (ее неразрушаемости) и следующее из этого беспечное отношение к ней и признание заботы о теле более важным делом, так-же направляют внимание на тело и на внешний мир, на все внешнее.

Но обращающийся к материальному с забвением о Боге и душе обычно бывает ведом гордостью, поскольку только она (или ее отрасли) позволяют человеку считать, что он вполне может обойтись без Бога. Это и позволяет человеку безбоязненно удаляться от Бога. Такое безбожное устремление к миру и есть дело, совершаемое гордостью и называемое греховностью.

Если же человек, даже не обремененный ярко выраженной гордостью, уделяет внимание материальному не соотнося свои действия с заповедями, то тем самым он активно возращивает собственную гордость, поскольку исходит из ощущения или осознания своей власти над миром и его обитателями для которых он может быть, по его мнению, только источником добра.

Внешним, за счет взрощенной и ставшей привычной направленности внимания в первую очередь именно на него, скрываются духовные его причины. Те, кто довольствуется сведениями о материальных событиях и о внешних поступках окружающих не могут, поскольку не желают, - а зачастую уже и не способны - отвлечься от материального, увидеть духовные причины этих поступков и событий. Они желают признавать только материальную мотивацию всего происходящего с ними, в них самих и в окружающем мире. Потому, кстати сказать, и подвергаются зачастую крайне нежелательным последствиям своих же собственных или воспринятых неосознаваемых желаний. В еще меньшей степени человек способен отслеживать свои нравственные качества, вызывающие неосознаваемые (подсознательные) желания. Причины и следствия происходящего у таких людей прочно поменялись местами и не дают им возможности понять причины того, что делается с ними самими и вокруг них.

Что же касается деления страстей на душевные и телесные, то для него вообще не находится оснований, поскольку само по себе тело не может испытывать не только страстей, но даже простых желаний.

Поэтому, несмотря на привычность и распространенность этих выражений, есть основания считать, что имеющее место в действительности взаимодействие плоти и духа они отражают в определенной степени условно или упрощенно. Можно допустить, что они были использованы для того, чтобы подчеркнуть различие и даже несовместимость между тем, что потребно для плоти и тем, в чем нуждается душа.

Но если приведенные выражения могут быть поняты и послужить спасению души, то слова «борьба за смирение» способны полностью дезориентировать следующего им. Подобное достигается подобным. Это аксиома. А какое подобие может быть между состоянием смиряющегося и состоянием ведущего активную борьбу? Однако приходилось сталкиваться с призывами вести «борьбу за смирение». И ведущие борьбу за смирение, сколько бы труда на нее не затратили, к смирению приблизиться не смогут.

Возвращаясь же к борьбе «плоти и духа» можно сказать, что борьба, конечно, идет, но не между плотью и духом, а между превращением законной заботы души о плоти в столь же беззаконные душевные похоти или грехи.

Противостояние греху начинается в душе человека отвращением от всего того, что предлагает и чем соблазняет грех и уклонением от того, что само по себе грехом не является, но, с той или иной степенью вероятности, может привести ко греху. Таким отвращением люди успешнее достигают цели чем те, которые, заметив подступающий грех, обращаются в его сторону пытаясь преодолеть его всеми силами своей души. Эти силы обращенные в сторону греха, пусть даже с намерением его отторжения, могут использоваться грехом для связывания и последующего порабощения души. В этом случае только милость Божия защищает человека от впадения в деятельный грех, поскольку и внимание, и желание (желательная и мыслительная силы души) уже, неважно по какой причине, направлены на грех и могут воспринимать его. Последнее приобретает особое значение в связи с тем, что демоны и возбуждаемые ими грехи не властны над душой и причинить ей вред могут только с ее же согласия, пользуясь при этом только ее же силами. А отвращение от греха естественно переходит в обращение к Богу в молитве. Поэтому можно считать, что наиболее действенное и действительное противостояние человека греху в том и состоит, чтобы не предоставить греху возможность отвратить человека от Бога.

Именно об этой борьбе и только о ней может идти речь поскольку, в конечном счете, неоспоримым фактом является то, что плоть всегда и во всем, в приятном и болезненном, в спасительном и пагубном, в обретении здоровья телесного и формировании заболеваний бессознательно и беспрекословно подчиняется душе. Сознательное подчинение не рассматривается, поскольку плоть не наделена даже зачатками сознания.

Св. отцы говорили в свое время, что душа сочувствует плоти, а плоть душе – ни в коей мере. Поэтому более верным представляется разговор не о борьбе плоти и духа, а о борьбе в самой душе между ее, доходящим до страсти, желанием угодить собственной плоти и естественной и законной потребностью души не превращаться в служанку собственного слуги – человеческого тела.

Что же касается деления страстей на душевные и телесные, то оно имеет, скорее всего, условный характер и говорит о том, что одни из страстей удовлетворяются душой с участием тела, а другие – самой душой и в душе. К первым можно отнести плотолюбие, чревоугодие и многие другие, а ко вторым – самомнение, самоуверенность, самовозношение и им подобные. Если же говорить несколько шире, то можно сказать, что борьба идет не между телом и духом человека, а духов зла с противостоящей им душою. Демоны всеми своими силами и с помощью порабощенных ими людей пытаются склонить душу если не на грех делом, то хотя бы на услаждение им в мыслях или мысленных образах. На худой конец – вызвать душу на препирательство с ними самими – лишь бы удалось, привлекая внимание души человеческой к себе, тем самым отвлечь или отвратить человека от Бога, что и явилось бы их победой. Да и практически все св. отцы согласно учат распознавать рост страстей именно в душе и противостоять ему в той же душе, в том числе таким откровенно «телесным» как чревоугодие. Можно даже допустить, что «борьба» с телесными страстями обязывает человека с телом же и бороться, не обращая внимания на вместилище и носительницу этих страстей и пристрастий – на свою собственную душу. В этом случае человек оказывается в положении «бьющего воздух» если воспользоваться словами ап. Павла. А еще тот же ап. Павел говорил, что наша война не с плотью и кровью…

В войне духов с душою используется многое из того, что применяется и в материальном противоборстве.

Грех может соблазнить душу своей льстивостью и ласкательством; может устрашать житейскими и служебными неурядицами могущими возникнуть в жизни человека отвергающего грех. Побеждаемый грех может отступить, давая место другому греху, в отношении которого у человека нет навыка его распознавания и противостояния ему. В других случаях грех прекращает докучать человеку для того, чтобы человек счел себя окончательно победившим грех, утратил бдительность и, подвергшись неожиданному нападению, был побежден. А иногда практически все грехи оставляют человека для того, чтобы человек, сочтя себя победившим грехи, вознесся во мнении о себе.

Вообще – то грехи постоянно, как говорят св. отцы, воюют и меж собою, но имеют одну общую для всех цель: погубление человеческой души. Поэтому, когда человек самоохотно обращается к какому – либо греху, все остальные могут отступить, чтобы дать человеку возможность без помех предаться том греху, которому он отдает предпочтение хотя бы в помыслах. Такое замещение одного греха другим довольно часто встречается в результате работы психотерапевта. Справедливости ради следует отметить наличие объективной предпосылки к преобладанию в человеке склонности ко греху в ущерб добродетелям. Склонность эта противоестественна для человека и поэтому пагубна для него, но именно ей отдает предпочтение человек, поскольку первородный грех сыграл роль своего рода прививки рождаемой гордостью греховности (устремление ко внешнему как к самостоятельной цели без какого-либо участия Бога).

Можно рассматривать эту «прививку» как передающуюся из поколения в поколение лазейку греха непосредственно в душу человека. Другая лазейка создается телом и ею грехи пользуются не менее активно. Речь сейчас идет о телесных чувствах: голоде, холоде, жажде и о способности тела различать приятное для него от неприятного и даже повреждающего. Неприятны слишком яркий свет солнца, пересоленная пища, длительное пребывание в одиночестве. Поэтому душа, как заботливая, но бездумная мать, дает телу необходимо потребное для него, а сверх этого – как можно больше приятного. Тем самым она превращает тело как - бы в избалованного ребенка, а сама охватывается страстью чревоугодия, сластолюбия и другими страстями, которые по традиции принято расценивать в качестве телесных. Впрочем, вполне допустимо, что тело, когда его хотят в чем – либо ограничить, пытается бунтовать против души отказом выполнять то, что может и должно. При этом оно демонстрирует душе свои страдания, а сочувствующая телу душа угождает ему, полностью превращаясь в его служанку; в служанку своего слуги. Конечно, душа могла бы установить, что именно потребно для тела и контролировать получаемое им отсекая все излишки и избытки, но сделать это ей мешает ее же пристрастное отношение к телу.

Еще один путь проникновения греха в душу человека берет свое начало в скорбях, возникающих у него в личной и семейной жизни или в служебной деятельности, а также из-за состояния общественной жизни страны. Но ничто в мире не происходит помимо промысла Божия, который, провидя земной путь и отдельного человека и всего человечества, всякому человеку до конца его земной жизни предоставляет возможности изменить к лучшему свое отношение и к себе самому, и ко всякому окружающему. Это ни в коей мере не означает и не влечет за собой устранение из жизни человека скорбей потому, что без них войти в Царствие Небесное невозможно. Именно скорби научают человека и стойкости, и смирению, и прощению, и храбрости, и вообще всем остальным добродетелям. Но даже если бы отыскался человек, обладающий всей полнотой добродетели и не имеющий греха, - что невозможно ни в теории, ни в практике, - он, как говорил некто из святых отцов, тоже не может обойтись без скорбей если не о своих грехах, то о грехах ближних. Впрочем, может, но только если лишен любви к ближним.

В то же время мир всем предоставляет возможности и причины для радости и благодарности Создателю. Но самую большую и непреходящую радость приносит человеку дарованная ему жизнь, а не то, чем она может быть наполнена. При памятовании о Боге и любви к Нему жизнь временная неуклонно приближает человека к жизни вечной, а при забвении о Нем столь же неотвратимо к вечной смерти. Сама смерть – это не разрушение и не прекращение существования, а вечное отчуждение от Источника жизни. Слабым подобием вызываемого этим ощущения может служить непреходяще длящаяся агония при полной сохранности сознания.

В отношении же людей, причиняющих мнимый или действительный вред человеку, можно только скорбеть об их расположении, попущенном все тем же Промыслом, не принуждающим человека к добру. Мы же сами и предположить не можем с какой целью Промысел попускает людям впадать в многообразные грехи и беды или в наслаждения благополучием, которое, как и беды, всегда преходяще.

Если же имеет место борьба, война или противостояние, то должны быть и какие – то доступные пониманию человека признаки его победы над грехом, а сам человек должен знать свои слабые стороны и быть к ним особенно внимательным.

Св. отцы всегда считали, что дело человека – подвизаться (жить в подвиге) против греха, победу над которым дарует Бог.

Отвращение человека от греха происходящее при его обращении к Богу не может и не должно расцениваться как его победа над грехом. Последнее посильно только Богу. Но и отвратиться от греха человек может только если он тяготится грехом не только делах, но и в мыслях, и в самой душевной склонности ко греху. Но и это еще не победа, а противостояние греху. Поэтому перед судом Божиим человек и в этом случае предстанет с душой, искаженной грехом, что сделает ее неприемлемой для Царства Божия до тех пор, пока для нее остается если и не желательным, то приемлемым любой грех, несмотря на усилия души не принимать его.

Уже говорилось, что грех, которому противостоит душа может и отступить, уступив место другому греху, по отношению к которому у души еще нет навыка его распознавания и противостояния ему. Еще не будучи побежден, грех может отступить от человека для того, чтобы человек утратил бдительность и пал, подвергшись неожиданному нападению греха. Поэтому достоверным признаком того, что Бог удостоил человека победы над грехом может быть можно было бы считать не отвержение греха произволением и даже не прекращение нападок со стороны греха, а неожиданно и непредсказуемо для самого человека возникшую в нем потребность в том, что противоположно греху. Например, потребность в безвестности вместо тщеславия, в скудости вместо богатства, в уничижении вместо почестей, в утруждении плоти вместо ее упокоения и так – по отношении ко всякому другому греху. Вполне может быть, что тогда – то Бог и дарует избавление от греха. Но можно ли расценивать это как победу над грехом?

Намереваясь обратиться к Богу целесообразнее всего, хотя Бог вездесущ, обращаться туда, где Его пребывание наиболее вероятно и где Он легче и удобнее досягаем насколько это вообще возможно для человека – к Царствию Божию, которое находиться, по словам самого Спасителя, внутри нас, но выходит далеко за пределы человеческого тела. Поэтому, если мы хотим отвратиться от греха, нам надлежит обратиться к собственному сердцу или ко «входу в сердце». В этом случае грехи, соблазны и искушения могущие вредить человеку только используя для этого силы человеческой души лишаются сил, и, будучи практически обессилены, лишаются и какой-либо власти над человеком. Правда, обращение к сердцу требует навыка, а навык - времени на его обретение, труда и, в первую очередь, Божиего содействия. Но, в конце концов, человек всегда идет и приходит только туда, куда глядят глаза его души.

Поэтому, с высокой степенью вероятности, можно сказать, что в том и состоит борьба, но не между «телом и духом» человека, а духов злобы с душою, которая не борется с ними, а противостоит им. Демоны всеми своими силами пытаются если не склонить к согласию на совершение греха делом, то на услаждение им в мыслях или мысленных образах или хотя бы вызвать на препирательство с ними самими – лишь бы удалось, привлекая к себе внимание человека, отвлечь или отвратить его от Бога. Этим их нападкам, - лестным, приятным или запугивающим, - и противостоит душа, если есть на то ее произволение и Божие заступление. В этом противостоянии греху и рождаются добродетели.

Кстати сказать, ко всякой добродетели человек может идти только осмысленно и целенаправленно. Другим это движение и представить трудно. Но тогда любой отрезок времени, на котором человек не понуждает себя, в любой форме, обращаться к добру, он бессознательно отдает злу.

Само противостояние греху и противоречие ему заключается не в споре с ним, а в обращении к молитве. Если при молитве человек просит о защите от какого – либо конкретного греха, то невольно он не выпускает грех из своего поля зрения, а значит – не порывает с ним окончательно. Это еще не победа над грехом, хотя деятельно грех и не воплощается. В тех же случаях, когда человек обращается с молитвой ко «входу в сердце» в поисках Царствия Небесного, а не в поисках избавления от того или иного греха, то одновременно с этим он и от греха отвращается. В этом случае, все грехи, соблазны и искушения, могущие вредить человеку только используя силы его же души, лишаются возможности использовать эти силы и оказываются лишенными какой – либо власти над человеком.

Обращение это легко проиллюстрировать земным примером. Если во время беседы один из собеседников человека находится справа, а другой – слева от него, то, при обращении к одному из собеседников, человек обращает к нему и свой взор, и лицо, и даже поворачивается всем телом. Второй собеседник при этом выпадает из поля зрения человека, без каких – либо дополнительных усилий с его стороны.

Нечто подобное происходит при обращении к кому – либо душой: раздражительная сила души распознает искомое, мыслительная сила души своим умом оценивает найденное, а желательная не позволяет отвлечься от найденного и усваивает или воспринимает духовно – нравственные качества и свойства того, к кому обращена душой.

Но отвращение от греха и успешное противостояние ему еще нельзя расценивать как победу человека над грехом и очищение души от последствий ее же согрешений; душа человека во время согрешения как – бы деформируется. Поэтому, даже у прекратившего согрешения человека, в душе сохраняется «остаточная деформация», которая делает душу восприимчивой ко греху и неприемлемой для Царствия Небесного. Само собой разумеется, что такое состояние души еще не может расцениваться как победа над грехами.

Победа над грехом даруется Богом. По мнению св. отцов, она находит свое отражение в том, что побежденный грех более не докучает человеку. Но грехов много и каждый из них может воспрепятствовать вхождению человека в Царствие Небесное.

Поэтому как победу над грехами Божиим заступлением и милостью может быть допустимо считать не прекращение греха делом, не прекращение мысленного услаждения грехом, не прекращение нападок со стороны греха и даже не произвольное обращение человека к Богу, а неожиданно и непредсказуемо для самого человека возникшую в нем потребность в том, что противоположно уже не отдельным грехам, а тому, на чем они основаны: гордости (как качеству отвращающему человека от Бога) и греховности (как делу поиска поступков и поведения не согласуемых с Божией волей и совершаемых не ради Бога). Некоему из cв. отцев дано было увидеть распростертые по земле сети князя мира сего. На его вопрос о том, что может помочь человеку избегнуть их, был дан краткий и исчерпывающий ответ: смирение.

Казалось бы, что цель достигнута: ни один грех не имеет части в человеке, который предстает как победитель греха. Но нет в человеке постоянства и он в любой момент может впасть в искушение.

Потому-то, как уже неоднократно говорилось, победу может даровать только Бог. Но не тем, что защитит человека от нападок греха, а тем, что видя усердие и смирение человека, Сам придет к нему и, по милости Своей, даст человеку возможность жить во Христе или в человеке обитель Себе сотворит. Как представляется, только это и можно считать победой над грехом в большей степени милостью Божьей, но и не без человеческого труда.

Еще есть грехи, которые могут быть недоступны человеку от рождения по причинам, как физического, так и душевного характера, а совершение некоторых грехов становится для человека недоступным из – за перенесенных им или текущих заболеваний, а также в связи с психическими и физическими возрастными изменениями человеческого организма.

С одной из этих двух категорий грехов и не приходится бороться, а второй – человек течением времени лишен возможности противостоять, но не лишен возможности «оплакать» былые согрешения и этим выправить свою душу.

Сказанное позволяет считать, что в мире идет война сатаны против людских душ, а не борьба между плотью и духом человека или телесными и душевными страстями. Не идет и борьба души с ее собственной склонностью ко греху и даже при видимой, внешней побеждаемости человека грехом, он волен не прекращать посильного душевного противостояния греху.

Сатана соблазняет душу стараясь довести соблазн до уровня искушения, а Бог привлекает душу Своей любовью, благостию и благодатью. Дело же души – своим произволением посильно отвращаться от греха при любых обстоятельствах и даже тогда, когда человек неожиданно для самого себя замечает греховность своего поведения.

Правда, человек никогда не может считать себя застрахованным от впадения в грех, какую бы правильную жизнь он ни вел. Но, по мнению св. отцев, то, кто не прекращает противостояния врагу, пусть Божией милостью, не может считаться побежденным ни при каких обстоятельствах. Более того, св. Исидор Пелусиот считает, что такие люди достойны похвал и венцов.
«ЕВАНГЕЛЬСКИЕ» ПРОТИВОРЕЧИЯ
Написание предлагаемой вниманию читателя главы вызвано к жизни тем, что при сличении славянского и русского текстов Священного Писания в целом и Евангелия в частности обнаруживаются расхождения в них, придающие им несколько иной, а зачастую и прямо противоположный смысл. Это вызывает определенные недоумения и потребность разрешить их или хотя бы понять причину возникновения упомянутых расхождений.

Потребность по мере сил разрешить возникающие при сравнении текстов недоумения и привела к написанию настоящей работы. Разумеется, автором приведены далеко не все вызывающие недоумение расхождения, но такая цель и не преследовалась.

На первый взгляд противоречия между славянским и русским текстами представляются отражением обычных для человеческих суждений непреднамеренных расхождений в выборе тех или иных слов и выражений при повествовании о каких-либо событиях. Такие расхождения, как правило, не влекут за собой изменения смысла и настроения переводимого текста. Св. Василий Великий в своем правиле 15 также говорит о том, что не следует требовать от перевода буквальной точности, если он хорошо выражает смысл переводимого текста.

Но при сопоставление этих расхождений, независимо от их заметности и значимости, обнаруживается, что все они обладают одной направленностью и тщатся привести к одному результату: извращению, изменению или ослаблению слов Евангелия. Для того, чтобы считать такое совпадения смысла и духа упомянутых расхождений случайным нет достаточных оснований. Но в этом случае они предстают противоречащими Евангелию по мере сил и способностей переводивших, которых трудно отнести к людям заурядным. Поэтому то, что выглядело как расхождение, оказывается целеустремленным противоречием Евангелию, а поэтому так и должно быть обозначено: «евангельские» противоречия под которыми следует разуметь не внутреннюю противоречивость Евангелия, а противоречия ему, содержащиеся в его русском переводе.

Правы творите стези Его, признавая их правильность и Его правоту. Но сразу признать даже очевидную спасительность учения затруднительно, поэтому речь идет о подготовке собственного сердца к принятию пути, который будет указан Спасителем. А в том, чтобы для Него готовили путь, да еще непременно прямой, не было нужды. И понятия эти более приличны материально-пространственным предметам и явлениям.

Несколько иными словами, но та же самая мысль выражена в Евангелии от Иоанна, где говориться о цели проповеди Иоанна Крестителя: «Сей прииде во свидетельство, да свидетельствует о свете, да вси веру имут ему».
Сотворите плод достоин покаяния

Сотворите же достойный плод покаяния Мф 3: 8

Плод достойный покаяния – очевидно соразмерный греху, по поводу которого приносится покаяние и выраженности сожаления о грехе, а слова «достойный плод» – они вызывают ощущение того, что кающийся достойно – не теряя собственного достоинства – приносит покаяние, достойное его самого. Такое покаяние, даже с некоторым оттенком самодовольства, можно наблюдать у людей, упускающих из вида губительность самого, казалось бы, незначительного греха или, напротив, оценивающих свое поведение в целом как вполне достойное, а покаянием своим даже любующихся.

Может быть, употребление в русском тексте слова «древо» во множественном числе всего лишь проявление небрежности и вольности в обращении с Евангелием, которым и сами переводящие не придавали большого значения. Но обращает на себя внимание то, что, чаще всего, когда кто-либо слышит слово, обозначающее человека или его качество, употребляемое в единственном числе, то, в первую очередь, в нем невольно возникает мысль: «А не обо мне ли это речь идет?». Когда же это слово употребляется во множественном числе, то первым делом человек соотносит его с другими людьми, а затем уж и с самим собой. Поэтому вполне допустимо, что употребление слова «древо», под которым очевидно подразумевается человек, во множественном числе имело целью хоть частичное отвлечение внимание человека от его личного бедственного состояния.

В данном случае славянский текст склоняет к мысли о том, что св. Иоанн Креститель считал себя недостойным служения Господу (Ему же), имея в виду Его величие, а в русском сделана попытка отвести внимание на соотношение св. Иоанна Крестителя и обуви Христа.

Слова «иди за мною» может сказать старший – младшему, начальник – подчиненному, безусловно больший в любом отношении – меньшему.

И «отойди от Меня» не совсем соответствует славянскому тексту. Спаситель в данном случае не отгоняет от себя сатану, а повелевает ему следовать за Собой, пресекая попытки твари поставить себя выше Творца предписанием Ему желательных твари поступков и, в еще большей степени, обещанием воздаяния за них.
Людие седящии во тьме видеша свет велий

Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий Мф 4: 16

Люди и народ понятия не совсем равноценные. Далеко не всему народу, а именно отдельным людям из него было дано увидеть великий свет.

Создается впечатление, что приставка «про» придавала глаголу значение завершенности обозначаемого им действия: пробить, проповедать, прочитать. При обозначении некоторых действий эта приставка делалась неотъемлемой от глагола, образуя, тем самым, новый глагол. Например – про-дать, отдать кому-нибудь целиком и полностью, получив, правда, за это деньги.

Пройти – это значит совершить и завершить действия, так или иначе связанные с ходьбой, а ходить можно неопределенно долго, так и не достигнув цели. Разница быть может и невелика, но она есть.
Аще же соль обуяет, чем осолится (мир – авт.)?

Если же соль потеряет силу, то чем сделать ее соленой? Мф 5: 13

Соль не только придает продуктам определенные вкусовые качества, но и предотвращает их порчу. Если Он называет Своих учеников «солью земли», то именно на землю они и предназначены действовать так же, как обычная соль на продукты питания. Если же соль обуяет, то чем осолится? Что осолится-то? Соль или мир, земля для которой ученики Христовы и являются солью?

Приведенный стих представляет из себя интересное сочетание безупречного, как утверждают филологи, по форме перевода с полной утратой и даже извращением его смысла. Можно, конечно, отметить, что слово «малейших» привносит пренебрежительно-уничижительный оттенок в отношении к заповедям, но это не столь существенно. Главное следствие этого стиха заключается в том, что человек не только сам согрешивший, но и научивший этому людей – соблазнивший их – все-таки оказывается, пусть малейший, но – в Царствии Небесном. Как вкралось в текст Евангелия это недоразумение, трудно себе представить. Ведь считать, что словом «малейший» в данном случае обозначалась бесконечно малая величина, бесконечно меньшая любой наперед заданной нравственной величины, которая еще приемлема в Царствии Небесном, нет достаточных оснований. Но рассуждать можно долго и бесплодно. Гораздо вернее предоставить слово св. Иоанну Златоусту и св. Феодору Студиту.

«Послушай, что Христос сказал ученикам своим: шедше научите вся языки, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам (Мф 28: 19); и в другом месте: иже аще разорит едину заповедей сих малых, мний наречется в царствии небесном (Мф 5: 19), т.е. в воскресении. Значит, такой не войдет в царство, – потому что Он обыкновенно время воскресения называет царством. Аще, говорит, едину разорит, мний наречется» (Св. Иоанн Златоуст. Беседы на послание к Ефесянам IV). Еще определеннее высказывается св. Феодор Студит: «… все заповеди связаны между собою, так что с нарушением одной и прочие необходимо нарушаются, говорит Василий Великий, объявляя это не от себя, но со слов Христа, Который говорит в Евангелии: иже разорит едину заповедей сих малых, мний наречется в царствии небесном, т.е. погибнет (Мф 5: 19)» (Творение святого отца нашего преподобного Феодора Студита. Часть I. Письма к разным лицам. С-Петербург, 1867).

Маловероятно, чтобы филологи знали о языке меньше, чем святые, слова которых приведены выше. Но дух их совершенно чужд духу святого Иоанна Златоустого и святого Феодора Студита, даже если это так называемые «православные филологи».

Для некоторых людей русские слова были утешительны, потому что давали надежду на достижение Царствия Небесного не трудным путем исполнения заповедей, а гораздо более легким путем научения этим заповедям других людей. Только научи людей – и ты, пусть малейший, но все-таки в Царствии Небесном. Потом люди замечали, что речь идет о научении не выполнению заповедей, а их разорению. То есть человек должен и сам разрушить хотя бы одну, пусть малейшую, заповедь и научить этому людей, фактически соблазнить их – и он оказывается в Царствии Небесном. Но каким же образом, почему?

Сам Христос говорил, что горе людям, через которых приходят соблазны. Соблазн, перед которым человек не может устоять, приводит к согрешению, лишающему Царства Небесного и соблазнившего, и соблазненного. Но может ли быть, чтобы человек согрешил одним единственным грехом, если сказано, что неверный в малом неверен и во многом? Кроме того, «кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем» (Иак 2: 10).

В данном случае несоответствие сравниваемых стихов в том, что они говорят о совершенно разном поведении. В славянском тексте имеется в виду совершенно определенная женщина, которая является предметом вожделения человека. Глядя именно на нее, вожделевающий целенаправленно услаждает свою страсть.

А русский текст говорит о женщине вообще, которой может оказаться и случайная встречная. В этом случае вожделение если и возникает, то бывает гораздо слабее выражено и длится столько времени, сколько привлекшая внимание человека женщина находится в поле его зрения. Внутреннее состояние человека при столь различных обстоятельствах вряд ли может быть одинаковым.

Лучше и пространнее о различии между русским и славянским стихами сказал св. Исидор Пелусиот, не имея, разумеется, перед собой ни того, ни другого, в своем письме к диакону Нилу: « называет Он прелюбодеем не того, кто мимоходом и внезапно уязвился, извлек стрелу и уврачевал язву. Ибо не сказал: «кто воззрел», но кто взирает, кто намеренно привлек в себя страсть, питает ее в себе, постоянно посещает ту, которую увидел… и от частого лицезрения вкушает некоторый род удовольствия». (Письма. Книга 2. Письмо 156).

На славянском языке говорится о словах, обнаруживающих любодейное устремление, или об обвинении в любодеянии, а на русском – об установленном факте любодеяния и доказанной или очевидной вине, а со «взятыми в прелюбодеянии» закон предписывал не разводиться, а побивать таковых камнями (Ин 8: 4, 5).

Лукавый ввергает человека во множество грехов, в том числе и вызывает неприязнь к ближнему, которая не дает места любви. Но здесь речь идет конкретно о неприязни. Неприязнь эта может и обнаруживаться многословием, и прикрываться им.

Как, оказывается, просто определить человека, чье отношение неприязненно: признаком неприязни оказывается обыкновенное многословие, даже если оно преисполнено любезности.
не противься злу

не противься злому Мф 5: 39

Не противиться тому, что в мире существует зло, совсем не то, что не противиться злому человеку: зло многолико и далеко не всегда его можно ограничить действиями одного конкретного человека. В то же время недвусмысленно заповедано оказывать помощь и защиту нуждающимся в них, что, на первый взгляд, невозможно, не противясь злу. Но служение добру и противление злу могут быть сходны только по внешним проявлениям. Цели же этих действий, настроение с которым они совершаются и воздаяние за них практически несовместимы.

Поэтому, можно служить добру в противостоянии злу или, как бы непривычно это ни звучало, умалять добро противлением злу. Так происходит потому, что в одном случае человек имеет целью и содержит своим вниманием добро, а в другом – зло и, устремляясь душой к тому или иному, делами воплощает то, чему отдал предпочтение душой.
и не введи нас в напасть, но избави нас от лукавого

и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого Мф 6: 13

Нападение обычно совершается извне и неожиданно для подвергшегося ему, а искушается человек только собственными похотями (желаниями), которые гнездятся внутри человека, в его сердце.

Лицемеры не были унылы. Они имели целью вызвать не сочувствие, а уважение людей переносимыми ими трудами. Лицемерие в том, что, сетуя, они фактически тщеславились. Уныние – это сожаление о том, что не будет желаемого человеком, а лицемерие – это желание изобразить в словах и поведении совсем не те чувства, которые в действительности испытывает человек.

Из сравнения этих стихов делается достаточно ясным, что славянский текст говорит о царстве смерти, символами которой давно принято считать червей и тление, а русский – тяготеет к образам и примерам утрат или разрушений в материальном мире.

Славянский текст ясно говорит о том, что не следует душе печься – усиленно непрерывно заботиться о телесных потребностях, а телесные труды посвящать только телесному же благоустройству. Русский текст гораздо менее вразумителен, поскольку нелегко понять, как можно заботиться для души о телесном пропитании. Но законную заботу о плоти, не перерастающую в похоти, апостол Павел предосудительной не считает ни в коей мере.

Принимают обычно то, что дается человеку никак не заслужившему принимаемое, а получают – воздаяние за свои дела, воздаяние по заслугам. Да и нелепо считать, что просящий милостыню своими просьбами заслуживает подаяние, а просящий милости – тем самым приобретает права на нее.

Пространный – протяженный и просторный, допускающий изменение направления движения; тесный – не допускающий их.

Перемещение слов можно расценить как желание привнести в текст хоть что-нибудь от себя или все той же вольностью (дерзостью) в обращении с Евангелием.

Признаки путей, вводящих в жизнь или в гибель, настолько определенны и очевидны, что остается только диву даваться, насколько единодушно люди избирают путь, ведущий к гибели, и насколько естественным он им представляется. Правда, уже очень давно было сказано, что в последние времена путь, ведущий в жизнь, «до крайности обезлюдеет».

Все вроде бы и правильно, но только изгнание всегда занимает какой-то, пусть незначительный, отрезок времени, а извержение всегда одномоментно и не допускает просьб, объяснений, извинений или иных задержек.

Славянский текст делает явной веру сотника, сокрытую от окружающих, а русский – как бы предлагает ему самому посмотреть, какова его вера.

Разрешение не есть приказание или повеление. Налицо ослабление и изменение как смысла, так и духа текста. Тот, кому дано повеление, исполняет его, не принимая во внимание собственное изволение, а получивший позволение вправе и изменить свое намерение.

Опять славянский и русский тексты говорят о различных вещах: страх – ощущение опасности, боязливость – грех.

Страх может ощущать и смелый, и храбрый, и трусливый; но вести они себя, разумеется, будут различно. Но, в конечном счете, всякий грех опасен для человека и может вызывать ощущение страха; поэтому не страх причина согрешений, а грехи привносят в душу страх.
повели нам идти в стадо свиное Мф 8: 31

В русском тексте – пошли нас. Все же слова «повелеть» и «послать» имеют разные значения, при всей схожести внешних действий, совершаемых теми, кому «повелели» и кого «послали».

В славянском тексте высказывается общее суждение, не вызывающее сомнений. Утверждаемое же в русском не соответствует действительности, поскольку многие больные отказываются от врачебной помощи или не следуют врачебным рекомендациям. Иными словами – не имеют нужды во враче.

И Спаситель точно так же не нужен тем грешникам (больным), которые не тяготятся своими грехами (болезнями) или даже не хотят знать о них и для кого Царствие Небесное – пустой звук.
возьмет бо кончину свою от ризы

ибо вновь пришитое отдерет от старого Мф 9: 16

Славянские слова совершенно ясно говорят о том, что прочная заплата именно из-за ветхости починяемой одежды оторвется от нее. А вот понять, что будет отодрано от старого вновь пришитым перевод практически не дает никакой возможности.

Обычная попытка приуменьшить совершаемое Христом: не уже умершую воскресил, а, пусть тяжело больную, но еще живую исцелил.

Неуместно по тексту и ситуации. Внезапный и непосредственный переход от рыданий к смеху ни в малейшей степени не обусловлен ситуационно, не имеет психологических предпосылок и вряд ли был допустим чисто этически. Все это вместе взятое не то, чтобы позволяет сомневаться в правильности перевода, а исключает его правильность.

Создается впечатление, что слепые не последовали Его словам. На самом же деле соблюли их, поскольку не хвалились полученными дарами, привлекая внимание к себе, а Его прославляли. По какой-то причине переводчикам не хотелось или неприятно было говорить, что слепые прославили Христа, и поэтому в переводе написано, что слепые «разгласили о Нем».

Славянские слова и в этом стихе имеют большую значимость, чем русские. Мзда – это не столько заработок, сколько воздаяние в самом широком смысле этого слова, как в положительном, так и, не в меньшей степени, отрицательном. И воздаяние всякому делателю соответствуют и самому делу, и качеству его исполнения. Русские же говорят о том, что трудящийся достоин только того, чтобы его кормили.

Бог – Любовь, которая, по природе своей не может губить. Но в Священном Писании с заглавной буквы обычно пишутся местоимения, которыми обозначается Бог. Что заставило придать русскому тексту именно такой, приводящий в некоторое недоумение вид, не совсем ясно. Может быть, именно желание привнести неясность. Но, как уже говорилось, Бог – это Любовь. И как Любовь может губить? Не вызывает сомнения только указание на необходимость преимущественной заботы о душе.

Принимают обычно по послушанию или терпению. Принимать все от любимого и в любимом свойственно любви. А берет человек всегда по своей воле, по своему хотению или желанию. К этому склоняют человека самоуверенность, самонадеянность или своеволие. Впрочем, отношение к действительности и поведение в ней всегда и во всем были различными у православных, католиков и протестантов. Некоторые католические авторы даже позволяли себе говорить, что человек должен выбирать для себя крест и учили, как это нужно делать.

Потеряет, не значит «погубит». Теряют чаще всего нечаянно и в последующем могут отыскать потерянное, а оживотворить или восстановить погубленное далеко не всегда посильно человеку. А «обретый» не совсем соответствует слову «сберегший». Душа человеческая, ее жизнь познается человеком же через душевную деятельность: мысли, чувства, желания… Осознание и упорядочивание человеком собственной душевной деятельности и можно считать обретением человеком своей души. И мало кто испытывает потребность лишиться обретенного, обнищав душой даже ради Царствия Небесного.

Сразу возникает вопрос: какой силой? Физической, интеллектуальной или какой-либо иной? И какая сила может считаться достаточной? И как быть тем, кто слаб? А славянские слова ясно и просто говорят о том, что путь в Царствие Небесное ищут те, кто в нем нуждается, кому оно нужно и кто, поэтому, понуждает себя к поискам пути в него. Примечание к славянскому тексту, вероятно, имеющее целью его разъяснение, весьма занимательно – «с нуждою восприемлется». Это как? Всегда казалось что Царствие Небесное с радостью воспринимается.

Сравнение русского и славянского текстов позволяет увидеть, что в русском тексте, в словах «чтобы Я исцелил их», пропуск частицы «не» совершенно искажает смысл текста, который должен был бы читаться «чтобы Я не исцелил их». Этими словами выражена скорбь о том, что люди прилагают усилия, чтобы не быть исцеленными, поскольку речь идет об исцелении их душ от ласкающих и льстящих им грехов, а также напоминание о человеческой греховности.

Нет причин считать изменение смысла стиха случайным, поскольку все предшествующие слова переведены правильно: не увидят… не услышат… не уразумеют… не обратятся…
Милосерд ты, Господи: не имать быти тебе сие

Будь милостив к Себе, Господи! Да не будет этого с Тобою! Мф 16: 22

Славянский текст говорит о том, что Апостолы не допускают мысли о том, чтобы такого милосердного человека совершенно незаслуженно подвергли жесточайшим мучениям и убили, а русский текст – о том, что Ему следует смилостивиться над самим собой и предотвратить то, для чего Спаситель и вочеловечился.

Можно найти симпатию, единомыслие, участие, сочувствие и даже одобрение – но не единодушие. Милосерд ты – тебя и не за что подвергать мучениям, и поэтому мы не хотим, чтобы с таким милосердным человеком поступали столь жестоко и несправедливо; нельзя так с тобой поступать. И еще не понимали ученики, что именно так и должны повести себя жестокосердные по отношению к милосердному. Для них еще свойственно земное отношение, ищущее воздаяния, соответствующего делам. Это естественно для людей, уразумевших смысл земного пути Спасителя только после Его воскресения, а до того судивших в соответствии с человеческими представлениями.
иди за мною, сатано, соблазн ми еси: яко не мыслиши яже божия, но человеческая

отойди от Меня, сатана! ты мне соблазн! потому что думаешь не о том, что божеское, но что человеческое Мф 16: 23

Может быть, славянскими словами «иди за мною» выражалось указание на то, что кому бы то ни было не по чину противоречить Спасителю, давать Ему советы, или, что совсем уж неуместно, соблазнять и искушать Его; что можно только идти за Ним, вынужденно подчиняясь Его воле или добровольно являя послушание ей.

Своими словами Спаситель не отгоняет сатану только в данном случае, а вообще указывает ему его место.
иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю: и иже аще погубит душу свою мене ради, обрящет ю

Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее Мф 16: 25

Примечание к слову «душу» в русском тексте – «жизнь». Пока еще примечание, а не прямая подмена одного понятия другим.

Если кто хочет погубить, то совершает активные действия, а потеря, чаще всего, нечаянна. Замена слова «душу» словом «жизнь» несколько размывает смысл, но попытка с помощью сноски подменить понятия о душе представлением о жизни большого значения не имеет, хотя, в некоторой степени, изменяет смысл сказанного и направленность внимания читающего.
того послушайте

Его слушайте Мф 17: 5

Слушание легче соотносится с могущим ни к чему не обязывать узнаванием или ознакомлением. Послушать же чаще призывают тогда, когда имеют в виду послушание, предполагающее следование услышанному.

Когда говорят, что человек придет, то речь обычно идет о том, в чем говорящие уверены, а когда говорят, что человек должен прийти, то само построение речи, словами не выражая сомнение говорящего, тем не менее, допускает его.

Преклонение колен выражает большую и надежду, и смирение, и выраженность просьбы хотя бы потому, что требует большего утруждения, чем просто поклон. Но, может быть, в данном случае, изменение слов Евангелия вызвано не желанием переводивших «улучшить» сказанное в нем, а их склонностью к земному, а, следовательно – к более зрелищному, каковым и является коленопреклонение сравнительно с поклоном.

О человеке можно сказать, что он бросается куда-либо или во что-либо только тогда, когда он совершает это по собственной воле и собственными усилиями, а падает человек, как правило, нечаянно, неожиданно для самого себя или когда утрачивает способность управлять собственным телом и контролировать его движения. Например, при эпилепсии, во время судорожного приступа, протекающего с потерей сознания.

Подмена при переводе одного слова другим настолько очевидна и настолько малозначаща, что ее трудно объяснить. Но с какой-то целью или, во всяком случае, не без причины она была произведена. Может быть, переводившие просто не могли представить себе человека, с которым что-либо происходит помимо его воли.
царие земстии от коих приемлют дани…; от своих ли сынов, или от чужих

цари земные с кого берут пошлины или подати? с сынов ли своих, или с посторонних? Мф 17: 25

Русский текст очевидно устраняет противопоставление сыновей царских и чужих имеющее место в славянском тексте, ибо «посторонних сынов» не бывает.

Слово «умалиться» уместнее применять в разговоре о вещах материальных, измеряемых, а «смириться» – когда речь идет о духовно-нравственных вопросах. Замена слов и неоправданна, и обнаруживает склонность избегать слова «смирение». Видимо, и к собственно смирению отношение такое же.

Можно, конечно, «имже» перевести словами «через которого». Но и сказать «которым соблазн приходит» не было бы ошибкой. К тому же, если соблазн приходит через человека, то легко может возникнуть ощущение, что человек вроде бы и не причастен к соблазну, который просто прошел через него даже помимо его воли и совести.

Отпустить долг – не ждать его погашения, а, при отсутствии должного поведения, – не ждать прошения о прощении.

Все-таки, отпустить долг и отпустить человека – достаточно легко различаемые понятия. Скорее всего, должнику простили его виновность в том, что он не предупредил о своей неспособности вернуть долг и сам не попросил ни прощения за это, ни отсрочки, а долг все-таки отпустили.
иже изыде купно утро наяти делатели

который вышел рано поутру нанять работников Мф 20: 1

Сноска к слову «купно» – «зело».

Вышел, чтобы нанять потребное число работников сразу, всех работников одновременно, совместно (купно). Объяснить почему «купно» (совокупно) следует понимать как «зело» можно только желанием создать иллюзию соответствия русского текста славянскому.
идите и вы в виноград мой, и еже будет правда, дам вам

идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, дам вам Мф 20: 4
и еже будет праведно, приимете

и что следовать будет, получите Мф 20: 7

В обоих случаях в русских стихах говориться о получении того, что будет «следовать». Чему следовать-то? Мнению «коллектива», отдельных личностей, владельца виноградника или еще чему-нибудь? Славянские же слова просты, ясны и честны: что будет правда, что будет праведно, что будет справедливо дать вам – то и примете за свою работу. И все получили равное воздаяние не столько по мере затраченных телесных сил и времени, сколько в меру своего отношения к труду и условий договора, хотя трудились различное по протяженности время.

В славянском тексте говорится о том, что вопрос, который будет задан, не обиден для человека, а в русском – о том, что человека не обидели, заплатив ему динарий.

«Не обижу тебя своим вопросом, задав тебе вопрос» и «я не обижаю тебя, выплачивая динарий» – смысл этих двух фраз различается достаточно ясно.

Не обидеть вопросом и не обидеть, без обмана выплатив динарий, все-таки, могут люди с весьма различным отношением к жизни.

Очевидно, что избавление и искупление могут быть сходны по внешним результатам, но не по побудительным причинам. Хотя искупление можно рассматривать как один из способов избавления, но настроение избавляющего искуплением будет все же иным, чем у искупающего: искупает человек чем-либо внешним по отношению к себе, а отдать собственную душу можно, только пренебрегая товарно-коммерческими соображениями.

Но это было, вероятно, дивно и для переводивших, почему они и употребили выражение «в очах наших». Сноска: «вашею», оказывается, следует читать «нашею».

Заблуждаться можно и вполне добросовестно, не будучи заинтересованным ни в самом заблуждении, ни в проистекающих из него последствиях. А прельщение – это и активный поиск того, что лестно, и труды достижения лестного, и посильное его удержание. Прелестно, в высшей степени лестно оказывается не ведать писаний и силы Божией, поскольку это неведение позволяет быть лестного мнения о собственных силах и мудрости – по собственной ограниченности. Приблизительно так современные люди не утруждают себя усвоением Священного Писания и Священного Предания, поскольку только незнание их позволяет людям быть высокого мнения о собственной праведности и духовности, а также позволяет считать себя православным.

Сказать нечего, кроме того, что переводившим смирение, по-видимому, представлялось унижающим человека. Кто вознесется, тот смирен будет помимо собственной воли, а кто смиряется по собственному произволению, тот будет вознесен – но не вознесется этим, поскольку смиренного вознесение еще более смиряет.

Говоря о том, «за что» с человеком происходит что-либо, обычно имеют в виду поступки самого человека, а слова «по причине» обращают внимание человека не на него самого, а на внешние по отношению к нему обстоятельства.

Не по причине умножения беззакония в мире, к которому люди и отношения вроде бы никакого не имеют, а за умножение беззакония в душах людей в них самих иссякнет любовь. И любовь не останется, несколько поостыв, а иссякнет в людях, умножающих беззаконие общественное и личное. Это само по себе является достаточно серьезным наказанием, поскольку, как мы и сами можем видеть, отсутствие любви делает земную жизнь несносной, а вечную – непреходяще мучительной.
Имущему бо везде дано будет и преизбудет: от неимущего же и еже мнится имея, взято будет от него

Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет Мф 25: 29

Всякий человек и везде может увидеть разницу между словами «везде» и «всякий». Впрочем, «везде» подразумевает и Божие вездесущие, от которого русский текст отводит человеческое внимание. Что же касается слов «взято» и «отнимется», то отнимать приходится у оказывающего хоть какое-то сопротивление, а взять можно у того, чье сопротивление, даже при наличии такового, можно не принимать в расчет по его незначительности.

Славянские слова «и еже мнится имея» вообще не нашли отражения в русском тексте, а ведь они говорят о том, что взято будет не только «от неимущего», но и от того, кто надмевается имеющимся, «еже мнится имея», считая, что все имеющееся приобретено его личными усилиями и находится в его безраздельном и незыблемом владении. Такой со временем убеждается в противном.

Видящий дарованные ему блага, в том числе, жизнь и здоровье – уже оказывается имеющим везде, где бы ни находился. А тот, кто не видит дарованных ему благ или считает их недостаточными, уже одним этим своим расположением сам превращает себя в неимущего. Имеющему дается везде, а что всякому – это само собой разумеется. Потому и говорили русские, что «где родился, там и пригодился», «хорошо, где нас нет» и «не место красит человека, а человек – место», выражая этими поговорками свое отношение к окружающему в соответствии именно со славянским, а отнюдь не «русским» текстом Евангелия. Утрате этого отношения весьма способствует изменение Евангельских слов.